Рассказ юрия петракова фамилия

                Юрий ПЕТРАКОВ

Ф А М И Л И Я
               

                Часть первая

               

        Нет, что ни говорите, а жить в большом городе интереснее, чем в малом. И чем он больше и значимей, тем больше возможностей у каждого, живущего в нем, раствориться среди других людей, неважно, имеющих постоянную прописку или временно в нем проживающих. И впрямь, согласитесь, чем больше людей вокруг вас, идущих или едущих рядом, днем или вечером, по делам или просто так, тем  увереннее вы чувствуете  себя в собственных глазах.
         Ну, кто, скажи на милость, знает или догадывается о том, кто ты есть такой на самом деле? Может ты вовсе не простой работяга, не рядовой  инженер, врач, учитель, чиновник, а министр, какой, или на худой конец зам министра? А вдруг ты мастер спорта? И не приведи Господи по боксу или по борьбе. С таким,  попробуй,  выясни отношения, случись меж вами какая-либо спорная ситуация. И не важно, что ты  из себя ничего  не представляешь. Ведь никто же не знает,  кто ты есть такой на самом деле. Главное держать марку. Представлять себя эдакой  загадочной и великой личностью. Словом, жизнь в большом городе, позволяет глядеть на своих случайных попутчиков несколько свысока, снисходительно и чуть-чуть устало. Дескать, не до вас мне сейчас.
      Но, к сожалению, есть во всей этой прелести и своя изнанка. Ну, скажем, неудобства проезда в общественном автотранспорте. Особенно в часы пик. Представьте себе, как вся эта масса народа, с восьми до пятнадцати, или с девяти до восемнадцати  вынужденная околачиваться на работе, вываливает вместе с тобой на улицы и площади большого города.  Протискивается и утрамбовывается в вагоны метро, поездов и трамваев. Висит, цепляясь за поручни, друг на дружке в троллейбусах и в автобусах. Тут уж не до величия, не до снисходительности.
       А если вам кроме всего прочего предстоит еще и поездка в пригородной электричке, пусть и не далеко по масштабам большого города, хотя бы на одну - две остановки, то тут уже, в вас поневоле, возникает тяга к перемене мест. Возникает тоска по малой родине, где все так чинно и благородно до безобразия. Не потому ли, по возвращению домой, в свое привычное гнездышко, приняв душ и отужинав, уютно усевшись у телевизора,  очень скоро забываешь о дороге и той атмосфере, которая только что окружала тебя. И вновь ощущаешь себя причастным ко многим большим и не очень событиям.
      Конечно, если выбирать, где жить, из всех больших городов нашей Родины, следует выбирать Москву. И не только потому, что в Питере климат жестче, а в Киеве – мягче. И не потому, что в Ташкенте узбеков больше чем украинцев в Харькове, а в Баку азербайджанцев меньше чем узбеков в том же Ташкенте, а потому что Москва – столица, со всеми плюсами и минусами отсюда вытекающими.

                Глава первая
      В тот день Виктору повезло. Двери одного из вагонов электрички, идущей  от Белорусского до Кубинки, оказались прямо перед ним, И ему без особого труда удалось проскочить в вагон и занять свободное место у окна.
      Тот, кому часто приходилось ездить в переполненной электричке, знает, что самым удобным местом в вагоне, является место у окна по правую сторону движения электропоезда.
В самом деле, тут тебе не мешает никто. Ни, снующие взад вперед торговцы всяким ненужным товаром. Ни, обложенные сумками и тележками дачники. Ни те, кому сегодня не повезло заполучить это, желанное для всех место – справа у окна по ходу. Чему им остается радоваться в этом случае? Только тому, что удалось протиснуться внутрь вагона, а не томиться, зажатым со всех сторон в переполненном людьми тамбуре.
      Место у окна позволяло Виктору, что называется, уйти в себя, сосредоточиться на том – главном, что заботило и угнетало его и его жену в течение последнего года. Сегодня была пятница. А, следовательно, его черед ехать в Одинцово, ухаживать за больной матушкой, прикованной к постели тяжелой онкологической болезнью. Эта и без того беспощадная и мучительная хворь, усложнялась тем, что при попытке встать с каталки после операции, она упала и сломала себе  шейку бедра.
     Первую половину года мать держалась геройски. Она верила, что встанет на ноги. Очень радовалась приобретению ходунков. Держала их у своей кровати, так, чтобы их было видно. Но с началом осени заметно сдала. А после  нового года стало ясно, что она смирилась со своей участью. И, тем не менее, она держалась геройски. Старалась, как могла, ухаживать сама за собой, понимая, что Виктор и его жена буквально выбиваются из сил, пытаясь облегчить ее участь. Каждую ночь ей приходилось оставаться одной. Днями за ней ухаживала жена Виктора. А с пятницы по воскресенье включительно уход за нею выпадал на долю Виктора.
      Попытки нанять сиделку оканчивались неудачей. К тому же, жалобы матери на их плохой уход вынуждали Виктора напрягать жену, которая, к счастью для Виктора, ходила за ней, как за родной. Единственное, что тяготило жену была мысль о том, что мать может умереть у нее на руках. Боялась, что растеряется, не выдержит страшного, состоявшегося на твоих глазах, последнего соприкосновения человека со смертью.
