Господин д Артаньян, кто вы?

                Господин д’Артаньян, кто вы?
Увлекательное, псевдонаучное исследование, или
Забавный разбор произведения


Конечно, я, как и читатели многих поколений, в школьные годы с упоением зачитывался романами Александра Дюма, восхищался бесстрашной четверкой мушкетеров, переживал за марсельского моряка Эдмона Дантеса, впоследствии ставшего графом Монте-Кристо. Убегал с уроков, притворялся больным, не в силах оторваться от очередных похождений героев Дюма. А впрочем, какие уроки! Школьный портфель оставался закрытым до тех пор, пока я не дочитывал последнюю страницу. Но это не все, потом еще несколько дней ощущал в руке шпагу, которой так и хотелось ткнуть первого попавшего под руку прохожего. За каждой балкой, за каждой запертой, заваленной мусором дверью мне мерещился клад.
Но вот спустя пятьдесят с лишним лет потянуло меня вернуться в юношеские годы. Вновь окунуться в авантюрно-приключенческий мир прославленного писателя, вновь стать молодым, беспечным и счастливым. И я взял в руки книгу Александра Дюма «Три мушкетера». Но, к моему удивлению, с первых же строк стали возникать вопросы к автору. А задать их, увы, некому по весьма простой причине – все мы смертны...
И у меня появилось желание поделиться с вами, уважаемый читатель, вопросами, которые возникали у меня в ходе чтения, если хотите, моим отношением к тем или иным поступкам героев и автора, порою и несогласием с ними.
Не могу понять, почему Д’Артаньян с тремя мушкетерами, которые прикрывали измену своей королевы, защищали главнокомандующего враждебной державы герцога Бекингема, казнившие, не имея на то юридических оснований, лучшего агента своего кардинала и, самое ужасное, дезертировавшие с поля боя – положительные герои,  а патриоты Франции во главе с Ришелье отрицательные?
Сразу оговорюсь, я не ставил перед собой задачи выявлять несоответствия описываемых событий с реальной историей. Мне нет никакого дела, какой ориентации придерживался герцог Бекингем в действительности. Дюма описывает его страстно влюбленным в королеву Франции, и я принимаю это. Речь идет о самой канве романа, насколько соответствует логика описываемых событий в самом повествовании. А прав ли я, ставя под сомнение ход мыслей Александра Дюма, вам судить.
И еще добавлю: мое критическое отношение, никак не повлияло на мое восприятие творчества Дюма в целом. Он как был моим кумиром, так и остается им. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, а из романа тем более, поэтому я и предлагаю читателю вместе со мной полистать страницы наипопулярнейшего романа XX века.

1
Открывая первую страницу, где, как извест-
но, имеет место быть предисловие автора, я хотел бы спросить у прославленного писателя: «Вот вы, начиная предисловие к роману, пишите:
“… где устанавливается, что в героях повести, которую мы будем иметь честь рассказать нашим читателям, нет ничего мифологического, хотя имена их и оканчиваются на «ос» и «ис”». Речь идет о трех мушкетерах, героях романа – Атосе, Портосе и Арамисе.
То есть, как я понял, во Франции, по утверждению Дюма, отсутствуют имена, оканчивающиеся на «ос» или «ис», не относящиеся к мифологии. А так ли это? Открываем справочник... Но нет! Среди французских имен встречаются десятки, не имеющих к мифологии никакого отношения и опровергающие заявление Дюма, имен. Вот, пожалуйста: Кловис, Карлос, Моррис, Аркадиос, Нарсис, Никос, Энис, Павлос. Можно еще насобирать. Да и сам Дюма ссылается в предисловии на автора с редкой фамилией, которая оканчивается на «ис»: «...мы нашли, наконец, руководствуясь советами нашего знаменитого и ученого друга Полена Париса, рукопись…»
Но почему Дюма упустил окончание, тоже редкое для французского слуха и также не имеющее к мифологии никакого отношения, фамилию четвертого героя, я бы сказал, основного, с чем не может не согласиться читатель? Ну, как здесь не воскликнуть, театрально разведя руки: «Господин Дюма, вы упустили фамилию главного героя, так часто встречающуюся на страницах вашего романа!» Речь идет о фамилии молодого гасконца, и она заканчивается на «ян». Фамилия д’Артаньян такая же экзотическая и непривычная для французского слуха, как и те, на которые обращает наше внимание Дюма. Почему вы не отметили и ее? Непонятно. У меня на родине, в Армении, еще куда ни шло сплошь и рядом подобные фамилии, в Молдавии иногда встречаются, а во Франции... уж извольте.
«Вы меня извините, товарищ читатель, но это не назойливость это принципиальность», – сразу отвечаю я на недоуменный вопрос моего онлайн-оппонента, потому как он сейчас скажет: «Не успел Дюма и рта раскрыть, как Карапетян завопил “Непра-а-вильно-о!”»
Я не стану вступать в спор с читателем, а приглашу его повременить с выводом и вместе со мной пройтись по страницам этой лихо закрученной истории Франции начала XVII века.
***
Первая глава рассказывает нам о возникшем волнении горожан при виде нелепого коня, на котором торжественно восседал юноша из Гасконии с вышеупомянутой фамилией д’Артаньян. У меня сразу возник вопрос к Александру Александровичу. (Если кто в неведении, то я вам сообщаю: в династии Дюма друг за другом следовали не два Александра Дюма, а три. Отца автора «Трех мушкетеров» также звали Александр Дюма, он являлся, прямо скажем, уникальной личностью. Посудите сами: генерал французской Наполеоновской армии, его имя высечено на южной стене Триумфальной арки в Париже, обладатель недюжинной силы: сидя на лошади, он мог ухватиться за толстую ветку и подтянуться, отрывая и лошадь от земли, увлекался Цезарем и Плутархом. И сбрасывать со счетов его имя ее Величество госпожа история не имеет никакого права! Так что будем восстанавливать справедливость! Тот, кого мы называли до сих пор Дюма-отец, вовсе не Дюма-отец, а Дюма-сын, а тот, кого мы до сих пор называли Дюма-сын, автора нашумевшего романа «Дама с камелиями», – Дюма-внук. То есть по цепочке: Дюма-отец, Дюма-сын и Дюма-внук – теперь все верно. Либо по-другому: Дюма-старший, Дюма-средний и Дюма-младший. Можно и так. – Авт.)
***
Так вот, я хотел бы спросить у Дюма-среднего: «Почему вы, описывая социально-политическую обстановку того времени во французских городах, ни с того ни с сего положительными красками описываете испанцев?»
«Горожане вооружались против воров, против бродяг, против слуг, нередко – против владетельных вельмож, время от времени – против короля, но против кардинала или испанцев – никогда».
Непонятно… Мне лично очень непонятно. Причем тут испанцы? Лишь по той причине, что королева Франции Анна Австрийская была родом из Испании? На протяжении всего романа по воле автора мы видим неприятие французами всего, что касается Испании, кроме испанских денег – пистолей. Они часто мелькают на страницах романа. Более того, по мнению литературного Ришелье – кардинала Франции, в те времена главными врагами на международной арене являлись Габсбургские монархии Австрии и Испании.
А вот еще по теме: реплика господина Бонасье, яркого представителя среднего класса населения Франции:
«– В государственной измене? – в ужасе вскричал Бонасье. – В государственной измене?.. Да как же несчастный галантерейщик, который не терпит гугенотов и ненавидит испанцев, может быть обвинен в государственной измене? Вы сами подумайте, господин комиссар! Ведь это же совершенно немыслимо!»
И тем не менее ответ на этот вопрос я тщетно искал на страницах всего романа, но больше это умозаключение нигде не упоминается, и не дается тому объяснение. Не мешало бы объяснить читателю, если не прямо в тексте, то хотя бы ссылочку дать в конце романа, что побудило автора говорить о благожелательном отношении горожан к испанцам. А так читатель остается в замешательстве и, размахивая руками, вопрошает: «При чем тут испанцы? Непонятно. При чем тут испанцы?»
***
В целом когда перечитываешь роман, т. е. когда тебе уже известна канва, то начинаешь обращать внимание на мелкие детали, реплики, диалоги, поступки и с ужасом осознаешь, что весь роман пропитан противоречиями, на которые натыкаешься на каждом шагу как на грибы после дождя, и вконец измученный этим открытием пожимаешь плечами от удивления: мол, как такое могло случиться, как мог уважаемый нами автор допустить полное отсутствие логики в действиях и поступках отважных, с чем нельзя не согласиться, героев. И то, что роман имеет не одного «родителя» – над ним корпели несколько авторов, никак не оправдывает допущенные несостыковки в романе. Наоборот, больше глаз, больше внимания, больше точности и меньше неразберихи. Так должно быть, во всяком случае...
Появление этого романа сопоставимо с симфоническим оркестром. Каждый музыкант играет свою партию, а дирижер собирает мелодию отдельных инструментов в единую музыку. Писатели, которых привлек предприимчивый Дюма к этому роману, создавали отдельные темы, развивали отдельные сюжеты, а иногда и целый ряд глав, а Дюма, подобно дирижеру, должен был взять на себя обязанность объединять разрозненные части в одно целое, где не было бы места повторам, многочисленным несостыковкам, «выстрелам в воздух» и прочее и прочее. У меня нет претензий к переводчикам, потому как все вызывающие подозрения строки я просил моих французских коллег перевести с оригинала на русской язык и разночтений не обнаружил. По моему разумению, не станут переводчики там, где Дюма «повернул» мушкетеров налево, отправлять их направо и наоборот. К чему им такое вредительство? Так что, отложив в сторону авторский текст, во всех грехах винить переводчиков не стоит.
В том-то и загадка, харизма этого произведения: несмотря на все перечисленные выше недочеты, забавная история четырех мушкетеров остается самым популярным в мире историко-приключенческим или авантюрно-историческим произведением.

2
Но вернемся к роману. Я не думаю, чтобы отец д’Артаньяна, с которым мы знакомимся на первых страницах, был настолько стар и глуп, чтобы совершать неадекватные поступки, произносить неразумные речи и давать спонтанные наставления, лишенные логики. Но мы читаем:
«Сын мой! – произнес гасконский дворянин с тем чистейшим беарнским акцентом, от которого Генрих IV не мог отвыкнуть до конца своих дней. – Сын мой, конь этот увидел свет в доме вашего отца лет тринадцать назад и все эти годы служил нам верой и правдой, что должно расположить вас к нему. Не продавайте его ни при каких обстоятельствах, дайте ему в почете и покое умереть от старости».
Повторю последнюю фразу: «Не продавайте его ни при каких обстоятельствах, дайте ему в почете и покое умереть от старости».
А как это сделать? Давайте теперь разбираться. Мы имеем в наличии старого коня, который к тому же прихрамывает, и уличные ротозеи, заметив эту скотину, тычут пальцем, умирая со смеху. Это раз.
И юношу без кола, без двора, и без гроша в кармане, и без определенных перспектив в будущем. Это два.
Есть ли у д’Артаньяна-сына возможность выполнить просьбу отца, окружив заботой и вниманием старого коня, дожидаться его благополучной смерти? Ведь для этого надо бы хотя бы конюшню иметь, не говоря уж об остальном. Ну и вполне логично, что д’Артаньян выполняет заповедь отца прямо наоборот: при первой же возможности избавляется от лошади, продав, не торгуясь, за три экю.
Свою лепту вносит и матушка. «Ваша матушка (говорит д’Артаньян-отец) добавит к этому рецепт некоего бальзама, полученный ею от цыганки; этот бальзам обладает чудодейственной силой и излечивает любые раны, кроме сердечных».
Рецепт – это хорошо, но это всего лишь несколько каракуль на мятой бумажке, которую, как не прикладывай к ране, не поможет. А что сложно было, спрашиваю я читателя, матушке хотя бы на первые случаи жизни, раз у сына в руках шпага, а не канцелярские принадлежности, к рецепту приложить и небольшую порцию бальзама, приготовленную своими руками, занимающую немного места баночку? Один сын у нее ведь, и он уезжает навсегда. Сын, которого она, как мы убедимся, больше никогда не увидит и который за всю свою беспечную и небезопасную жизнь ни разу родителей и не вспомнит, может быть, и по той простой причине, что мать ему в дорогу дала не бальзам чудодейственный, а всего лишь рецепт, к которому еще и ингредиенты нужны, и сноровка, умение изготовить.
Мой отец, как-то обидевшись на свою «вторую половину», решил самостоятельно сварить борщ. Так он побросал все ингредиенты в кастрюлю с холодной водой и стал ждать, когда закипит...
И тем не менее, прощаясь с сыном, «Она горько плакала, и нужно признать, к чести г-на д’Артаньяна-сына, что, как не старался он сохранить выдержку, достойную будущего мушкетера, чувства взяли верх, и он пролил много слез, которые – и то с большим трудом – ему удалось скрыть лишь наполовину».
Вот и очередной вопрос: «...и он пролил много слез, которые – и то с большим трудом – ему удалось скрыть лишь наполовину».
Как это осуществить на практике, непонятно. Как можно скрыть половину слез, если мы не знаем всего объема кристально чистой жидкости, приготовленной чувствительным юношей для прощания с родителями? С трудом сдерживать слезы еще куда ни шло, а скрыть половину – непонятно.
А д’Артаньян-отец, если уж очень хотел обеспечить дряхлой кляче счастливую старость, мог бы оставить ее у себя, лелеять, и холить, и оплакивать горькими слезами возможную кончину старого друга, а сыну в дорогу дать коня помоложе.
К тому же, если д’Артаньян-отец действительно желал сыну достичь военной звездной карьеры, обеспеченной жизни, должен был сыну отдать именно лучшего коня из своей конюшни, ведь и в те времена встречали по одежке. Быть может, граф Рошфор, увидев бравого молодца на прекрасном скакуне, проникшись к нему уважением, протянул бы ему руку дружбы, что и предопределило бы успешную карьеру гасконца в Париже.
***
Но листаем дальше, и пока еще д’Артаньян, «сохраняя величественность осанки и весь запас запальчивости, (не) добрался до злополучного города Менга», я желаю обратиться к читателям с вопросом: а как звали д’Артаньяна? Вы не помните, как его звали? Он же основной герой, я уж не говорю об отчестве героя, хотя бы его имя назовите?
Не копайтесь в памяти – бессмысленно, так как д’Артаньяна звали... никак.
«Как?« – удивитесь вы. А вот так. Не было у главного героя романа имени. «Серьезно?» – спросите вы. «Серьезнее некуда», – отвечу я.
Да, на протяжении всего романа ни разу не упоминается имя д’Артаньяна.
Как известно, Александр Дюма прототипом своего героя сделал вполне известную личность, которого звали Шарль Ожье де Бац де Кастельмор граф д’Артаньян, а если попроще, то Шарль д’Артаньян. Он взял во Французской национальной библиотеке книгу писателя Гасьена де Куртиль де Сандра «Воспоминания господина д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров» и опираясь на нее написал свой роман. Кстати, книгу он так и не вернул в библиотеку, несмотря на многочисленные напоминания служащих той библиотеки.
Почему Дюма, используя фамилию, отказался от имени, непонятно? Второстепенные герои без имен нормально смотрятся, на то они и второстепенные, а персона номер один романа, да еще и претендующая, что немаловажно, на документальность, все же должна иметь полный комплект имени. А то игра слов – д’Артаньян-отец, д’Артаньян-сын, если и не отдаляет читателя от героя, то во всяком случае и не приближает. Что-то сухое и официальное сквозит при употреблении лишь одной фамилии. Роман однозначно выиграл бы, если бы д’Артаньяны, отец с сыном, имели конкретные имена. (Но это мое мнение, и оно обязательно не совпадет с мнением читателя, и с этим мне придется смириться. – Авт.) Александр Александрович или Дюма средний иногда обращался бы к своему герою по имени, отчеству, к примеру, Шарль Иванович. А почему бы и нет? Разговоры о том, что издателю не понравилось имя Шарль, не выдерживают никакой критики, хотя бы потому, что Дюма издавал и переиздавал роман десятки раз, а значит, общался не с одним издателем и при этом продолжал, в этом я уверен, дорабатывать роман, каждый раз, отправляя роман в издательство, читал и перечитывал его с ручкой в руках. Так поступают авторы, уважающие свой труд. При желании мог бы и добавить имя. Остальных героев легендарной тройки он тоже не ахти как назвал, но у них все же есть то ли клички, то ли имена. Может быть, это и не принципиально, но это моя позиция, мое отношение к этому вопросу.
***
Собираясь поделиться своими рассуждениями, я намереваюсь изредка пересказывать некоторые эпизоды, так как не вполне уверен, что читатель помнит все перипетии этой увлекательной истории.
Итак, д’Артаньян въехал в город Менга и остановился у трактира «Вольный мельник». От города Тарба, откуда начал свой путь наш герой, до города Менга по современным дорогам порядка 700 километров, а в те времена, как уверяют справочники, более 1000 километров. Как умудрился юноша преодолеть это расстояние на старой хромой лошади – уму непостижимо. В лучшем случае это полмесяца пути, при условии иметь возможность пересаживаться каждые 3–4 часа на свежую лошадь, а не тащиться на одной хромой кляче.
В последующих главах, возвращаясь с подвесками из Англии, д’Артаньян торопился в Париж, чтобы успеть до бала передать украшения королеве. Он за 12 часов преодолел порядка 60 километров, при этом несколько раз менял лошадей. Повторю для убедительности эту фразу: «...при этом несколько раз менял уставших на свежих лошадей». Вот и посчитайте: 60 километров за дневное время, и разбейте на 1000 километров. Не забывайте, что у него был лишь один уставший и от жизни, и от изнурительной дороги хромой конь...
Но на это нужны еще и деньги, и немалые, а он потратил за всю дорогу всего-навсего четыре экю. Четыре экю – много это или мало? За одни сутки, проведенные в гостинице «Вольный мельник», он заплатил два экю. «Затем, с важностью вытащив из кармана два экю, он протянул их хозяину, который, сняв шапку, проводил его до ворот».
За одни сутки потрачено два экю, а за
25–30 дней – четыре? А чем он питался, где ночевал? Неправильная математика, однако!
Но он все же въехал, как мы уже имели честь вам сообщить, во двор гостиницы «Вольный мельник», отдышался и обратил внимание на дворянина у открытого окна гостиницы. Тот общался с «собеседниками» и, заметив гасконца, имел неосторожность высказаться о его коне. Д’Артаньяну не понравилось сказанное вполголоса, не для постороннего уха, свободное, независимое суждение этого джентльмена. Возникла словесная перепалка, стали накаляться отношения. И, очевидно, дворянин, не зная, как реагировать на выпады дерзкого юноши, решил покинуть гостиницу. Но проследим за ним.
«И, повернувшись на каблуках, он (граф Рошфор) направился к воротам гостиницы, у которых д’Артаньян, еще подъезжая, успел заметить оседланную лошадь».
А, буквально через несколько строк, тот же граф Рошфор интересуется у трактирщика, оседлана ли лошадь.
«– Я ведь приказал вам оседлать мою лошадь. Разве мое распоряжение не исполнено?
– Исполнено. Ваше сиятельство может убедиться – лошадь оседлана и стоит у ворот».
Так знал он или не знал? Если знал, то чего спрашивает, а если не знал, то зачем направился к лошади?
***
Но продолжаем листать книгу. Д’Артаньян с незнакомцем все еще продолжают пререкаться, и наш герой не заметит, как откровенное зубоскальство обернется для него не менее откровенным мордобоем и он свалится под ударами превосходящих сил противника, вооруженных кухонной утварью.
Не будем торопить события, всему свой черед, а у меня пока еще один вопрос к автору: почему дворянин, или, как его зовут, граф Рошфор, называет белокурую красавицу, одну из главных героинь этого романа, именем «миледи»? Миледи – это вежливо – почтительное обращение к замужней женщине в совершенно другой стране, в Англии. То же, что «сударыня» в Царской России, или «эй ты, женщина» при рабоче-крестьянской власти, или «мадам» во Франции.
«Только бы этот проходимец не увидел миледи, – думал незнакомец. – Она скоро должна проехать… Немного запаздывает».
И зачем использовать слова «мадам», или «миледи», или «сударыня», если у героини есть реальный прототип, с которой Дюма аккуратно срисовал все подвиги-похождения и от себя достаточно присочинил. Речь идет о Люси Хей, графине Карлайл. Люси – красивое имя, чего же более.
Чтобы склонить на свою сторону читателя, предлагаю в своем воображении нарисовать такую картину. Вы на свидании увидели мужа
своей избранницы, который почему-то рядом толчется, и, естественно, переволновались. «Только бы этот рогоносец не увидел женщину, – думаете вы. – Она должна скоро подойти… Немного запа-
здывает». Согласитесь – не звучит.
И на протяжении всего романа фигурирует слово «миледи». Изредка автор называет ее сударыня, дама, Анна де Бейль, графиня де Ла Фер, леди Кларк, леди Винтер. Не многовато ли имен?
Кстати, исконно русские слова «сударь» и «сударыня» в романе звучат довольно часто. Переводчик вправе использовать этот слово, но роман не проиграет, если бы вместо русского слова «сударыня» в романе использовалось французское слово «мадам», которое хорошо известно читателям всего постсоветского пространства.
А пока мы разбирались с именем миледи-дамы-сударыни, чуть было не пропустили загадочный диалог незнакомца, как упорно продолжает называть его Дюма, графа Рошфора с вышеупомянутой красоткой.
«– Итак, его высокопреосвященство приказывает мне… – говорила дама.
– …немедленно вернуться в Англию и оттуда сразу же прислать сообщение, если герцог покинет Лондон.
– А остальные распоряжения?»
Какие распоряжения? Как мы впоследствии убедимся, на протяжении всего романа у миледи нет иной заботы, как следить за герцогом Бекингемом, воровать подвески, а во второй половине романа преследовать д’Артаньяна.
«– Вы найдете их в этом ларце, который вскроете только по ту сторону Ла-Манша». (Объясняет ей граф Рошфор. – Авт.)
А почему можно вскрыть лишь «по ту сторону Ла-Манша»? Ответа мы не найдем ни здесь, ни в следующих главах. Но нам и голову ломать не надо, потому как миледи забыла вскрыть ларец. Поскольку она, как и все красотки, не страдала чрезмерным любопытством, то отложила ларец и забыла о нем. Не вспомнил о данном поручении и кардинал, очевидно, из-за перегруженности государственными делами. Так и осталось невостребованным поручение, спрятанное в ларце. А миледи, выслушав задание кардинала, интересуется у незнакомца:
«– Прекрасно. Ну а вы что намерены делать?
– Я возвращаюсь в Париж.
– Не проучив этого дерзкого мальчишку?»
То есть миледи в данном случае провоцирует графа Рошфора, настраивает его на поединок. Ей в унисон подстрекает графа и задиристый д’Артаньян: «На глазах у дамы, я полагаю, вы не решитесь сбежать?»
И все-таки благородный господин, в жилах которого течет, напомню, голубая кровь, бежал без оглядки на глазах у дамы, и она совершенно неожиданно стала потакать ему.
«...– вспомните, что малейшее промедление может все погубить!» – вскрикнула она.
Что погубить? К чему нужна такая поспешность, в романе нет ни одного намека. Так, слова, выстреленные в воздух. То одно то другое, хотя здесь винить Дюма не особо следует, потому как, никому еще не удалось понять женскую логику ни до него, ни после, включая и меня.
***
Более чем странно выглядит реплика графа Рошфора и в этом случае: «Вот досада! И какая находка для его величества, который всюду ищет храбрецов (глядя на д’Артаньяна, говорит граф Рошфор. – Авт.), чтобы пополнить ряды своих мушкетеров…»
Удивительно, не правда ли? Граф является подручным кардинала, и его больше должно беспокоить пополнение рядов гвардейцев, преисполненных отваги, а не мушкетеров, которых он терпеть не может.
Нельзя обойти вниманием и этот диалог:
«– Послушайте, хозяин! – сказал он (граф Рошфор) наконец. – Не возьметесь ли вы избавить меня от этого сумасброда? Убить его (д’Артаньяна) мне не позволяет совесть, а между тем… – на лице его появилось выражение холодной жестокости, – а между тем он мешает мне…
– Но раз этот юный сумасброд вам мешает…» – с готовностью отвечает трактирщик.
То есть трактирщик дает понять, что не прочь выполнить просьбу  графа Рошфора – в смысле подзаработать. И по логике граф Рошфор должен тут же достать кошелек и отстегнуть нужное количество золотых. Убийство – дело серьезное и нелегкое. Допустим, у трактирщика с моралью нет проблем, но зачем он должен выполнять просьбу случайного постояльца, которого, быть может, больше никогда и не встретит, за просто так. Но, как выясняется, граф не только за убийство, но и за проживание не желает расплачиваться.
«– А счет, счет кто оплатит? – завопил хозяин, расположение которого к гостю превратилось в глубочайшее презрение при виде того, как он (граф Рошфор) удаляется, не рассчитавшись.
– Заплати, бездельник! – крикнул, не останавливаясь, всадник (граф Рошфор) своему слуге, который швырнул к ногам трактирщика несколько серебряных монет и поскакал вслед за своим господином».
***
А поскольку просьба-предложение графа Рошфора убить д’Артаньяна прозвучала и читатель ждет, что дальше будет с гасконцем, какова его судьба, какая ужасная смерть ожидает его. Но трактирщик забывает обещание, данное незнакомцу, нарезает круги теперь уже вокруг д’Артаньяна, думая лишь о том, как бы заполучить его денежки – 11 экю, которые он обнаружил у гасконца в кармане.
Непонятно отношение д’Артаньяна к самому трактирщику. Ведь тот в произошедшем конфликте по отношению к гасконцу для создания нужного впечатления в глазах графа Рошфора вел себя весьма агрессивно. Вспомним, как развивались события: по одной из версий, о чем мы еще будем говорить (как ни странно, но их две, и обе основные), трактирщик вместе с «собеседниками» (друзьями незнакомца) принимает участие в избиении д’Артаньяна.
Мы можем представить, читая описание боя, как трактирщик наносил удары, быть может, палкой, либо лопатой, или каминными щипцами, что еще хуже. Как говорится, шел с открытым забралом. И, очевидно, горя желанием выслужиться перед графом Рошфором, бил остервенело. Не исключено, что именно он рассек д’Артаньяну лоб, после чего тот окончательно свалился. «Но в этот самый миг оба его «собеседника» в сопровождении трактирщика, вооруженные палками, лопатами и каминными щипцами, накинулись на д’Артаньяна, осыпая его градом ударов».
Но это не все, когда раненого д’Артаньяна подняли в спальную комнату жены трактирщика и помогали тому очухаться, трактирщик копается в карманах камзола д’Артаньяна, обнаруживает письмо и об этом сообщает графу Рошфору, а также и имя, кому оно адресовано, после чего письмо оказывается потерянным.
«Полагаю, что, пока наш молодой человек был без чувств, вы не преминули заглянуть также и в этот кармашек. Что же в нем было? (Спрашивает граф Рошфор трактирщика. – Авт.)
– Письмо, адресованное господину де Тревилю, капитану мушкетеров.
– Неужели?
– Точь-в-точь, как я имел честь докладывать вашему сиятельству».
И как реагирует д’Артаньян на это известие, получив подтверждение, что именно трактирщик виновен во всех обрушившихся на него бедах этого дня? Что, впрочем, трактирщик не только не скрывает от д’Артаньяна, но и открыто говорит ему.
«– Я говорю вам (обращается трактирщик к д’Артаньяну), что убежден в этом, – подтвердил хозяин. – Когда я сказал ему (графу Рошфору), что вашей милости покровительствует господин де Тревиль и что при вас даже письмо к этому достославному вельможе, он явно забеспокоился, спросил меня, где находится это письмо, и немедленно же сошел в кухню, где, как ему было известно, лежал ваш камзол».
Последней фразой трактирщик дает понять, что именно граф Рошфор похитил письмо и что именно он сообщил графу Рошфору об этом письме.
***
А что д’Артаньян? Да, он разбушевался, но свое негодование он не направил против трактирщика. Его гнев носил, так сказать, общий, безымянный характер, не адресованный кому-то конкретно. Д’Артаньян даже не упрекнул трактирщика, хотя, узнав, что письмо похищено, он должен был наброситься именно на этого доносчика, всячески понося его. Напрашивается вот такой монолог:
«Ах ты, подлюга, ах ты, дрянь! Да я тебя в порошок сотру, придурок! Легко было втроем на одного, да?! Притих, за задницей жены прячешься!? Подонок ты, мерзавец. (А теперь, по сути.  – Авт.) Какого черта ты шарил по моим карманам. Еще и этому придурку рассказал. Если бы ты не лазил по моим карманам, как бы узнал этот парижский пижон, что у меня есть письмо. Отвечай, мерзавец!»
Ну и понятно: за ним по всей гостинице, тот вприпрыжку от него, весь трясется, глаза, как у совы от страха, бабы визжат, руками машут, пытаются остановить разбушевавшегося д’Артаньяна и прочее и прочее.
Но, как мы знаем, ничего подобного не произошло. Покидая трактир, д’Артаньян добросовестно, не в пример графу Рошфору, расплатился с трактирщиком и с гордо поднятой головой направился в Париж.
«Затем, с важностью вытащив из кармана два экю, он протянул их хозяину, который, сняв шапку, проводил его до ворот».
***
Здесь есть еще одна реплика, на которой следует остановиться. Читаем:
«– Он (граф Рошфор спрашивает трактирщика. – Авт.) в пылу гнева никого не называл? 
– Как же, называл! Он (д’Артаньян) похлопывал себя по карману и повторял: «Посмотрим, что скажет господин де Тревиль, когда узнает, что оскорбили человека, находящегося под его покровительством».
А разве «в пылу гнева» д’Артаньян говорил такое? Согласен: призывая незнакомца обнажить шпагу, д’Артаньян в это время, щеголял в камзоле, но таких речей не произносил, потому как, он еще готов был постоять за себя и не чувствовал себя оскорбленным. Мы все этому свидетели.
Предположим, он, лежа в бессознательном состоянии в спальной комнате жены трактирщика, пребывал в состоянии гнева, хотя сложно себе представить, как можно находиться в бессознательном состоянии и в состоянии гнева одновременно. Тут же хлопать себе по карману и произносить вышеуказанную реплику. Ну, хорошо, допустим, так и было, но как он мог хлопать по карману камзола, если камзол, в кармане которого было письмо, находился на нижнем этаже, в кухне. Здесь либо трактирщик говорит неправду, либо, прости Господи, Дюма.
***
О том, что миледи следует спешить в Лондон, чтобы проследить за передвижениями герцога Бекингема и тотчас же сообщить кардиналу, если герцог покинет Лондон, еще можно с натяжкой принять. Хотя, посудите сами, как может частное лицо определить намерения герцога: выехал он из своего дворца, с тем, чтобы отправиться во Францию на войну или в соседнюю Шотландию в гости. Следом скакать, что ли, или из-за угла подсматривать? (О возможности оперативно отправлять сообщения из одной страны в другую в XVII веке мы еще поговорим. – Авт.) А почему нужно срочно возвращаться незнакомцу в Париж – и вовсе покрыто мраком, мы не знаем в данную минуту и не узнаем позже.
«И, поклонившись даме, он вскочил в седло, а кучер кареты обрушил град ударов кнута на спины своих лошадей. Незнакомец и его собеседница во весь опор помчались в противоположные стороны».
Погодите, если из Менга, который находится недалеко от Орлеана, ему нужно срочно ехать в Париж, а ей «немедленно вернуться в Англию», то мчаться они должны в одном направлении, и никак не «в противоположные стороны». У Дюма, ко всему прочему, еще и проблемы с географией? Похоже так. Уверяет нас, будто исторический роман написал, а сам поленился хотя бы в карту заглянуть. А я не поленился.
А теперь посмотрим, кто участвовал в драке против д’Артаньяна? «Но в этот самый миг оба его (графа Рошфора) собеседника в сопровождении трактирщика, вооруженные палками, лопатами и каминными щипцами, накинулись на д’Артаньяна, осыпая его градом ударов». А через пару страниц Дюма нам рассказывает, что в избиении д’Артаньяна участвовали слуги, которые при первом описании отсутствуют: «Но, убедившись окончательно, что письмо исчезло, он пришел в такую ярость, что чуть снова не явилась потребность в вине и душистом масле, ибо видя, как разгорячился молодой гость, грозивший в пух и прах разнести все в этом заведении, если не найдут его письма, хозяин вооружился дубиной, жена – метлой, а слуги – теми самыми палками, которые уже были пущены ими в ход вчера». Так кто же все-таки бил д’Артаньяна, непонятно.

