Родня

Ночным поездом приехал  из столицы   в Тамбов, а уже через час автобус вёз меня в благословенные места  детства. Я привёз в Тулиновку    рюкзак вяленых карасей, а вечером  вынес их во двор.

 Пошла лёгкая  пирушка, под живое пиво. Самые близкие мне люди сидели рядом со мной: мама,  братья Витя, Толя,  жена Толи Наташа, сестра Нина, племянники,  дочери.

 Говорили больше о  радостях и победах и пока воздерживались упоминать о неизбежных бедах и разочарованиях,  какие  успели случиться у каждого из нас.
На следующий день  в одиночку   отправился   к нашему старому родовому  гнезду.

  Шагал тем же проулком, по которому  многие годы ходил с коромыслом и двумя вёдрами  за колодезной водой, а зимой катался по нему на санках. Проулок был  узким, и к моему приезду  шире так и не стал, но  благополучно привёл меня к   нашему  бывшему дому.

  Крытый  камышом он мирно  поджидал меня  на песчаном пригорке.  Счастливое солнце заливало всё вокруг   ярким  светом, но на входной двери  висел  замок, а  через  оконное стекло было видно, что      наше прежнее жилье     покинуто и его новыми  хозяевами. В комнатах царили пыль и запустение. Несколько минут  я  стоял возле    своей юдоли.

Эту мазанку отец начал  строить  после   своего возвращения с фронта не сразу,  а только прожив  в доме своего отца  целых четыре  года. Пора было отпочковываться. Двое его сыновей уже учились разговаривать на русском языке.

Отец  торопился отстроиться до зимы. Заветная мечта  его сбылась, но не хватило пиломатериала для пола и простенка между кухней и горницей, поэтому  первую зиму в новом доме жили  с русской печью, но с земляным   полом.

 Через 6 лет  в отцовской новостройке вместе с родителями укладывались спать    уже 7 человек, а  полезная  площадь пятистенки вряд ли была   больше  50 квадратов.  Как мы     жили  здесь все сразу?   Но вот могли; жили,  спали, ели,  читали книги, учились,  росли, влюблялись и готовились к большой жизни.

Зимними вечерами, когда за окнами     плотнела   морозная темень, а  ветер  гнал по тулиновским улицам  позёмку, наша семья  собиралась в двух  комнатушках  и жалась поближе к свету и теплу.   В  этом доме первые   восемь  лет не было электричества,  в горнице  царил полумрак, и там уже спали самые младшие дети, все остальные перебиралась на кухню.

У загнетки гремела ухватами мама и готовила    ужин,  потрескивали сосновые дрова в  «голландке», тепло отеческого очага  впитывалось в наши тела   и души. 
 Светила единственная керосиновая  лампа. Она была установлена над столярным верстаком. Возле него  колдовал папа, вот он склонился, чтобы зажать в тисках  очередную  заготовку.   Начинался бесплатный спектакль: мастер начинал  распускать   полутораметровый  кругляк  на бруски и плашки.

Братья Витя и Толя по приступкам забрались на русскую печь,  и, умостившись  на её  тёплых кирпичах, с самой высокой точки обозрения блестели глазами,  с жадным любопытством ожидая начала  вечернего представления. Название ему было: КОМОД. 
В ту зиму я  раз пять  проследил всю технологию подготовки и сборки комода. Я не мог без тайного восхищения смотреть на работу отцовских рук, на выверенность их движений.

 Острой продольной пилой он за пару часов  превращал заготовку красного дерева  в желтоватые доски  различной толщины. И пахло тогда в комнате смолой и  свежими опилками.     Было приятно подержать их в горсти, пересыпать теплые древесные  струйки из одной ладошки в другую.

Еще труднее было  оторвать взгляд  от колодки  фуганка, когда из нее  начинала выливаться белая без единого обрыва стружка. Она становилась все длиннее, ложилась своим закрученным концом на тыльную сторону отцовской  ладони, смещалась к запястью, а  он не глядя, небрежным  движением руки смахивал ее  на  половицы.  И вновь начиналось расчетливое движение колодки в его руках, а фуганочное жало  легко снимало новый  слой с послушного дерева.

 А отец, попыхивая самокруткой,  уже доставал из - за   уха мягкий простой карандаш, и сняв со стены  метровую линейку и угольник,  начинал разметку материала.  Где и как пройдут линии будущих шипов, пазов? У папы не было чертежей. Все нужные размеры он держал в голове, а геометрическая  симметрия,  что  в итоге просматривались в его готовой  продукции, не  уступала заводской.
 
Зашёл в гости и  к дяде Егору. Это был мой последний живой дядя по отцовской линии. После армии он  работал на местном  заводе, играл   вратарём за футбольную сборную   села, а сейчас парализованный  лежал в  постели.  Он не поднимал  голову,   на  его лице   застыла  жалкая улыбка, было в ней больше отчаяния,  чем радости от встречи со мной, но  я видел,  в глубине его глаз  теплилась какая - то надежда. Блажен, кто верует!

40 лет назад    в этой  комнате, жило само благополучие,  все были молоды и сильны, и   мне казалось, что так будет  продолжаться всегда. Однажды я стоял за дядиной  спиной,  и наблюдал,  как Егор играет в шахматы  со  своим братом Василием. Они  делали ходы фигурами, и время от времени пригубляли  из стаканов красное вино.

 Я с восхищением наблюдал за   ними,  а  из тарелки репродуктора  звучал красивый мужской баритон,    рассказывая  всей стране,  как ему   дороги подмосковные  вечера.  Тогда я заочно  полюбил  Подмосковье, хотя наши тулиновские места были ничуть не хуже, но  их особый уют и красоту  мне предстояло еще  оценить и полюбить. Именно  в тот час по своей детской наивности  я  решил, что именно такой и должна быть жизнь людей в минуты отдыха. 

В  обратную  дорогу я поехал опять  через столицу,   и там, на площади трёх вокзалов   встретился младшим братом Николаем и   одной из его дочерей -Олесей. Они и проводили меня в Сибирь.

На фото: наша старая родовая мазанка за нашими спинами