     Между тем – с пару недель назад Виктор случайно узнал, что у одной из его сотрудниц совсем недавно от той же болезни умерла мать. Умерла в хосписе, о котором  сотрудница отзывалась весьма положительно. Разузнать, что там  и как происходит в реальности,  для Виктора не составило большого труда. Сотрудница дала телефон и адрес хосписа, и Виктор поехал поглядеть на эту иностранную страшилку.
        То, что он увидел собственными глазами, поразило его. Большущий холл с белым роялем, мягкие красивые ковры на красивом мраморном полу, и цветы. Цветы повсюду. Палаты, расположенные полукругом вокруг холла, были рассчитаны на четырех пациентов, за каждым из которых ухаживали по две медсестры, одетые во все свежее и накрахмаленное. Ко всему за каждой палатой был закреплен врач-психолог. Осмотрев все это великолепие и побеседовав с главврачом, Виктор  узнал, что направление на госпитализацию в хоспис может выдать только департамент здравоохранения Москвы. После чего надо ждать свободного места. И Виктор начал искать подходы  к госпитализации матери.
      На сегодняшний день Виктору удалось добиться, казалось бы, невозможного – получить направление и дождаться места. Помогла ему в этом  заместитель Председателя Правительства Москвы Людмила Швецова, с которой он много лет был хорошо знаком по Донецкому землячеству.  Теперь оставалось самое трудное – уговорить матушку дать согласие на ее перевод в хоспис. Уговорить ее перевод в хоспис –  значило вернуть надежду на выздоровление. Но как это сделать, если одно только слово хоспис, в его обывательском понимании, лишало человека всяческой надежды?      Поэтому, придя домой и сделав обезболивающий укол, прибрав и накормив матушку,  Виктор, стараясь казаться веселым, сказал:
- Ну, вот, давненько ты в санатории не была. Путевку тебе достал. На целый месяц. Завтра приедет «скорая» и перевезет тебя. Это здесь рядом в Подмосковье, в Бутово. Санаторий немцы строили. Тебе понравится. А мы будем приезжать к тебе каждый день. Там ты, наконец, сможешь принять ванну и  спать на кровати с ортопедическим матрасом.
- А ходунки возьмем? – ели слышно спросила мать
- Конечно,  возьмем, - засуетился Виктор.
- Вот прямо сейчас ставлю у двери, чтобы не забыть.
Ночью матери стало совсем плохо.
     Проснувшись от гортанного, нечеловеческого крика, и пряча глубоко вовнутрь себя всяческие эмоции, Виктор заменил влажную простыню, протер мазью пролежни и, как мог, успокоил мать, которая на недолгое время забылась прерывистым, тревожным старческим сном, уединился в соседнюю комнату. Там он стал думать о том, каким же мукам предается человек в конце своей жизни. Наконец, когда горестные мысли навели его на невольное обращение к молитве с просьбой прекратить муки матери, он выругался про себя и стал просить прощения у Господа  за такое богохульство. А услыхав, что мать проснулась и попыталась сдвинуться, поспешил к ней, чтобы облегчить ее страдания.
     Наркотик постепенно  сделал свое дело. Видимо, почувствовав возможность говорить, она вдруг обратилась к Виктору со следующими словами.
      - Не горюй, сынок! Я не боюсь умереть. Я, почитай, всех своих родных и соседей пережила. Спасибо и тебе, и жене твоей за заботу. Вот не думала, не гадала, что она так будет заботиться обо мне.
      И еще хочу сказать тебе о твоем отце. Нет, не о том, о котором ты думаешь. Помнишь, как мы когда-то ходили на Новодевичье кладбище? Заходили на могилку одного академика, возглавлявшего когда-то институт усовершенствования врачей. Так это был он. Ты бы зашел как-нибудь его проведать. Рассказал бы ему все обо мне, о нас с тобой. Попросил бы прощения за меня. А теперь ступай, отдохни. Завтра тяжелый день.
                Глава вторая
      Со следующего дня  жизнь Виктора понеслась как в кошмарном сне. Рано утром приехала перевозка. Мать с большим трудом разместили в тесном лифте. Вынесли и погрузили в скорую. Более двух часов везли по рытвинам и ухабам от дома до хосписа. Благо к приему в нем все были уже готовы. И, наконец, оставили Виктора с матерью вдвоем.
       В палате оказалось четыре специализированные кровати. Две пациентки, лежачая и ходячая приняли матушку с любопытством. Кровать, отведенная ей, освободилась за два дня до ее приезда.
Мать лежала притихшая и измученная перевозкой. Расспросив у больных, в чем тут нужда, побеседовав с лечащим врачом и пообещав приехать завтра к обеду, Виктор попрощался с матушкой и уехал.
      На следующий день, собираясь в хоспис, Виктор с женой еще с вечера уложили все приготовленное для передачи  в сумку и, собрались было выходить, но в это время раздался телефонный звонок. Лечащий врач справилась, планируем ли мы приехать сегодня. Получив утвердительный ответ, она сказала, что будет нас ждать.
Через полтора часа Виктор  с женой подъехали к хоспису. На проходной дежурная деловито справилась к кому мы. И услыхав ответ, скорбно сказала,- К сожалению, она двадцать минут назад скончалась.