3
Следующий отрывок заставил меня тяжело вздохнуть, когда вспомнил высокопарные слова д’Артаньяна-отца при расставании с сыном. Помните, он дал сыну дряхлого коня, 15 экю и кучу советов типа не переходить на красный свет и прочее. А свой новый камзол, или почти совершенно новый (так у Дюма) камзол, не сообразил отдать сыну, и мать была вынуждена тайно от отца привести в негодность камзол мужа, чтобы в Париже было в чем красоваться сыну. Ох, и достанется же ей, когда муж увидит свой изуродованный камзол!
«Внеся задаток, д’Артаньян сразу же перебрался в свою комнату и весь остаток дня занимался работой: обшивал свой камзол и штаны галуном, который мать спорола с почти совершенно нового камзола г-на д’Артаньяна-отца и потихоньку отдала сыну».
В этом отрывке привлекли мое внимание еще и первые два слова «Внеся задаток». И так, добравшись до Парижа, д’Артаньян на фасаде одного из домов, увидел объявление о том, что сдается комната. Постучался, вошел, какая-то живая душа встретила его, рассказала об условиях проживания: мол, не шуметь, вовремя вносить квартплату и прочее. Но мне непонятно, кто встретил д’Артаньяна, кому он передал задаток. Давайте разбираться.
Владелец этого дома был не бедным человеком, вот как он говорит о себе: «Я человек обеспеченный, правильнее сказать. Торгуя галантереей, я скопил капиталец, приносящий в год тысячи две-три экю. Кроме того, я вложил некую сумму в последнюю поездку знаменитого мореплавателя Жана Моке. Так что вы сами понимаете, сударь…» А слуг он не имел, что, согласитесь, выглядит странно. Как может не иметь хотя бы одного слугу «вполне обеспеченный человек» того времени, занимающийся, к тому же благотворительностью... «я вложил некую сумму в последнюю поездку знаменитого мореплавателя Жана Моке». Но такова воля автора, и с этим мы вынуждены считаться. Отсюда следует, что д’Артаньян договаривался о найме комнаты либо с хозяином дома, либо с хозяйкой. Больше не с кем. Но вот следующий отрывок заставляет нас в очередной раз задуматься. В этом отрывке говорится о том, что в дверь комнаты д’Артаньяна постучался неизвестный горожанин и состоялся между ними вот такой диалог:
«– Да я и не отступаю, тысяча чертей! – воскликнул гость, пытаясь с помощью проклятий вернуть себе мужество. 
– Клянусь вам честью Бонасье…
– Ваше имя Бонасье? (Спрашивает незнакомца д’Артаньян. – Авт.)
– Да, это моя фамилия.
– Итак, вы сказали: «Клянусь честью Бонасье»… Простите, что я перебил вас. Но мне показалось, что я уже где-то слыхал ваше имя. 
– Возможно, сударь. Я хозяин этого дома.
– Ах, вот как! – проговорил д’Артаньян, слегка приподнявшись и кланяясь. – Вы хозяин этого дома?»
Значит, д’Артаньян незнаком с господином Бонасье и, соответственно, не с ним договаривался об аренде комнаты. Так с кем же? Не видел и хозяйку, с которой познакомится позднее. Так кому же он отдал деньги? Кто получил задаток за комнату от д’Артаньяна? Меня там не было, можете на слово поверить, остается автор – господин Дюма. Больше некому.
***
Настало время познакомить читателей с остальными мушкетерами «великолепной четверки», которые вот-вот встретятся с д’Артаньяном в кабинете капитана мушкетеров господина де Тревиля.
Во-первых, определимся, что их объединяет? Их объединяет шпага – вернее, четыре шпаги и только. Они готовы обнажать свое оружие в любое время суток, любят драться, не важно с кем, не важно по какой причине. Им как воздух нужны ласкающий слух скрежет шпаг и искореженное в предсмертных муках лицо поверженного противника.
Теперь о том, что их разъединяет.
Д’Артаньян – самый младший из них, Атос  – самый старший. К слову, по роману Атос д’Артаньяну в отцы годится, отсюда и разные духовные ценности и миропонимание.
Д’Артаньян и Арамис живут, мечтая о будущем, но если неотесанный д’Артаньян мечтает о военной карьере, то Арамис, аристократ по образу мыслей, мечтает завоевать духовные вершины, планирует получить церковный сан, что, впрочем, не мешает ему прелюбодействовать с двумя замужними женщинами: с лучшей подругой королевы – Мари де Шеврез и ее кузиной Камиллой де Буа-Траси. То ли верит в Бога, то ли нет, непонятно.
Портос, мужчина средних лет, без амбиций, ограничивает себя заботами сегодняшнего дня, наслаждается им. Он не вздыхает по своему прошлому и не особо беспокоится за свою жизнь в будущем.
Атос – самая трагическая фигура в этой четверке: он застрял в своем прошлом и не в силах избавится от черной страницы своей жизни, когда в пьяном угаре решил повесить свою супругу графиню де Ла Фер, впоследствии леди Винтер. В ходе всего романа Дюма ее называет несколькими именами, но чаще всего использует имя «миледи». Атос не ищет оправдания своему поступку, но и не может избавиться от тревоги, поселившейся в его душе, а потому успокаивает свою совесть, заливая ее вином и участвуя в многочисленных, порою бессмысленных поединках.
Да, еще одно качество объединяет бравых ребят: все четверо безбожно врут. К месту и не к месту бьют себя в грудь, восклицая: «Слово дворянина!», «Как можно! Ведь я дворянин!» и т. п. А Дюма потакает им, красочно расписывая благородство дворян, которые уверяют, что они не способны на низменные поступки. Мол, голубая кровь, происхождение. Кичатся этим, в чем мы еще будем иметь возможность убеждаться, и не раз, а на деле совершают деяния, не подобающие людям благородного происхождения и неблагородного тоже.
«– Ах, Портос, – воскликнул один из присутствующих, – не старайся нас уверить, что этой перевязью ты обязан отцовским щедротам! Не преподнесла ли ее тебе дама под вуалью, с которой я встретил тебя в воскресенье около ворот Сент-Оноре?
– Нет, клянусь честью и даю слово дворянина, что и купил ее на собственные деньги, – ответил тот, кого называли Портосом.
– Да, – заметил один из мушкетеров, – купил точно так, как я – вот этот новый кошелек: на те самые деньги, которые моя возлюбленная положила мне в старый».
Или вот еще:
«– Вы ошибаетесь, господа, – произнес он (Арамис). – Платок этот вовсе не принадлежит мне, и я не знаю, почему этому господину взбрело на ум подать его именно мне, а не любому из вас. Лучшим подтверждением моих слов может служить то, что мой платок у меня в кармане...
– Я уже сказал, сударь (Арамис д’Артаньяну), и повторяю, что платок этот выпал не из моего кармана.
– Значит, сударь, вы (Арамис) солгали дважды, ибо я (д’Артаньян) сам видел, как он выпал именно из вашего кармана».
Что, повторяюсь, не мешает им на каждом шагу к месту и не к месту напоминать окружающим о своем благородном происхождении.
«– Монсеньер, – гордо проговорил Атос, – мы дворяне и не стали бы лгать даже ради спасения жизни!»
***
Вот абзац, в котором, хорошо видно расхождение слов и поступков благородных господ, в данном случае командира мушкетеров господина де Тревиля.
«– Так вот, господин капитан! – воскликнул Портос, потеряв всякое самообладание. – Нас действительно было шестеро против шестерых, но на нас напали из-за угла, и раньше, чем мы успели обнажить шпаги, двое из нас были убиты наповал, а Атос так тяжело ранен, что не многим отличался от убитых».
Как отреагировал де Тревиль на смерть двух мушкетеров? Да никак. Абсолютно. А должен был последовать примерно вот такой диалог.
«– Что вы говорите! – отчаянно вскричал де Тревиль и схватился за сердце: – Кто был убит?
– Иванов и Петров.
– Это же мои лучшие мушкетеры!»
И так далее. Но беседа продолжается, и не единым словом никто из присутствующих, в том числе и господин де Тревиль, не вспоминает убитых. Хотя через пару страниц господин де Тревиль начинает, как птичка, щебетать: «Капитан – это тот же отец семейства, только отвечать он должен за большее, чем обыкновенный отец».
И если «...Появление Атоса, о ране которого, несмотря на тайну, окружающую все это дело, большинству (мушкетеров) было известно, поразило всех», то никого из мушкетеров не поразила смерть своих сотоварищей, в том числе и, повторюсь, господина де Тревиля.
Давайте, раз уж раненый Атос появился на авансцене, пришел к господину де Тревилю, поговорим о его самочувствии – вернее, о поведении. Автор нам рисует следующую картину: Атос с трудом держится на ногах и... «де Тревиль схватил правую руку Атоса и сжал ее изо всех сил, не замечая, что Атос при всем своем самообладании вздрогнул от боли и сделался еще бледнее, хоть это и казалось невозможным.
Де Тревиль, надо полагать, не преминул бы резким замечанием покарать нарушителей этикета, но вдруг почувствовал, как рука Атоса судорожно дернулась в его руке, и, переведя взгляд на мушкетера, увидел, что тот теряет сознание. В то же мгновение Атос, собравший все силы, чтобы преодолеть боль, и все же сраженный ею, рухнул на пол как мертвый».
То есть одного крепкого рукопожатия, оказалось достаточно, чтобы Атос свалился на пол: это говорит о довольно-таки серьезной ране и о том, что Атосу требуется длительное лечение. Если даже не задеты внутренние органы, а всего лишь ранена рука – шпага противника прорезала мышцы, сухожилия, то и эта рана должна зажить. Любой врач подтвердит – до полугода, не меньше.
А теперь проследим, что происходит в приемной капитана мушкетеров.
«– Лекаря! – закричал г-н де Тревиль. – Моего или королевского, самого лучшего! Лекаря, или, тысяча чертей, мой храбрый Атос умрет!.. <...> Но все старания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме. (Если бы не оказалось на месте лекаря, Атос мог бы и Богу душу отдать, – Авт.) Расталкивая толпу, он (лекарь) приблизился к Атосу, который все еще лежал без сознания, и, так как шум и суета мешали ему, он прежде всего потребовал, чтобы больного перенесли в соседнюю комнату».
Обратите внимание на предложение: «Но все старания были бы напрасны, если б лекарь не оказался в самом доме». Паникуя и тревожась за его здоровье, Атоса перенесли в соседнюю комнату, де Тревиль вернулся, оставив раненого мушкетера на попечении лекаря, и продолжил разговор с д’Артаньяном. Они поговорили минут пятнадцать. Судя по диалогу, д’Артаньян все это время, заискивая перед капитаном мушкетеров, робко отвечал на вопросы своего земляка. Как вдруг, случайно бросив взгляд в окно, увидел шагавшего по ту сторону улицы графа Рошфора и, оставив де Тревиля с письмом-рекомендацией в руках, ринулся из кабинета. «Г-н де Тревиль, написав письмо, запечатал его, встал и направился к молодому человеку, чтобы вручить ему конверт. Но в то самое мгновение, когда д’Артаньян протянул руку за письмом, де Тревиль с удивлением увидел, как юноша внезапно вздрогнул и, вспыхнув от гнева, бросился из кабинета с яростным криком:
– Нет, тысяча чертей! На этот раз ты от меня не уйдешь!»
Д’Артаньян вознамерился настичь графа Рошфора, но на выходе столкнулся... как вы думаете, с кем? Правильно, с Атосом. Да-да, я не ошибся героем, и вы не ошиблись буквами: д’Артаньян сталкивается с самим, полуживым или полумертвым – как вам угодно, Атосом, который как ни в чем не бывало спускался по лестнице. И неумышленного столкновения с д’Артаньяном было достаточно, чтобы «умирающий» пару минут назад мушкетер вскипел и, в самых эмоциональных красках, потребовал дуэли.
«– Простите меня… – произнес д’Артаньян, намереваясь продолжать свой путь, – простите меня, но я спешу.
Не успел он спуститься до следующей площадки, как железная рука (Атоса) ухватила его за перевязь и остановила на ходу».
Удивительно, ведь еще двадцать минут тому назад, Атос, как уверяет Дюма, умирал и его без сознания на руках переносили из комнаты в комнату. Теперь же, повторяю, не прошло и двадцати минут, а он уже рвется в бой, «железной» рукой схватив д’Артаньяна. Чудеса, да и только! Или, все же нужно признать, что Атос, опасаясь гнева командира, симулировал в кабинете де Тревиля? А как еще объяснить? Вот так и запишем: «Атос, этот благородный господин, – симулянт!»
Любители спорта подтвердят, такое часто происходит на футбольных полях. От небольшого соприкосновения футболист, корчась от боли, театрально падает, на лице страх за свою будущую спортивную карьеру, да что там карьера, и жить- то мало осталось! А через пару минут, добившись решения судьи в пользу своей команды, как ни в чем не бывало носится по футбольному полю. Но то спорт и не страдающие особой порядочностью спортсмены. А нашего любимца Атоса, в жилах которого течет голубая кровь, не красит такой поступок.
***
Затем неискушенный в столичных особенностях юный д’Артаньян нарвался еще на одну дуэль, на этот раз с Портосом, и далее его заарканил Арамис. Тот, не принимая возражений отчеканил: «В два часа я буду иметь честь встретиться с вами в доме господина де Тревиля. Там я укажу вам подходящее для поединка место».
Я спрашиваю читателя: «Вам известно или у вас есть информация о том, что д’Артаньяну предписано в два часа вернуться к де Тревилю?»
Вот и я ничего не знаю. Сколько не листай толстенную книгу взад-вперед, не найдешь ни одного упоминания об этом. Только и остается, что пожимать плечами от удивления, а впрочем, все время, пока я въедаюсь в роман, я только тем и занимаюсь.
А раз нам неизвестно – значит, и д’Артаньян об этом ничего не должен знать, а он ведет себя так, как будто ему, действительно, предписано прибыть в два часа в кабинет де Тревиля.
Странно, даже очень странно.
Вот д’Артаньян добрался до места первого поединка и, встретив Атоса, считая, что тот из-за полученной раны не в состоянии вести полноценный бой, предлагает ему отложить поединок дня на три, пока Атос окончательно не поправится. На что бравый мушкетер отвечает: «Мы живем при почтенном господине кардинале, и за три дня, как бы тщательно мы ни хранили нашу тайну, говорю я, станет известно, что мы собираемся драться, и нам помешают осуществить наше намерение…»
«Как станет известно? – удивляюсь я, – если о поединке, кроме них самих, знают еще лишь друзья – Портос и Арамис. И что сложно этим мужикам три дня держать язык за зубами? Помните, как Атос ответил кардиналу? “Мы дворяне, монсеньер, – сказал Атос. – Возьмите с нас слово и ни о чем не беспокойтесь. Благодарение богу, мы умеем хранить тайны!”»
Ну вот наконец-то появились секунданты и, к удивлению д’Артаньяна, ими оказались следующие его соперники – Портос и Арамис.
«– Я дерусь с этим господином, – сказал Атос, указывая на д’Артаньяна рукой, и тем же движением как бы приветствуя его. 
– Но и я тоже дерусь именно с ним, – заявил Портос. 
– Только в час дня, – успокоительно заметил д’Артаньян. 
– Но и я тоже дерусь с этим господином, – объявил Арамис в свою очередь, приблизившись к ним. 
– Только в два часа, – все так же спокойно сказал д’Артаньян».
Опять неправда: в два часа они не дерутся. В два часа, по утверждению Арамиса, они всего лишь должны встретиться у господина де Тревиля, где должны определить место и время поединка.
***
Итак, подошли секунданты Атоса, поприветствовали друг друга, но не успела первая пара скрестить шпаги, как появились гвардейцы. И после небольшой перебранки по принципу: «Дурак – сам такой» мушкетеры и гвардейцы, обнажив шпаги, приняли боевую стойку друг против друга. Д’Артаньяну представилась возможность определиться, с кем он – с гвардейцами кардинала или мушкетерами короля, и он с минуту колебался: «Ему предстояло выбрать между королем и кардиналом, и, раз выбрав, он должен будет держаться избранного».
После минутного колебания он решительно подошел к мушкетерам и заявил, что его сердце принадлежит мушкетерам. Да, но это минутное колебание все-таки было. Странно еще и потому, что с первых страниц романа, с первой минуты своего стремления к олимпу он намеревался в Париже проситься в мушкетеры. Он грезил стать мушкетером и не мыслил ни о чем другом. И вдруг такое смятение в душе.
Бой начался: пятеро гвардейцев атаковали трех мушкетеров и д’Артаньяна. Юный кандидат в мушкетеры бился с самим командиром гвардейцев Жюссаком и… «Жюссак, решив покончить с ним, сделал резкий выпад, стремясь нанести противнику страшный удар. Но д’Артаньян ловко отпарировал, и, в то время как Жюссак выпрямлялся, гасконец, словно змея, ускользнул из-под его руки и насквозь пронзил его своей шпагой. Жюссак рухнул как подкошенный». Это раз. (Обратите внимание на фразу: «И насквозь пронзил его своей шпагой. Жюссак рухнул как подкошенный». – Авт.)
Поединок продолжается.
«Арамис успел уже покончить с одним из своих противников». Это два. (В дальнейшем Дюма прямо напишет, что гвардеец в этой схватке был убит. – Авт.)
«...через несколько секунд Каюзак упал: шпага Атоса вонзилась ему в горло». Это три. (Запомним... «шпага Атоса вонзилась ему в горло», потому как страниц через двести Каюзак окажется лишь тяжелораненным, а затем и вовсе, как птица «Феникс», оживет. – Авт.)
А после того как гвардейцы были разгромлены, начинается настоящая путаница в подсчете убитых и раненых. «...с помощью Бикара, единственного из гвардейцев оставшегося на ногах, он (д’Артаньян) отнес к крыльцу монастыря Жюссака, Каюзака и того из противников Арамиса, который был только ранен. Четвертый гвардеец, как мы уже говорили, был убит». Еще раз перепроверим итог поединка. Три мушкетера и д’Артаньян целы-целехоньки, а что касается гвардейцев, то... Каюзак убит: «Каюзак упал: шпага Атоса вонзилась ему в горло». Жюссак убит: «...и насквозь (д’Артаньян) пронзил его своей шпагой. Жюссак рухнул как подкошенный».
Вот именно: насквозь пронзил его своей шпагой! При такой ране кровь фонтаном до потолка бьет, и жить этому несчастному – до получаса, пока вся кровь не вытечет. К тому же «Жюссак рухнул как подкошенный», что говорит о том, что шпага прошла сквозь жизненно важные органы. Мы что забыли, какой это был год? Я имею в виду уровень медицины. Да и сегодня проткни, для эксперимента, шпагой насквозь человека прямо в больнице, у операционного стола, чтобы далеко не бегать, не уверен, что спасут. Там не только кровь нужно остановить, всплывет еще уйма непредвиденного. А что говорить о XVII веке. Затем к двум убитым подтянули зачем-то раненого. И уж потом вспомнили четвертого, который, идет вроде как отдельным списком, может быть, по той причине, что нам неизвестно его имя, но он тоже убит. Сам Дюма об этом пишет, и не верить ему мы не вправе. Но в то же самое время: «...Жюссак, приподнявшись на локте, крикнул ему (гвардейцу, который еще продолжал сопротивляться. – Авт.), чтоб он сдавался».
Ну, не может насквозь пронзенный шпагой в XVII веке остаться в живых и, приподнявшись на локте, кричать! НЕ МО-ЖЕТ!!! Но и Каюзак тоже оживет на последующих страницах, и мы будем свидетелями этому.
***
Допустим, было два гвардейца по имени Жюссак. Один убит, а второй ранен. Все может быть, но в романе ничего не сказано о двух гвардейцах по имени Жюссак. И если уж настолько документально описана эта сцена, что нельзя было для удобства восприятия текста гвардейцам дать разные имена, то надо бы к имени одного из Жюссаков прилепить подходящее прилагательное. Например, рыжий, длинный, толстый, как там еще… одноухий и т. д.
Но тут одна загвоздка: д’Артаньян бился с командиром, которого он убил, о чем говорит это предложение: «Что же касается д’Артаньяна, то его противником оказался сам де Жюссак». И приказывал прекратить бой гвардейцу по имени Бикара тоже Жюссак.
«Но Жюссак, приподнявшись на локте, крикнул ему, чтоб он сдавался.
– Раз ты приказываешь, дело другое, – сказал Бикара. – Ты мой командир, и я должен повиноваться…»
Как ни крути ни верти, а на пять гвардейцев два командира, и чтобы оба носили одно и то же имя Жюссак, – перебор. Ну и завершает всю эту неразбериху Дюма таким вот предложением: «Четвертый гвардеец, как мы уже говорили, был убит». А что остальные, получившие ужасные, смертельные ранения, остались живы? Значит, я вынужден, отчаянно мотая головой, повториться.
Разве в XVII веке можно было вонзить шпагу в ГОРЛО или в другом случае пронзить тело НАСКВОЗЬ тем же оружием, и это окажется недостаточным для того, чтобы гвардейцы, получившие смертельные удары, умерли? Подумать только, всего пять пальцев на руке, а пересчитать не можем!!!

4
Так и остался для читателя невыясненным вопрос: убит гвардеец Жюссак или ранен? Мы не смогли прийти к одному мнению, а спросить некого. Хотя почему некого? Вот король знает, он убежден, что Жюссак всего лишь ранен. На встрече с отважной четверкой, показывая рукой на д’Артаньяна, он говорит: «Это он ранил Жюссака? – воскликнул король. – Он? Мальчик? Это невозможно, Тревиль!»
Как ранен? Прочитав эти строки, в который уже раз, удивляюсь я. Ну, не стану повторяться: будем считать, что короля, а заодно и господина де Тревиля ввели в заблуждение.
Полюбовался, значит, король мушкетерами и соблаговолил позволить им идти выполнять свои служебные обязанности. И глядя им вслед, обратился к господину де Тревилю.
«Тревиль, – добавил король вполголоса, пока молодые люди уходили, – так как у вас нет свободной вакансии в полку, да и, кроме того, мы решили не принимать в полк без испытания, поместите этого юношу в гвардейскую роту вашего зятя, господина Дезэссара…»
Вот здесь-то я абсолютно не согласен с королем. Как нет свободных мест? Неправда, есть свободные места. Ведь еще вчера, всего за день до этого разговора, тройка мушкетеров доложила господину де Тревилю о том, что в ходе стычки с гвардейцами убиты два мушкетера. Значит, есть два свободных места. Допустим, королю еще не успели доложить, но господин де Тревиль-то знает об этом.
Что касается постулата – «Не проявил себя». И здесь я не согласен. Как не проявил себя, если за два неполных дня столько гвардейцев на шпагу нанизал, да еще каких гвардейцев! Куда уж более?!
Так что господин де Тревиль должен был возразить королю: мол, во время прошлой стычки, к сожалению, убиты два преданных вам мушкетера, и поэтому свободные места есть, да и проявить себя он уже успел. И многозначительно добавить: «Вам ведь известна причина скверного настроения кардинала». И был бы мой друг уже мушкетером, но, увы, прохлопал ушами де Тревиль удобный момент, и из-за этого д’Артаньяну придется еще пахать и пахать до XXVIII главы первой части романа или до XVII главы второй части?
Как так? – удивится читатель. Карапетяну неизвестно, когда д’Артаньян вступил в полк мушкетеров, он что, книгу не читал? Читал, уверяю я вас, и не один раз, наизусть ее помню, только вот когда д’Артаньян вступил в полк мушкетеров не знаю, не разобрался. Давайте попробуем это сделать вместе.
***
Для начала откроем XXVIII главу и порадуемся за д’Артаньяна.
«В Париже д’Артаньяна ждало письмо от г-на де Тревиля, извещающее, что его просьба удовлетворена и король милостиво разрешает ему вступить в ряды мушкетеров. Так как это было все, о чем д’Артаньян мечтал…»
Вроде бы все ясно: д’Артаньян – мушкетер.
Кто хоть немного смыслит в русском языке, не может сделать иного вывода. И пора поздравить д’Артаньяна, и в пляс пуститься по этому случаю. Хотя нужно убедиться, действительно ли д’Артаньян получив письмо де Тревиля, стал мушкетером? Не оговорка ли это автора, или неправильно понял письмо д’Артаньян, и мы вместе с ним? Поищем ответ на следующих страницах. Но нет, вот очередное подтверждение.
«– О, дело плохо! – сказал Арамис. – Мы только что сделали подсчет, причем были не взыскательны, как спартанцы (речь идет об одежде.  –Авт.) и все же каждому из нас необходимо иметь по меньшей мере полторы тысячи ливров.
– Полторы тысячи, помноженные на четыре, – это шесть тысяч ливров, – сказал Атос».
Атос помножил на четыре! То есть с этой минуты, когда и д’Артаньян стал мушкетером, все четверо должны быть одеты одинаково. Еще вот: «Что же касается д’Артаньяна, господа, то счастье вступить в наши ряды лишило его рассудка».
Ну и последнее, думаю, достаточно: «И сверх того… – сказал Атос, подождав, пока д’Артаньян, который пошел поблагодарить г-на де Тревиля, закроет за собой дверь».
Но я вынужден разочаровать вас: уже через пять-шесть строчек, заметьте не страниц и не глав, чтобы успеть забыть, о чем ранее писал, а всего лишь строчек, и мы опять в смятении.
«Само собой разумеется, что из всех четырех друзей д’Артаньян был озабочен больше всех, хотя ему, как гвардейцу, было гораздо легче экипироваться, чем господам мушкетерам…» Опять двадцать пять! Господин Дюма, нельзя же так!? За что вы своего героя из огня да в полымя. Господин Дюма, вы проспали самое важное событие в жизни д’Артаньяна, он уже давно мушкетер, а вы его все в гвардейцы записываете! Нельзя так! Он еще толком де Тревиля поблагодарить не успел, а вы его опять в гвардейца наряжаете. Можно подумать, что это оговорка, хотя какая быть может оговорка в художественном произведении. Художественное произведение должно чем-то отличаться от слов, сказанных в запальчивости. Но наше возмущение, как и знание русского языка, мы вынуждены отложить в сторону, ведь мнение автора диаметрально расходится с нашим упрямым утверждением, потому как после этого письма еще долгие дни, недели и месяцы д’Артаньяну предстоит ходить в гвардейской одежде, пока во второй раз, но уже в устной форме его по новой не удостоят чести вступить в ряды мушкетеров. Это произойдет примерно через 150 страниц, теперь уже в XVII главе второй части романа.
«Ну так возьмите его к себе, – предложил кардинал. (де Тревилю. – Авт.) – Раз эти четыре храбреца так любят друг друга, им, по справедливости, надо служить вместе. Д’Артаньян был вне себя от радости. Как известно, мечтой всей его жизни было сделаться мушкетером».
Для большей убедительности сопоставим два отрывка: первый из XXVIII главы первой части книги: «...и король милостиво разрешает ему (д’Артаньяну) вступить в ряды мушкетеров. Так как это было все, о чем д’Артаньян мечтал…»; и второй, теперь уже, из XVII главы второй части романа:
«Д’Артаньян был вне себя от радости. Как известно, мечтой всей его жизни было сделаться мушкетером».
***
Предположим, кардинал не знал, что 150 страниц тому назад д’Артаньян имел честь получить письмо от де Тревиля, в котором сказано, «что его (д’Артаньяна) просьба удовлетворена и король милостиво разрешает ему (д’Артаньяну) вступить в ряды мушкетеров». Кардинал не знал, но господин де Тревиль-то знает: он написал письмо д’Артаньяну, он уведомил о решении короля гвардейца д’Артаньяна, он первым поздравил его в тот день. И поэтому господин де Тревиль должен был возразить кардиналу, сказав:
«– Ваше преосвященство, разве вы не в курсе, что 150 страниц тому назад король повелел перевести д’Артаньяна в полк мушкетеров? И он уже 150 страниц как мушкетер.
– Да, действительно, – ответит де Тревилю кардинал, почесывая затылок. – Припоминаю. Ну и хорошо, что они уже 150 страниц вместе служат. Я только рад этому».
Но по роману происходит другое...
«В тот же вечер господин де Тревиль объявил эту приятную новость, трем мушкетерам и д’Артаньяну (предложение кардинала перевести д’Артаньяна в полк мушкетеров. – Авт.), и тут же пригласил всех четверых на следующий день к себе на завтрак. Д’Артаньян был вне себя от радости. Как известно, мечтой всей его жизни было сделаться мушкетером. Трое его друзей тоже очень обрадовались…»
Итак, господин д’Артаньян – по всей вероятности, единственный мушкетер Франции, который удостоился особой чести попасть в полк мушкетеров дважды! А потому я книгу озаглавил бы иначе – не «Три мушкетера», а «Три мушкетера и дважды мушкетер господин д’Артаньян».
А сам Дюма какого мнения? Кто более значим для него – король или кардинал? Как показывает нам следующий отрывок, Дюма считает первым лицом Франции того времени именно кардинала, потому как принимает за основу не решение короля перевести д’Артаньяна в полк мушкетеров, а оброненную реплику-предложение кардинала. «Четверо молодых людей узнали эту новость через четверть часа после г-на де Тревиля, так как им первым он сообщил о ней. Вот когда д’Артаньян особенно оценил милость, которую оказал ему кардинал, наконец-то позволив перейти в мушкетеры! Если бы не это обстоятельство, д’Артаньяну пришлось бы остаться в лагере, а его товарищи уехали бы без него».
5
Продвигаясь по роману, как по «ухабинам» противоречий в действиях и поступках героев, натыкаюсь на вот это откровение господина Бонасье:
«– Да. Господин кардинал, по словам моей жены, преследует и притесняет королеву больше, чем когда-либо. Он не может ей простить историю с сарабандой. Вам ведь известна история с сарабандой? 
– Еще бы! Мне ли не знать ее! – ответил д’Артаньян, не знавший ничего, но желавший показать, что ему все известно».
Д’Артаньян по обыкновению лжет, что признает и сам автор, но я, рядовой читатель, тоже не знаю, о чем идет речь. Сарабанда – это древний испанский танец, но какое это имеет отношение, в данном контексте к королеве, и понятия не имею.
Не мешало бы и здесь ссылочку поместить: мол, так-то и так-то, поскольку кардинал продолжал добиваться королевы, она поставила условие, если он оденется в шутовскую одежду и станцует сарабанду, то королева ответит ему взаимностью. Он согласился, соответствующе оделся и, усердно танцуя, заметил, как из-за занавесок за ним следят придворные и прыскают от смеха...
А то нехорошо получается: д’Артаньяну все равно, как я понимаю, у него за спиной и начальной школы нет. Кроме как шашкой махать, ничему другому не обучен. Я тоже не особый грамотей, но среди читателей и академики имеются, есть такая информация. И представьте, как они переживать будут и дни проводить в раздумьях, пытаясь найти связь между королевой Франции и испанской сарабандой. А так, получается, очередной выстрел в воздух.

