Ленинградское время

           На стене пустая рама, светотени – плод игры наваждения, и рядом, неспособная хитрить, фотография – виньетка, бромпортретовый гламур наших бабушек, нередко их снимали в позе «нюр», чуть кокетливых простушек – локон, бровки угольком подведённые…
           Тщедушен был фотограф, но знаком каждой фифе Малой Охты:
– Дядя Гоша, щёлкни фас, и тогда мы разом…  Смог бы? – Ох, чертовки, вот я вас! – Улыбался…
           Нерадивым слыл добытчиком, зато: что ни снимок – чудо, диво, пацанва за ним хвостом, лишь бы к «лейке» дал штативы затащить под Невский мост – в ледоход река спесива…  Был с коллегами не прост, обстоятелен, а дружбой дорожил особо, сам весь на выверт: – Где вы, ну же!? Раскадрирую сезам...         
           Закоулки Ленинграда, фотохроника беды: стужа, лютый голод, кряду две потери – позади год блокады, всё в кассетах не проявленных… и страх – отсыреют!?  Незаметно город гибелью пропах.
           У войны – мурло нацизма... Пропаганда – не хухры! Был и Гоша в Смольный вызван:
         – Ты пред нами не хитри!  Для чего снимаешь горе? Сеять панику? В архив под засовы! Или… Вскоре всё и выгребли, простив.
           О себе не пёкся, веря, что уродлив, неказист, два протеза с финской – двери запирал одним, артист из него… представить сложно, а для дела – краше нет, ничего, что обезножен, щёлкнет сверху свой на треть, не портрет, людской огрызок...
           Вот и раму не велел жечь отец, хотя и близок был к тому, любил… сиречь, понимал, что Гошка в силах углядеть роскошный кадр…
           Смерть без устали косила, за родителем и брат. На стене в пустом овале-паспарту – игра теней…
Растащили, рассовали по карманам, чёрт бы с ней, битой рухлядью-посудой, но посмели взять протез на дрова, вконец паскуден деревяшку спёрший, без – не до сепий...
           Скрип салазок, скорбь людскую воплотив, у погоста твёрд и вязок, в изголовье тот штатив, что прошёл бои...
Ты слышишь, дядя Гоша, щёлкни нас?! К непозорности привыкший, как же нужен ты сейчас...