      Была суббота, и получение нужных в таких случаях документов становилось проблематичным. Спасло то, что хоспис по договору с моргом ближайшей больницы брал все заботы на себя. Узнав, что и к какому сроку необходимо, Виктор отправился домой. Жена уехала раньше. Дома, засев за телефон, принялась оповещать родных и знакомых о печальном событии.

                Глава третья
        Согласитесь, кто хотя бы раз занимался организацией похорон, что единственным достижением перестройки, стало бурное развитие ритуальной отрасли. И если деньги и прежде решали многое, то теперь при их наличии все тяготы и заботы, ранее выпадавшие на родню усопшего, как бы сами собой снимались.
Имея за плечами серьезный управленческий опыт, и понимая неотвратимость сурового финала, требующего наличия немалых средств, Виктор заранее взял на себя дополнительную нагрузку, вел лекции по рекламному делу в Высшей школе российского телевидения, что на Чистых прудах. Это позволило поднакопить денег. Словом, никого из родных и близких не пришлось ущемлять заботами.
День похорон, поминки на девять и сорок дней пролетели очень быстро. Время устанавливать памятник еще не пришло,  и Виктор понял, что они с женой нуждаются в отдыхе. Надо было переключать свое внимание на что-то другое, чтобы отвлечь себя от грустных воспоминаний. Это заставило Виктора взять путевки в дом отдыха «Ватутинки», что в ближнем Подмосковье. Там они с женой смогли отдаться отдыху - с сауной, бассейном и  прогулками на лыжах по зимнему лесу. Но все хорошее, как и плохое склонно быстро кончаться. Завершился и этот, столь важный и нужный отдых. А вместе с ним вернулись и думы о последних днях матушки.
      Мать растила Виктора  одна. Молодая и красивая, с врачебным дипломом и отдельной трехкомнатной квартирой в сталинском доме, она могла не один раз найти себе достойную пару. Однако каждый раз, что-то останавливало ее в принятии окончательного решения. Может быть, это случалось от того, что ее отец занимал высокую и ответственную должность, и жизнь ее, казалась, беззаботной и счастливой. Широко применяемая в то время сталинская кадровая политика бросала его с семьей из одного региона в другой. Из Москвы в Ташкент. Из Ташкента в Ашхабад. Оттуда в Сталинабад. Затем в Иркутск. Потом в Донбасс.
Ее отцу, можно сказать, необычайно повезло. Он пришел в органы во времена Дзержинского и Менжинского. Пережил  Ягоду и Ежова, Меркулова и Абакумова, Берию и Игнатьева, Серова и Семичастного. В памяти Виктора сохранился рассказ деда о его  участии в штурме Зимнего.
Дело было в сентябре 57-го. Приближалась сороковая годовщина Великого Октября. Это был первый октябрьский юбилей после смерти Сталина. Отошел в историю ХХ съезд КПСС. Только что была развенчана «антипартийная» группа Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шипилова. Страна готовилась встретить юбилей по-новому, свободно и радостно. Готовилось к этому знаменательному событию и руководство школы, в которой Виктор учился в третьем классе.
В средине сентября его первая школьная учительница Александра Евгеньевна Таранда пригласила Виктора в кабинет завуча, в котором находился  учитель истории.
— Послушай, — обратился он к Виктору, — мы знаем, что твой дед штурмовал Зимний, видел Ленина. Попроси его написать об этом, а потом ты прочтешь его воспоминания через школьный радиоузел.
      Дед встретил предложение историка без воодушевления. Долго ворчал о том, что всех, кто делал революцию, давным-давно расстреляли, но чуть погодя, все-таки подготовил свои воспоминания на полстранички школьной тетрадки. Как сейчас Виктор помнил их начало: «В 1917 я был солдатом запасного батальона Лейб-гвардии Павловского полка Петроградского гарнизона и видел Ленина дважды. Первый раз он выступал у нас в казармах на Марсовом поле, второй — уже в Москве, перед отправкой на польский фронт…».
     Откровенно говоря, тогда этот текст не произвел на Виктора сильного впечатления. Ему даже было обидно за деда, отставного генерала, награжденного многими боевыми орденами.
     «Тоже мне, подумаешь, видел Ленина откуда-то издалека. Даже не спросил его ни о чем, — думал он, — лучше бы дед служил на «Авроре».
     Похожим образом отнесся к дедовским воспоминаниям и учитель истории. Недолго думая, он написал новый, более привлекательный для всех текст: «В октябре 17-го мой дед был моряком, а Ленин любил моряков и часто встречался с ними…».
      Тогда выступление Виктора произвело впечатление на ребят. Одноклассники долго аплодировали ему, но на второй день после трансляции уже никто не вспоминал об этом.
     В  19-ом дед вступил в ряды Красной армии. В 20-ом отличился в польской кампании. Был награжден орденом Красного знамени. Вся его жизнь была посвящена служению Страны Советов. Будучи командиром роты 157 стрелкового полка Красной Армии, он женился на машинистке, молоденькой восемнадцатилетней девушке. Она родила ему трех детей, и ушла из жизни на сорок шестом году жизни.