***
А на этот проступок, который я предлагаю сейчас разобрать, любой, уважающий себя француз обязан был отреагировать следующим образом. Он должен был на этой странице захлопнуть книгу, подойти к зеркалу, ловко поправить прическу на голове и гордо заявить: «Не желаю читать роман, в котором прославляют предателя моей страны». А что, что произошло-то? – встрепенутся в эту минуту любопытные читатели. И я им объясню.
Однажды д’Артаньян блуждал по Парижу, в поздние часы, и... с ним произошло самое невероятное. Кому скажешь – не поверят. Он в темноте столкнулся лоб в лоб не с кем-нибудь, а с самим герцогом Бекингемом, и случилось это во Франции, в самом центре Парижа. Тот шел вразвалочку, под руку с некоей дамой, с которой, как позже выяснится, у д’Артаньяна совсем недавно состоялось поверхностное знакомство.
Таким образом, жизнь герцога Бекингема, второго лица, враждебно настроенного к Франции, государства, оказалась в руках у нашего героя. Появилась возможность блеснуть, проявить себя, стать героем всей страны, получить плащ мушкетера и еще дюжину высших наград. А для этого нужно было всего лишь пленить этого сердцееда. Крепко связать, чтоб и пикнуть не смел. Но случилось обратное.
« – Ради всего святого, милорд! – вскричала г-жа Бонасье, бросаясь между ними (герцогом Бекингемом и д’Артаньяном) и руками хватаясь за шпаги. 
– Милорд! – воскликнул д’Артаньян, осененный внезапной мыслью. 
– Милорд!.. Простите, сударь… Но неужели вы… 
– Милорд – герцог Бекингем, – вполголоса проговорила г-жа Бонасье. – И теперь вы (д’Артаньян) можете погубить всех нас».
Да, он просто обязан был погубить их. Д’Артаньяну не составило бы особого труда, сделав страшные глаза, гаркнуть на глупое создание, чтобы она от страху бежала без оглядки, крепко связать англичанина и проследить, чтобы его доставили точно по назначению – в Бастилию. Но наш герой в кавычках или антигерой без кавычек вдруг захныкал: «Милорд и вы, сударыня, прошу вас, простите, простите меня!.. Но я ведь люблю ее, милорд, и ревновал. Вы ведь знаете, милорд, что такое любовь! Простите меня и скажите, не могу ли я отдать свою жизнь за вашу милость».
После этого предательского лепетания д’Артань-
ян взялся еще и оберегать эту парочку. К огорчению влюбленного гасконца, по пути следования этой пары ни один подозрительный тип не встретился, и ему не удалось, заколов пару французов, показать англичанину свою молодецкую удаль.
И господин д’Артаньян отпустил их с миром и упустил возможность стать героем всей Франции! Слава о его подвиге, несомненно, докатилась бы и до Гасконии, и я представляю слезы радости на лице д’Артаньяна-отца. «Подумать только, – кричал бы он во всю ивановскую, – мой сын пленил самого герцога Бекингема!» Таким образом, приходится констатировать: д’Артаньян лишил своего старого отца возможности напоследок порадоваться за достойного продолжателя древнего рода.

***
Но кроме пленения герцога д’Артаньян спас бы еще и несколько тысяч французских солдат. Поясняю. В книге имеются сведения о потере английских войск во время осады Ла-Рошели, в которых счет идет на тысячи: «Англичане, теснимые шаг за шагом, терпящие поражение при каждой стычке и окончательно разбитые при переходе с острова Луа, вынуждены были снова сесть на свои суда, оставив на поле боя две тысячи человек, и среди них пять полковников, три подполковника (подполковников в английской армии отродясь не бывало, скорее всего, речь идет о лейтенант-полковниках), двести пятьдесят капитанов и двадцать знатных дворян, а кроме того, четыре пушки и шестьдесят знамен, доставленных Клодом де Сен-Симоном в Париж и с торжеством подвешенных к сводам собора Парижской Богоматери». Англичане, как известно, оборонялись, а французы атаковали. Военная наука утверждает, что потери атакующей стороны в три, а то и в четыре раза превышают потери защищающейся стороны. Вот и считайте: нейтрализовав Бекингема, д’Артаньян сохранил бы до десяти тысяч французских солдат, потому как война с Францией являлась исключительно прихотью (по книге) без памяти влюбленного герцога.
***
Читая следующий отрывок, я имею полное право обозвать д’Артаньяна еще и самыми скверными словами. Не хотелось бы, но вынужден…
Однажды вечером к нему обратился за помощью владелец дома, в котором д’Артаньян снимал комнату, господин Бонасье. Личность так себе, но все же. «Меня преследуют неизвестные лица, – взмолился он, – пожалуйста, помогите». Тактично напомнил господин Бонасье д’Артаньяну, что тот уже третий месяц не платит аренду. Хотя, судя по моим подсчетам, д’Артаньян в Париже находится чуть более месяца, тем более что он еще задаток и оставлял, когда арендовал комнату. Помните ведь! «Внеся задаток, д’Артаньян сразу же перебрался в свою комнату и весь остаток дня занимался работой: обшивал свой камзол…»
Но смотрим, что дальше происходит. На неожиданную просьбу господина Бонасье при необходимости защитить его, д’Артаньян ответил весьма уклончиво, но все же заверил, что господин Бонасье может на него рассчитывать. «Ну как же, как же, господин Бонасье! – сказал д’Артаньян. – Поверьте, что я преисполнен благодарности за такое обхождение и сочту своим долгом, если я хоть чем-нибудь могу быть вам полезен…»
Но как только появляется группа стражников с намерением арестовать владельца дома, д’Артаньян тут же забывает о данном слове и охотно сдает своего «подзащитного» в руки незнакомцам, несмотря на отчаянные вопли последнего и напоминания д’Артаньяну о том, что он минутами ранее обещал защищать его.
***
Речь не о том, что д’Артаньян не стал мешать стражникам арестовать господина Бонасье. Я согласен с действиями д’Артаньяна, ведь стражники являются представителями власти. И оказывать сопротивление стражникам не только противозаконно, но и чревато последствиями, с чем мы еще столкнемся. Вопрос в том, как он поступил. Он злорадно закричал, не терпящим возражения голосом: «Действуйте, господа, действуйте! Забирайте этого человека».  И д’Артаньян толкнул совершенно растерявшегося галантерейщика в руки стражников.
В то время как д’Артаньян должен был выразить свое сожаление и сказать господину Бонасье: мол, я готов вас защищать, если на вас нападут бродяги, воры и другие криминальные личности. В данном случае я просто не имею права вмешиваться в действия стражников – они являются представителями нашей власти. И успокоить господина Бонасье словами: «Но вы не волнуйтесь, господин Бонасье, я знаю вас, как кристально честного человека, а потому уверен, что вскоре все выяснится и вас отпустят». Только не надо было вот так показательно отказываться от своих слов, с пренебрежением подталкивать совершенно растерявшегося галантерейщика в руки стражников. Но это не все... Цинизм д’Артаньяна на этом не заканчивается. Он предлагает начальнику стражников выпить.
«Они уже начали спускаться с лестницы, когда д’Артаньян вдруг хлопнул начальника по плечу. 
– Не выпить ли мне за ваше здоровье, а вам за мое? – предложил он, наполняя два бокала божансийским вином, полученным от г-на Бонасье».
То есть д’Артаньян угощает начальника стражников вином несчастного Бонасье, которого минутами ранее, образно выражаясь, швырнул под ноги представителей власти, но и это не все.
«– А главное – вот за чье здоровье! – крикнул д’Артаньян словно в порыве восторга. – За здоровье короля и за здоровье кардинала!
Будь вино плохое, начальник стражников, быть может, усомнился бы в искренности д’Артаньяна, но вино было хорошее, и он поверил».
А какое имеет отношение, позвольте вас спросить, качество вина к искренности д’Артаньяна? Д’Артаньян поспешно схватил первую попавшуюся под руку бутылку, и откуда ему знать, какого качества вино. Я хочу особо подчеркнуть, что этот эпизод в многочисленных фильмах о трех мушкетерах, что, вполне естественно, отсутствует. Видимо, авторы фильмов такого же мнения.

***
Нужно отметить, что и мушкетеры-приятели, которые оказались свидетелями это сцены, неоднозначно отреагировали на поступок д’Артаньяна, но не стали делать далеко идущие выводы. Так, скажем, каждый остался при своем мнении. А д’Артаньян, смекнув это, решил не замечать создавшегося неловкого момента и принялся тянуть одеяло на себя.
«– А теперь, господа, – произнес д’Артаньян, не пытаясь даже объяснить Портосу свое поведение, – один за всех и все за одного – это отныне наш девиз, не правда ли?
– Но… – начал было Портос.
– Протяни руку и клянись! – в один голос воскликнули Арамис и Атос.
Сраженный их примером, все же бормоча что-то про себя, Портос протянул руку, и все четверо хором произнесли слова, подсказанные им д’Артаньяном:
– Все за одного, один за всех!»
Как мы видим, этот клич не стал ОСОЗНАННЫМ РЕШЕНИЕМ ВСЕЙ КОМАНДЫ, А ОКАЗАЛСЯ ЛИШЬ СПОНТАННЫМ ПРЕДЛОЖЕНИЕМ Д’АРТАНЬЯНА, с целью отвлечь внимание друзей от его откровенного лобызания с начальником стражников (читайте – пресмыкания перед ним. – Авт.)
Но д’Артаньяна уже несет дальше: «Отлично. Теперь пусть каждый отправляется к себе домой, – сказал д’Артаньян, словно бы он всю жизнь только и делал, что командовал. – И будьте осторожны, ибо с этой минуты мы вступили в борьбу с кардиналом».
Спрашивается: на каком основании он сделал подобный вывод? Речь идет о фразе: «...И будьте осторожны, ибо с этой минуты мы вступили в борьбу с кардиналом».
Ведь минутами ранее он откровенно лебезил перед начальником стражников, пил с ним на брудершафт, торжественно провозгласил тост за здоровье кардинала. И пока нет никаких оснований беспокоиться за судьбу и своих друзей, и за свою собственную шкуру. Непонятно. Очередной выстрел в воздух.
***
Когда в той же ситуации оказалась женщина, мадам Бонасье, и представители власти вновь нагрянули, теперь уже с намерением арестовать супругу галантерейщика, д’Артаньян, я хочу на это обратить ваше внимание, еще не видя ее, т. е. романом пока и не пахло, не раздумывая, рванулся ей помочь. Ловко орудуя шпагой, до смерти напугал стражников и, не особо напрягаясь, побросал их в открытую дверь. Конечно, сейчас джентльмены начнут меня укорять: мол, женщину спасал. Так-то оно так, но осадок остался.
Обратим внимание, как описывает автор романа прелестную мадам Бонасье.
«То была очаровательная женщина лет двадцати пяти или двадцати шести, темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком, чудесными зубками. Мраморно-белая кожа ее отливала розовым, подобно опалу. На этом, однако, кончались черты, по которым ее можно было принять за даму высшего света. Руки были белые, но форма их была грубовата. Ноги также не указывали на высокое происхождение».
«Ноги? Какие ноги? О чем это он? – не могу я не воскликнуть. – Что, она в мини-юбке ходила?» XVII век на дворе! Тут не всегда и туфельку заметишь. Разве что в воображении? Тогда будем считать, что д’Артаньян обладал хорошим воображением.
***
Д’Артаньян вырвал мадам Бонасье из рук стражников, и ему срочно понадобилось алиби, чтобы в случае чего показать, что во время неудавшегося ареста супруги хозяина дома, он находился в совершенно другом месте. По этой причине он стал искать повод, чтобы повторно войти в кабинет де Тревиля. И Дюма нашел его, не особо ломая голову: он вкладывает в руку воина, да еще какого!.. Как вы думаете, что? Трость, самую обыкновенную трость. Предмет, которым пользуются исключительно пожилые, степенные джентльмены, люди умственного труда, писатели, к примеру сам Дюма. (Я помню фотографии Дюма с тростью. – Авт.). Но чтобы тростью пользовался д’Артаньян, двадцатилетний парень?! Это надо додуматься до такого?! И д’Артаньян возвращается в кабинет де Тревиля за тростью, которую умышленно оставил во время первого посещения.
«Спустившись с лестницы, д’Артаньян вдруг вспомнил, что забыл свою трость. Поэтому он быстро поднялся обратно, вошел в кабинет…»
Если возникла необходимость забыть какой-то предмет, чтобы за ним вернуться, то д’Артаньян мог бы с той же легкостью оставить шляпу, или сумку какую-нибудь, или уж в крайнем случае шпагу, и было бы очень логично, а то трость. И что примечательно, ни до этой сцены, ни после мы никогда не прочитаем, не увидим и не услышим слово «трость» применительно к д’Артаньяну.
***
Не успевает милая парочка – д’Артаньян и мадам Бонасье, опасаясь новой группы стражников, скрыться за углом, как к д’Артаньяну заходит Атос. В эту минуту появляются стражники в еще большем количестве и, принимая Атоса за д’Артаньяна, арестовывают его. Атос, понимая это, не спешит раскрыть свое подлинное имя, он жертвует собой ради прихоти юного друга, чтобы д’Артаньян успел предупредить возможные последствия. Только на следующий день в тюрьме, на очной ставке с господином Бонасье стражникам становится известно, что они пленили не д’Артаньяна.
«– Но это вовсе не господин д’Артаньян! – вскричал Бонасье. – Как – не господин д’Артаньян? – в свою очередь, закричал комиссар.
– Ну конечно, нет! – сказал Бонасье.
– Как же зовут этого господина? – спросил комиссар.
– Не могу вам сказать: я с ним незнаком».
И вроде бы могли стражники не только отпустить ни в чем не повинного мушкетера, но еще и извинение принести за причиненную нервотрепку. Если же мнения Бонасье им недостаточно, то провести еще одну очную ставку, теперь уже со стражниками, которые, я думаю, сумеют отличить д’Артаньяна от Атоса. Тот, как мы помним, вдвое старше своего нашалившего друга и, думаю, внешне никак не похож на него. Лишь после того как выяснилось подлинное имя арестованного, Атос заговорил:
«– Если вы имеете претензии к господину д’Артаньяну, – с обычным своим спокойствием сказал Атос, – я не совсем понимаю, в какой мере я могу заменить его. 
– Делайте, как вам приказано! – закричал комиссар».
Казалось бы, проще простого выявить злостного налетчика на стражников. Ведь прошло-то совсем немного времени: еще вчера д’Артаньян играючи раскидывал стражников по комнате, спасая мадам Бонасье. А потому вызовите д’Артаньяна, и стражники с радостью завизжат, увидев вчерашнего обидчика. И вопрос будет закрыт.
Но нет, начинается долгое разбирательство насчет причастности все того же Атоса, а затем и вскользь д’Артаньяна к освобождению мадам Бонасье. В обсуждении, которое длилось не один день, принимают участие король с кардиналом, в присутствии господина де Тревиля. Последний является ответчиком, дает честное слово и клянется всеми, известными ему королями, вставая на защиту Атоса; уверяет, что Атос всегда может явиться для дальнейшего допроса, если это потребуется. Лишь после клятвы, произнесенной де Тревилем, Атоса освободили. Д’Артаньяна вспомнили, как ни странно, мимоходом и тут же забыли.
6
А когда произошел похожий случай, стражники спутали уже Арамиса с самим герцогом Бекингемом, случилось вот что... Послушаем рассказ самого Арамиса: «Вчера я находился в пустынном квартале у одного ученого богослова, с которым я изредка советуюсь, когда того требуют мои ученые труды…»
Как вы поняли, уважаемые читатели, менее суток прошло после этого события.
«Внезапно какой-то человек высокого роста, черноволосый, с манерами дворянина, ... <…> в сопровождении пяти или шести человек, следовавших за ним в десятке шагов, подошел ко мне и произнес: «Господин герцог», а затем продолжал: «И вы, сударыня», уже обращаясь к даме, которая опиралась на мою руку… «Благоволите сесть в карету и не пытайтесь оказать сопротивление или поднять малейший шум» – так сказал этот человек.
– Он принял вас за Бекингема! – воскликнул д’Артаньян.
– Я так полагаю, – ответил Арамис.
– А даму? – спросил Портос.
– Он принял ее за королеву! – сказал д’Артаньян.
– Совершенно верно, – подтвердил Арамис».
Здесь Арамис на полуслове обрывает курьезный случай, произошедший с ним накануне вечером, не объясняя, когда и, главное, каким образом ему и его спутнице удалось выбраться из кареты для арестантов. А впрочем, Дюма и ломать голову не стал над тем, как вызволить Арамиса из Бастилии, куда, несомненно, направилась тюремная карета. Он просто решил «сменить пластинку». И получается, вечером Арамиса забрали стражники, на этом рассказ обрывается. А на следующий день ближе к обеду Арамис в компании своих друзей за бокалом вина о жизни размышляет. Вот как здорово! И ни единого слова, ни намека. Словно и не было этой истории. Еще один выстрел в воздух. Но, к моему удивлению, ни один из мушкетеров не замер, ожидая продолжения рассказа, ни один из них не поинтересовался: ну и что дальше-то было? А действительно?!
Представьте себе такую картину: вы среди своих друзей, собрались по какому-то поводу, и один из гостей, назовем его Федор, ошарашивает собравшихся своей новостью: «Вчера вечером, мол, зашел в вино-водочный, Вася, сосед, сказал: «Столичную получили». Только моя очередь подошла, как слышу, за спиной дверь с грохотом распахнулась, аж стекла посыпались, оборачиваюсь и что вижу... Наш участковый, старший лейтенант Сидоров врывается с окровавленным лицом и, как медведь, рычит... А в эту минуту хозяйка вышла из кухни и поставила на стол огромную сковородку с жареной картошкой. Сотрапезники принялись раскладывать приятно пахнущую картошку в свои тарелки. А там и тосты пошли, и никто не спрашивает Федора, а дальше-то что произошло? Кто старлея Сидорова так разукрасил? И чего он в магазин приперся? Или в шоке вино-водочный с больницей спутал? Разошлись и забыли. Это реально? Нет, конечно. Да, отложат в сторону повод, по которому собрались, станут расспрашивать и допытываться у Феди, кто разукрасил старлея и что он намерен делать. Как планирует наказать обидчиков?
А в нашем случае такая же картина. Мушкетера арестовывают с некоей дамой, и никто из друзей не интересуется, не заваливает Арамиса вопросами: и ты, не оказывая сопротивления, забрался в карету? Не стал выяснять, на каком основании стражники тебя арестовывают? И, наконец, как ты выбрался из кареты?.. Довезли ли до Бастилии или по дороге разобрались, поняли свою ошибку? Я с автором решительно не согласен. Дюма обязан был довести рассказ до конца, объяснить читателям, каким образом уже на следующий день Арамис оказался среди друзей. К тому же автор упустил возможность, подробно описав перипетии ареста и освобождения Арамиса, добавить к повествованию еще несколько страниц. Он допустил пробел в несколько страниц, а мы заполним их: в романе не должно быть «белых пятен». А издатели, по-новому возвращаясь к этому роману, могут и эту часть добавить. Появится еще один соавтор – не велика беда.
***
И в самом деле, что же произошло, после того, как Арамиса с его спутницей посадили в карету?
Располагайтесь поудобнее и слушайте. Я вам сейчас расскажу.
Арамис, не обращая внимание на грубые окрики конвоиров, галантно, не теряя самообладания, помог своей спутнице, госпоже Камилле де Буа-Траси, невестке госпожи де Шеврез, усесться на жестких сиденьях тюремной кареты, и сам поместился рядом. Незаметно нащупал во внутреннем кармане нож, похожий на тот, который английский офицер Фельтон, поддавшись уговорам соблазнительной авантюристки миледи, всадит в бок герцогу Бекингему по самую рукоятку.
Острое холодное лезвие придало Арамису уверенность, но он решил не форсировать события, а ждать удобного случая. Шпагу, как только стражники окружили Арамиса и потерявшую от страха дар речи мадам, мушкетеру пришлось отстегнуть от пояса и передать начальнику конвоя. Но вот лошади зацокали копытами, и спутница Арамиса, поеживаясь и со страхом осматривая казенную, незатейливо оформленную карету, протянула Арамису мешочек с золотыми монетами. Арамис проворно засунул мешочек за подкладку своего камзола и поинтересовался у нее: «Сколько там?» – «Пятьсот пистолей», – понизив голос, ответила Камилла. С умилением поглаживая своего друга по руке и всем телом прижавшись к нему, она прошептала ему на ухо: «Пусть пока у вас полежат».
Арамис не ответил Камилле, лишь поудобнее уселся и уставился в небольшое окошко кареты, пытаясь разобраться, куда направляется карета. Конечно, он мог бы сразу заявить стражникам, что к английскому лорду не имеет никакого отношения, но тогда стражники обратили бы внимание на его спутницу. Ей пришлось бы назвать себя и покрыть свое имя позором, а этого никак нельзя было допустить. Вскоре въехали по висячему мосту со стороны Сент-Антуанского предместья во двор Бастилии. Карету тотчас же окружили солдаты внутренней охраны, а командир стражников господин де Боннар, спешившись с лошади, подошел к карете со стороны Арамиса, и мушкетер услышал, как он полушепотом доложил об этом начальнику тюрьмы господину де Лангле. «Особо опасные персоны, – и уже вовсе шепотом добавил: – герцог Бекингем и сама королева».
Арамис заметил, как вытянулось от удивления лицо господина де Лангле. Тот взял себя в руки, посерьезнел лицом и, с трудом сдерживая ужас от услышанного, приказал солдатам доставить мужчину в свободный от арестантов темный и мрачный погреб, а даму – в комнату следующего этажа с тройной дверью и окном с тремя решетками.
Но, как не тихо было произнесено сообщение об арестованных начальником стражников господином де Боннаром, солдаты услышали. И с мгновенной скоростью сногсшибательная новость распространилась по тюрьме, стала известна солдатам-охранникам, поварам, землекопам и прочим чернорабочим Бастилии, а затем и жителям Парижа и всколыхнула все слои населения города. Противники кардинала и сторонники королевы, предчувствуя беду, стали собираться на парижских площадях и решать, что предпринять, чтобы освободить королеву. Не нужно объяснять, что в центре каждой толпы мелькали мушкетеры, особенно встревоженные возникшей драмой. Парижане полагали, что кардинал, расправившись с королевой, без особого труда расправится и с королем и возьмет власть в свои руки, а этого никак нельзя было допускать. И парижане, возглавляемые мушкетерами, двинулись в сторону Бастилии. Когда многотысячная толпа преодолела висячий мост и заполонила огромный двор тюрьмы, перепуганные солдаты охраны, опасаясь за свою жизнь, заметались в отчаянии, не зная, что предпринять. Солдат, охранявший коридоры мрачного погреба, теряясь в догадках, подбежал к дубовой двери с крохотной решеткой и обратился к арестованному:
– Уважаемый герцог, как вы думаете, если они ворвутся, – бледнея и краснея, забормотал он, – у меня есть основание опасаться за свою жизнь?
– Конечно, есть. Они разорвут тебя в клочья, – спокойно глядя охраннику в глаза и слегка покачивая головой, ответил Арамис.
– Так что же мне делать? – затрепетал служивый.
– Я могу тебя спасти. Но для этого нам нужно поменяться местами. Парижанам и в голову не взбредет расправляться с человеком, который находится за решеткой.
Солдат, в полной растерянности, достал из внутреннего кармана большую связку ключей, отыскал нужный и открыл дверь. Арамис впустил солдата, отобрал ключи, запер дверь снаружи и отыскав лестницу, торопливо поднялся на верхний этаж. Сразу заметил дубовую массивную дверь, за которой томилась госпожа де Буа-Траси. И в ту минуту, когда он вставил нужный ключ в замочную скважину, его уши заложило от дикого рева, издаваемого многотысячной толпой, – то парижане, разметав охрану, ворвались в Бастилию. Арамис протянул руку своей возлюбленной, и они, преодолевая встречный поток взбудораженных людей, поспешили вниз.
Во дворе, у фонарного столба стояла одинокая лошадь. Арамис, не раздумывая, ловко вскочил на нее, нагнулся и, крепко обхватив госпожу Камиллу де Буа-Траси за талию, посадил ее перед собой, и лошадь понеслась прочь от Бастилии. Мушкетер направил лошадь к месту, где вчера вечером стражники их пленили и где осталась карета госпожи де Буа-Траси. На его счастье, карета стояла на том же месте, а извозчик, укутавшись в теплый плащ, мирно спал. Арамис отвел лошадь в сторону, подошел к карете и, надвинув на глаза широкую шляпу, разбудил извозчика. Между ними состоялся следующий разговор:
– Где находится госпожа Камилла де Буа-Траси? – спросил Арамис, предварительно изменив голос, окинув извозчика суровым взглядом.
– Я не знаю, вчера вечером какие-то люди забрали ее, вот жду, когда вернется, – позевывая, ответил извозчик.
– Вчера вечером ее похитили, и есть все основания полагать, что вы являетесь сообщником похитителей, – повысил голос Арамис.
До извозчика дошло, что дело принимает неблагоприятный оборот, у него от страха округлились глаза.
– Это не так. Я могу поклясться именем Божьей матери Девы Марии, – развел руками кучер, – у меня и в мыслях этого не было. 
– Я вас понимаю, – ответил Арамис, – но в данном случае сложившиеся обстоятельства свидетельствуют против вас. Похитители планируют просить выкуп за вашу госпожу и охотно подтвердят, что вы являетесь их сообщником.
Извозчик совсем потерял голову: 
– Так что же мне делать? Помогите мне. Поверьте, я не причастен к похищению моей госпожи.
– Я-то вам верю. Вижу, вы честный, достойный человек, но этого мало. Судя по вашему акценту, вы родом из провинции Лотарингия. Вам нужно срочно отправиться на свою родину и там схорониться во избежание дальнейших осложнений, потому как, я понимаю, в противном случае вам грозит Бастилия.
– Спасибо за совет, я обязательно им воспользуюсь, – помрачнел извозчик. – Только вот беда какая: все мои сбережения остались во дворце госпожи Камиллы. Ума не приложу, как мне жить, хотя бы на первых порах, пока я не устроюсь работать у себя в провинции?
– А сколько вы скопили денег?
– Семьсот пятьдесят шесть пистолей.
Арамис достал из-под подкладки камзола мешочек с золотыми монетами, принадлежащий госпоже де Буа-Траси, и протянул извозчику:
– Здесь порядка тысячи пистолей. Так что можете сразу и отправляться.
Извозчик развязал мешочек, потряс им, перебирая монеты и на глаз определяя их количество. По тому, как извозчик нахмурил брови, Арамису стало ясно: тот вычислил реальное количество золотых монет в мешочке. Но выбирать извозчику не приходилось, и он, горемычно вздыхая и почтительно глядя на благородного джентльмена, закивал головой, выражая тому признательность. Затем засунул мешочек с золотом глубоко за пазуху, сошел с кареты, нерешительно потоптался на месте, еще раз откланялся и побрел к ближайшему переулку.
Арамис расторопно подогнал лошадь, которую оставил за углом, помог госпоже де Буа-Траси пересесть в карету. А сам удалился на некоторое расстояние и стал ждать.
Взволнованная и продрогшая Камилла де Буа-Траси, выглянув из кареты, заметила юную девушку с корзиной, та проходила мимо. Возлюбленная Арамиса окликнула ее, девушка с готовностью подошла, очарованно рассматривая богато украшенную карету. Камилла протянула ей золотое колечко с крохотным рубином и, мило улыбаясь, обратилась к ней с просьбой: 
– Мадмуазель, помогите мне, будьте добры, сходите на улицу Сен-Жермен, увидите там белокаменный дворец, он находится сразу за церковью Святого Петра. Попросите слугу вызвать господина Питера де Буа-Траси и передайте, что я нахожусь вместе с каретой на улице Руаяль. Сообщите ему, что извозчик вчера вечером сбежал и я вынуждена всю ночь коротать в карете, так как не с кем было послать ему весточку. Выполните мою просьбу, мой муж тоже вас отблагодарит, так как представляю, как тяжело он переносит разлуку со мной.
Арамис подождал, пока появился встревоженный супруг Камиллы де Буа-Траси с новым извозчиком. Лишь убедившись, что тот принял за чистую монету драматичную историю своей жены, Арамис поспешил в Бастилию, где еще бушевала толпа, осматривая подвалы и тюремные комнаты в поисках королевы. Он привязал лошадь к тому же фонарному столбу и отправился к друзьям, которые ждали его, так как на сегодня планировалась встреча с ними.
В тоже самое время в Лувре кардинал нетерпеливо ожидал в малом зале короля, который еще не проснулся, и слуги не отважились его разбудить: он с вечера предупредил – ждать, пока гардеробмейстер не оденет его. Через некоторое время появился король, кардинал поприветствовал Его величество и, низко опустив голову, чуть слышно произнес:
– Ваше величество, у меня дурные вести.
– Вот как, – удивился король, а я крепко спал и снов, которые бы подтвердили ваши слова, не видел. Ну что у вас там?
– Ваше величество, мужайтесь! Вынужден признать, что был не прав, когда всячески отстаивал честь королевы, пытался оградить ее от ваших подозрений.
– Ну и что произошло? – занервничал король.
– Вчера вечером в Париже охранники арестовали герцога Бекингема и Ее величество.
– Вот как? – удивился король. – И где они сейчас находятся?
– В Бастилии, Ваше величество.
– Вы полагаете, что королева сейчас находится не у себя?
– Я был бы счастлив, если бы королева сейчас оказалась в своих покоях.
– А это легко проверить. Голубчик, – король обратился к миньону Сен-Мара, который ожидал аудиенции с королем, – а ну-ка, сходи к королеве, узнай, как она чувствует себя, скажи, король видел нехороший сон и беспокоится о ее здоровье.
Через некоторое время, пока король и кардинал обсуждали, как организовать осаду Ла-Рошели, как уничтожить последний оплот кальвинизма, выбить из-под ног гугенотов опасную почву, вернулся миньон Сен-Мара и сообщил, что королева в добром здравии, благодарит короля за проявленное внимание.
Король и кардинал переглянулись, король поинтересовался у Сен-Мара:
– Вам она лично сообщила о своем здоровье?
– Да, Ваша светлость, – ответил миньон Сен-Мара.
Кардинал побледнел и с минуту пребывал в раздумье, затем, ни на что не надеясь, переспросил миньона:
– Она, действительно, сама просила передать благодарность королю?
– Да, Ваша светлость.
– Вы ее лично видели? – нервы кардинала стали сдавать, и он перешел на крик, непозволительный в присутствии короля.
– Как вас вижу, Ваша светлость, – растерялся миньон, не понимая реакции кардинала.
Кардинал, не глядя ни на кого, неровно ступая, прошел к ближайшему креслу, опустился в него и обхватил голову руками.
Между тем поступила информация о событиях в Бастилии. Дворецкий сообщил, что народ ищет королеву в подвалах Бастилии и не может найти, оттого еще более распаляется и грозит до основания развалить тюрьму. Возникла необходимость, чтобы погасить нарастающее волнение, королеве появиться на людях.
После полудня на улицах Парижа народ имел возможность созерцать открытый экипаж королевы. Карета медленно двигалась по главным улицам города, королева приветливо улыбалась, приветствуя жителей города, своих подданных, а те с восторгом рассматривали королеву и, обезумев от счастья, кричали: «Да здравствует королева!» Иногда не забывали короля, выкрикивая приветствия и в его адрес, но кардинала не вспоминали, разве что про себя, понося его всяческими грубыми словами.
На следующий день кардинал вызвал к себе начальника стражников господина де Боннара и командира роты охранников Бастилии господина де Лангле. Долго расспрашивал их, засыпал обескураженных командиров вопросами и не получал вразумительного ответа. Так ничего и не поняв, отпустил их с миром, потому как знал этих воинов не первый год и не сомневался в их преданности и отваге.
***
А теперь вернемся к роману и продолжим перелистывать страницы.