     Перейдя к размышлению о последних словах матери, Виктор вдруг вспомнил, что она, посвящая его в свою семейную тайну, рассказывала, что академик, которого она называла подлинным отцом Виктора, когда-то был профессором «Ташми». Так сокращенно называли Ташкентский медицинский институт. Там мать и познакомилась с ним впервые через его сестру, обучавшуюся с матерью на одном курсе. Потом, после войны, она встретилась с академиком уже в Москве, на курсах усовершенствования врачей недалеко от платформы «Лосиноостровской». Судя по фотографиям, мать в молодости была довольно хороша собой. В чем-то похожа на известную киноактрису Любовь Орлову.  Была воспитана в традициях того времени. Хорошо готовила, прекрасно шила и вышивала. Была начитана и требовательна в воспитании детей.
      Академик был старше матери на двадцать три года, но выглядел гораздо моложе своих лет. Прекрасно одевался, выглядел подтянутым и спортивным. Он был, что называется, писаным красавцем, не влюбиться в которого было просто невозможно. Но, он был женат и имел детей. Его жена работала тут же на кафедре. Как и что там случилось между ним и матерью, Виктор не знал. Она не успела рассказать об этом Виктору в деталях. Задолго до ее признания, о его существовании Виктор мельком узнал от своей нянечки. Но ничего тогда толком так и не понял. Единственное, что до него дошло было то, что у его « настоящего» отца, был какой-то серьезный предлог не признавать его за родного сына.
     В память об академике сохранилась групповая фотография выпускников курсов усовершенствования врачей 1947 года. Мать на ней стояла за спиной, сидевшего в первом ряду академика. Там же, рядом с ним, сидела и его жена. Сравнивая их меж собой, Виктор невольно думал о том, что она не выдерживала никакого сравнения с его матушкой. Гораздо труднее было для Виктора сравнивать академика со своим  законным отцом. Сохранилась и справка, выданная на курсах. И когда Виктор посчитал по времени вероятной беременности, вышло так, что скорее отцом Виктора стал именно академик.
     Так, непризнанным никем, Виктор дожил до самой кончины его «законного» отца.

                Глава четвертая
     Весть о кончине своего «законного» отца  Виктор  получил на работе. Наскоро собравшись и прихватив деньги для похорон, он сел на ближайший поезд до Мариуполя.
      Зимняя дорога настраивала на грустный лад. В одном купе с Виктором ехали две стриптизерши и начинающая певичка. Сразу же по отправлению поезда, стриптизерши подались в соседний вагон к знакомым, а певичка углубилась в чтение дамского романа в ветхой, расползающейся обложке. Говорить, по сути, было не с кем, да и не о чем. Все мысли Виктора были об отце.
       Отец был родом из большой сибирской деревни. Там окончил десятилетку, учил грамоте детей в местной школе. В тридцать девятом был призван на службу в армию. В сорок первом вместе с другими сибиряками защищал Москву. В первом же бою отличился, получил медаль «За боевые заслуги» и был направлен на ускоренные офицерские курсы. Прошел с боями половину Европы. Сражался храбро и умело. Был дважды контужен, но, несмотря на это, сохранил отменное здоровье. Тогда, размышляя о возможных причинах внезапной смерти отца, Виктор почему-то вспомнил случай, произошедший вскоре после войны.
     На фронте отец какое-то время служил в подчинении у полковника, родные которого сгинули в оккупации. А был тот полковник, судя по рассказам матери, человеком небедным. В одном из боев в Восточной Пруссии полковник погиб, и все его немалые сбережения перешли к отцу. Так, якобы, было договорено между ними. А как оно было на самом деле, уже никто сказать не мог. В сорок седьмом, демобилизовавшись из армии, отец снял все свои деньги со сберкнижки и отправился из Германии в Сибирь, на родину.
     Дорога была неблизкая. И пока он добирался до дома, грянула денежная реформа. А с нею все отцовские денежки, в том числе и те, которые достались ему от полковника, обесценились, чуть ли ни в сто раз. И, по словам родственников, именно с того самого дня отец стал слегка «тронутым».
      После Тулы, вернувшиеся из гостей «стриптизерши» вместе с певичкой угомонились. Купе погрузилось в тревожный дорожный сон. За окном размеренно мелькали редкие огни. На столе тихо позвякивали стаканы. Поезд приближался к Орлу.
      А Виктору  не спалось. Он вышел в коридор и стал смотреть в темноту. Мысли об отце не покидали его. Припомнилась встреча, случившаяся в конце шестидесятых
      Виктор только что отслужил армейскую службу. Поступил в институт на заочное отделение. Отец к тому времени уже жил отдельно от них с матерью. О том, где он и что с ним никто ничего не знал. И вдруг – эта встреча. Отцу тогда было около пятидесяти.
       «Ну, да, пятьдесят», - снова, как и в тот раз сосчитал Виктор. Он много шутил. Говорил о том, что задумал написать книгу о боевых друзьях, погибших при освобождении Орла. Рассказывал, что живет в Орловской области, работает директором сельской школы, часто ездит в Подольск в военный архив, собирает документы для своей будущей книги.
        Тогда Виктора удивило, что отец не расспросил его о службе, не порадовался поступлению в институт, не поинтересовался о его дальнейших планах на жизнь. Хотя при этом не преминул похвалиться своим богатством. Показал семь сберегательных книжек, открытых в разных городах Союза, пообещал, что после его смерти все это добро достанется одному ему – единственному наследнику. Но на просьбу Виктора дать ему двадцать рублей на модный портфель, отец, хитро ухмыльнувшись, ответил, что наличных денег с собою у него нет, а с книжки снимать негоже.
      В следующий раз им довелось встретиться лет через десять. За это время Виктор окончил институт, женился, завел детей, перевелся в Москву в один из главков весьма уважаемого министерства. Вот тогда-то и стали приходить на его Московский адрес почтовые переводы от отца то на сто, то на сто пятьдесят рублей. Поначалу Виктор не хотел принимать эти деньги. Но молодая жена убедила его не отказываться от отцовской помощи. Переводы были с уведомлением, и Виктор ограничивался тем, что коротко благодарил за них отца. И кто знает, сколько бы все это продолжалось, но случилась беда.
       Семейная жизнь Виктора не заладилась. Жена подала на развод. Суд, после недолгого разбирательства, развод оформил, оставив детей бывшей жене Виктора.
      Вот тогда  Виктор попробовал пересмотреть свое отношение к отцу. Вспомнил то, как мать пыталась разжечь в нем неприятие к нему. Ревностно относилась к каждой их встрече. Теперь ему стало ясно, почему она попыталась отговорить его от поездки на похороны отца.
         После развода со своей первой женой, Виктор впервые вместо привычного санатория решил съездить в Мангуш к отцу, где тот жил после выхода на пенсию.
       Отец встретил его радостно. Представлял Виктора каждому встречному - поперечному как сотрудника важного министерства. Виктору было слегка неловко, но он в глубине души понимал отца и не препятствовал этому.
       Разногласия начались с пустяков. Отец жил аскетом. Питался, чем придется. Но с приездом сына решил шикануть. Купил пару килограммов бочоночной мойвы, два десятка некондиционных яиц, свиного смальца, риса и начал каждодневно потчевать Виктора этой снедью. На попытки Виктора питаться в столовой, отец ответил обидой. После короткого, но резкого разговора Виктор собрал вещи и уехал к двоюродному брату в Таганрог. Но через год он снова собрался к отцу.
        К тому времени Виктор во второй раз женился и решил показать ему новую невестку. К тому же отец впервые за долгие годы раскошелился и прислал на свадьбу значительную сумму, которая оказалась весьма кстати. Это было так не похоже на него, что Виктор решил, что отец,  наконец-то, избавился от своего скопидомства.
    На мариупольском вокзале  отец встретил молодоженов с большим, похожим на веник, букетом и пригласил отправиться в ресторан. Однако и в тот  приезд в доме у отца они пробыли недолго. Уехали к морю. А еще через три года Виктор приехал в Мангуш не только с женой, но и с дочкой.
        Отец ни на шаг не отходил от внучки. Водил ее по поселку, угощал овощами и фруктами с колхозного рынка. Показывал, как в огороде из ягодки величиной с виноградину вырастает большой полосатый арбуз.
        После этой поездки  отношения Виктора с отцом стали вполне нормальными. И так – до самой смерти отца.
     Виктор, было, отвлекся от своих воспоминаний, но тогда они не отпускали его.
 
      - За три месяца до своей кончины отец приезжал в Москву. Тогда-то он впервые заговорил о предчувствии своей скорой смерти.        Поведал о том, что видел во сне свою мать, которая звала его к себе. Тогда, занятый служебными делами, Виктор не придал значения этому разговору. Отделался шутками. Отец же, показал документы на завещанный Виктору вклад в полторы тысячи долларов в коммерческом банке «Украина». Долго и обстоятельно рассказывал, где и как их надо будет получить и на что потратить.
Виктор еще раз поразился удивительной способности отца раз за разом накапливать деньги, мигом, обесценивающиеся без особой пользы для владельца. Но в тот раз Виктор не выдержал. Сорвался!
      Рассердившись, показал отцу толстую пачку стодолларовых купюр, отложенных на покупку машины. Сказал, что этих денег хватит на десять таких вкладов, как у него. Пытался перед отъездом отца всучить ему свою старую дубленку и ондатровую шапку.
  Дубленку отец не взял, а шапку Виктор все же тайком сунул в отцовскую сумку. Через полтора месяца пришло последнее отцовское письмо с поздравлениями к Новому году. И вот...
        Перед Белгородом по вагону заходили проводники. Засуетились в ожидании таможни пассажиры. На границе простояли более часа.
Когда-то, лет двадцать тому, в Харькове Виктор закончил политехнический институт. Здесь же в конце сороковых отец познакомился с его матерью, студенткой мединститута. И вот теперь этот такой близкий и дорогой ему город – заграница.
     Поезд, отстояв положенное время, тронулся. Виктор долго еще всматривался в темное окно, стремясь различить знакомые очертания домов.
 Но, так и не увидев ничего, отправился спать.
       Утро Виктор встречал уже в Краматорске. Повсюду были его родные места.
       Константиновка, Горловка, Донецк – все эти города он изъездил вдоль и поперек еще до того, как перебрался в Москву. Мимо пролетали пустующие заводы и шахты, на которых он бывал, в которые вложил частицу своего труда. Теперь, без него эти места, казалось, осиротели. И от этого разора и запущенности ему было грустно вдвойне.