7
В следующем эпизоде д’Артаньян показал себя полным профаном – я не могу подобрать другого слова. Посудите сами.
Когда он и мадам Бонасье сообразили, что стражники снова могут нагрянуть, но уже в большем количестве, они решили покинуть этот дом. И задумались: а куда идти? Где укрыться?
«– Да-да, вы правы! – с испугом воскликнула гжа Бонасье. – Бежим, скроемся скорее отсюда!
С этими словами она схватила д’Артаньяна под руку и потянула его к двери. 
– Но куда бежать? – вырвалось у д’Артаньяна. – Куда скрыться?»
Выбежали во двор, не удосужившись за собой прикрыть дверь и стали думать, как дальше быть.
«– Подождите, – произнес д’Артаньян. – Мы рядом с домом Атоса… Да, правильно.
– Кто это – Атос?
– Один из моих друзей».
И потащил он красотку в обитель своего друга, когда мог бы вполне спокойно укрыть ее у себя. Вы помните ведь, что в «…помещение, занимаемое д’Артаньяном во втором этаже, вел особый ход, и его гости никаким неприятностям не подвергались». То есть его комната представляла абсолютно безопасное место, да и кровать свободна.
Но через несколько суток примерно такая же ситуация повторилась: ее супруг господин Бонасье после небольшой перебранки с молодой женой хлопнул дверью и поспешил к графу Рошфору с намерением известить последнего о том, что его супруга ищет надежного человека для отправки в Лондон, с неизвестной господину Бонасье миссией. Д’Артаньян наконец-то сообразил, что в его каморке не менее безопасно, чем в каком-либо другом месте.
«Слеза блеснула во взоре г-жи Бонасье при этих словах. Д’Артаньян заметил эту слезу и растроганный, смущенный упал к ее ногам.
– У меня, – произнес он, – вы будете в безопасности, как в храме, даю вам слово дворянина!
– Идем, – сказала она. – Вверяю вам себя, мой друг.
Д’Артаньян осторожно отодвинул засов, и оба, легкие, как тени, через внутреннюю дверь проскользнули на площадку, бесшумно поднялись по лестнице и вошли в комнату д’Артаньяна».
Но вот они в безопасном месте, и д’Артаньян с мадам Бонасье выглянули в окно:
«...они увидели г-на Бонасье, который разговаривал с незнакомцем, закутанным в плащ. При виде человека в плаще д’Артаньян вздрогнул и, выхватив наполовину шпагу, бросился к дверям. Это был незнакомец из Менга».
***
Это был, как догадался читатель, граф Рошфор. Тут сразу возникает вопрос: зачем графу Рошфору понадобилось, побросав свои дела, спешить к дому галантерейщика? Что нового он мог узнать, стоя в дверях и выслушивая, лишенные логики, ответы господина Бонасье?
«Г-н Бонасье уже отпер дверь своего дома и, видя, что квартира пуста, вернулся к человеку в плаще, которого на минуту оставил одного.
– Она ушла, – сказал Бонасье. – Должно быть, вернулась в Лувр.
– Вы уверены, – спросил человек в плаще, – что она не догадалась, зачем вы ушли?
– Нет, – самодовольно ответил Бонасье. – Она для этого слишком легкомысленная женщина.
– А молодой гвардеец дома?
– Не думаю. Как видите, ставни у него закрыты, и сквозь щели не проникает ни один луч света».
Прозвучали вопросы, которые граф Рошфор мог бы, при желании, задать и у себя, когда галантерейщик, запыхавшись, явился к нему. И не самому топать, непонятно с какой целью, а послать наряд стражников, которые и должны были, учитывая ошибку прошлого, арестовать мадам Бонасье, если бы застали ее на месте.

8
Но листаем дальше. Королева, как мы помним, попадает в затруднительное положение из-за подвесок, которые она в порыве чувств подарила герцогу Бекингему, и на авансцене появляется мадам Бонасье. Она предлагает королеве (имя д’Артаньяна всплывет позже. – Авт.) отправить мужа в Лондон за подвесками. И мадам Бонасье сообщает королеве: «Моего мужа дня два или три назад освободили. Я еще не успела повидаться с ним. Это простой, добрый человек, одинаково чуждый и ненависти, и любви. Он сделает все, что я захочу. Он отправится в путь, не зная, что он везет, и он передаст письмо Вашего величества, не зная, что оно от Вашего величества, по адресу, который будет ему указан».
Здесь она ошиблась на три дня. Муж находился на свободе вдвое дольше указанного ею времени... но это не так важно, мадам Бонасье всегда была невнимательна к мужу, могла и ошибиться, что подтверждает следующий абзац…
«Почтенный галантерейщик сразу по прибытии домой уведомил жену о своем благополучном возвращении, и жена ответила поздравлением и сообщила, что воспользуется первой свободной минутой, которую ей удастся урвать от своих обязанностей, чтобы повидаться со своим супругом.
Этой первой минуты пришлось дожидаться целых пять дней, что при других обстоятельствах показалось бы г-ну Бонасье слишком долгим сроком».
Интересно здесь следующее: я ведь не зря процитировал два отрывка, и, чтобы понять, к чему я клоню, нужно еще и этот прочитать.
«Она (мадам Бонасье) застала г-на Бонасье одного: бедняга с трудом наводил порядок в доме. Мебель оказалась почти вся поломанной, шкафы – почти пустыми».
То есть только на пятый день трактирщик к приходу жены «с трудом наводил порядок в доме». А первые четыре дня он чем занимался? Баклуши бил?
Если дома на пятый день – тот же беспорядок, который образовался в результате ареста господина Бонасье после неудавшейся попытки арестовать его супругу, спрашивается: что делал трактирщик четыре дня, если даже не удосужился хотя бы стулья расставить, мебель привести в надлежащий вид, с беспорядком разобраться? Быть может, отсыпался? Тогда понятно. Но, согласитесь, нереально. Такой прижимистый, трясущийся над каждой копейкой и, соответственно, над своим хозяйством трактирщик, каким нам рисует господина Бонасье писатель Дюма, не мог четыре дня слоняться без дела.
Разве я мог бы развалиться на диване среди беспорядка в квартире, пока жена мирно беседует на скамейке у подъезда с подругой, излагая умные речи, и, включив телевизор, спокойно смотреть, как ереванский «Арарат» выигрывает у киевского Динамо? Нет, конечно! Я бы выключил телевизор и взялся прибирать квартиру, затем пропылесосил ковры, посуду бы перемыл, борщ приготовил. Я бы так поступил. Но я отвлекся.
***
Но вот мадам Бонасье наконец-то сообразила, что на мужа рассчитывать нечего, и появился шанс у д’Артаньяна завоевать сердце писаной красавицы, какою ему виделась мадам Бонасье. Но вот загвоздка: наш герой, как всегда, без денег. А в такую дорогу никак нельзя отправляться без мешка с золотом. Мадам Бонасье, не особо церемонясь, достает из шкафа мешок с пистолями, которым наградил кардинал ее мужа за преданность и за заслуги, которые он, возможно, совершит в будущем:
«– Да, друг мой, да! – произнес кардинал отеческим тоном, которым он умел иногда говорить, тоном, который мог обмануть только людей, плохо знавших Ришелье. – Вас напрасно обвиняли, и поэтому вас следует вознаградить. Вот возьмите этот кошель, в нем сто пистолей, и простите меня.
– Чтобы я простил вас, монсеньер! – сказал Бонасье, не решаясь дотронуться до мешка с деньгами..».
Так вот этот мешочек и оказался в руках д’Артаньяна, он с радостью схватил мешочек, забыв о своей гордости, еще и пританцовывать начал...
«– Мешок кардинала! – расхохотавшись, сказал д’Артаньян...
– Да, мешок кардинала, – подтвердила г-жа Бонасье. – Как видите, внешность у него довольно внушительная».
И так запомним: господин Бонасье получил в подарок от кардинала мешочек, в котором лежало 100 пистолей, а его супруга передала этот мешочек д’Артаньяну.
Радостно похлопывая по карману, в котором лежит мешочек со ста пистолями, д’Артаньян мчится на всех парах к де Тревилю, чтобы получить увольнительную для поездки в Лондон и на вопрос:
«– Деньги у вас есть?
Д’Артаньян щелкнул пальцем по сумке с монетами, которая была у него в кармане.
– Достаточно? – спросил де Тревиль.
– Триста пистолей.
– Отлично. С этим можно добраться на край света. Итак, отправляйтесь!»
Как триста пистолей? – удивитесь вы. Да и мне эта цифра показалась сомнительной. Не мог кардинал, давая 300 пистолей, назвать цифру сто. Не мог. Наоборот, еще куда ни шло. Значит д’Артаньян оговорился. Но нет, он эту цифру и друзьям называет.
«– Но для путешествия в Лондон нужны деньги, – заметил Портос, – а у меня их нет.
– У меня тоже.
– И у меня.
– У меня они есть, – сказал д’Артаньян, вытаскивая из кармана свой клад и бросая его на стол. – В этом мешке триста пистолей. Возьмем из них каждый по семьдесят пять – этого достаточно на дорогу в Лондон и обратно. Впрочем, успокойтесь: мы не все доберемся до Лондона».
Допустим, опять оговорился, всякое бывает. Но тогда при дележе каждый участник поездки получит по 25 пистолей, а никак не 75. Но как мы знаем, каждому мушкетеру досталось именно по 75 пистолей:
«Затем каждый из них, протянув руку к мешку, взял себе семьдесят пять пистолей и принялся за приготовления, чтобы через полчаса быть готовым к отъезду..».
Значит, в мешочке, действительно оказалось, плюс 200 пистолей. Откуда они?
Помнится, мой славный соотечественник фокусник-иллюзионист Арутюн Акопян мог в пустой мешочек положить рублевую купюру, а потом доставать и доставать десятки, но то был фокусник и мешочек с двойным дном.
А в нашем случае... Непонятно.
В этом эпизоде есть еще одно обстоятельство, заслуживающее внимания. Посмотрим, как отреагировал бывший галантерейщик на пропажу денег.
«... дикий вопль в эту минуту прервал размышления д’Артаньяна и г-жи Бонасье. Это муж ее, заметивший исчезновение мешка с деньгами, взывал о помощи.
– О Боже, Боже! – воскликнула г-жа Бонасье. – Он поднимет на ноги весь квартал!
Бонасье кричал долго».
Господин Бонасье ведь понимал, что кроме его супруги деньги взять некому. И если он завопил – значит, пропажа денег для него являлась из ряда вон выходящим событием, которое можно квалифицировать как воровство. И никому в голову не приходит мысль, что нужно бы и на плече мадам Бонасье поставить клеймо воришки. Тату – если кто не понял, о чем идет речь.
______

На этом месте мне хочется злоупотребить правом, данным автору этого опуса: отвлечь внимание читателя от канвы романа и посвятить несколько строк миледи, женщине с нелегкой судьбой.
В четырнадцатилетнем возрасте она выходит замуж за монаха, но вскорости мужа за воровство сажают в тюрьму на десять лет. Брат монаха работал палачом и в отместку, считая жену виновницей грехопадения своего брата, подловил ее и насильно поставил на плече клеймо воровки. Не имея на это ни разрешения, ни решения суда, т. е. незаконно. Налицо самоуправство.
Затем молодая женщина, пытаясь построить свою семейную жизнь, выходит замуж за графа де Ла Фер, который впоследствии превратится в мушкетера Атоса. Тот, увидев клеймо, не пытаясь выяснить обстоятельств появления этого цветка, очевидно, в пьяном угаре повесил ее на ближайшем дереве. Хотя он обязан был встать на защиту чести своей супруги, потому что клеймо поставлено незаконно – миледи не могла не рассказать ему об этом. Как она освободилась – неизвестно. Она вновь выходит замуж, на этот раз за англичанина, тот, наградив ее ребенком, по неизвестной причине скоропостижно умирает.  Миледи, уже будучи вдовой, перебирается жить во Францию и становится доверенным лицом самого кардинала, выполняет различные сверхтяжелые поручения Его преосвященства. Выезжает в Англию с очередным заданием и здесь ее, опять же, незаконно арестовывает очередной брат, теперь уже умершего последнего мужа. Запирает ее в своем замке и задним числом пытается сфабриковать документы, чтобы придать вид законности совершенному им насилию над женщиной. И в этом случае ей удается освободиться. А в конце этой книги ее подловила дюжина мужиков и приговорила к смертной казни, опять же, незаконно, так как соответствующими полномочиями никто из них не обладал.
На ее совести, конечно, смерть мадам Бонасье, и считать ее положительной личностью сложно, но все же остается только руками развести и посетовать на то, что судьба была так не благосклонна к ней.

9
А теперь вернемся к роману – к безрассудному в своей отваге, влюбленному по уши господину д’Артаньяну. Он отправился в путь-дорогу в Лондон, прихватив с собою для храбрости и друзей. Те, так и не разобравшись, по принципу: «Без меня меня женили», не думая и не гадая, присоединились к гасконцу и, уже качаясь в седлах лошадей, стали расспрашивать своего товарища, куда едут и зачем.
В жизни всякое бывает, могло и такое произойти, так что здесь придраться не к чему. Но вот что интересно: после назойливых расспросов, куда и зачем едем, д’Артаньян выдал друзьям вот такую фразу: «Прежде всего, я и сам не знаю, какие указания должен вам дать. Я везу письмо. Вот и все. Я не могу снять три копии с этого письма, ибо оно запечатано».
Согласитесь, немножко коробит слух. Допустим, письмо не запечатано, и дальше что? Как это он представляет – снять копии, в которые адресат поверит и не усомнится в том, что копия соответствует оригиналу? XVII век ведь. Мы и сегодня не только ксероксу, но даже заверенной нотариусом бумаге не всегда склонны верить, а что говорить о тексте, переписанном от руки.
Да, я забыл о том, что мушкетерам достаточно, гордо приподняв подбородок, произнести: «Клянусь честью дворянина!», и им тут же поверят... Лишь в этом случае можно было посетовать на то, что письмо запечатано. Но лиха беда начало. Мушкетеры мчатся во весь опор, непонятно куда и непонятно зачем. Как заверил остальных друзей д’Артаньян, везут особо важное письмо. Но эту работу мог выполнить обычный посыльный с неприметным лицом, без шума и пыли, без шпаги на боку и пистолетов за поясом. И письмо бы отвез, и подвески вернул.
***
Наши друзья по дороге в город Лондон натыкаются на ловко расставленные ловушки коварным кардиналом, и начинаются боевые потери... Первым принял удар на себя Портос.
Это произошло в Шантильи, куда мушкетеры вскоре добрались и отправились в трактир, чтобы подкрепиться. За общим столом сидел незнакомец, прибывший, как уверяет нас Дюма, по дороге из Даммартена. Мушкетеры сели рядом...
«...незнакомец предложил Портосу выпить за здоровье кардинала. Портос ответил, что готов это сделать, если незнакомец, в свою очередь, выпьет за короля. Незнакомец воскликнул, что не знает другого короля, кроме Его высокопреосвященства. Портос назвал его пьяницей. Незнакомец выхватил шпагу».
Спрашивается: зачем нужно было Портосу лезть на рожон, предлагать незнакомцу увеличить список лиц, в честь которых необходимо осушить бокал с вином, когда впереди такая опасная и долгая дорога. Разве это принципиально, пить за кардинала, лишь довеском прикрепив имя короля? В свое время и д’Артаньян предлагал выпить за здоровье кардинала, и ничего пили, и мир не перевернулся.
«– А главное – вот за чье здоровье! – крикнул д’Артаньян, словно в порыве восторга. – За здоровье короля и за здоровье кардинала!»
Но что происходит далее – ни в какие рамки не лезет.
«– Вы допустили оплошность, – сказал Атос. – Но ничего не поделаешь: отступать сейчас уже нельзя. Убейте этого человека и как можно скорее нагоните нас».
Так ведь тот же Атос, несколько ранее, отправляясь в это путешествие, объяснял, почему мушкетерам не надо разлучаться, почему правильнее держаться друг за друга.
«С четырьмя людьми, путешествующими в одиночку, ничего не стоит справиться, тогда как четверо вместе – уже отряд».
А сами оставляют Портоса сражаться в одиночку. Я не сомневаюсь в том, что кроме незнакомца в трактире присутствовало еще несколько, подосланных кардиналом, злоумышленников. Согласитесь, кардинал, зная, что мушкетеры отправились в Лондон всей четверкой, скорее всего, выслал до десятка гвардейцев, которые с бокалами вина развалились в трактире за разными столиками, готовые в нужную минуту обнажить свои шпаги. Не стал бы кардинал против четырых мушкетеров посылать одного. И по всей видимости, не успела за мушкетерами закрыться дверь, как они тут же повскакали с мест.
По этой причине, я и в недоумении. Вот так запросто разве можно было оставить друга, не имея представления, сколько еще противников окажутся у него на пути? Я не согласен! Я так бы не поступил. А как же клич: «Один за всех и все за одного!»? В том, что Портос победит этого выскочку, никто не сомневается. Не сомневаюсь и я, но подождать-то можно? Небольшая задержка не нарушит график, впереди еще гостиница, где мушкетеры планируют на ночь остановиться. Вот и лягут на несколько минут позже. Эка беда!
«Отъехав на несколько миль, они в Бове все же сделали двухчасовой привал, надеясь, что Портос нагонит их, но, не дождавшись друга, отправились дальше».
И зачем где-то два часа торчать, когда можно было это время провести рядом с Портосом во избежание нежелательного развития событий. К тому же, допустим, всего один противник оказался на пути у мушкетеров. Бой с ним мог длиться от силы 15–20 минут – задержка небольшая, разве нельзя было подождать или и вовсе – помочь. Это ведь не дуэль, когда бьются один на один, а остальные угрюмо созерцают, играя роль секундантов. Это бой с врагом, а в данном случае все средства хороши для того, чтобы избежать людских потерь и успешно продвигаться к намеченной цели. Кому непонятно? Поднимите руку!.. Если таковых нет – едем дальше, вслед за мушкетерами.
И тройка друзей, в сопровождении своих слуг, бросив четвертого в беде (да-да, именно, в беде), вскочили на лошадей и помчались прочь от Шантильи, предоставив Портосу право, в поте лица, сражаться с противником.
***
И мчатся теперь лихие ребята навстречу следующему препятствию: гвардейцам, переодетым в рабочих. Между ними происходит словесная перебранка и... «Тогда все эти люди отступили к канаве и вооружились спрятанными там мушкетами. Наши семеро путешественников были вынуждены буквально проехать сквозь строй. Арамис был ранен пулей в плечо, а у Мушкетона пуля засела в мясистой части тела, пониже поясницы».
Здесь сразу возникает вопрос: почему семеро, а не шестеро? Значит, мало того что сами не посчитали нужным помочь другу, подождав пока Портос расправится с незнакомцем, совершенно очевидно подосланным кардиналом, они и слугу Портоса с собой забрали!
Но не отвлекаемся:
«– Это засада, – сказал д’Артаньян. – Отстрели-
ваться не будем! Вперед! ...
... Арамис, хотя и раненный, ухватился за гриву своего коня, который понесся вслед за остальными. Лошадь Мушкетона нагнала их и, без всадника, заняла свое место в ряду».
Трогательная минута... За мушкетерами мчится лошадь без всадника – значит, один из команды убит, и неважно – мушкетер он или слуга. Долг, чувство ответственности за каждого потомка Адама подсказывает, что необходимо поворачивать лошадей и мчаться на помощь. Быть может, именно в эту минуту злодеи кардинала выкручивают руки Мушкетону, накинув на шею петлю, подтягивают к дереву. А он тоскливо смотрит в сторону опушки леса, за которой исчезли спины, известных ему господ со слугами. Но, как вы думаете, какой оказалась реакция, в данном случае у Атоса, при виде лошади Мушкетона без всадника. Вам кажется, он загрустил, или опечалился, или, более того, ужаснулся? Нет! Он просто сказал: «У нас будет запасной конь».
А д’Артаньян, в свойственной ему манере, продолжил.
«Я предпочел бы шляпу, – ответил д’Артаньян. – Мою собственную снесла пуля. Еще счастье, что письмо, которое я везу, не было запрятано в ней!»
И никаких эмоций, ни слова о том, что погиб человек. Они ведь не знают, что...
«...у Мушкетона пуля засела в мясистой части тела, пониже поясницы». Кто не понял, поясняю – в заднице.
И мы не видим у мушкетеров ни сожаления, ни желания вернуться. Ни раздумий о том, что, быть может, Мушкетон ранен и ему требуется помощь. Цинизм этого диалога поражает. Гибнет человек, а д’Артаньян рассуждает о шляпе, и, скорее всего, он о потере шляпы сообщает нам, читателям, а не своим друзьям. Потому как читатель не рядом на лошади гарцует, а с книгой в кресле расположился. Друзья-то видят, что он без шляпы – на кой ему им это говорить. Ну а там пулей сбило шляпу или ветер унес – непонятно, тут бабка надвое сказала. Скорее всего, обыкновенное бахвальство молодого гасконца.
***
Но цинизм продолжается – вернее, усиливается: от потери шляпы мушкетеры вновь возвращаются к обсуждению возможной потери своего друга Портоса.
«– Все это так, – заметил Арамис, – но они (переодетые в рабочих гвардейцы) убьют беднягу Портоса, когда он будет проезжать мимо.
– Если бы Портос был на ногах, он успел бы уже нас нагнать, – сказал Атос. – Я думаю, что, став в позицию, пьяница протрезвился».
То есть возможность смерти друга принимается без сожаления и угрызения совести. И Арамис говорит об этом спокойно, как сказал бы следующую фразу: «Я думаю, мы не успеем сегодня вечером купить Бургундского или Анжуйского вина, а жаль». Но нет, в данном случае волнений было бы куда больше. Доехав до следующего пункта, совсем занемог раненый Арамис.
«Но в Кревкере Арамис сказал, что не в силах двигаться дальше. <…> С каждой минутой он все больше бледнел, и его приходилось поддерживать в седле. Его ссадили у входа в какой-то кабачок и оставили при нем Базена (слуге), который при вооруженных стычках скорее был помехой, чем подмогой. Затем они снова двинулись дальше, надеясь заночевать в Амьене».
Заметьте, Базена оставили не для помощи раненому Арамису, а по той простой причине, что тот «при вооруженных стычках скорее был помехой, чем подмогой». Опять тот же цинизм.
***
Теперь остались Атос с д’Артаньяном со своими слугами. Но на следующей стоянке...
«Входя в комнату и ничего не подозревая, Атос вынул два пистоля и подал их хозяину. Трактирщик сидел за конторкой, один из ящиков которой был выдвинут. Он взял монеты и, повертев их в руках, вдруг закричал, что монеты фальшивые и что он немедленно велит арестовать Атоса и его товарищей как фальшивомонетчиков.
– Мерзавец! – воскликнул Атос, наступая на него. – Я тебе уши отрежу!
В ту же минуту четверо вооруженных до зубов мужчин ворвались через боковые двери и бросились на Атоса.
– Я в ловушке! – закричал Атос во всю силу своих легких.
– Скачи, д’Артаньян! Пришпоривай!
И он дважды выстрелил из пистолета. Д’Артаньян и Планше не заставили себя уговаривать. Отвязав коней, ожидавших у входа, они вскочили на них и, дав шпоры, карьером понеслись по дороге».
Здесь уже можно воскликнуть: «Слов нет, одно недоумение!» Д’Артаньян, не раздумывая, оставляет Атоса одного против четверых головорезов – да-да, вы не ослышались, против четверых головорезов, и улепетывает подальше от места неравного поединка.
А куда делся пресловутый лозунг: «Один за всех и все за одного!»?
Как вы помните, на первой стоянке, когда мушкетеров было четверо, выяснять отношения полез один подосланный, а против двух мушкетеров сразу четыре гвардейца обнажили шпаги.
На этом отрезке меня заинтересовала фраза: «И он дважды выстрелил из пистолета». В XVII веке, чтобы дважды выстрелить из одного пистолета, нужно было после первого выстрела вновь засыпать порох и начать высекать искру. Наивно полагать, что все это время противник, разинув рот, станет смотреть, как вы возитесь с порохом, чтобы потом свалиться, получив смертельное ранение. Потому и в те времена воины носили за поясом два-три пистолета, чтобы суметь за короткое время произвести несколько выстрелов.
Комментировать эту фразу не буду, хотя язык так и чешется, так и хочется сказать пару слов, на этот раз язвительных...
Но я опять отвлекся.
***
Оставшись без Атоса, д’Артаньян, уже в гордом одиночестве, мчится дальше и добирается до берега пролива Ла-Манш, правда, не имея никакого представления, как перебраться в Англию. Здесь-то он и приуныл, когда услышал о том, что кардинал запретил всем судам без особого разрешения выходить в море. Но, на его счастье, рядом с ним оказался граф де Варда, посланный кардиналом в Англию, у которого имелось разрешение. Д’Артаньян сблизился с ним и по надуманному поводу навязал графу де Варда бой и, как я понимаю, убил его...
«– А этот за меня! Последний, на закуску! – в бешенстве крикнул д’Артаньян, пригвоздив (разумеется, шпагой) его к земле четвертым ударом в живот.
На этот раз дворянин закрыл глаза и потерял сознание.
Нащупав карман, в котором приезжий спрятал разрешение на выезд, д’Артаньян взял его себе. Разрешение было выписано на имя графа де Варда. <...> Наступала ночь. Раненый и его слуга, связанный по рукам и ногам, находились в кустах в стороне от дороги, и было очевидно, что они останутся там до утра».
Как мы видим, граф де Варда получил смертельное ранение.
«...в бешенстве крикнул д’Артаньян, пригвоздив его к земле четвертым ударом в живот... К тому же «было очевидно, что они (граф де Вард и привязанный к дереву слуга) останутся там до утра». То есть остаться в живых у графа де Варда нет абсолютно никаких шансов, хотя бы потому, что он за ночь истечет кровью. Казалось бы, это понятно любому здравомыслящему человеку – в смысле нам с вами, но, как ни удивительно, мы еще встретимся с графом де Варда на последующих страницах. Он предстанет перед читателем живым и целехоньким. Д’Артаньян еще раз вспомнит об этом поединке в разговоре с господином де Тревилем. И своему командиру и земляку он более эффектно и убедительно опишет свою победу над де Вардом «...и пригвоздил графа де Варда к дороге, ведущей в Кале, словно бабочку к обоям». Обратите внимание на фразу «словно бабочку к обоям». И с такой раной разве можно остаться в живых?!
***
Исходя из того что у Дюма нередко, намертво сраженные воскресают, можно сделать вывод, что он или  слабо разбирался в медицине, или игнорировал ее достижения, скорее всего, отсутствие медицинских достижений в XVII веке, во всяком случае, разбирался хуже меня.