   В Горловке стриптизерши сошли, и Виктор выяснил у певички где, в Мариуполе можно купить венок и цветы для похорон. Вооруженный информацией он уже твердо знал что делать.

                Глава пятая
       По приезду в Мариуполь Виктор взял частника и поехал в магазин ритуальных услуг. Купил лучший венок и цветы для гроба. Водитель суетливо помогал в ожидании хорошего заработка. Виктор не скупился, и водитель быстро домчал его до Мангуша. На пустынной улице у отцовского дома машина остановилась. Виктор вышел и направился в дом.
     Входная дверь со сломанным замком была приперта доской. Виктор вошел в комнату и сразу же увидел отца. Он лежал, как живой, в обитом красной тканью гробу, покрытом белым покрывалом. Слева от него, лежала красная подушечка с боевыми орденами. Справа - та самая ондатровая шапка, которую Виктор всучил ему при их последней встрече.
     Водитель вошел в дом вслед за Виктором. Приставил венок к стене, положил цветы на кровать и тут же выскользнул на улицу. Виктор приблизился к гробу. Поцеловал отца в лоб. Постоял с минуту и вышел. Расплатившись с водителем, вернулся в дом. Взял цветы и стал укладывать их вокруг головы отца. Вдруг в соседней половине дома послышались шаркающие шаги и старческий кашель. Виктор сразу же вспомнил о жильце, квартирующем у отца. Отец держал его без оплаты, за Христа ради. Мать Виктора, искренне удивляясь этому, не раз говорила:
; Ну, Андрей! Такого я от него не ожидала!
Вынув бутылку водки, захваченную из Москвы, Виктор направился на другую половину дома, где встретил его маленький лысый, явно с бодуна полураздетый человек. Увидав Виктора, квартирант, не удивился. Похоже, что в своем похмельном безразличии, он давно уже ничему и никому не удивлялся. Виктор поставил на стол, заваленный яблочными огрызками и хлебными корками, бутылку водки. Квартирант на мгновение просветлел, а затем залился безутешными слезами. При этом он картинно причитал. Виктор, поморщившись, доверху наполнил два стеклянных стакана, молча приподнял один и выпил, не закусывая.
; - Как тебя зовут? – спросил он квартиранта.
; - Иосиф, - ответил тот.
  - Неужто, Виссарионович? – не удержавшись, съязвил Виктор.
            - Христофорович!
        - Ну, что ж, помяни, Христофорыч, отца моего Андрея Акимовича, - добавил Виктор. И не став дожидаться, когда тот, закончит рыдания, выпил еще четверть стакана и отправился в дом к старшему брату отца, жившему тут же по соседству. Там его встретила притихшая родня.
     Молча обнялись. Обсудили скорбные дела. Уговорились хоронить назавтра
         Виктор коротко расспросил, все ли заказано, хватает ли денег. Справился насчет оркестра. Выяснилось, что с оркестром в Мангуше давно уже никого не хоронят. Но Виктор настоял на своем. Кто-то пообещал найти оркестрантов. Договорились и насчет воинского караула. Из соседней части под кормежку обещали четырех солдат с автоматами. Решили взять. Вдвое увеличили и число приглашенных помянуть усопшего в местной столовой. Обговорили вопрос установки памятника. Решили поставить через год. Брат отца передал Виктору восемьсот гривен и толстенную стопку отцовских сберегательных книжек.
       Затем перешли к воспоминаниям. Кто-то начал рассказывать о том, как перед самой смертью он видел Акимыча утром на крыльце дома, смотрящим на небо. Как он зачем-то стукнул ногой по ступеньке крыльца и вошел в дом. Там, видать, ему и стало плохо с сердцем. Похоже, испугавшись, что его заберут в больницу, он из последних сил попытался перепрятать деньги, которые всегда носил в кармане, да не успел. Так и рассыпал их по кровати. Но деньги собрали, так что ничего не пропало, заверили Виктора.
       Заговорили о доме. Виктор спросил, кто из родных хотел бы жить в нем. Но желающих не нашлось. Решили продавать его после оформления наследства.
      К одиннадцати часам следующего дня стал собираться народ. Первыми пришли ветераны. Чинно присели у гроба и, перебирая в памяти всех усопших в этом году, стали ожидать начала церемонии.
В одиннадцать подошел грузовик с опущенными бортами, появились солдаты с автоматами и оркестранты, пришел поселковый голова. Гроб аккуратно вынесли во двор и установили на двух табуретах, взятых из соседского дома.
      После коротких выступлений председателя совета ветеранов и поселкового головы гроб перенесли на грузовик и под звуки оркестра  отправились через весь поселок на кладбище. День был пасмурный. Противно моросил дождь со снегом. Грузовик вздрагивал на выбоинах, слегка подбрасывая гроб. Периодически Виктор подходил к грузовику и поправлял съезжавшую от толчков церковную памятку, возложенную на отцовский лоб местными старушками. В центре поселка траурный кортеж провожали любопытными взглядами редкие прохожие. Подходили какие-то безликие мужички. Интересовались, не продаются ли ордена. Предлагали хорошую цену.
    На кладбище все было буднично и обыденно: короткие речи, громкие автоматные залпы, нестройные звуки оркестра. Хилые грудью, задыхающиеся от быстрой работы могильщики, с трудом засыпали комьями мерзлой земли отцовскую могилу. Виктор выставил три бутылки водки, и народ неспешно потянулся к чарке, помянуть усопшего.