10

Но пока мы размышляем о судьбе графа де Варда, д’Артаньян, по подложной справке, переправился через Ла-Манш, встретился с герцогом и передал тому письмо. Герцог прочитал письмо и понял, какая опасность грозит королеве Франции, решил, не растягивая, передать подвески д’Артаньяну. И мы уже видим двух страстных мужчин во дворце герцога, в небольшой комнате, где хранился подарок королевы. Герцог вынул из ларца подвески и ужаснулся, увидев, что срезаны две...
«– Подождите! Подождите! – воскликнул герцог.  – Я надевал их всего один раз, это было неделю тому назад, на королевском балу в Виндзоре».
Он вспоминает, что около него на том балу вертелась миледи. Стало очевидным, кто похитил подвески. Он срочно вызывает ювелира, который обещает за три дня восстановить пропавшие подвески.
А что миледи?
Отметим для себя, что прошла уже целая неделя, как ей удалось срезать две подвески и вынести из королевского дворца. И спрашивается, чего она до сих пор в Лондоне торчит? Оказывается, у нее нет денег на обратную дорогу. И миледи в самом что ни на есть мрачном настроении по этому поводу, очевидно, в тот же день отправляет письмо в Париж следующего содержания:
«Я достала их. Не могу выехать из Лондона, потому что у меня не хватит денег. Вышлите мне пятьсот пистолей, и, получив их, я через четыре или пять дней буду в Париже».
То есть какая-то сумма у нее есть – «потому что у меня не хватит денег», но недостаточно, чтобы оплатить весь переезд через Ла-Манш.
Еще до распада СССР, работая чиновником в лабиринтах советской власти, мне часто приходилось выезжать в командировки в Москву и в другие города на всесоюзные и другие всепланетные совещания по различному поводу, и за время своей долгой изнурительной карьеры мне ни разу не встретился парадоксальный случай, чтобы кто-то из коллег, приехавший в командировку, вдруг спохватившись, поспешил бы отправить телеграмму в родной город с просьбой выслать ему денег, так как он, видите ли, забыл взять с собой на обратную дорогу. Но все бывает... Будем считать, что так и произошло: рассеянные люди, как видим, и в XVII веке случались, но 500 пистолей – не многовато ли просит миледи?
Ведь совсем недавно на тот же путь кардинал отпустил гораздо меньше и времени, и денег.
«– Витре, – сказал Ришелье, – вы немедленно помчитесь в Лондон. Вы ни на одну секунду нигде не остановитесь в пути. Вы передадите это письмо в руки миледи. Вот приказ на выплату двухсот пистолей. Отправьтесь к моему казначею, он вам вручит наличными. Вы получите столько же, если вернетесь через шесть дней и хорошо выполните мое поручение».
Миледи просит на дорогу только в одну сторону, 500 пистолей, а кардинал выдал Витре для поездки в Лондон и обратно в Париж – 200 пистолей. Вспомним, когда д’Артаньян сообщил де Тревилю, о необходимости отправиться в Лондон, тот спросил его:
«– Да, подождите! – крикнул де Тревиль, останавливая д’Артаньяна.
Д’Артаньян вернулся.
– Деньги у вас есть?
Д’Артаньян щелкнул пальцем по сумке с монетами, которая была у него в кармане.
– Достаточно? – спросил де Тревиль.
– Триста пистолей.
– Отлично. С этим можно добраться на край света».
Де Тревиль не знал, что эту сумму д’Артаньян еще и между мушкетерами планирует разделить.
«– В этом мешке триста пистолей. Возьмем из них каждый по семьдесят пять – этого достаточно на дорогу в Лондон и обратно».
***
Так что д’Артаньяну хватило 75 пистолей, чтобы въехать в Лондон и, как мы видим, он планировал вернуться обратно. Если этой суммы оказалось достаточно д’Артаньяну, чтобы попутешествовать, то миледи запросила на тот же путь, примерно в восемь раз большую сумму. Аппетит у нее, конечно, хороший, но как согласился кардинал с завышенной в энное количество раз суммой? Я уверен, реальная стоимость переезда через Ла-Манш хорошо известна Его высокопреосвященству. И миледи, по идее, завышая цену в несколько раз, не могла так рисковать своей карьерой, а то и жизнью: за такую махинацию можно было запросто и в Бастилию угодить…
Здесь напрашивается один вывод. Скорее всего, кардинал мешочки с золотом щедро доставал не из своего кармана, а запускал руку в королевскую казну, и миледи, получив эту огромную сумму, потом делилась с кардиналом. А как же?! Иначе как объяснить? Откат он, как известно, и в Африке откат – в смысле во Франции XVII века. В этом случае возражений не имеется.
Кстати, о пистолях. Пистоли – это название испанской валюты. Зачем нужно на англо-французской границе расплачиваться испанскими бумажками или монетами, лично мне непонятно. И нет в романе никакого объяснения.
***
В следующем отрывке появляются несколько «но», и одно «но» важнее другого. Целое нагромождение «но» на неполной странице, с которыми разобраться нужно. А теперь по порядку.
В ХVII веке, если мы и обнаруживаем первые признаки организации почтовых перевозок, то, во всяком случае, не между воюющими сторонами, коими являлись Франция и Англия. А потому миледи могла свое письмо-просьбу кардиналу отослать, лишь используя частного посыльного. Но если миледи смогла нанять посыльного, которому нужно не только за дорогу, но и за работу заплатить, то с той же легкостью на эти деньги могла добраться сама до Франции, и дело с концом.
И еще одно «но»... Допустим, существовала почтовая связь. В таком случае вездесущие ищейки герцога Бекингема, принимая во внимание враждебное отношение соседнего государства, обязательно зачитают до дыр послание кардиналу и никогда не пропустят это письмо. Более того, в эту же ночь арестуют отправителя письма и в тюремных застенках станут допытываться, с какой целью ей необходимо поспешно вернуться во Францию и, самое главное, что кроется под фразой: «Я достала их». В те времена с заключенными, с лицами, представляющими опасность для страны, не особо церемонились, и миледи, как только окажется за решеткой и, увидев здоровенного бугая с кровавыми глазами то ли зверя, то ли человека с плеткой из буйволиной кожи в волосатых руках, тут же выложит всю правду-матку вместе с подвесками на стол.
***
А то, что получается: миледи отправила нарочного с письмом, заплатив за дорогу. Кардинал возвращает его с 500 пистолями, опять заплатив за дорогу. Расходы, неоправданные расходы! Здесь налицо не только лишняя трата денег, негосударственный подход – я так сказал бы, но и, что не менее важно, потеря времени. Вот о времени, необходимом для переезда, давайте и поговорим сейчас.
Миледи, стараясь, как можно скорее доставить подвески, запросила пять дней. Получив послание миледи, кардинал начинает подсчитывать, определять самый удобный день для проведения бала, на котором королеве указано предстать перед знатью, приближенной к королевскому двору, с подвесками на груди. «Ришелье посчитал по пальцам и мысленно сказал себе: «Она пишет, что приедет через четыре или пять дней после получения денег. Дней пять пройдет, пока деньги прибудут в Лондон, и дней пять – пока она приедет сюда. Всего, значит, десять дней. Нужно принять в расчет противный ветер, всякие досадные случайности и недомогания. Предположим, двенадцать дней…»
А д’Артаньяну удалось, как это понятно, из нижеследующего текста, добраться до Парижа за неполные двое суток: «На третий день к одиннадцати часам утра подвески были готовы и подделаны так изумительно, так необычайно схоже, что герцог сам не мог отличить старых от новых, и даже люди, самые сведущие в подобных вещах, оказались бы так же бессильны, как и он».
После одиннадцати этого дня Бекингем приглашает к себе д’Артаньяна, отдает подвески и наставляет его.
«– Отправляйтесь в порт, спросите бриг «Зунд», передайте капитану это письмо. Он отвезет вас в маленькую французскую гавань, где обыкновенно, кроме рыбачьих судов, никто не пристает.
...На следующее утро, около девяти часов, бриг бросил якорь в Сен-Валери (Франция)».
То есть меньше суток понадобилось д’Артаньяну, чтобы добраться до французского берега, и еще двенадцать часов, чтобы постучать в двери кабинета де Тревиля. «В Понтуазе он (д’Артаньян) в последний раз сменил коня и в девять часов галопом влетел во двор дома г-на де Тревиля. За двенадцать часов он проскакал более шестидесяти миль».
Так зачем нужны были миледи дополнительные четыре дня, чтобы «срочно» доставить подвески в Париж, непонятно. И разве неизвестно время переезда через Ла-Манш кардиналу Ришелье? Уверен, ему самому не раз и не два приходилось проделывать эту дорогу. А потому, я не могу понять, как он не усмехнулся, услышав от миледи про нереальные сроки, и не отрезал ей: «На все про все тебе не более двух суток.  Чтобы подвески послезавтра до обеда у меня на столе лежали!». Какой он государственный деятель,  если и этого не знает!
***
Мой товарищ из Ростова-на-Дону, главный редактор литературного журнала «Рукопись» Игорь Елисеев, мгновенно объяснил то, над чем я неделю ломал голову. «Д’Артаньян скорее миледи пересек Ла-Манш, потому что плыл брассом, а та по-собачьи барахталась», – сказал он. Тоже объяснение, ничего не скажешь, по крайней мере, есть какая-то логика в его рассуждениях. Ну ладно, пошутили и будет. Однако вернемся к роману.
Опять же, зачем тащиться миледи из-за двух подвесок во Францию, если у нее есть более серьезная задача – следить за герцогом и тотчас же сигнализировать кардиналу в случае, если герцог покинет Лондон. Хотя, насколько будет актуальна информация не первой свежести, непонятно, ведь и это сообщение нужно будет посредством гонца посылать.
И следующее. Зачем нужны украденные подвески кардиналу? Если на груди королевы во время бала будут отсутствовать две подвески, разве этого недостаточно? Какая разница, где находятся украденные – в Лондоне или в Париже? И как доказать, что подвески выкрадены не в Париже из покоев королевы, а в Лондоне? При наличии своих людей в окружении королевы кардиналу совершить кражу в самом Париже совсем несложно.
Конечно, велико было желание кардинала заполучить их, чтобы при случае козырнуть, продемонстрировать их королю в качестве доказательства. Опять же, доказательства чего? Неверности королевы? Но тот же кардинал, полемизируя с королем, постоянно настаивает на верности Ее величества своему долгу. Помните этот отрывок?
«– Нет! Клянусь, нет! (говорит король). Чтобы в заговоре с госпожой де Шеврез, госпожой де Лонгвиль и всеми Конде посягнуть на мою честь!
– Ваше величество, (отвечает кардинал), как можете вы допустить такую мысль! Королева так благоразумна, а главное – так любит ваше величество.
– Женщина слаба, господин кардинал. Что же касается большой любви, то у меня свое мнение на этот счет.
– Тем не менее, – сказал кардинал, – я утверждаю, что герцог приезжал в Париж с целями чисто политическими.
– А я уверен, что с совершенно другими целями. Но если королева виновата, то горе ей!»
Или вот этот отрывок: «...кардинал с низким поклоном попросил разрешения удалиться и простился с королем, умоляя его помириться с королевой».
Тогда зачем нужна была вся эта канитель с подвесками, что хотел доказать кардинал? Непонятно.
И последнее. Подвески, подаренные королевой Бекингему, – это ручная работа. Разве не понимает кардинал, что герцог тут же велит изготовить две точные копии? Что и произошло в дальнейшем повествовании романа.
***
Прощаясь с д’Артаньяном, благородный герцог Бекингем пожелал отблагодарить молодого человека за оказанную ему и королеве Франции услугу, и посмотрим, что из этого вышло.
«– А теперь, – произнес герцог, в упор глядя на молодого человека, – как мне хоть когда-нибудь расквитаться с вами?
Д’Артаньян вспыхнул до корней волос. Он понял, что герцог ищет способа заставить (особенно мне понравилось это слово «заставить». –Авт.) его что-нибудь принять от него в подарок, и мысль о том, что за кровь его и его товарищей ему будет заплачено английским золотом, вызвала в нем глубокое отвращение».
Не буду цитировать, с какой гордостью мотивировал свой отказ, гордый гасконец, поверьте на слово – звучит эффектно.
Но что дальше происходит? Герцог делает ход конем: предлагает д’Артаньяну в подарок четырех отборных лошадей, а это тоже деньги, и немалые. Д’Артаньян и глазом не моргнув соглашается принять эти дорогие подарки.
Забегая вперед, отмечу, что мушкетеры, недолго думая, расстались с подаренными лошадьми, положив в карман солидную сумму. Так вот, вопрос и к д’Артаньяну, и к Дюма. Герцог ведь сразу предлагал деньги, почему отказался д’Артаньян? В том-то и дело... И мне непонятно.
Здесь вспоминается персонаж из пьесы «Ревизор» Николая Гоголя, который брал взятки только борзыми щенками. Цитирую: «Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам – рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело».
***
Бекингем предложил д’Артаньяну еще и свои тайные каналы на территории Франции, чтобы, перебравшись через Ла-Манш, он мог беспрепятственно и как можно скорее добраться до Парижа. Но не той дорогой, на которой остались его друзья, и д’Артаньян, как ни странно, соглашается. А гасконец просто обязан был возвращаться старой дорогой, чтобы поскорее узнать, что с друзьями-то сталось и при случае помочь им. Он должен был, как подобает гордому французу, продолжать оставаться гордым. Поблагодарить герцога и объяснить, что вернется в Париж по ему знакомой дороге, на которой его ждут не дождутся друзья. Д’Артаньян с радостью хватается за предложение герцога и мчится в Париж, напрочь позабыв о своем долге перед друзьями: о том, что он, ради своей прихоти оказаться героем в глазах мадам Бонасье, вытащил своих друзей-мушкетеров из теплых квартир и разбросал по всей Франции, нисколько не заботясь, что с ними стало.
Более того, по дороге герцог избавил д’Артаньяна и от всех дорожных затрат, что, как понимаем, тоже деньги.
«– В Невшателе зайдите в трактир «Золотой Серп», передайте хозяину пароль, и вы найдете, как и здесь, оседланную лошадь…
– Сколько я вам должен? – спросил д’Артаньян.
– За все заплачено, – сказал хозяин, – и заплачено щедро. Поезжайте, и да хранит вас Бог!»
Когда д’Артаньян оказался на берегу Ла-Манша, Дюма добавил немного интриги:
«Бриг «Зунд» проскользнул почти вплотную мимо одного из них (речь идет о кораблях. – Авт.) и д’Артаньяну вдруг показалось, что перед ним мелькнула дама из Менга».
Да не могла миледи оказаться на берегу, не могла! Так как ей еще денег ждать, пару дней.
***
А в этом эпизоде, который я уже вскользь затронул, – прости меня Господи! – но вещи нужно называть своими именами, и я последую этому правилу. Сообщая д’Артаньяну адреса тайных английских явок на французской территории, герцог Бекингем показал себя полным профаном. Как мог такое допустить главнокомандующий всей английской армии, т. е. военный человек до мозга костей? Еще можно понять его общение с д’Артаньяном, когда речь идет о его любимой женщине, которой вызвался помочь молодой гвардеец, у которого к тому же еще ветер в голове.
Все же герцог Бекингем не должен забывать, что д’Артаньян – солдат французской армии, и не скрывает своего враждебного отношения к Англии в целом, и на поле боя будет сражаться с англичанами на полную катушку. А потому ни в какие рамки не лезет поступок Бекингема. Он раскрывает врагу тайные явки на французской территории. Явки, которые, нарабатывались английскими спецслужбами, быть может, годами, понятно, не с целью помочь д’Артаньяну добраться до Парижа, они имели поважнее задачи. Ведь если ружье висит…
Где гарантия, что д’Артаньян, вернувшись в Париж, не сообщит тому же де Тревилю адреса этих точек, и в тот же день владельцы трактиров, работающие на Англию, не будут скручены и водворены в Бастилию? А д’Артаньян еще более возвысится и в глазах короля и, что не менее важно, в глазах кардинала?
А то, что д’Артаньян так не поступил и не выложил высшему военному руководству французской армии адреса тайных английских явок на территории Франции, то он вдвойне профан, прости Господи! Более мягкой оценки его поступку дать не могу. Здесь Дюма прошел мимо и такого развития событий: поскольку это болтливое создание станет трепаться в кабаках о том, как ему удалось беспрепятственно добраться до Парижа, то его бахвальство непременно дойдет до ушей кардинала, и пиши пропало. За сотрудничество с врагом страны припаяют ему бессрочное проживание в стенах Бастилии на льготных условиях – в смысле на государственных харчах. И будет он на тюремных нарах проводить все свое свободное время, вплоть до того торжественного часа, когда писатель Александр Дюма, глубоко вздыхая и обливаясь слезами, решится завершить свои измышления о мушкетерах.
Однако вернемся к нашему герою.

11
Наконец-то д’Артаньян на всех парах ворвался в Париж. Думалось, в первую очередь он займется поиском своих друзей, благодаря которым ему удалось преодолеть заслоны и ловушки, расставленные по пути их следования коварным кардиналом, и привезти подвески в Париж. Но нет, он тут же отправился к де Тревилю доложить, что он жив и здоров, чего желает и своему покровителю земляку-гасконцу.
«Господин де Тревиль встретил его так, словно расстался с ним сегодня утром. Только пожав его руку несколько сильнее обычного, он сообщил молодому гвардейцу, что рота г-на Дезэссара несет караул в Лувре и что он может отправиться на свой пост».
Странно. Поговорили они о том о сем, но и словом не обмолвились о судьбе остальных членов бравой четверки. А де Тревиль, как я понимаю, в первую очередь должен был спросить: «Ты жив и здоров, это хорошо, я рад за тебя, а где мои мушкетеры: Атос, Портос и Арамис? Что о них известно, где они?»
Затем д’Артаньян каким-то загадочным образом сообщает мадам Бонасье, что он вместе с драгоценностями находится у привратника Жермена.
«Накануне они лишь мельком виделись у привратника Жермена, куда д’Артаньян вызвал ее...»
Тотчас же примчалась супруга экс-галантерейщика, милая сердцу мушкетера, мадам Бонасье, чтобы как можно скорее забрать и передать подвески королеве.
***
Мне видится, как, восхищенный удачной встречей с дамой своего сердца, д’Артаньян на крыльях любви возвращается к себе. Все вокруг цветет, благоухает, и он, не обращая внимания на прохожих, радуется жизни, не скрывая своих чувств: глаза огнем горят, весь сияет, шагает широко, задевая прохожих, сбивая своими здоровенными сапожищами цветы и кустарники по дороге. Он находится на седьмом небе от счастья, и улыбка не сходит с лица юного героя. Он со всеми шутит, балагурит, заливисто смеется, его всего распирает от нахлынувшего счастья.
Но он не задумывается над тем, где его друзья.
К чему тогда этот пресловутый лозунг: «Один за всех и все за одного!», если он не собирается его придерживаться? Пора вспомнить о друзьях, призадуматься. Может быть, они в беде, и именно в эту минуту им необходима помощь. Мы помним, в каком положении он оставил друзей-мушкетеров: двое приняли неравный бой, а третий тяжелораненый застрял в пути, и непонятно, что с ними теперь.
Сами посудите: с де Тревилем встретился, доложил, отчитался, подвески вручил, еще и успел с мадам Бонасье перекинуться несколькими словами, и она дала понять, что он может рассчитывать в скором времени на ее благосклонное отношение. Чего же еще?
Но он и на следующий день не вспоминает друзей, а с утра пораньше вертится у дворца, где намечено проведение бала, в ожидании награды, теперь уже от королевы и получает ее.
«Поэтому д’Артаньян последовал за г-жой Бонасье, движимый двумя чувствами – любовью и любопытством. И вдруг чья-то рука, восхитительной белизны и формы, просунулась сквозь драпировку. Д’Артаньян понял, что то была его награда: он упал на колени, схватил эту руку и почтительно прикоснулся к ней губами. Потом рука исчезла, оставив на его ладони какой-то предмет, в котором он узнал перстень».
***
Ну вот еще одна напасть: королева на те же грабли наступает. Узнает кардинал, кому она подарила драгоценный перстень, потребует теперь, чтобы на следующей вечеринке на ее прелестной ручке красовался именно этот перстень. А так как в скором времени д’Артаньян его продаст, то ищи-свищи ветра в поле, и десять Бекингемов не смогут помочь. Только что она чудом избежала позора, отдав в подарок постороннему мужчине дорогое изделие из личной королевской коллекции, и опять туда же. Понятно, что этот перстень из ее личной коллекции. Не станет она дарить перстень, который принадлежит королю. Значит, это был женский перстень. А как может носить женский перстень мужчина? Непонятно.
Хочу представить мой перстень с алмазом в полтора карата на женской руке и уже смеюсь. Здесь к месту использовать русскую поговорку: «Как  корове седло». Еще и размер. Известно, что женские пальцы изящнее и тоньше мужских. Но бывают исключения, вот и будем считать, что д’Артаньян, подобно хлюпикам, очкарикам, студентам и прочим отпрыскам интеллектуалов, обладал тонкими пальцами.
Но здесь еще и другое: прознает король, что королева, непонятно, чем руководствуясь, подарила перстень простому гвардейцу, то, сами понимаете, больное воображение ревнивого короля занесет не туда, куда надо. И полетят две неповинные головы – королевы Анны Австрийской и господина д’Артаньяна.
А гасконец продолжает хвастаться полученным подарком: показывает перстень и своему земляку де Тревилю, тот советует ему срочно продать перстень и объясняет причину.
«– Послушайте, – сказал г-н де Тревиль, – дать вам совет, добрый совет, совет друга?
– Вы окажете мне этим честь, сударь, – ответил д’Артаньян.
– Так вот, ступайте к первому попавшемуся золотых дел мастеру и продайте этот алмаз за любую цену, которую он вам предложит. Каким бы скрягой он ни оказался, вы все-таки получите за него не менее восьмисот пистолей. У пистолей, молодой человек, нет имени, а у этого перстня есть имя, страшное имя, которое может погубить того, кто носит его на пальце.
– Продать этот перстень! Перстень, подаренный мне моей государыней! Никогда! – вскричал д’Артаньян».
И как мы видим, д’Артаньян – хозяин своего слова. В смысле захотел – дал, захотел – взял. Потому как только представилась такая возможность, он тут же его и продал:
«...Воспользовавшись удобным случаем, попросил Дезэссара, чтобы тот велел оценить алмаз, и отдал ему перстень, прося обратить его в деньги.
На следующий день, в восемь часов утра, лакей Дезэссара явился к д’Артаньяну и вручил ему мешок с золотом, в котором было семь тысяч ливров.
Это была цена алмаза королевы».
Кто знает, с какой целью выкупил перстень королевы командир гвардейской роты? Не для того ли, чтобы при удобном случае затеять интригу с намерением заполучить особые привилегии. Получилось бы интересное развитие в романе, жаль Дюма этого не заметил. (Кстати, это – идея. Быть может, я возьмусь в будущем написать толстую книгу «Перстень королевы». – Авт.)

12

Проходят еще одни сутки, и в течение дня д’Артаньян то зубоскалит с господином Бонасье, то предается золотым грезам, мысленно лаская супругу того же галантерейщика, то дает поручения своему слуге и подшучивает над ним, но о друзьях не вспоминает. А как же их призыв, клич, лозунг, образ жизни, наконец – «Один за всех и все за одного!»? Самое ужасное, я вынужден употребить это слово, кроется в том, что даже когда трактирщик прямо напоминает д’Артаньяну о его друзьях:
«Ну а вы, – продолжал г-н Бонасье самым простодушным тоном, – где это вы пропадали последние несколько дней? Я не видел ни вас, ни ваших друзей, и надо полагать, что вся та пыль, которую Планше счищал вчера с ваших сапог, собрана не на парижской мостовой. 
– Вы правы, милейший господин Бонасье: мы с друзьями совершили небольшое путешествие. –
– И далеко? 
– О нет, за каких-нибудь сорок лье. Мы проводили господина Атоса на воды в Форж, где друзья мои и остались».
И после такого вранья он не возвращается в мыслях к друзьям. Не дрогнуло сердце молодого повесы, не задумался он о том, что, быть может, ради его прихоти выслужиться перед замужней женщиной они сложили головы и никого из них сейчас нет в живых. Наконец, устав слоняться из угла в угол, он вновь отправляется к господину де Тревилю. (Странно, на протяжении всей книги он общается со своим земляком, и всего лишь раз, в тот день, когда ему понадобилось продать перстень, подаренный королевой, – с непосредственным командиром, зятем де Тревиля господином Дезэссара. – Авт.).
И после расспросов о житье-бытье, словно спохватившись, «заботливый отец мушкетеров» спросил д’Артаньяна.
«– Кстати, – продолжал г-н де Тревиль, – куда девались ваши три спутника? (Обратите внимание «не мои мушкетеры, а ваши три спутника». – Авт.)
– Я как раз собирался спросить, не получали ли вы каких-либо сведений о них. 
– Никаких. 
– Ну а я оставил их в пути: Портоса – в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса – в Кревкере с пулей в плече и Атоса – в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег».
И здесь до господина де Тревиля наконец-то доходит, что не мешало бы поинтересоваться, что с ними стало и живы ли они. И, пытается эдак тактично напомнить д’Артаньяну о его долге перед друзьями, а по сути, прямо указывает, чем сейчас нужно заняться будущему мушкетеру:
«– Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже (говорит де Тревиль. – Авт.) я снова отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот небольшой знак внимания с вашей стороны».
Но, вместо того чтобы согласиться с де Тревилем и ответить примерно так: «Да, вы правы. Какая же я неблагодарная свинья, уже четвертый день болтаюсь в городе и ни разу не вспомнил о своих друзьях», он отвечает:
«– Совет хорош, сударь, и завтра я поеду.
– Завтра! А почему не сегодня же вечером? 
– Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело».
А причина у него, действительно, как ему представляется, веская. Утром он получает от мадам Бонасье письмо с загадочным, интригующим текстом:
«Вас хотят горячо поблагодарить от своего имени, а также от имени другого лица. Будьте сегодня в десять часов вечера в Сен-Клу, против павильона, примыкающего к дому г-на де Эстре. К. Б».
Понятно, не до друзей теперь д’Артаньяну. Мадам Бонасье начисто заслонила собой годы мужской, казалось, крепко спаянной дружбы...
***
Читатель не может не прийти к выводу, что лозунг или клич: «Один за всех и все за одного!» повис в воздухе, остался на бумаге и не стал образом жизни для мушкетеров, во всяком случае, для д’Артаньяна. И эти разговоры об истинной бескорыстной, и с другими хорошими прилагательными, дружбе между членами четверки не соответствуют реальности, являются мифом, так усердно насаждаемым нам автором и дружно поддержанным последующими критиками-обожателями этого романа.
Дюма из кожи вон лезет, чтобы убедить нас в этом. Посмотрите, как он изощряется во французской словесности: «Все три мушкетера тоже очень любили своего молодого товарища».
В этом предложении слово «тоже» должно убедить нас в том, что и д’Артаньян души не чаял в своих друзьях. Но мы-то знаем его истинное отношение к дружбе! А Дюма продолжает упражняться: «Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по нескольку раз – то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения – заставляли их по целым дням гоняться друг за другом. Всегда можно было встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках друг друга от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой Голубятни до Люксембурга..».
Или вот еще:
«...И в самом деле, четверо таких людей, как они, четверо людей, готовых друг для друга пожертвовать всем – от кошелька до жизни, всегда поддерживающих друг друга и никогда не отступающих, выполняющих вместе или порознь любое решение, принятое совместно, четыре кулака, угрожающие вместе или порознь любому врагу, неизбежно должны были открыто или тайно, прямым или окольным путем, хитростью или силой пробить себе дорогу к намеченной цели, как бы отдалена она ни была или как бы крепко ни была она защищена». Читаешь и думаешь, о ком это Дюма пишет? К этим словам еще бы поступки соответствующие. Как однажды произнес наимудрейший из мне известных философов Мулла Насреддин: «Сколько не говори халва, во рту слаще не станет!»
Сказать, что д’Артаньян и вовсе не вспоминает своих друзей, будет не совсем верно. После неудавшегося свидания с мадам Бонасье, когда он понял, что вряд ли ему удастся отыскать следы своей возлюбленной…
«– О, если б мои друзья были со мною! – вскричал он. – У меня, по крайней мере, была бы хоть какая-нибудь надежда найти ее. Но кто знает, что сталось с ними самими!»
Вспомнил, как мы видим, потому что ему самому туго стало. Вспомнил, подобно отъявленному эгоисту, который вспоминает своих друзей, только когда нуждается в их помощи. Но всего лишь по этой причине, не более. А впрочем, и сам д’Артаньян не скрывает своего эгоистического отношения к остальным членам четверки. Как- то на страницах этого романа он воскликнул:
«– Наконец-то! – воскликнул д’Артаньян. – Значит, они помнят обо мне в часы развлечения, как я помню о них в часы уныния!»
***
Не менее равнодушен и жесток был д’Артаньян и к своему слуге. Как-то д’Артаньян обратился к, имевшим больший опыт мушкетерам с вопросом:
– ...как мне внушить любовь, страх или почтение моему Планше? 
– Вопрос важный, – ответили трое друзей. – Это дело внутреннее, домашнее. Слуг, как и женщин, надо уметь сразу поставить на то место, на каком желаешь их видеть. Поразмыслите об этом.
Д’Артаньян, поразмыслив, решил на всякий случай избить Планше и выполнил это с той добросовестностью, какую вкладывал во все, что делал. Отодрав его как следует, он запретил Планше покидать дом и службу без его разрешения.
– Имей в виду, – добавил д’Артаньян, – что будущее не обманет меня. Придут лучшие времена, и твоя судьба будет устроена, если ты останешься со мной. А я слишком добрый господин, чтобы позволить тебе загубить свою судьбу, и не соглашусь отпустить тебя, как ты просишь.
К чему эти угрозы? Он что, приказ об увольнении не подпишет или трудовую книжку не отдаст?
А вот случай еще большей жестокости, который Дюма почему-то решил представить в виде юмора: «...послышался осторожный стук в дверь. Д’Артаньян разбудил Планше и приказал ему отпереть».
Значит, д’Артаньян, услышав стук в дверь, направляется не к двери, а к спящему Планше и будит его: мол, иди разберись, там кто-то стучит. Я представляю, как читатель ухмыляется, читая эти строки. Но читаем дальше – ужаснетесь... «Пусть читатель из этих слов – «разбудил Планше» – не делает заключения, что уже наступила ночь или еще не занялся день. Ничего подобного. Только что пробило четыре часа. Два часа назад Планше пришел к своему господину с просьбой дать ему пообедать, и тот ответил ему пословицей: «Кто спит – тот обедает». И Планше заменил сном еду».
Я вместе с читателями недоумеваю: а разве сложно было самому д’Артаньяну открыть дверь, раз вместо обеда отправил слугу в постель? Отказал в еде, теперь мешает спать.
Хотя на вопрос, как Планше относится к своему господину, тот отвечает:
«– ... Нет такой вещи, которой бы я не сделал, чтобы доказать моему господину, как я ему предан».
Ну и реакция д’Артаньяна: «Великолепно! – подумал д’Артаньян. – По-видимому, средство, которое я применил (в смысле отодрать) к этому парню, удачно. Придется пользоваться им при случае».
Как здесь не процитировать слова Владимира Маяковского: «Видели, как собака бьющую руку лижет?»
***
На следующий день д’Артаньян, очевидно, желая выполнить обещание данное де Тревилю решил-таки уделить время своим друзьям.
«Он по очереди обошел квартиры Атоса, Портоса и Арамиса. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий».
А разве нельзя было пробежаться по квартирам в первый же день, после того как подвески были переданы госпоже Бонасье? Разве так должны поступать друзья, у которых, повторяюсь, лозунгом являются слова: «Один за всех и все за одного!».
И д’Артаньяну пришлось (здесь я сознательно употребил слово «пришлось», так как, надеюсь, сумел убедить в этом читателя. – Авт.) отправиться вместе со своим слугой Планше на поиски мушкетеров.
Прибыли в Шантильи, где в свое время оставили Портоса и подъехали к гостинице Гран-Сен-Мартен. Может быть, и правильно поступил д’Артаньян, начав с хозяином разговор издалека. Кто его знает, не поведет ли себя агрессивно хозяин, узнав, что это тот самый мушкетер, который в свое время ушел невредимым от них? Но в процессе беседы с ним д’Артаньян убедился, что та мимолетная встреча с мушкетерами не оставила глубокого следа, и, когда хозяину гостиницы показалось лицо д’Артаньяна знакомым, он уже смело, не напрягаясь, ответил:
«– Еще бы! Я чуть ли ни десять раз проезжал Шантильи и из этих десяти раз, по крайней мере, три или четыре раза останавливался у вас. Постойте… Да я был здесь всего дней десять или двенадцать тому назад. Я провожал своих приятелей-мушкетеров и, если хотите, могу напомнить вам, что один из них повздорил с каким-то незнакомцем, с человеком, который задел его первый».
Как вы не могли не заметить, д’Артаньян откровенно лжет. Я вообще против всякой лжи, но, когда человек лжет с намерением получить от этого некую выгоду, я еще могу понять. Не оправдать – нет! Только понять. Но, когда он лжет без намерения получить определенные блага. Ложь, от которой ему не холодно и не жарко. За просто так. Не могу не понять и не оправдать. Зачем в данном случае д’Артаньян лжет, придумывает неоднократные посещения этой гостиницы, когда мог бы на реплику хозяина либо не среагировать, либо сказать, как есть, т. е. правду. Что бы от этого изменилось? Ровным счетом ничего. Тем более что чуть ли не на каждой странице мы только и читаем «слово дворянина, да честь дворянина».
________
К счастью, всех мушкетеров – я не пишу друзей – д’Артаньян нашел их в добром здравии, и они в хорошем настроении вернулись в Париж.

***

Далее мы становимся свидетелями странного разговора между ними, когда выяснилось, что, подаренные лошади главным врагом французов, герцогом Бекингемом благополучно сплавлены, проиграны, проданы и т. д. Узнав об этом, д’Артаньян, простодушно вздыхая, сожалеет, что не сохранили лошадей, и ошарашивает меня, а я вас – следующей фразой…
«– Откровенно говоря, да, – ответил д’Артаньян. – По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения».
Давайте теперь разбираться. Как вы себе это представляете? Я не из числа любителей лошадей и в них не особо разбираюсь. Для меня они все одной масти, одного роста и т. д. Вот поле боя: ополчились друг против друга две враждующие стороны, а у каждой – пушки, пехота, конница и прочее. Нам известно, что во времена описываемых событий шла прямая лобовая атака – кто кого. Понятно, дым, слякоть, визг. И как, скажите мне, английские воины должны отличать седоков, вальяжно расположившихся на спинах английских лошадей? Они что, получили такое указание? Им розданы фотографии этих лошадей? Допустим, узнали лошадь, на которой гарцует и проворно валит одного за другим английских солдат мушкетер Портос. Каковы должны быть их дальнейшие действия согласно указанию, спущенному сверху? Вежливо представиться мушкетеру, но сделать это скрытно, чтобы кардинал или его сателлиты не заметили и не посчитали мушкетера продавшимся врагу. Ну там, глазом моргнуть или за ухом почесать, лезгинку сплясать или что еще в этом роде. И вежливо, взяв за узды лошадь, вывести ее с поля боя вместе с всадником, и прямиком поближе к кухне, где шашлыки вот-вот будут готовы, а на столах выставлены, быть может, шотландские вина и наверняка армянские коньяки. Хотя вроде бы и вина французские неплохие, и коньяк отборный, но вы забываете одно «но»: это напиток врага, и его могут пить только безнравственные англичане, шпионы, женщины и другие неблагородные члены высшего общества.
Кстати, работая над эссе, я сообразил, почему в годы Второй мировой войны премьер-министр Англии Уинстон Черчилль просил Иосифа Сталина снабжать его армянским коньяком «Двин». Он пристрастился к армянскому коньяку потому, что терпеть не мог все французское, во всех его проявлениях, и показательно отвергал французский коньяк. Отвлекся, извините.
Ну вот, уважаемый читатель, как прикажете понимать эту фразу: «По этим лошадям нас должны были узнать в день сражения».
Пожимаете плечами. И я вот так же.