Виктор не ожидал слез. Ни от себя, ни от окружающих. Единственным плакальщиком оказался квартирант Христофорыч. Его еле оттащили от гроба. Спешно налили стопку водки и дали выпить, чтобы успокоился.
     Потом были поминки. В местную столовую набилось человек восемьдесят. Раза в три больше чем на кладбище. Спешно пили и ели, не произнося речей, как будто пришли в столовую за тем, чтобы наесться вдосталь. Наконец голова поселковой рады подошел к Виктору, молча обнял его и удалился. За ним потянулись солдаты и оркестранты. Последними уходили местные бомжи с кульками, в которых мелодично позвякивали недопитые бутылки

       Наутро Виктору предстояло уезжать. Вечером, перебирая документы и фотографии, оставшиеся от отца, он обратил внимание на толстую общую тетрадь, с отцовской рукописью. Не читая, положил ее в сумку вместе с отцовскими орденами, документами и фотографиями. Через сутки Виктор был уже дома.

                Глава шестая.
       Занятый воспоминаниями, Виктор не заметил, как стремительно пролетело время. Вот и тогда  в делах и заботах шесть месяцев, отводимых законом на заявлении своих прав на наследство, промчались незаметно. В июле настало время оформлять документы, и Виктор с женой и дочерью по дороге из Сочи, заехал в Мангуш. Еще в Москве, перебирая вещи, оставшиеся от отца, Виктор вспомнил о тетради и решил просмотреть ее. Это были ничем не примечательные воспоминания ветерана, прошедшего по нелегким дорогам войны.
   Виктор уже хотел, было отложить ее в сторону, как вдруг на одной из страниц наткнулся на имя, показавшееся ему знакомым. Речь шла о Христофоре Иосифовиче Пичихчи, командире полка, под началом которого отец прошел от Орла до Кенигсберга. Вот тогда-то Виктора и осенило:
     «Христофорыч!» - это было так неожиданно, что Виктор уже не мог не думать ни о чем, кроме этого кажущимся на первый взгляд случайным, совпадении.
      Заново перебирая отцовские бумаги, он случайно обнаружил четыре стодолларовых бумажки, такие же ветхие, как и справки о продаже валюты, в которые они были завернуты. Среди прочих бумаг Виктор обнаружил и выписку из Подольского архива Министерства обороны СССР, на которой помимо фамилии, имени и отчества отцовского командира, значился и его домашний адрес. На сей раз, Виктор даже не удивился прочитанному – предвоенный адрес таинственного полковника полностью совпадал с домашним адресом отца. Отсутствовал разве что почтовый индекс, да и название самого поселка было еще прежнее, доперестроечное – поселок Первомайский.
       Сомнений быть не могло – Христофорыч был сыном того самого «полковника», деньги которого когда-то перешли к отцу Виктора, а затем сгинули в ходе денежной реформы сорок седьмого  года. И отец это не только знал, но и, судя по всему, пытался загладить свою вину перед своим командиром.
      «Вот тебе бабушка и Юрьев день!» - подумал Виктор, но жене ничего говорить не стал.
      На этот раз на Мариупольском вокзале Виктора с семьей встречал племянник. Он быстро домчал их на новенькой «девятке» до дома  двоюродной сестры Виктора, где и решено было остановиться.
     За столом выпили за встречу, помянули Андрея Акимыча и Виктор, как бы, между прочим, спросил:
- Что с домом? Живут ли квартиранты?
- С домом дела неважнецкие, - ответила сестра, - покупатели ходят, но цену не дают. А дом по весне стал осыпаться. Почитай всю зиму не топили. Квартирант-то помер. Как раз на сороковой день. Так рядом с твоим отцом и положили. Пил ведь по-черному. И где только деньги брал?
        Сестра замолчала, ожидая поддержки со стороны Виктора, но тот сидел молча. Потом, как бы опомнившись, предложил
- Ну что ж! Давайте помянем душу грешную Иосифа Христофорыча.
Не чокаясь, выпили. Затем разговор перешел на житейские темы. Жена Виктора рассказала об отдыхе в Дагомысе. Порадовалась успехам дочери. Справилась, почем абрикос на рынке. Так неспешно за разговорами и просидели до позднего вечера.
      Утром, пока жена с дочерью еще спали, он сбегал на базар, купил небольшой веночек из свежих роз.  Позавтракав, всей родней отправились на кладбище навестить отца. С зимы его могила затерялась в глубине кладбища.

     - Люди мрут, как мухи! - горестно вздыхала сестра.
     - Без вас я бы, пожалуй, и не нашел это место, - поддержал ее  Виктор, - самая пора ставить памятник.
Наконец подошли к черному деревянному кресту.
- Да, здесь. Теперь припоминаю, – сказал Виктор и приделал веночек к основанию креста.
       - А это что же, могила Христофорыча? – Виктор махнул рукой в сторону пустынного холмика, который венчал металлический штырь с наваренной на него железной пластиной.
- Его, горемычного - подтвердила сестра догадку Виктора.
      От отсутствия дождей земля вокруг потрескалась. Деловито окунули цветы в банку с водой и, постояв недолго в скорбном молчании, отправились домой.