13
А нижеследующий диалог красноречиво показывает, насколько не соответствует восторг Планше (читай – Дюма. – Авт.) с той информацией, которую он «радостно» сообщает д’Артаньяну. Конечно, в этом можно и слугу упрекнуть: мол, что возьмешь с простолюдина. Но почему мы должны оправдывать самого автора?
«– Ах, сударь! – вскричал тот (Планше), едва завидев своего господина. – Опять новость! Я просто жду не дождусь вас!
– А что такое? – спросил д’Артаньян.
– Готов биться об заклад, что вы не угадаете, кто приходил к нам, пока вас не было!»
Читатель,  я в этом уверен, решил, что речь идет о радостной новости, поскольку, как мы понимаем, в таком восторженном тоне сообщают только приятное. Но выясняется, что визит этого незнакомца не сулит ничего хорошего д’Артаньяну. Читаем дальше: «Когда же это?»
Обратите внимание: на вопрос «Вы не угадаете, кто приходил к нам?» д’Артаньян не интересуется тем, кто приходил, а спрашивает: «Когда же это?» Хотя на этот вопрос Планше ответил:
«...пока вас не было!»
Здесь более важно не время, а имя визитера. Какая разница, когда он приходил – часом раньше, часом позже – он приходил в твое отсутствие. Но слуга поясняет: «Полчаса назад, когда вы были у господина де Тревиля».
Лишь после этого д’Артаньян, спрашивает:
«– Да кто же приходил? Говори скорее!
– Господин де Кавуа.
– Господин де Кавуа?
– Собственной персоной.
– Капитан гвардии его высокопреосвященства?
– Он самый.
– Он приходил арестовать меня?
– Мне показалось, что так, несмотря на его сладкий вид.
– Так у него был сладкий вид?
– Ну, знаете, сударь, просто как мед!
– Неужели?
– Он сказал, что его высокопреосвященство желает вам добра и просит вас пожаловать в Пале-Рояль.
– Для кардинала эта ловушка довольно не искусна, – с усмешкой сказал молодой человек».
Обрадовал слуга Планше – нечего сказать. И почему, позвольте вас спросить, кардинал должен так милостиво обращаться к мушкетеру, так цацкаться с ним? Не к королевской чете он обращается. В этом случае достаточно приказать: мол, явиться к такому-то часу. Непослушание, известно – Бастилия.
Но господин де Кавуа, вроде как, сыграв свою роль, больше на авансцене не появится. То ли убьют его по дороге от д’Артаньяна, то ли споткнется и башку себе расшибет, то ли провалится сквозь землю, непонятно. Очередной выстрел в воздух.
В романе часто возникают новые лица из ниоткуда для решения локальной задачи и, как отработанная ступень ракеты, исчезают в «необъятных просторах этого романа». Такой прием используется в мультиках с героями-волшебниками.
Представьте такую картину: впереди у мультигероев – пропасть, которую не преодолеть, но не успевают большеголовые и розовощекие мальчики и девочки помрачнеть, или от обиды надуть щеки, или разреветься, как у них на глазах появляется мостик, и по этому волшебному мостику они, сияя от счастья, успешно перебираются на тот берег, затем оглядываются назад и, раскрыв от удивления рот, обнажая при этом белоснежные зубы, видят, как мостик мгновенно исчезает. Вот роль мостика в данном случае играет господин де Кавуа,

14
А теперь откроем страницу, на которой речь идет об экипировке. Атос, Портос и Арамис получили сообщение де Тревиля: в связи с предстоящими боевыми действиями мушкетерам следует приобрести соответствующую одежду.
«Г-н де Тревиль только что известил их, что ввиду твердого намерения его величества начать военные действия первого мая им надлежит немедля приобрести все принадлежности экипировки».
Обратим внимание на этот отрывок.
«...Само собой разумеется, что из всех четырех друзей д’Артаньян был озабочен больше всех, хотя ему, как гвардейцу, было гораздо легче экипироваться, чем господам мушкетерам, людям знатного происхождения».
А разве д’Артаньян незнатного происхождения? Он ведь потомок древнего дворянского рода, о чем нам повествовал Дюма в са-а-а-мом начале романа, чего же более.
«...поддерживайте ради себя самого (напутствует сына д’Артаньян-отец. – Авт.) и ваших близких честь вашего дворянского имени, которое в течение более пятисот лет с достоинством носили ваши предки».
Более того, среди друзей-мушкетеров лишь Атос дворянского происхождения, лишь он ровня д’Артаньяну. Совсем с памятью плохо у литературной бригады писателя Дюма.
И все же дан приказ приобрести новую форму, и мушкетеры рванулись искать деньги для приобретения обновки, необходимой для штурма Ла-Рошели. Сразу возникает вопрос: а до сих пор они в чем они ходили? Разве для атаки на неприятеля нужна особая спецодежда, отличная от той, в которой мушкетеры проходят свою воинскую службу? И самое главное, как могут мушкетеры, состоявшие не первый год на службе у короля, до сих пор не иметь одежды мушкетера? Более того, они ведь жалованье получают. В конце концов, на протяжении всей книги регулярно ходят в дозор. Куда, как я понимаю и помню по своей службе в славных рядах Вооруженных сил СССР, нужно идти при полном боевом снаряжении. А они в чем до сих пор ходили? В смокинге, да с бабочкой? И что немаловажно, куда их пригласили: на поле боя или на бал королевский?
У нас есть возможность полюбоваться одеждой – в данном случае Портоса. Речь идет об эпизоде, когда Портос пробрался в церковь вслед за прокуроршей (своей возлюбленной).
«Благодаря стараниям Мушкетона (слуга Портоса) внешность мушкетера (Портоса) отнюдь не выдавала уныния, царящего в его душе; правда, шляпа его была немного потерта, перо немного полиняло, шитье немного потускнело, кружева сильно расползлись, но в полумраке все эти мелочи скрадывались, и Портос был все тем же красавцем Портосом».
Но разве этого недостаточно, чтобы идти в бой? Повторяюсь, не на бал ведь их пригласили.
Вот как Дюма, не жалея красок, описывает, каким образом планировали мушкетеры найти деньги. Читаешь этот отрывок и полностью забываешь о том, что эти господа не только получают жалованье от короля, и, судя по тому, какая информация по крупицам просачивается о прошлой жизни, понимаешь, что они отнюдь не бедные люди.
«Трое друзей – ибо, как мы сказали выше, Атос поклялся, что не сделает ни шагу ради экипировки, – итак, трое друзей выходили из дому рано утром и возвращались очень поздно. Они слонялись по улицам и разглядывали каждый булыжник на мостовой, словно искали, не обронил ли кто-нибудь из прохожих свой кошелек. Казалось, они выслеживают кого-то – так внимательно смотрели они на все, что попадалось им на глаза. А встречаясь, они обменивались полными отчаяния взглядами, выражающими: «Ну? Ты ничего не нашел?»
При всем моем уважении к автору, не могу не воскликнуть: это уже перебор, господин Дюма!
***
А прочитав нижеследующий отрывок, я, признаюсь, загрустил.
Представьте себе спустя годы встречу с четвероногими друзьями вашего детства, если они у вас были. Представили? И я представил встречу с лошадью дальнего родственника моего отца – ее звали Астория. Эта кобылица отличала меня среди близких и знакомых и, когда я появлялся, направлялась ко мне, низко опустив голову.
Либо огромного пса моей двоюродной сестры Нюры, которого звали вполне человеческим именем Вальтер. Так, он поднимался на задние лапы, и, заведя передние лапы мне за спину, крепко обнимал меня, и, без тени смущения, облизывал мое лицо.
Как бы я повел себя, встретившись с этими… друзьями (язык не поворачивается назвать их животными) из моего прошлого? Конечно же подойду, начну ласково трепать Асторию за гриву, а Вальтер, по старой памяти, сам на меня взберется. И не нужно объяснять читателю, что это будет трогательная и даже очень трогательная, встреча.
А теперь посмотрим, как повел себя д’Артаньян, когда случай свел его с конем, на котором он предстал перед нами на первых страницах романа. Я вам напомню, что этот конь появился на свет, когда д’Артаньяну было не больше семи лет. То есть все последующие 13 лет они росли вместе, а значит, большую часть своей жизни д’Артаньян прожил бок о бок с ним. Здесь и добавить нечего.
Но как описывает Дюма эту неожиданную встречу:
«Они направились к Портосу, как вдруг на углу улицы Бак встретили Мушкетона, который с унылым видом гнал перед собой мула и лошадь...
– О, какая ужасная кляча! – сказал Арамис.
– Так вот, дорогой мой, – продолжал д’Артаньян, – могу вам сообщить, что это та самая лошадь, на которой я приехал в Париж.
– Как, сударь, вы знаете эту лошадь? – удивился Мушкетон.
– У нее очень своеобразная масть, – заметил Арамис. – Я вижу такую впервые в жизни.
– Еще бы! – обрадовался д’Артаньян. – Если я продал ее за три экю, то именно за масть, потому что за остальное мне, конечно, не дали бы и восемнадцати ливров…»
Он не подошел к другу своего детства, не потрепал коня за гриву, не приник к нему, не загрустил, в нем не проснулось чувство вины за то, что нарушил просьбу отца и продал его. Все воспоминания о коне он свел к удачно совершенной торговой сделке. Хотя конь наверняка узнал его и с волнением ожидал, когда друг детства подойдет и обнимет за гриву. Вот и вся встреча... На том и расстались, теперь уже навсегда.

15

Перелистываем следующую страницу, и снова на горизонте появляется убитый граф де Вард. Складывается такое ощущение, будто господину Дюма Союзом писателей Франции (такого союза во Франции не было вчера, нет сегодня и не будет завтра. И слава Богу. – Авт.) спущен лимит на количество задействованных в романе лиц, и он, израсходовав его, вынужден оживлять мертвых, чтобы продолжить свое повествование.
Вы, вероятно, не забыли, как господин д’Артаньян на берегу Ла-Манша в споре за место на судне одного джентльмена, «словно бабочку, пригвоздил». И тому надлежало, по велению Дюма, всю ночь истекать кровью в надежде, что в дневное время его заметят случайные люди. И… я начинаю дальше представлять эту картину, заниматься фантазией, как затем начнут развиваться события: значит, по мобильнику вызовут скорую помощь, прилетит вертолет, срочно доставит его в Париж на операционный стол. Суперврачи вольют в него потерянную за ночь кровь, и он, с удивлением, откроет глаза и начнет допытываться у хорошеньких медсестер, отчего это он не под деревом валяется, а лежит на «уютном» операционном столе.
Смеетесь?
Мне не до смеха... Даже современные возможности медицины не в силах спасти смертельно раненного в той обстановке графа, но писателю Дюма удалось. С чем его и поздравляем.
***
Запомним, убитый граф де Вард жив. И сейчас именно о нем пойдет речь.
«– Сударь, – сказал он (слуга Планше своему господину д’Артаньяну), – знаете ли вы этого малого? Вот этого, что глазеет на нас, разинув рот? 
– Нет, – сказал д’Артаньян, – но я уверен, что вижу эту физиономию не в первый раз. 
– Еще бы! – сказал Планше. – Да ведь это бедняга Любен, лакей графа де Варда, того самого, которого вы так славно отделали месяц назад в Кале, по дороге к начальнику порта. 
– Ах да, – сказал д’Артаньян, – теперь и я узнал его. А как ты думаешь, он тебя узнает?
– Право, сударь, он был так напуган, что вряд ли мог отчетливо меня запомнить.
– Если так, подойди и побеседуй с ним, – сказал д’Артаньян, – и в разговоре выведай у него, умер ли его господин».
Как мы видим, слуга Планше уверен в том, что Любен, лакей графа де Варда его не узнает. А давайте мы восстановим ту картину и поразмышляем, может ли «бедняга Любен» забыть то «приключение», которое с ним произошло с месяц тому назад.
«...отвлек Любен, вопивший, что есть мочи, и взывавший о помощи. Планше схватил его за горло и сжал изо всех сил.
– Сударь, – сказал он, – пока я буду вот этак держать его, он будет молчать. Но стоит мне его отпустить, как он снова заорет. Я узнаю в нем нормандца, а нормандцы – народ упрямый.
И в самом деле, как крепко не сжимал Планше ему горло, Любен все еще пытался издавать какие-то звуки».
Ну да ладно. Если Дюма хочет нас убедить в том, что Любен не узнает мужчину, который месяц тому назад душил его, будем считать, что он нас убедил.
Планше подошел к Любену, а тот, ничего не подозревая, рассказал незнакомцу, «что его хозяин жив и здоров, чего и вам желает», и в это мы поверим – приходится, потому как д’Артаньян, прикрываясь именем убитого-живого де Варда, однажды ночью окажется в постели самой миледи.
А заодно познакомимся с наивной простушкой Кэтти, служанкой миледи. Выясняется, эта девушка, французская простолюдинка, как ни удивительно, ко всем прочим достоинствам, владеет еще и английским языком.
«Она (миледи) с яростью кусала платок. В эту минуту хорошенькая субретка (Кэтти), которую д’Артаньян уже видел прежде, вошла в комнату; она что-то сказала по-английски лорду Винтеру…»
В те годы до школ с углубленным изучением иностранных языков, в современном понимании, человечество еще не созрело. Родители, желая дать своему отпрыску возможность изучить иностранный язык, нанимали учителей и, соответственно, платили им. А имея такой достаток, никогда не отправили бы свою дочь работать служанкой.
***
Однако оставим в покое Кэтти и вернемся к нашему герою, тем более что с этой страницы начинается новая история, в которой д’Артаньян, прикрываясь именем своего бывшего соперника, флиртует с миледи, и даже ему удается один раз, под покровом ночи, переспать с ней. Эта канитель, судя по тому, как развивались события, длится долго, месяц-полтора, если не больше и занимает восемь(!), с перерывами, глав книги. Признаюсь, для меня этот отрывок самый скучный в романе, хотя и мастерски написанный. Кстати, как могла позволить себе миледи столько времени находиться  в Париже, если ей указано день и ночь пристально следить за действиями герцога Бекингема, а значит, ей надобно зябнуть, рискуя схватить ангину, там, в туманном, холодном Лондоне, а не греться в относительно теплом Париже.

16
Здесь я хочу рассказать вам историю, похожую на ту, которая произошла с д’Артаньяном.
Во время одной из рабочих поездок в Москву мой коллега из Уфы Григорий Померанцев рассказал пикантную историю с его участием. Перед командировкой он оказался в туристской группе, с палатками, гитарами, и прочей атрибутикой, и с ночевкой на берегу реки. Мы знали о его пристрастии к туристическим походам, что Гриша –  заядлый турист, это пристрастие у него с детства сохранилось. Время от времени он рассказывал нам небывалые случаи из своих походов.
Вот и на этот раз, он стал смачно расписывать отдых на берегу реки Белой (так река называется): в этой поездке палаток не хватало, поэтому в одних палатках разместили мужчин, в других – женщин.
На второй день наш коллега заметил, как молодой человек, один из новичков этой компании, в час ночи подкрался к женской палатке, приподнял край и вполз в нее. Через полчаса тем же макаром вернулся обратно к себе, в мужскую палатку. Выяснилось, там с краю занимает место его возлюбленная. Эту процедуру он стал каждую ночь совершать, а мужики тоскливо наблюдали, как он уходит и как через некоторое время довольный собой, мурлыча песенку, возвращается. Вот и решила мужская половина устроить подлянку этой молодой паре.
С наступлением вечерней мглы, как только молодой человек собрался покинуть палатку, его заняли разговорами. А Гриша в назначенный час вполз в женскую палатку. В темноте не разобрать, да и представить девушка не могла, что на ней окажется посторонний мужчина. Но когда к двум часам ночи, с часовым опозданием, ее жених вполз к ней, все выяснилось. Они поняли, что над ними коварно, я бы сказал, мерзко надругались. И оставшиеся дни молодой человек бродил по лагерю, понурив голову, пытаясь вычислить обидчика.
Померанцев рассказал правдивую историю или сочинил байку – трудно сказать. И в том и в другом случае он достоин порицания. Завершив рассказ, он ждал оглушительной реакции с нашей стороны, громкого хохота и, быть может, восхищения его «бесстрашным, хитроумным» поступком, как ему думалось, в этой «забавной» истории, но эффект оказался прямо противоположным, с этой минуты коллеги стали его сторониться. Потому как, прямо скажем, подобный поступок не делает чести уважающему себя мужчине.
***
Вот по той же схеме происходят события и в романе. Сексуально озабоченный юнец под покровом ночи, представившись графом де Вардом, оказывается в постели миледи и овладевает ею. В целом восемь глав продолжалась словесная дуэль, замешанная на флирте. Причем в этой дуэли – они стоят друг друга, и если изначально автором задумано представить миледи отрицательной личностью, а д’Артаньяна – наоборот, то в данном случае положительных героев нет.
А теперь посмотрим, как они расстались. Удовлетворив свою похоть, он позорно бежал и, до последней страницы романа, не скрывал своего страха, услышав имя, я прямо скажу, мужественной женщины, какой оказалась в моем понимании миледи. Д’Артаньян мчался по улицам, забыв о своем дворянском, благородном происхождении, как мелкий жулик, нашкодивший школьник. Свою гордость, разглагольствования о высоких материях и благородстве он спрятал под платьем Кэтти, которое на себя второпях напялил. Здесь не мешало бы поинтересоваться: а как ему удалось влезть в платье Кэтти, ведь он чуть ли не вдвое выше ростом? Но будем считать, что он с трудом влез в платье и оно на нем трещало по швам.
***
Пробежав пол-Парижа в женском одеянии по многолюдным улицам, вызывая своим одеянием насмешки перепуганных горожан, он врывается к Атосу.
«... д’Артаньян поспешно прошел в спальню Атоса.
– Ну, рассказывайте! – сказал последний, затворяя за собой дверь и запирая ее на задвижку, чтобы никто не мог помешать им».
Позвольте спросить читателя: а кто может им помешать, если дома всего лишь послушный слуга Грюмо? Ну, прикрыли дверь, чтобы не слышать, как Грюмо на кухне посудой гремит, чего же еще. Зачем нужно наглухо запираться, да при этом еще и особо подчеркивать: «...и запирая ее на задвижку».
Забаррикадировавшись, Атос начинает допрашивать, глотая слова от нетерпения.
«– Уж не умер ли король? Не убили ли вы кардинала? На вас лица нет! Рассказывайте же скорее, я положительно умираю от беспокойства.
– Атос, – сказал д’Артаньян, сбросив с себя женское платье и оказавшись в одной рубашке, – приготовьтесь выслушать невероятную, неслыханную историю».
Ничего невероятного, тем более неслыханного в этой истории нет. Ну, переспал с женщиной старше себя по возрасту, эка невидаль. Этим не хвастаться надо, а стыдиться. Но д’Артаньян, не без волнения, рассказывает все перипетии любовных похождений в доме миледи и в заключение делает глубокомысленный вывод.
«– Во всем этом скрывается какая-то ужасная тайна… Знаете, Атос, эта женщина – шпион кардинала, я убежден в этом.
– В таком случае берегитесь».
Опять неправда. Позвольте не согласиться с этим утверждением. То, что миледи работает на кардинала, д’Артаньян знал еще с первых страниц книги, когда у трактира «Вольный мельник» сия дама получала очередное задание от графа Рошфора. Он что, забыл? Или, слушая конкретные указания кардинала, он не мог сообразить, о чем идет речь? И нам нужно было листать и перелистывать столько страниц, чтобы «обладающий острым умом» юноша пришел к этому выводу? Более того, у него еще до романа с миледи, сложилось вполне определенное мнение о ней. Вот, пожалуйста: «Он был убежден, что она являлась одним из агентов кардинала, и все-таки ощущал к ней какое-то непреодолимое влечение».
Это сообщает нам Дюма еще задолго до того, как д’Артаньян задумал флиртовать с миледи. Судя по тому как Дюма описывает д’Артаньяна, тот был смекалистым парнем, а потому мы наши претензии, в данном случае адресуем конкретно автору – Александру Дюма.
Атос, слушая своего друга, напуганного эксцентричной дамой, или, как ее сегодня охарактеризовали бы, железной леди, приходит к выводу: д’Артаньяну, одному без охраны, возвращаться в свою комнату небезопасно, и решает идти с ним в качестве телохранителя.
***
У порога дома их встречает с ехидной улыбкой осведомитель кардинала, хозяин дома, господин Бонасье.
«Он (господин Бонасье) насмешливо взглянул на д’Артаньяна.
– Поторапливайтесь, любезный жилец, – сказал он, – вас ждет красивая девушка, а женщины, как вам известно, не любят, чтобы их заставляли ждать».
Тут до д’Артаньяна доходит, что следом за ним сбежала и Кэтти. Не менее д’Артаньяна испуганная, и озабоченная не радужными перспективами, которые ожидаются ее в личной жизни. Кэтти не нужно было долго объяснять, что миледи уже догадалась о ее роли в этой неприглядной истории, а потому и наказание неотвратимо.
По этому случаю между бравым гасконцем и служанкой происходит диалог, вызывающий недоумение отношением «благородного дворянина» к влюбившейся без памяти в него девушки:
«– И я тоже… – сказал д’Артаньян (Кэтти), – я тоже всегда буду любить тебя, будь спокойна. Но вот что – ответь мне на один вопрос, это для меня очень важно: ты никогда ничего не слышала о молодой женщине, которая была похищена как-то ночью?
– Подождите… О, боже! Неужели вы любите еще и эту женщину?»
По вопросу д’Артаньяна и по реакции Кэтти мы вправе сделать вывод: разговор между ними о мадам Бонасье происходит впервые. Д’Артаньян наконец-то решается спросить у Кэтти, какой информацией она владеет касательно судьбы своей возлюбленной. В свою очередь, удивляется появлению новой соперницы и Кэтти. Она впервые слышит о возлюбленной д’Артаньяна, некоей мадам Бонасье.
А что тут удивительного, вполне справедливо отреагирует читатель. А я ему отвечу. Не правда это. Во время похождений к миледи, и по пути застревая в постели Кэтти, д’Артаньян не раз интересовался судьбой мадам Бонасье. Да и сама Кэтти, разговаривая с миледи, осмеливалась затронуть эту тему.
«– Да! Зато, сударыня (миледи), вы не пощадили молоденькую жену галантерейщика, которую он (д’Артаньян) любил. 
– А, лавочницу с улицы Могильщиков! (Отвечает миледи). Да ведь он давно забыл о ее существовании! Право же, это славная месть!».
С Кэтти все ясно: молодая, несмышленая девушка могла сказать, могла и забыть, но сам Дюма тоже признает, что д’Артаньян расспрашивал Кэтти, пытаясь узнать, где находится мадам Бонасье. Вот авторский текст.
«Однако – и это следует сказать к чести д’Артаньяна – свое влияние на Кэтти он прежде всего употребил на то, чтобы выпытать у нее, что сталось с г-жой Бонасье. Бедная девушка поклялась на распятии, что ничего об этом не знает, так как ее госпожа всегда только наполовину посвящала ее в свои тайны; но она выказала твердую уверенность в том, что г-жа Бонасье жива».
Так, знает Кэтти или не знает? Если не знает, то о какой «твердой уверенности» может идти речь?
И вот еще:
«– Ничуть не бывало! Я удостоверился в том, что эта женщина принимала участие в похищении госпожи Бонасье». (Эта фраза прозвучала при разговоре д’Артаньяна с Атосом еще задолго до завоевания гасконцем сердца роковой женщины. – Авт.)
И как теперь увязать эти два предложения?
Первое: «– Да! Зато, сударыня, (обращается Кэтти к миледи), вы не пощадили молоденькую жену галантерейщика, которую он (д’Артаньян) любил». То есть она знает о любовной связи д’Артаньяна и госпожи Бонасье.
И второе: «О Боже, неужели вы любите еще и эту женщину?».
А в этом случае получается, что Кэтти впервые слышит об этом романе.
На этом отрезке не терпится задать еще один вопрос: а как узнала Кэтти адрес д’Артаньяна? По ходу всех дней, которые они, провели вместе, не было острой необходимости называть ей свой адрес, поскольку он не собирался приглашать Кэтти в свои «хоромы» и не планировал продолжать с ней мимолетный роман. Но не будем слишком придирчивыми, по всей видимости, д’Артаньян совершенно случайно обронил свою визитку у кровати Кэтти с подробным адресом, когда второпях раздевался или одевался перед тем, как перебраться в постель самой миледи.
17
Не успел д’Артаньян отойти от бурного расставания с миледи, грозящего перерасти в кровавое побоище, как новая напасть свалилась на него. Теперь нужно Кэтти срочно куда-то или к кому-то пристроить. Сначала д’Артаньян, в свойственной ему манере, стал увиливать...
«– Бедная девочка! Но что же мне с тобой делать? Послезавтра я уезжаю. (Заметьте, не сегодня, не завтра, а лишь послезавтра! – Авт.)
– Все, что хотите, господин д’Артаньян! Помогите мне уехать из Парижа, помогите мне уехать из Франции…
– Но не могу же я взять тебя с собой на осаду Ла-Рошели! – возразил д’Артаньян.
– Конечно, нет, но вы можете устроить меня где-нибудь в провинции, у какой-нибудь знакомой дамы на вашей родине, к примеру…
– Милая Кэтти, у меня на родине дамы не держат горничных…»
Понимая, что от Кэтти за просто так не отвязаться, он решил прибегнуть к излюбленному приему: когда ему становится худо, он обращается за помощью к друзьям. «Впрочем, погоди, я знаю, что мы сделаем… Планше, сходи за Арамисом. Пусть сейчас же идет сюда. Нам надо поговорить с ним».
Вы замечаете, как часто д’Артаньян посылает Планше за друзьями? Складывается впечатление, что мушкетеры того и ждут, когда их вызовет примкнувший к ним, по воле случая, неотесанный недоучка.
Нужно отметить, что к появлению Кэтти Атос еще не покинул квартиру д’Артаньяна и стал свидетелем неласковой встречи бывших любовников. Обычно молчаливый, он на сей раз отреагировал:
«– Понимаю, – сказал Атос. – Но почему же не с Портосом? Мне кажется, что его маркиза…
– Маркиза Портоса одевается с помощью писцов своего мужа, – со смехом сказал д’Артаньян. – К тому же Кэтти не захочет жить на Медвежьей улице… Правда, Кэтти?»
Здесь мушкетеры замечают, что их подслушивает хозяин дома господин Бонасье.
«– Спуститесь вниз, Атос, – к вам он относится менее недоверчиво, чем ко мне, – и посмотрите, все ли еще он стоит у дверей. (Командует д’Артаньян.)
Атос сошел вниз и вскоре вернулся.
– Его нет, – сказал он, – и дом на замке.
– Он отправился донести о том, что все голуби в голубятне.
– В таком случае давайте улетим, – сказал Атос, – и оставим здесь одного Планше, который сообщит нам о дальнейшем.
– Одну минутку! А как же быть с Арамисом? Ведь мы послали за ним.
– Это правда, подождем Арамиса.
В эту самую минуту вошел Арамис».
Выходит, сначала д’Артаньян посылает слугу Планше за Арамисом: «Планше, сходи за Арамисом. Пусть сейчас же идет сюда. Нам надо поговорить с ним».
А затем, когда возникает необходимость поскорее покинуть жилище, д’Артаньян, решает оставить того же Планше: «...и оставим здесь одного Планше, который сообщит нам о дальнейшем». Как можно оставить его ожидать Арамиса, если его же минутами ранее отправили за Арамисом? Либо у гасконца от страха начинает двоиться в глазах, либо у него было двое слуг по имени Планше, тогда понятно и возражений не имеется.
***
Что касается служанки Кэтти, то ей, с малой долей вероятности, и помог Арамис, кто знает: Арамис вспомнил, что знакомая его знакомой ищет служанку: «Так вот, госпожа де Буа-Траси просила меня найти для одной из ее приятельниц, которая, кажется, живет где-то в провинции, надежную горничную, и если вы, д’Артаньян, можете поручиться за…». Понятно, что д’Артаньян стал клятвенно заверять Арамиса и в чистоплотности, и в профессионализме Кэтти. А что ему оставалось делать? Как иначе от Кэтти избавиться? Но мы не знаем, устроилась ли юная девушка на новом месте? Написал Арамис своим знакомым записку, что с того? Каковы шансы Кэтти в этом случае получить работу? Приятельница госпожи де Буа-Траси попросила ее поинтересоваться насчет домработницы, и не исключено, что с этой просьбой она обратилась и к остальным своим приятельницам. В свою очередь, госпожа де Буа-Траси не только Арамису сообщила о просьбе своей приятельницы. И просьба приятельницы разнеслась в геометрической прогрессии по всей Франции, и где гарантия, что место пока свободно? Теперь Кэтти нужно добраться до возлюбленной Арамиса, а затем, если госпожа де Буа-Траси соизволит написать рекомендательное письмо своей подружке, тащиться за сотни километров до предполагаемого места работы. А как должен был поступить д’Артаньян? Этот благородный дворянин обязан был вместе с Кэтти добраться до возлюбленной своего друга, затем отправиться в провинцию и, лишь убедившись, что Кэтти надежно устроена, с легким сердцем вернуться в Париж. А он вместо этого всучил Кэтти записку Арамиса и поспешил проводить ее до дверей. Одним словом, выпроводил.
Но, как бы то ни было, листаем роман дальше.

18

В дальнейшем повествовании романа, нарастает напряжение, растет накал страстей, ожидается прямое столкновение противоборствующих сторон...
Известная нам тройка мушкетеров, вечером возвращаясь в лагерь, неожиданно столкнулась с кардналом и рассказала его высокопреосвященству, как минутами ранее они спасли незнакомую женщину от насилия и в силу этого им пришлось «нанести увечья трем незнакомцам»:
«– Черт возьми, – произнес кардинал, – три человека выбыли из строя из-за трактирной ссоры!.. Да, господа, вы не любите шутить. А из-за чего возник спор?
– Эти негодяи были пьяны, – сказал Атос. – Они узнали, что вечером в гостиницу прибыла какая-то женщина, и хотели вломиться к ней.
– Вломиться к ней? – повторил кардинал. – С  какой же целью?
– По всей вероятности, с целью совершить над ней насилие, – ответил Атос. – Ведь я уже имел честь сообщить вашему высокопреосвященству, что эти негодяи были пьяны.
– И эта женщина была молода и красива? – спросил кардинал с некоторым беспокойством.
– Мы не видели ее, монсеньер, – ответил Атос.
– Ах, вы не видели ее? Ну, прекрасно! – с живостью сказал кардинал. – Вы хорошо сделали, что вступились за честь женщины».
Автор далее поясняет читателю, что этой женщиной оказалась миледи и что с нею в комнате находился некий мужчина, который не стал ее защищать, – это был граф Рошфор.
Кардинал вошел в трактир, убедился в правдивости слов и поблагодарил мушкетеров. Думалось, кардинал, выразит хотя бы свое возмущение графу Рошфору, но нет:
«Чья-то оседланная лошадь была привязана к ставню; кардинал постучал три раза условным стуком. Какой-то человек, закутанный в плащ, (граф Рошфор на протяжении всего романа постоянно закутывался в плащ. – Авт.) сейчас же вышел из дома, обменялся с кардиналом несколькими короткими фразами, сел на лошадь и поскакал по дороге к Сюржеру, которая вела также и в Париж». К чему эта приставка – «которая вела также и в Париж»? Если по этой дороге можно было попасть еще и в Париж, то можно, при желании, добраться и до Берлина, Вены, Москвы, до поселка Угры, административного центра Сургутского района, Ханты-Мансийского автономного округа. Мало ли еще куда можно добраться. Зачем это нужно знать читателю? Быть может, автор афиширует свои географические познания? Тогда другое дело.
***
Но граф Рошфор уехал, и ладно, а мушкетерам несказанно повезло: они оказались свидетелями важного разговора миледи и кардинала. Произошло это в трактире под названием «Красная Голубятня», в котором они оказались по повелению кардинала. Гвардеец д’Артаньян в это время находился на дежурстве. (Да-да, именно «гвардеец», который за сотню страниц до описываемых событий вроде бы был зачислен в полк мушкетеров. – Авт.)
Итак, Атос, Портос и Арамис расположились с бокалами вина на первом этаже у камина и велели подать игральные кости. Сквозь разобранный дымоход послышались голоса, доносившиеся сверху, и мушкетеры узнали голоса кардинала и миледи. Они, затаив дыхание, сгрудились у разобранной трубы и слушали, как его высокопреосвященство давал указания миледи, как он повелел ей отправиться в Лондон, встретиться с Бекингемом и поставить ни много ни мало тому ультиматум или начать его шантажировать (И то и другое определение подходит. – Авт.). «Вы предложите ему прекратить агрессивные действия против Франции. В противном случае, – наставлял кардинал миледи, – пострадает дама его сердца, королева Франции, потому как у меня есть компрометирующие королеву, материалы».
Вместе с мушкетерами и мне пришлось подслушивать этот разговор, и вот что мне в голову пришло. По сути, это миссия государственного уровня. В наше время отправили бы как минимум министра иностранных дел или чиновника не ниже рангом, наделенного соответствующими полномочиями, а не частное, к тому же скомпрометированное прежними обстоятельствами лицо.
В окружении кардинала, без сомнения, были более достойные лица, но не это главное: Бекингем, узнав, что миледи в Англии и добивается аудиенции с ним, и разговаривать с ней не станет, тут же велит арестовать ее и, без сомнения, казнить, не особо растягивая судебный процесс. Миледи с опаской намекает на такое развитие событий кардиналу, но тот возражает:
«Но на этот раз, – возразил кардинал, – речь идет вовсе не о том, чтобы вы снискали его доверие, а о том, чтобы вы открыто и честно явились к нему в качестве посредницы».
Аргумент, прямо скажем, не выдерживает никакой критики, поскольку миледи и рта раскрыть не дадут. Свяжут и бросят в темницу, со всеми вытекающими последствиями. И тем не менее она отправляется в Лондон. Согласитесь, в мужественности ей нельзя отказать. За свою услугу она получает расписку, позволяющую безнаказанно расправиться с д’Артаньяном.
«То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье».
Если... Вот именно если. Если ей удастся выполнить крайне тяжелую задачу – убедить герцога Бекингема отказаться от агрессивных действий против Франции.
Только кардинал засобирался покинуть миледи, как Атос, обуреваемый внезапно нахлынувшей на него идеей, ничего не объясняя, внезапно оставил друзей, вышел из трактира и притаился на недалеком расстоянии. Через некоторое время кардинал покинул трактир, и Атос поспешно вернулся в трактир, поднялся на второй этаж к миледи. В ней он признал (Вот тебе на! Вот так встреча! – Авт.) свою бывшую супругу, которую когда-то наказал, в смысле повесил. Да-да, вы не ослышались – повесил. Он считал, что имел на это право, так как действие происходило на его земле, да и дерево подходящее имелось. Осерчал бы он на нее в соседнем районе, пришлось бы лишь по заднице надавать и, помахивая кулаком, пригрозить: «Чтобы ноги твоей, зараза, в моем замке больше не было!» Так вот, случайно обнаружив свою бывшую супругу живой, у Атоса проявляются экстрасенсорные способности, и он совершает невероятное: тут же выдает ей ее новое имя, под которым она успешно до сих пор скрывалась:
«Миледи вскочила, точно подброшенная пружиной, глаза ее засверкали. Атос продолжал сидеть… 
– Вы полагали, что я умер, не правда ли? И я тоже думал, что вы умерли. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларк скрыло Анну де Бейль! Не так ли вас звали, когда ваш почтенный братец обвенчал нас?.. Право, у нас обоих странное положение, – с усмешкой продолжал Атос, – мы оба жили до сих пор только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют, как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу!»
После короткой перебранки бывших супругов и взаимных угроз миледи, понимая, что против лома нет приема, отдает Атосу расписку кардинала, и тот поспешно присоединяется к своим товарищам. Вкратце, опасаясь шпионов кардинала, которые снуют повсюду, он рассказывает друзьям о расписке.
«– Так вот, – в один голос заговорили Портос и Арамис, когда кардинал отъехал на такое расстояние, что не мог их слышать, – он подписал бумагу, которую она требовала! 
– Знаю, – спокойно ответил Атос. – Вот эта бумага».
***
А теперь вернемся к началу разговора миледи с кардиналом.
«– Небольшое судно с английской командой, капитан которого мне предан, поджидает вас близ устья Шаранты, у форта Ла-Пуэнт. Оно снимется с якоря завтра утром.
– Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?
– Сию же минуту, то есть сразу после того, как вы получите мои указания.
Проведя в седле всю ночь, миледи в семь часов утра прибыла в форт Ла-Пуэнт...»
То есть она порядка 12 часов скакала на лошади от трактира «Красная голубятня» до форта Ла-Пуэнт. Давайте попытаемся определить, где находился трактир, от которого до форта 12 часов езды на лошади?
По всей вероятности, трактир находился на недалеком расстоянии от места ставки кардинала. Кардинал не стал бы назначать место встречи с миледи за сотни километров. Он выбрал местом своей стоянкой обыкновенный домик у Каменного моста, не защищенный никакими укреплениями. Мы имеем косвенное подтверждение того, что этот Каменный мост вместе с домиком находился между населенными пунктами Периньи и Ангутена, потому как в этом районе расположился самостоятельный отряд Шомберга, который надлежало контролировать кардиналу. А от Ангутена до форта Ла-Пуэнт не более шести километров, а в милях и того меньше – значит, примерно 4,5 мили, и этот путь миледи на лошади преодолела за 12 часов, когда за те же 12 часов д’Артаньян проскакал более 60 миль.
«В Понтуазе он (д’Артаньян) в последний раз сменил коня и в девять часов галопом влетел во двор дома г-на де Тревиля. За двенадцать часов он проскакал более шестидесяти миль».
Согласен с тем, что д’Артаньян на лошади, как крепкий и выносливый мужчина, проскачет больше, чем изнеженная заботами слуг и предпочитающая свои передвижения совершать в карете миледи. Но и вы согласитесь, что разница слишком велика. Где четыре с половиной мили, а где более шестидесяти.
Да что там д’Артаньян! Я пешком за час преодолеваю до пяти километров. Значит, я в кроссовках, а миледи на лошади, развиваем примерно одну и ту же скорость? Представьте себе такую картину. Я иду вразвалочку, а миледи еле поспевает за мной верхом на лошади. Смеетесь? А мне не до смеха. Но я готов в данном эпизоде защитить Дюма. В то время калькуляторы еще не изобрели, а сидеть и на бумаге прибавлять да отнимать – не писательское это дело. Вот и ошибочка вышла.
19
На следующий день мушкетеры озабочены новой проблемой: начинается поиск места, где можно было бы тайно посовещаться. По утверждению Атоса, нужно обсудить нечто серьезное. Хотя непонятно: почему этого нельзя сделать на квартире одного из мушкетеров? И какими бы ни были тонкими стены, можно же, в крайнем случае, на ухо нашептать? Все лучше, чем переться на бастион, о котором скоро пойдет речь. И что они собираются обсуждать? Портос и Арамис уже знают о расписке, данной кардиналом миледи. Ее успел экспроприировать Атос, и она, вчетверо сложенная, удачно расположилась во внутреннем кармане камзола мушкетера. Разве сложно Атосу отвести д’Артаньяна в сторону и в двух словах сообщить о произошедшем? Тем более что совсем недавно мы прочитали: «Так вот, – в один голос заговорили Портос и Арамис, когда кардинал отъехал на такое расстояние, что не, мог их слышать, – он подписал бумагу, которую она требовала!»
То есть достаточно отъехать всего лишь на несколько метров, и говори сколько хочешь и о чем хочешь. Но то было вчера, а сегодня? Вот именно... И мушкетеры решили, что самое немноголюдное место в округе, где посовещаться можно, – это харчевня «Нечестивец», в которой они когда-то обедали, и отправились туда. Ну, в прошлый раз было немного народу, а сегодня, по закону подлости, все столики могут оказаться занятыми, раз на раз не приходится. Уже лучше бы отправились в районную библиотеку, там никогда никого не бывает, только библиотекарь за столом храпит...
Чтобы лучше нарисовалась картина, напомню советским читателям фразу Хачикяна из фильма «Мимино». Помните, как Хачикян объяснял приметы двора, в котором он оставил свой ЗИЛ-131?
«– Что там еще было? Около ящика женщина курила..».
Вот и мушкетеры...
«– Кажется, там было не очень много докучливых посетителей… (Вспоминает Арамис.) Да, в самом деле, для того, что вы намерены рассказать, Атос, «Нечестивец» нам подходит. 
– Так пойдемте к «Нечестивцу», – заключил Атос».
Обратите внимание на эту фразу: «...для того, что вы намерены рассказать..». То есть они знают, что намерен рассказать Атос. И все-таки отправляются в харчевню, чтобы еще раз это услышать... Ну, в дороге могли бы двумя-тремя словами переброситься, и делов-то. Но, я как в воду глядел.
«К сожалению, время для тайного совещания было выбрано неудачно: только, что пробили утреннюю зорю, и многие, желая стряхнуть с себя сон и согреться от утренней сырости, заглядывали в харчевню выпить мимоходом стакан вина. Драгуны, швейцарцы, гвардейцы, мушкетеры и кавалеристы быстро сменялись, что было весьма выгодно хозяину, но совершенно не соответствовало намерениям четырех друзей. Поэтому они очень хмуро отвечали на приветствия, тосты и шутки своих боевых товарищей».
***
И здесь Атосу приходит «гениальная» идея отправиться к бастиону Сен-Жерве. Бастион находится на нейтральной полосе и по этой причине простреливается со всех сторон. Никому не придет в голову прогуливаться там, собирая цветочки, или вострить уши в том направлении. И Атос обращается к случайному посетителю харчевни «Нечестивец».
«– Так вот, господин де Бюзиньи, я держу с вами пари, – начал Атос, – что трое моих товарищей – господа Портос, Арамис, д’Артаньян – и я позавтракаем в бастионе Сен-Жерве и продержимся там ровно час, минута в минуту, как бы ни старался неприятель выбить нас оттуда».
Естественно, мушкетеры не сразу поняли, что задумал Атос, а д’Артаньян и вовсе испугался.
«– Помилосердствуй, – шепнул д’Артаньян на ухо Атосу, – ведь нас убьют!
– Нас еще вернее убьют, если мы не пойдем туда, – ответил Атос».
Хорошо звучит фраза: «Нас еще вернее убьют, если мы не пойдем туда», эффектно, я бы сказал. А теперь давайте-ка порассуждаем, что стоит за этой фразой. Кто планирует их убить, если они не отправятся завтракать на бастион? И главное, зачем, на каком основании? Миледи убедила себя и нас в том, что ей раскрываться о прошлой связи с мушкетером Атосом из-за отобранной расписки не стоит. Если Атос только расскажет кардиналу о ее многопрофильном прошлом, в смысле любвеобильном и многосемейном, и что за тату красуется у нее на левом плече, кардинал и разбираться не станет, быть может, накажет Атоса за самоуправство пятью сутками ареста, но миледи навсегда отторгнет от себя – это как пить дать. А больше никакой угрозы из того, что нам расписывает Дюма, у мушкетеров не существует.
Да! Забыл отметить неприятеля, но в данном случае мушкетеры сами на рожон лезут, считая, что им более безопасного места для «задушевной» беседы во всей Франции не отыскать. Но так ли это? Об этом позже поговорим, а пока отправимся за мушкетерами на бастион. А по пути задумаемся. Действительно ли бастион – самое безопасное место для серьезного разговора и нет более другого места, как утверждает Дюма?
«…увидели, как мы разговариваем вчетвером, и через каких-нибудь четверть часа шпионы кардинала донесли бы ему, что мы держим совет. 
– Да, – подхватил Арамис, – Атос прав».
А я не могу вслед за Арамисом сказать: «Да, Атос прав». В XVII веке еще не изобрели подслушивающие устройства; ну, стоят четверо и оживленно, допустим, настороженно беседуют. Что с этого? Да мало ли о чем они говорят. Тем более выясняется, что мушкетеры после сногсшибательного похода на бастион неоднократно собирались и продолжают собираться, не беспокоясь о том, что «шпионы кардинала донесли бы ему, что мы держим совет».
***
Обратим внимание на вопросы храброго в кавычках д’Артаньяна во время дерзкого похода мушкетеров на бастион Сен-Жерве.
«– А теперь, любезный Атос, – начал он, – скажите мне, прошу вас, куда мы идем. 
– Как видите, – ответил Атос, – мы идем на бастион. 
– А что мы там будем делать? 
– Как вам известно, мы будем там завтракать. 
– А почему мы не позавтракали у «Нечестивца»? 
– Потому что нам надо поговорить об очень важных вещах, а в этой харчевне и пяти минут невозможно побеседовать из-за назойливых людей, которые то и дело приходят, уходят, раскланиваются, пристают с разговорами… Сюда, по крайней мере, – продолжал Атос, указывая на бастион, – никто не придет мешать нам».
Этот диалог напоминает разговор с пятилетним ребенком. Не правда ли? Вызывают недоумение вопросы д’Артаньяна? Вызывают! Если попытаться разобраться, то я вижу здесь два объяснения – вернее, три. Но сначала о первых двух. Судя по этому диалогу, можно утверждать, что д’Артаньяна либо не было в харчевне, либо – второе, простите меня, – он на слабоумного начинает походить.
Мы знаем, что в харчевне он присутствовал и слышал, как заключал пари Атос:
«– Так вот, господин де Бюзиньи, я держу с вами пари, – начал Атос, – что трое моих товарищей – господа Портос, Арамис, д’Артаньян – и я позавтракаем в бастионе Сен-Жерве и продержимся там ровно час, минута в минуту, как бы ни старался неприятель выбить нас оттуда».
Обратите внимание на слова Атоса: «трое моих товарищей – господа Портос, Арамис, д’Артаньян». И на трусливую реплику д’Артаньяна:
«– Помилосердствуй, – шепнул д’Артаньян на ухо Атосу, – ведь нас убьют!»
Остается второй вариант? Не хочу его по новой цитировать, так как в слабоумие д’Артаньяна слабо верится.
Ну и третий вариант. Автор запутался в действиях и поступках своих героев. Нужно было ему с утра, на свежую голову, сесть и перечитать, тогда все стало на свои места.

20
Давайте поговорим о причитании д’Артаньяна на бастионе Сен-Жерве, после рассказа Атоса о встрече с миледи.
«– Но мне не миновать гибели, имея таких могущественных врагов, – возразил д’Артаньян. – Во-первых, незнакомец из Менга, затем де Вард, которому я нанес три удара шпагой, затем миледи, тайну которой я случайно раскрыл, и, наконец, кардинал, которому я помешал отомстить».
Обратите внимание, как он спустя три года, проживая в Париже и состоявший все это время на службе у короля, называет графа Рошфора: «Незнакомец из Менга». (Д’Артаньян на страницах романа появился в 1625 году: «В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга..». А за день до бастиона Сен-Жерве кардинал Ришелье написал записку миледи и датировал ее 1628 годом. «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье». – Авт.)
Удивительно, ведь он все еще жаждет отомстить графу Рошфору не только за мордобой (на первых страницах) в трактире «Вольный мельник», но и за похищение, организованное им же его возлюбленной, и за то, что слишком роскошно смотрится со стороны и надменно себя ведет, да еще и с насмешкой разговаривает... Д’Артаньян всякий раз с особой злостью хватается за шпагу, когда на горизонте брезжит силуэт этого «Незнакомца из Менга», а спросить, как его зовут, так и не удосуживается.
Ниже одно из его многочисленных причитаний:
«– Тот проклятый человек – мой злой гений, который попадается мне навстречу каждый раз, когда угрожает какое-нибудь несчастье! Тот, кто сопровождал эту ужасную женщину, когда я ее в первый раз встретил, тот, кого я искал, когда вызвал на дуэль нашего друга Атоса, кого я видел утром того самого дня, когда похитили госпожу Бонасье! Я его разглядел, это он! Я узнал его!»
Узнать-то узнал, в смысле как выглядит внешне. А как зовут? Вот незадача, не сообразил спросить! Там, в городе Менга (в самом начале романа), еще понятно, хотя и не совсем. Ведь граф Рошфор, снимая комнату в трактире, наверняка представился хозяину трактира «Вольный мельник», а тот после инцидента, уже когда граф Рошфор срочно ретировался, не мог не сообщить д’Артаньяну имя обидчика. Зачем трактирщику скрывать имя случайного постояльца. Да и встретившись с господином де Тревилем, когда д’Артаньян описал незнакомца, выкравшего письмо, де Тревиль понял, о ком идет речь, и д’Артаньян не мог не спросить: а как его зовут? И в целом граф Рошфор был настолько известным, приближенным к кардиналу, человеком, что его имя наверняка было на слуху у французской аристократии. Не говоря уже о том, что имя человека со шрамом не могли не знать, причем поголовно, гвардейцы и мушкетеры. Тем более его знали те, кто предпочитал вертеться вокруг дворца, а д’Артаньян именно к таковым и относился. Просто нереально, чтобы он при случае не спросил: 
– Слушай, вот того в черном плаще с израненной мордой как зовут? Не, не тот… Который сзади. Да-да, вот этот! 
– Ты что, первый день в Париже? – ответят ему. – Да, это правая рука кардинала, граф Рошфор. Не советую попадаться ему на глаза, в порошок сотрет».
Его хорошо знала мадам Бонасье. В разговоре с мужем выясняется, что господин Бонасье получил деньги от...
«– Как сказать… – протянул Бонасье, похлопывая по лежавшему подле него туго набитому мешку, который зазвенел серебряным звоном. – Что вы на это скажете, почтеннейшая проповедница?
– Откуда эти деньги?
– Вы не догадываетесь?
– От кардинала?
– От него и от моего друга, графа Рошфора.
– От графа Рошфора? Но ведь он-то меня и похитил!
– Вполне возможно».
А когда д’Артаньян с мадам Бонасье заперлись у него в каморке, д’Артаньян увидел в окно своего обидчика «Незнакомца из Менга».
«При виде человека в плаще д’Артаньян вздрогнул и, выхватив наполовину шпагу, бросился к дверям.
Это был незнакомец из Менга.
– Что вы собираетесь сделать? – вскричала г-жа
Бонасье. – Вы погубите нас!
– Но я поклялся убить этого человека! – воскликнул д’Артаньян.
– Ваша жизнь сейчас посвящена вашей задаче и не принадлежит вам. Именем королевы запрещаю вам подвергать себя какой-либо опасности, кроме тех, которые ждут вас в путешествии!
– А вашим именем вы мне ничего не приказываете?»
Мадам Бонасье успокоила д’Артаньяна, а тот опять не сообразил спросить, теперь уже у своей возлюбленной, имя этого нехорошего человека «со шрамом»? Согласитесь, это нереально.
А как он отзывается о миледи в этом контексте: «Тот, кто сопровождал эту ужасную женщину». Он забыл, как нарезал круги вокруг ее дома, месяца два был всецело поглощен ею, пытаясь всеми возможными путями добраться до ее постели. А теперь она еще и ужасной стала. Вот это и есть истинное лицо благородного господина по фамилии д’Артаньян.
***
Следующий, кого опасается д’Артаньян, это господин де Вард: «... затем де Вард, которому я нанес три удара шпагой..». Господин де Вард мне представляется вполне воспитанным, солидным и спокойным человеком. В романе вы не найдете ни одной строчки, где говорится о желании де Варда встретиться с д’Артаньяном, не встречается и угроз с его стороны в адрес последнего. Складывается впечатление, что он и знать не знает, что в радиусе пары километров от него постоянно вертится тот дуэлянт из прошлого, с которым его свел случай на берегу Ла-Манша. Вспоминается из басни Крылова: «Ай моська, знать она сильна…» А что касается количества ударов, которые нанес там, на берегу Ла-Манша, д’Артаньян де Варду: «…я (говорит д’Артаньян) нанес три удара шпагой..». Не правду говорит д’Артаньян. Давайте вернемся назад, на берег Ла-Манша, когда гасконец навязал де Варду бой, чтобы забрать у того разрешение на выезд из Франции.
«– Вот это за Атоса! Вот это за Портоса! Вот это за Арамиса!
При третьем ударе приезжий (де Вард) рухнул, как сноп. Предположив, что он мертв или, во всяком случае, без сознания д’Артаньян приблизился к нему, чтобы забрать у него приказ. Но, когда он протянул руку, чтобы обыскать его, раненый, не выпускавший из рук шпаги, ударил его острием в грудь. 
– Вот это лично вам! – проговорил он. 
– А этот за меня! Последний, на закуску! – в бешенстве крикнул д’Артаньян, пригвоздив его к земле четвертым ударом в живот». (Шпагой ведь, а не перочинным ножиком! – Авт.)
Вот именно ЧЕТВЕРТЫМ ударом. И хотя Дюма достаточно подробно описывает количество ударов, и, казалось, здесь не может быть разночтений, но на последующих страницах д’Артаньян рассказывает лишь о трех нанесенных им ударах: «... де Вард, которому я нанес три удара шпагой». Вот поэтому я не могу ничего понять: неужели сложно до трех, извините, четырех посчитать? Но д’Артаньян еще не раз вспомнит поединок с де Вардом, и всякий раз будет фигурировать цифра «3».
А что касается третьего имени, кого опасается д’Артаньян, речь идет о миледи, то, естественно, она представляет угрозу не только ему, но и Атосу. Но в этом случае я могу лишь руками развести.

21
Однако пора вернуться к прерванному рассказу о походе мушкетеров на бастион Сен-Жерве. Поднялись мушкетеры на бастион, обнаружили там разбросанные трупы, следы последней атаки. У Портоса возникло кощунственное предложение: «А не лучше ли сбросить их в ров? – предложил Портос. – Но, конечно, не раньше, чем мы удостоверимся, что в карманах у них пусто».
То есть мушкетеры готовы ради пополнения своих карманов и мародерством заняться, пока их никто не видит, пока нет свидетелей. Слуги не в счет. Правда, проверить карманы убитых они посылают все же слуг, но это ничего не меняет, так как слуга выполняет лишь волю своего господина.
Между тем давайте вспомним, как поступили те же мушкетеры после поединка с англичанами, в ходе которого был убит один из соперников. Они отказались от кошелька убитого, услужливо предложенный им англичанами.
«– Хорошо, – согласился Атос, – отдадим их лакеям, но только не нашим. Отдадим их лакеям англичан.
Атос взял кошелек и бросил его кучеру:
– Вам и вашим товарищам!»
Прямо чувство гордости распирает мушкетеров от своего благородства, мол, мы не такие...
А на бастионе, где нет свидетелей, они же общим голосованием приняли решение потрошить карманы убитых.
Но смотрим, что дальше происходит на бастионе Сен-Жерве. Только расположились мушкетеры, как появляется отряд противника. И не отряд вовсе, а группа рабочих в сопровождении четырех солдат (16 рабочих с кирками и лопатами и четыре солдата). По всей видимости, они направились на бастион с намерением предать земле погибших своих товарищей.
«– Черт побери! Стоило нам беспокоиться ради двух десятков горожан, вооруженных кирками, выступами и лопатами! – заметил Атос».
Но англичане оказались упертыми: они не только не испугались, но еще и последовало два выстрела с их стороны. Очевидно, они решили нагнать страху на французов и обратить их в бегство, но не на тех нарвались, и с французской стороны последовало несколько выстрелов.
«Четыре выстрела тотчас прогремели в ответ; они были лучше направлены, чем выстрелы нападавших: три солдата свалились убитые наповал, а один из землекопов был ранен».
Будем считать, что один из мушкетеров не точно прицелился, ведь убивать безоружного землекопа не делает чести господам благородного происхождения, и хорошо, что не убили, а только ранили.
Но вот следующий залп...
«За первым залпом последовал второй: бригадир и двое землекопов были убиты на месте, а все остальные обратились в бегство».
Теперь уже убиты два землекопа и бригадир – три безоружных человека.
Заметим, что среди англичан еще оставался один солдат, в которого мушкетеры то ли не попали, то ли и не целились, просто взяли на прицел тех, кто поближе.
Комментарии излишни.
Мушкетеры покинули свои укрытия, подбежали к убитым... «...Подобрали четыре мушкета и пику бригадира и, уверенные в том, что беглецы не остановятся, пока не достигнут города, вернулись на бастион, захватив свои трофеи».
Сразу вопрос: почему четыре мушкета, если убиты только трое солдат. Здесь я берусь за Дюма ответить: быть может, «четвертый солдат от страха бросил свой мушкет и убежал».
***
Отогнав первую группу англичан, покорители бастиона объявили собрание открытым и, расположившись по кругу, стали обсуждать да ломать голову над тем, как обезопасить себя и того же герцога Бекингема, к которому, что ни говори, а определенная симпатия все же наблюдалась.
«– Она (миледи) поехала в Англию, – пояснил Атос. – А с какой целью? – С целью самой убить Бекингема или подослать к нему убийц.
Д’Артаньян издал возглас удивления и негодования. 
– Какая низость! – вскричал он...
– Как! – снова заговорил д’Артаньян. – Тебя ничуть не беспокоит, что она убьет Бекингема или подошлет кого-нибудь убить его? Но ведь герцог – наш друг!»
Д’Артаньян считает герцога своим другом?! Не слишком ли высокого мнения неграмотный гасконец, рядовой солдат французской армии о себе? Считает ли герцог, второе лицо Англии, своим другом гвардейца вражеской страны? Я сильно сомневаюсь. Скорее всего, нет. Потому и планировал герцог заплатить д’Артаньяну, чтобы не остаться должником.
Атос ответил д’Артаньяну:
«– А в ту минуту я больше всего был озабочен – и я уверен, что ты меня поймешь, д’Артаньян, – озабочен тем (отвечает Атос), чтобы отнять у этой женщины своего рода открытый лист, который она выклянчила у кардинала и с помощью которого собиралась безнаказанно избавиться от тебя, а быть может, и от всех нас.
– Да что она, дьявол, что ли! – возмутился Портос, протягивая свою тарелку Арамису, разрезавшему жаркое. 
– А этот лист… – спросил д’Артаньян, – этот лист остался у нее в руках? 
– Нет, он перешел ко мне, но не скажу, чтобы он мне легко достался».
Это основное, о чем говорилось на разрекламированном писателем тайном совещании мушкетеров, ради которого они, рискуя жизнью, потащились на бастион. Помешали англичанам похоронить своих товарищей, да еще и убили нескольких, повторюсь, безоружных человек.
Но нет, это не все: все же решили после бастиона собраться у Атоса (оказывается, можно), и подготовить письма-предостережения, и определиться, с кем их отправить. Чтобы не вызвать подозрения у сторонников кардинала, Атос решил дать этой встрече вполне миролюбивое название... «семейное дело. Семейное дело (объяснил он. – Авт.) не подлежало ведению кардинала; семейное дело никого не касалось; семейным делом можно было заниматься на виду у всех».
***
Лет 30–35 тому назад меня назначили заведующим орготделом ЦК профсоюза работников культуры Армении. Я в своем кабинете, установил электрочайник, и, если ко мне заглядывал кто-либо из знакомых, я предлагал им чай. У меня с собой для этого случая имелась пачка грузинского чая, на которой я зачеркнул надпись «Грузинский» и добавил от руки «Индийский». Мои друзья спрашивали: «А что там, действительно, индийский чай?» – «Нет», – простодушно отвечал я. Естественно, мои друзья ждали объяснения, я и объяснял: «Когда написано – «Индийский», хоть и от руки, он вкуснее становится».
Кто улыбался в ответ, а кто и, мысленно, вертел пальцем у виска.
Так и Атос с мушкетерами назвали свою встречу у Атоса – «Семейное дело», и, пропади все пропадом, никто не посмеет носа сунуть. «Вам какое дело?! Семейное дело мы обсуждаем». А разве нельзя было, спрашиваю я, до бастиона назвать это собрание «Семейным делом» и не тащиться на бастион?
«Вечером, в назначенный час, четыре друга встретились (у Атоса); оставалось решить только три вещи: что написать брату миледи, что написать ловкой особе в Туре и кому из слуг поручить доставить письма».
И главное, никакого опасения, что их подслушают, потому как семейные вопросы обсуждают.
Читатель, наверное, обратил внимание на эту фразу: «что написать брату миледи». А разве у миледи есть брат? Ни до этой строчки, ни после мы не услышим ни слова о таком родственнике. Речь, конечно, идет о брате ее бывшего мужа. В дружных крепких семьях женщины иногда называют деверя братом, но это не тот случай.

***
Встретившись у Атоса, мушкетеры в первую очередь решили подготовить письмо, а уж потом определить, кому из слуг доверить доставку письма в Лондон, и после небольших препирательств и рассуждений со стороны каждого мушкетера, письмо приобрело вот такой вид:
«Милорд! Человек, пишущий вам эти несколько строк, имел честь скрестить с вами шпаги на небольшом пустыре на улице Ада. Так как вы после того много раз изволили называть себя другом этого человека, то и он считает долгом доказать свою дружбу добрым советом. Дважды вы чуть было не сделались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наследницей, так как вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию. Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече».
Кому адресовано это письмо? Помилуйте, причем здесь лорд Винтер? Обратите внимание на фразу: «вы можете погибнуть». Миледи отправилась в Лондон с вполне конкретным заданием: любой ценой убрать с политической арены герцога Бекингема. Понятно, что она, как мать единственного наследника семейства Винтеров, была бы рада отправить лорда раньше времени к праотцам, но на повестке дня не этот вопрос стоит. Опять вранье, теперь уже коллективное. Напомню, это те господа, которые к месту и не к месту тычут своим дворянским происхождением, заявляют о неспособности лгать и делать другие низменные поступки.
Затем перешли к обсуждению второго, не менее важного вопроса: кому из слуг можно это письмо доверить, кого послать к лорду Винтеру. Д’Артаньян предложил своего слугу Планше. И выбрали его на том основании, что Планше раз побывал в Англии и знает на английском два предложения: «London, sir, if you please» («Будьте любезны, сэр, указать мне дорогу в Лондон») и «My master lord d’Аrtagnan» (»Мой господин лорд д’Артаньян»).
Стоп, стоп! Если перевести эту фразу: «London, sir, if you please», то мы получим совершенно другой текст: «Лондон, сэр, с Вашего позволения». Какая-то абракадабра! Ни один англичанин не поймет, что от него хотят услышать. Предложенный автором перевод «Будьте любезны, сэр, указать мне дорогу в Лондон» на английском звучит совершенно иначе: «Be so kind, sir, show me the way to London». Кстати, и в оригинале у Дюма именно эта фраза на английском «London, sir, if you please», в чем я нисколько не сомневался, так как убедился в высоком профессионализме переводчиков.
Об уровне его интеллекта (речь идет о Планше) красноречиво свидетельствуют нижеследующие строчки.
«На улице Сены он (д’Артаньян) встретил Планше; тот стоял перед витриной кондитерской, с восторгом разглядывая сдобную булку самого аппетитного вида».
Или вот еще:
«...он (Атос) увидел его (Планше) на мосту Ла-Турнель, где Планше плевал в воду, любуясь разбегавшимися кругами».
Можно было бы принять за шутку аргументы, высказанные д’Артаньяном, если бы в конечном счете не послали именно этого «полиглота». Но здесь другое интересно: мушкетеры определяют время, нужное Планше, для выполнения возложенного на него ответственного задания. Казалось бы, чего проще: д’Артаньян, помнится, уже катался туда и обратно, надо только напрячь молодому повесе память и указать оптимальные сроки. По логике так и должен поступить д’Артаньян. Но, посмотрите, что он несет? Вы только послушайте:
«– Знай, – продолжал он (д’Артаньян), обращаясь к Планше, – тебе дается восемь дней на то, чтобы добраться к лорду Винтеру, и восемь дней на обратный путь, итого шестнадцать дней».
«Господин д’Артаньян, – обращаюсь теперь я к нему, – вы забыли о том, что вам потребовалось менее четырех суток, чтобы добраться до Англии, вернуться в Париж и передать мадам Бонасье подвески королевы Франции Анны Австрийской, а Планше вы отводите 16 дней. Где логика, господин д’Артаньян?
Мы в свое время посмеивались над миледи, которая запросила для возвращения из Англии в Париж от четырех до пяти суток, ну а вы теперь и ее переплюнули».
Но делать нечего: раз сказано 16 дней – значит, и надо как-то уложиться Планше в этот «предельно сжатый» срок. А д’Артаньян вошел в раж и в ходе полемики на тему, кого из слуг отправить в Англию, выдал своим друзьям очередное вранье. Он рассказал друзьям о том, как якобы «миледи однажды приказала вздуть его (Планше) и выгнать из своего дома, а у Планше хорошая память, и, ручаюсь вам, если ему (Планше) представится возможность отомстить (миледи), он скорее погибнет, чем откажется от этого удовольствия». А разве к миледи д’Артаньян вместе с Планше наведывался? Ни разу об этом и не читали, и не слышали. Врет он!

22
Но миледи уже в дороге, на корабле, который взял курс вроде бы на Англию. Сам кардинал приказал капитану перевезти миледи через Ла-Манш.
«– Небольшое судно с английской командой, капитан которого мне предан (говорит кардинал миледи), поджидает вас близ устья Шаранты, у форта Ла-Пуэнт. Оно снимется с якоря завтра утром. 
– Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?»
Вы обратили внимание, что я написал «на корабле, который взял курс вроде бы на Англию». Так вот, после того как корабль отчалил от французского порта, он девять (!) дней «полз» вдоль французского берега, чтобы попасть из Франции, (как вы думаете, куда?) во... Францию.
«Через девять дней после отплытия из Шаранты (Франция) миледи, бледная от огорчения и неистовой злобы, увидела вдали только синеватые берега Финистера (и снова Франция)».
Девять дней (!) корабль, вместо того чтобы взять курс на Англию и за сутки доплыть до берега Туманного Альбиона, упрямо шел вдоль французского берега. Зачем?
Мой товарищ, писатель Эдуард Лекарь объяснил столь странное путешествие следующим образом. По его мнению, миледи понравилась капитану, и тот решил подольше подержать ее на борту в надежде взять эту «неприступную крепость». А миледи, по всей видимости, не особо и сопротивлялась, потому как в противном случае уже на третий день этого странного путешествия, не увидев долгожданный берег Англии, она должна была ворваться в каюту капитана и начать поносить его всяческими нецензурными словами типа: «Слушай, ты, козел! Твое корыто когда-нибудь доберется до Англии, уже третий день болтаемся в проливе! Ты ведь знаешь, что я выполняю специальное поручение Его высокопреосвященства. Он, если узнает, какой ты горе-капитан, живо тебя в Бастилию отправит! А ну, меняй курс, чтобы завтра в Англии были!»
Но после этого еще целую неделю корабль с миледи будет тащиться вдоль французского берега. Хотя знала бы миледи, что ее ожидает в Англии, то не стала бы укорачивать «медовый месяц» на борту корабля, торопить капитана, потому как не успел корабль подойти к английскому берегу, на палубу поднялся английский офицер и арестовал ее. Позднее миледи придет к выводу, что кто-то донес на нее лорду Винтеру и тот взял на себя заботу о пребывании экс-снохи под, казалось бы, надежным замком, в своем замке намереваясь, подготовить задним числом соответствующие бумаги, и, после этого уже на законном основании выслать ее подальше от берегов Франции и Англии на далекие острова, и навсегда забыть опасную родственницу. Но произошло невероятное: за считанные дни миледи сумела склонить на свою сторону английского офицера Фельтона, которого поставили ее охранять, так тот не только освободил ее из заключения и организовал побег во Францию, но и герцога Бекингема убил: пользуясь удобной минутой, нанес ему смертельный удар.
«В эту минуту в кабинет вошел Патрик и крикнул:
– Милорд, письмо из Франции!
– Из Франции? – воскликнул Бекингем, забывая про все на свете и думая только о том, от кого это письмо.
Фельтон воспользовался этим мгновением и всадил ему (герцогу Бекингему) в бок нож по самую рукоятку.
– А, предатель! – крикнул Бекингем. – Ты убил меня…»
И Бекингем на глазах у всех умирает. Здесь я не могу не напомнить читателям дуэли во Франции, когда всаживали шпагу в горло, насквозь пронзали, той же шпагой наносили четыре смертельных удара, пригвоздив соперника, как бабочку, к земле, и, ничего, все эти французы выживали.
Атос повесил свою супругу, и опять осечка. Как эта чертовка выбралась из петли, ума не приложу.
Но стоило только англичанину подставить свой бок, как он тут же умер. То ли французы какими-то живучими оказались, а англичане, соответственно, хилыми, непонятно.
***
Давайте-ка еще раз вернемся назад и порассуждаем, вот над этим отрывком...
Итак, кардинал в трактире под названием «Красная голубятня» дает указание миледи отправиться в Англию.
«– Небольшое судно с английской командой, капитан которого мне предан, поджидает вас близ устья Шаранты, у форта Ла-Пуэнт. Оно снимется с якоря завтра утром.
– Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?
– Сию же минуту, то есть сразу после того, как вы получите мои указания.
Проведя в седле всю ночь, миледи в семь часов утра прибыла в форт Ла-Пуэнт..».
То есть в ту минуту, когда мушкетеры определяли место для обсуждения, как устранить угрозу, исходящую от миледи, коварная дама уже находилась на борту корабля. А во время собрания под названием «Семейное дело» у Атоса миледи, по идее, должна была сойти на английский берег.
Но Дюма решил помочь д’Артаньяну, который выделил своему слуге восемь дней для прибытия в Англию, и судно с миледи девять дней дрейфовало вдоль французского берега, что и позволило Планше опередить миледи и предупредить ее деверя, лорда Винтера.
***
Но вернемся в Англию. Пока англичане, склонившись над бездыханным телом герцога, раздумывают, что предпринять, миледи, дыша полной грудью воздухом свободы, счастливая и уверенная в себе, стоит на борту судна и всматривается вдаль, пытаясь увидеть родные берега Франции. Освободившись при помощи маньяка – английского офицера Фельтона, из заточения, она, не без помощи того же Фельтона, оказалась на корабле, «который, удачно проскользнув между сторожевыми судами обоих государств, прибыл без всяких приключений в Булонь (Франция)».
Итак, она в Булони, во Франции, готовится послать сообщение кардиналу об успешном выполнении задания. И по утверждению Дюма...
«Высаживаясь в Портсмуте (Англия), миледи утверждала, что она англичанка, которую преследования французов заставили покинуть Ла-Рошель; высадившись, после двухдневного переезда по морю, в Булони, она выдала себя за француженку, которую англичане из ненависти к Франции притесняли в Портсмуте».
Поскольку мы имеем дело с авторским текстом, то говорит неправду сам Александр Дюма. Как мы помним, миледи в Англии не удалось сойти на берег, ее, по распоряжению экс-деверя, арестовали и повели по английской земле уже в наручниках.
А во Франции ей и вовсе незачем было изворачиваться на таможне: достаточно было показать приказ кардинала, и ее тут же беспрепятственно пропустили бы на сушу.
Цитирую:
«Настоятельница (монастыря Бетюн) вышла ей навстречу. Миледи показала приказ кардинала; аббатиса велела отвести приезжей комнату и подать завтрак».
Раз миледи имела на руках приказ кардинала и сочла возможным показать его настоятельнице, почему она не показала тот же приказ на таможне? Кстати, о каком приказе идет речь? Разве кроме расписки, которую аннексировал Атос, кардинал передавал миледи какой-либо другой документ? Не было такого. Допустим, приказ за подписью кардинала все же был. Так что содержалось в этом приказе? И как люди лорда Винтера там, в Англии, заперев ее в замке, не сообразили произвести обыск и не изъять этот документ, который, вполне возможно, таил в себе некий текст, компрометирующий французскую сторону? Непонятно. И Миледи отправилась в Бетюнский монастырь.
«Избавленная благодаря любезности и учтивым манерам старика, начальника порта, от соблюдения обычных формальностей, она пробыла в Булони лишь столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы отправить по почте письмо такого содержания:
«Его высокопреосвященству монсеньору кардиналу де Ришелье, в лагерь под Ла-Рошелью.
Вы можете быть спокойны, ваше высокопреосвященство: его светлость герцог Бекингем не поедет во Францию. Миледи. Булонь, вечером 25 августа.
P. S. Согласно желанию вашего высокопреосвященства, я направляюсь в Бетюн, в монастырь кармелиток, где буду ждать ваших приказаний».
 ***
А что кардинал? Не слишком ли он злоупотребляет добрым отношением к нему не имеющей ни должности, ни определенного титула дамы, так сказать, частного лица. Ее бы встретить в Париже торжественно, с цветами, оказать достойные почести, присвоить титул графини, передать в ее владение один из королевских замков, на худой конец, подарить ей дачный участок соток десять, и не с глиняной почвой, а с черноземом, чтобы урожай был хороший и прочее и прочее. Миледи заслужила это. В случае с подвесками она выполнила задание, и не ее вина, что сторонники кардинала, возглавляемые графом Рошфором, не смогли задержать д’Артаньяна, и тот добрался до Лондона, а затем и прорвался в Париж.
И второе сверхсложное задание она выполнила блестяще, хотя и попала в экстремальные условия. Английский офицер Фельтон, плененный ее чарами, нанес Бекингему смертельный удар ножом, тем самым обезглавил английскую армию, и, быть может, по этой причине англичане понесли сокрушительное поражение и оставили Ла-Рошель. По идее, и в первом случае, и во втором кардинал должен был как-то отметить ее подвиг. В СССР она стала бы дважды героем Советского Союза, а во Франции – ни шиша. Ни ордена, ни звания и ни дачного участка. А титул графини был бы к лицу этой красавице. Но вместо всего этого кардинал отправляет миледи в самую глубинку Франции, где ей следует ждать... новое задание. Спрашивается: зачем нужно было кардиналу отправлять миледи в такую глухомань, и там (почему там?) ей ждать дальнейших указаний, чтобы затем отправить туда же графа Рошфора за последними новостями. Не проще ли было самой миледи явиться к кардиналу и встретиться, быть может, в том же трактире «Красная голубятня», где они последний раз встречались, и обстоятельно рассказать обо всех перипетиях, последних дней, своей драматической жизни.
***
Так и останется для нас тайной, почему кардинал решил отправить миледи именно в монастырь Бетюн. Разве не могла она ожидать дальнейших приказаний кардинала в Париже, к примеру, в своем особняке? После долгих мытарств ей наверняка было бы приятно растянуться в своей теплой постели. Как мы помним: «Ее особняк отличался пышностью; несмотря на то что большинство англичан, гонимых войной, уехали из Франции или были накануне отъезда, миледи только что затратила большие суммы на отделку дома, и это доказывало, что общее распоряжение о высылке англичан не коснулось ее».
***
Из дальнейшего повествования выяснилось, что в Бетюнском монастыре под именем Кэтти скрывается и мадам Бонасье. Произошло счастливое для миледи и, наоборот, несчастливое, или, точнее, роковое для мадам Бонасье совпадение. Нет никаких оснований считать, что кардинал, зная о месте пребывания мадам Бонасье, умышленно направил туда миледи.
Что подтверждается и в разговоре графа Рошфора с миледи:
«– Знаете, кого я здесь встретила? 
– Нет! 
– Отгадайте! 
– Как я могу отгадать? 
– Ту молодую женщину, которую королева освободила из тюрьмы. 
– Любовницу этого мальчишки д’Артаньяна? 
– Да, госпожу Бонасье, местопребывание которой было неизвестно кардиналу. 
– Ну вот еще одна счастливая случайность, под пару той, – заметил Рошфор. – Положительно, господину кардиналу везет!»
Не прав граф Рошфор, при чем тут кардинал?
Для кардинала мадам Бонасье слишком мелкая сошка. У него и в мыслях не было заниматься этой персоной. По-моему, повезло не кардиналу, а миледи, которая жаждала отомстить д’Артаньяну. Но как оказался граф Рошфор в монастыре? Выясняется, кардинал приказал тому отправиться к миледи, чтобы получить последние новости.
«– Ну, так скажите ему (сообщает кардиналу миледи) следующее, Рошфор: скажите ему, что наш разговор в гостинице «Красная голубятня» был подслушан этой четверкой; скажите ему, что после его отъезда один из них явился ко мне и силой отнял у меня охранный лист, который кардинал дал мне; скажите ему, что они предупредили лорда Винтера о моем приезде в Англию; что и на этот раз они едва не помешали исполнить данное мне поручение, как уже помешали в деле с подвесками».
Теперь я не согласен с миледи. Как раз наоборот: мушкетеры не смогли помешать ей организовать убийство Бекингема – это раз, и подвески ей удалось срезать, т. е. поставленную ей задачу выполнить, – это два.

23
А между тем мушкетеры, получив отпуск на шесть дней, решили отыскать мадам Бонасье, тем более что у них в руках оказался адрес монастыря, где находится дама сердца д’Артаньяна. И здесь Атос еще раз проявляет экстрасенсорные способности: миледи еще сама толком не знает, куда ей надлежит отбыть по воле кардинала, а Атос уже в курсе:
«Но не забывайте, д’Артаньян… – прибавил он (Атос) таким мрачным голосом, что юноша (д’Артаньян) невольно вздрогнул, – не забывайте, что Бетюн – тот самый город, где кардинал назначил свидание женщине, которая повсюду, где бы она ни появлялась, приносит несчастье! Если бы вы имели дело только с четырьмя мужчинами, д’Артаньян, я отпустил бы вас одного. Вы будете иметь дело с этой женщиной – так поедем же вчетвером, и дай Бог, чтобы всех нас, да еще с четырьмя слугами в придачу, оказалось достаточно!»
В этот же вечер мушкетеры направились в сторону монастыря Бетюн, и мы поспешим по пыльной дороге вслед за отважной четверкой.
«Двадцать пятого числа под вечер, когда они въехали в Аррас и д’Артаньян спешился у «Золотой Бороны», чтобы выпить стакан вина в этой гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался по дороге в Париж».
О чем говорится в первой половине этого предложения? О том, что отважная четверка въехала в населенный пункт Аррас, и д’Артаньян сошел с коня, чтобы выпить стакан вина. А что остальные мушкетеры продолжили путь? Но нет, как понятно из дальнейшего повествования, тоже спешились. Но почему оказана такая честь д’Артаньяну, почему только о нем сказано: «...д’Артаньян спешился у «Золотой Бороны»?
Очень похоже на новостные сообщения ВВС. Возьмем, к примеру, это: «Десятый султан Джокьякарты Хаменгкубувоно прибыл в Париж с частным визитом». В этом сообщении указано только имя султана, но мы-то понимаем, что вместе с султаном прибыла и его свита, до сотни особо приближенных лиц.
И в нашем случае, как позже выяснится, спешились и остальные: Атос, Портос, Арамис и слуги. Я надеюсь, у Дюма и в мыслях не было представить мушкетеров в виде свиты очень важного, ну, очень важного д’Артаньяна. Так уж случилось... Ну да ладно.
Еще раз повторюсь: у меня нет претензий к переводчикам. Все вызывающие подозрения места я просил перевести, рассказать, о чем там идет речь, моих французских друзей, и я никакого расхождения не увидел. Согласитесь, не станет переводчик писать, что спешился один д’Артаньян, если в оригинале все сошли с коней?
Давайте теперь вернемся ко второй части этого предложения?
«…какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался по дороге в Париж».
То есть всадник помчался в ту сторону, откуда прибыли мушкетеры? Не правда это. Не мог он – а это был граф Рошфор – скакать в сторону Парижа, потому как он еще с миледи не встретился... Его поспешный отъезд от «Золотой Бороны» описан в конце ХХХ главы, а с миледи ему надлежит встретиться в монастыре Бетюн в начале ХХХII главы, спустя 13 страниц.
***
Давайте теперь этот отрывок разберем.
«В ту минуту, как он выезжал из ворот на улицу, ветром распахнуло плащ, в который он был закутан (помните, я уже отмечал, что граф Рошфор постоянно закутывается в плащ. – Авт.), хотя дело происходило в августе, и чуть не снесло с него шляпу, но путник вовремя удержал ее рукой, поймав уже на лету, и проворно надвинул себе на глаза, но из шляпы выпала записка. Эту записку подобрал конюх и...
«– Эй, сударь! – закричал конюх, выбегая из ворот и кидаясь вслед незнакомцу. – Эй, сударь! Вот бумажка, которая выпала из вашей шляпы… Эй, сударь! Эй!»
К моменту, когда конюх выбежал за ворота, всадник уже отъехал на приличное расстояние, и конюх, по идее, мог произнести лишь начало
своей фразы: «Эй, сударь!»
Но, увидев всадника на расстоянии до полкилометра, он не стал бы продолжать кричать: «Вот бумажка, которая выпала из вашей шляпы… Эй, сударь! Эй!»
Допустим, так и произошло, и конюх прокричал вслед графу Рошфору – вернее, точке на горизонте, эту фразу полностью. Дуракам закон не писан. Его услышал д’Артаньян и обратился к нему.
«– Друг мой, – остановил его (конюха) д’Артаньян, – хочешь полпистоля за эту бумажку? 
– Извольте, сударь, с большим удовольствием! Вот она!
Конюх, в восторге от удачной сделки, вернулся на почтовый двор… 
– Что там? – спросили обступившие его друзья. 
– Всего одно слово! – ответил д’Артаньян.
– Да, – подтвердил Арамис, – но это слово – название города или деревни. 
– «Армантьер», – прочитал Портос. – Армантьер… Не слыхал такого места. 
– И это название города или деревни написано ее рукой! – заметил Атос. 
– Если так, спрячем хорошенько эту бумажку. Может быть, я не зря отдал последние полпистоля, – заключил д’Артаньян. – На коней, друзья, на коней!»
И четверо товарищей пустились вскачь по дороге в монастырь Бетюн с целью забрать оттуда мадам Бонасье.
***
Теперь подробнее поговорим о выпавшей из шляпы графа Рошфора бумажке, на которой отмечен населенный пункт Армантьер. Если строго придерживаться хронологии, то с миледи граф Рошфор еще не встречался. Значит, эту записку не она ему вручила. И вполне логично, что он ее получил в Париже, скорее всего, от кардинала с целью передать миледи. Вроде указания перебраться ей из монастыря Бетюн в этот самый Армантьер. Но граф Рошфор записку не довез до миледи – потерял на выезде из гостиницы «Золотая Борона». И, думается, при встрече с миледи он начнет оправдываться, ссылаться на неудачно сложившиеся обстоятельства и прочее. Но ничего такого не происходит. Наоборот, миледи в ХХХIII главе пишет на бумажке слово «Армантьер», передает графу Рошфору, которую тот за три главы до этого уже потерял. Головоломка, однако. Здесь читатель опять начнет меня обвинять в предвзятости: мол, перепутал автор местами главы, с кем не бывает.
Давайте разбираться, прав я или нет. Перепутал автор главы или вконец запутался. Внимательно прочитаем два отрывка.
Вернувшись из Англии, миледи пишет письмо кардиналу и датирует его 25 августа.
«…она (Миледи) пробыла в Булони лишь столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы отправить по почте письмо такого содержания:
«Его высокопреосвященству монсеньору кардиналу де Ришелье, в лагерь под Ла-Рошелью.
Вы можете быть спокойны, ваше высокопреосвященство: его светлость герцог Бекингем не поедет во Францию.
Миледи. Булонь, вечером 25 августа.
В тот же день, 25 августа, у гостиницы «Золотая Борона» граф Рошфор, возвращаясь от миледи, теряет записку со словом «Армантьер».
«Двадцать пятого числа (август) под вечер, когда они въехали в Аррас и д’Артаньян спешился у «Золотой Бороны», чтобы выпить стакан вина в этой гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и на свежем скакуне галопом помчался..».
То есть граф Рошфор встречался с миледи
23–24 августа и к 25 августа доскакал до гостиницы «Золотая Борона», там и потерял записку, что не есть правда. Потому как 23–24 августа миледи находилась на палубе корабля, с особым удовольствием наблюдая, как удаляется берег Англии и приближается берег Франции. И никак не могла принимать графа Рошфора за сотни километров от берега в монастыре Бетюн. От пролива ЛаМанш до монастыря Бетюн 3–4 дня езды. «В два дня, загнав двух-трех лошадей, – это мне нипочем, деньги у меня есть! – я доскачу до Бетюна..». Эти слова д’Артаньян произносит, находясь уже в Париже, до которого от Ла-Манша еще ехать и ехать. Итак, что мы имеем? 23–24 августа миледи находилась на борту корабля и одновременно в эти дни принимала графа Рошфора в монастыре Бетюн за сотни километров от берега. Что есть абсолютная неправда.
По-моему, я основательно разобрал эту неразбериху, и у читателя ко мне не могут возникнуть вопросы.
24
Забегая вперед, отмечу что, несмотря на жестокость миледи, я не могу избавиться от мысли, что именно д’Артаньян повинен в смерти, мадам Бонасье. Если бы он не полез, прикрываясь чужим именем, в постель к миледи, не надругался над ее чувствами, не оскорбил ее до глубины души, то и не стала бы миледи посягать на жизнь ни в чем не повинной женщины, не оказалась бы и Кэтти выброшенной на улицу. Но мне не хочется, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто я оправдываю миледи. Нет. Здесь каждому свое.
***
И мадам Бонасье умирает. Выпив отравленное вино, которое ей подсунула миледи, она, едва увидев долгожданного д’Артаньяна, покидает этот свет. А миледи, опасаясь расправы со стороны мушкетеров, скрывается. Но мушкетеры отыскали ее благодаря записке потерянной графом Рошфором и за полпистоля приобретенной д’Артаньяном. Почему миледи выбрала городок Армантьер? Думалось, там ее ждет дом-крепость, способный при любой атаке защитить ее, но, оказалось, она поселилась в захудалой гостинице, без какой-либо надежды обороняться, в случае нападения на нее. Не правильнее ли было на всех парах мчаться в Париж и затеряться в многоликом городе? Но это мое мнение.
Перед тем как арестовать миледи, Атос, исходя из только ему известных соображений (опять экстрасенсорные способности. – Авт.), отправился на поиски некоего мужчины. Отыскал его жилище. Сделал тому – неизвестное нам – предложение. «Но едва Атос изложил свою просьбу, как незнакомец, стоявший перед мушкетером, в ужасе отпрянул и отказался. Тогда Атос вынул из кармана листок бумаги, на котором были написаны две строчки, скрепленные подписью и печатью, и показал их ему. Как только высокий человек прочитал эти две строчки, увидел подпись и узнал печать, он тотчас поклонился в знак того, что у него нет больше возражений и что он готов повиноваться».
Я думаю, Атос показал незнакомцу расписку кардинала. Помните? «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье».
Использование документа, к которому Атос не имеет никакого отношения, является мошенничеством и карается по закону, и подлогом занимается, тот, кто кичится на каждом углу своим благородным происхождением – граф де Ла Фер.
***
Итак, мушкетеры выследили миледи, арестовали и совершили над ней самосуд. К ним успел присоединиться и не менее обиженный лорд Винтер. Он специально примчался из Лондона, чтобы воочию убедиться, что зло наказано. Лорд Винтер, как известно, был деверем миледи, только вот непонятно, за старшим братом была замужем миледи или за младшим? Сейчас читатель скажет: «Карапетян совсем до ручки дошел, смеется что ли?» Карапетян не станет отвечать на эту язвительную реплику, а пригласит вас прочитать вот эти два отрывка и самим сделать вывод. Это из первой главы второй части книги: «Она рассказала д’Артаньяну, что лорд Винтер не брат ее, а всего лишь брат ее мужа: она была замужем за младшим членом семьи, который умер, оставив ее вдовой с ребенком, и этот ребенок является единственным наследником лорда Винтера, если только лорд Винтер не женится».
А этот отрывок из ХХ главы второй части, в котором обвиняет миледи лорд Винтер: «...при живом муже прокралась на супружеское ложе моего старшего брата лорда Винтера, и эти судьи, предупреждаю вас, передадут вас палачу, который сделает вам одно плечо похожим на другое». Пожимаете плечами от удивления? Вот и я так же!
Но вернемся к теме обсуждения. В последнюю минуту при определении, как поступить с миледи, выясняется, что незнакомец, которого пригласил Атос за компанию, не посторонний человек – он брат ее первого мужа, еще до Атоса, и он все еще служит палачом. К тому же именно он годы тому назад надругался над миледи: не имея на то разрешения, поставил клеймо на ее левом плече. И в данном случае совершение казни этим человеком считалось бы вполне законным при наличии решения суда, а не громогласных заявлений мушкетеров, т. е. происходит очередное самоуправство. Конечно, обвинения, адресованные миледи, соответствуют истине, но их нужно еще и доказать. Согласился бы с этими обвинениями суд без документальных подтверждений – неизвестно. Так что попытка придать некую законность совершаемой казни не удалась. На это и обращает внимание миледи, пытаясь спастись от неотвратимого возмездия: «Но если я виновна, если я совершила преступления, в которых вы меня обвиняете, – рычала миледи, – то отведите меня в суд! Вы ведь не судьи, чтобы судить меня и выносить мне приговор!»
Если бы состоялся суд над миледи, то не исключено, что, учитывая ее заслуги перед страной, среди адвокатов мог оказаться сам кардинал либо лицо, представляющее его интересы, и не факт, что миледи приговорят к смертной казни. Скорее всего, отделалась бы небольшой трепкой.
***
Но как бы то ни было миледи, вслед за мадам Бонасье, отправляется в мир иной. Здесь я хочу обратить внимание на одно обстоятельство, мимо которого прошел автор. Миледи являлась владелицей миллиона фунтов стерлингов после загадочной смерти мужа, особняка в Париже, и, я думаю, в Лондоне что-то имелось. И если до смерти миледи была наследницей богатства лорда Винтера, то теперь, учитывая малолетний возраст сына миледи, лорд Винтер является наследником ее богатства. Я бы вместо Александра Дюма разрешил бы эту коллизию следующим образом.
«Д’Артаньян, – обратился растроганный лорд Винтер к молодому мушкетеру, – как вы знаете, у миледи остался особняк в Париже и миллион фунтов в Англии, я был бы вам признателен, если бы вы согласились принять это состояние. 
– А сын миледи? – возразил растерявшийся неожиданному предложению д’Артаньян. – Он является законным наследником. 
– Да, вы правы, но это не только ее сын, но и сын моего (старшего или младшего, неважно) брата. Я решил своего племянника забрать с собой и все мое состояние, в том числе и мой замок, передать ему.
На что растроганный д’Артаньян ответил:
– В таком случае я принимаю ваше предложение».
Ну и как водится, д’Артаньян и лорд Винтер обнялись и поклялись в вечной дружбе.
И как только мушкетеры возвратились в Париж, д’Артаньян тотчас же попросил Арамиса вернуть ему Кэтти, которую Арамис устроил служанкой к своим знакомым. Через день счастливая Кэтти переступила порог хорошо ей знакомого особняка, некогда принадлежавшего миледи, и застала д’Артаньяна в размышлениях, как переставить мебель, чтобы интерьер меньше напоминал ему о бывшей владелице особняка. Она бросилась мушкетеру на шею. Затем, придя в себя, спросила:
«– Я буду у вас служить служанкой или горничной, господин д’Артаньян? 
– Я пригласил тебя, – отвечает д’Артаньян, пожирая Кэтти глазами и крепко прижимая ее к груди, – чтобы предложить тебе руку и сердце, ненаглядная моя».
Но я отвлекся в своих фантазиях, причем основательно.
25
А пока вернемся к мушкетерам, которые возвращаются в Париж. Впереди финальная сцена, и она не сулит ничего хорошего д’Артаньяну. Кардинал приглашает мушкетера, чтобы сообщить ему о своем решении за целый ряд провинностей и отправить нашего героя в Бастилию. После небольшой полемики кардинал сообщает д’Артаньяну, что против него выдвинуты серьезные обвинения и ему грозит Бастилия: «Вас обвиняют в том, что вы переписывались с врагами государства, обвиняют в том, что вы выведали государственные тайны, в том, что вы пытались расстроить планы вашего военачальника».
Д’Артаньян спокойно выслушивает выдвинутые против него обвинения и переводит стрелки в сторону (экая дерзость), начинает объяснять кардиналу, что его надо бы судить не за это, а за то, что он с друзьями… казнил миледи. Известие о смерти миледи смутило кардинала, поставило его в затруднительное положение, так как изменилась конфигурация противоборствующих сил. Спрашивается: кто тянул за язык д’Артаньяна? Пока обнаружили бы, что миледи пропала и, возможно, убита, немало воды утекло бы, все рассосалось бы и позабылось. А вдруг это известие еще более озлобит кардинала?
Но у д’Артаньяна есть свой козырь, и он на него рассчитывает. Улучшив момент, он достает расписку, ту, которую у миледи отобрал Атос. Помните?..
«То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье».
Он считает, что в данном случае расписка должна его защитить, хотя он не знает, что миледи сообщила графу Рошфору о потере расписки и ожидать нужной д’Артаньяну реакции не стоит. Наоборот, смерть верного товарища и расписка в руках д’Артаньяна могут только утвердить кардинала в верности принятого решения, во всяком случае, тому, что справка пошла по рукам, он не удивится. А у д’Артаньяна на руках был более весомый козырь, которому, как ни странно, не придали должного значения автор со своим героем. Помните расписку, написанную самой миледи, в которой она дает указание нанятым убийцам покончить и с д’Артаньяном, и с мадам Бонасье? Забыли? А я вам сейчас напомню.
«Вы потеряли след этой женщины, и теперь она находится в полной безопасности в монастыре, куда вы никоим образом не должны были ее допускать. Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно, что у меня длинная рука, и в противном случае вы дорого заплатите за те сто луи, которые от меня получили». Подписи не было, но письмо было написано рукою миледи – д’Артаньян не сомневался в этом. Поэтому он спрятал его как улику ..».
Спрятать-то спрятал, а когда возникла необходимость предъявить кардиналу в свое оправдание, не сообразил. Забыл об этой, быть может, главной улике и сам Дюма.
Но, к счастью д’Артаньяна, кардинал сменил гнев на милость, и наш герой стал лейтенантом королевских мушкетеров и продолжил службу.
Хотя справедливости ради нужно отметить, что Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян трижды заслужили Бастилии. Первый раз, когда прикрывали измены блудливой королевы, второй, когда помогали врагу Франции герцогу Бекингему, и третий, когда покусились на жизнь лучшего агента – миледи, работавшей с риском для жизни на благо Франции. А потому предлагаю заочно осудить и внести имена этой четверки в список пожизненно осужденных узников Бастилии.
***
Но пора ставить точку, так как роман подошел к концу и мне придется закрыть тетрадь со своими записями.

P.S. Мне кажется, читатель, вконец измученный моими откровениями, пожелает мысленно обратиться ко мне с вопросом: и все же, Карапетян, по-твоему, Дюма хороший, средний или плохой писатель? Очевидно, он рассчитывает, что я уклонюсь от ответа. Но нет, я отвечу ему, и причем вполне конкретно. Дюма не плохой, не средний и не хороший писатель. Он великий писатель. Иначе его творчество я оценить не могу. Обращаясь к его романам, иногда перечитываю некоторые места по нескольку раз, любуясь, восхищаясь умением Мастера играть словами, рисовать картины, передавать свои ощущения и делать это с удивительной легкостью. Он, может быть, единственный, кто может так доступно подать самый сложный материал.
А тому, что, к сожалению, имеет место быть в романе «Три мушкетера», есть простое объяснение. Дюма, обладая нетерпеливым характером, показал издателю первые главы, еще сырой материал, а тот, охнув, тут же предложил опубликовать. Назвал сумму гонорара и потребовал продолжения. Вот именно – потребовал и, соответственно, платил. И пришлось писателю, образно выражаясь, «гнать лошадей».