   Хлопоты по передаче наследства грозили затянуться. Нотариус, занимавшийся наследственными делами, был единственным на весь сельский район.  Посоветовавшись с родными, Виктор устроил жену и дочь в приморский пансионат, а сам с сестрой занялся отцовским наследством.
       Дом переоформили быстро. Помогли знакомство и двадцать гривен на лапу. Оставалось решить, что с ним делать. Еще одну зиму ему было не устоять. Покупатели давали цену смехотворную – пятьсот долларов, да и то в рассрочку. И это за тридцать соток земли, каменный дом с газом, водопроводом и канализацией.
      Сложнее было с денежными сбережениями. После долгих хождений по инстанциям выяснилось, что большая часть сберкнижек относится к дореформенным временам, и ждать получения наследства предстоит неведомо сколько времени. Наконец, получив взамен двадцати с лишним сберкнижек одну, с общим вкладом в девальвированном исчислении и обещанием компенсировать потери, как только наступят лучшие времена, Виктор, поразмыслив, решил не тянуть с продажей дома.
     - Черт с ним! Пусть покупают в кредит! – в сердцах бросил он.
     На оставшиеся от похорон восемьсот гривен Виктор заказал в Мариуполе двойной памятник из черного лабрадорита с искрящимися на свету фиолетовыми прожилками. Оставалось только выбить надписи и установить его на месте.
      Через пару дней рабочие привезли в Мангуш  готовый памятник. На широкой полированной стеле были высечены два имени – Андрея Акимыча и Иосифа Христофорыча.
      - Чудно, - сказал один из рабочих, - сколько за жизнь памятников установил, но такого еще не видел! Двух мужиков с разными фамилиями хоронят вместе, с одним памятником. Они что педики что ли?!
        Однако, увидев выражение лица Виктора, осекся и стал быстро мешать цементный раствор лопатой.
       Покончив с установкой и получив оговоренный ранее остаток, рабочие уехали, а Виктор, достав из сумки бутылку водки, здесь же на памятнике доверху разлил ее в три припасенные для этого случая пластиковых стакана. Молча постоял, допил свою чарку до дна и, не закусывая, так же молча, повернувшись, зашагал полем, в сторону от кладбищенской дороги, прочь из поселка. Выйдя на большак, поймал частника и поехал за семьей в Ялту. Скорее прочь от этого гиблого места, с которым теперь его, казалось бы, не связывали никакие долги чьей-то прошлой жизни.


                Глава седьмая
       До предсмертного признания материи, Виктор, если и мог поверить в то, что у него мог быть другой родной отец, то во всех случаях он почему-то представлялся ему в облике своего двоюродного дядьки, погибшего на войне, когда Виктора еще не было на белом свете. И потому,  быть настоящим отцом Виктору просто не мог. Но потому, как мать еще при жизни относилась к Андрею Акимовичу, Виктор все больше верил в то, что материнская исповедь расставляла все по своим местам. Становилось понятно многое из того, что требовало простых и ясных ответов на взаимоотношении отца с матерью. То, что многие годы невольно задевало Виктора, приносило ему переживания и обиды.
      Все  это заставляло  Виктора думать о том, каким должен был быть его родной отец. Когда-то, как и многие дети, выраставшие в безотцовщине, он представлял, что его отец был героем. Часто думал о том, как торжественно и чинно звучит обозначение заслуженного человека, представляемого обществу в особо торжественных, да и не очень, случаях – Герой Социалистического Труда,  Герой Советского Союза.
      За годы работы в Москве ему посчастливилось познакомиться со многими такими героями. В основном это были летчики – космонавты Советского Союза и видные партийные и хозяйственные деятели страны. По сию пору он мог перечислить имена трижды Героев Советского Союза, с которыми ему встречаться не довелось. И от этого ему хотелось вспомнить человека, память о котором хранил только он, единственный из живущих на этом свете.
        Одним из непременных домашних  атрибутов у старших поколений жителей нашей страны были фотоальбомы. Они являлись своеобразными историческими архивами многих российских семейств. Больших и малых. Известных и не очень. Был такой альбом и в семье Виктора. В далеком детстве в долгими зимними  вечерами, забравшись с ногами на большой кожаный диван, Виктор,  переворачивая его страницы, рассматривал портреты знакомых и незнакомых ему людей.
      Среди прочих фотографий, ему запомнилась та, на которой его матушка была сфотографирована в кругу ребят таких же молодых и красивых как она .
    - Кто это? – каждый раз обращался он к матери.
 - Это мои двоюродные сестры Люба и Аня
. - А это кто? – неизменно допытывался Виктор, указывая пальцем на красивого, улыбающегося парня со светлыми волнистыми волосами.
 - Это Стасик Поляков, единственный сын дяди Яши. Твой двоюродный дядя. Он погиб на фронте. Пошел в разведку и попал к фашистам. Так и пропал под Сталинградом, никто и не знает где и как, отвечали ему взрослые.
     Повзрослев, Виктор пытался выяснить у матери более подробные обстоятельства гибели Станислава.
 - Никто ничего не знает, - отвечала она.
   - В 43-м году пришло извещение о том, что он пропал без вести, будучи за линией фронта. Вот и все, что известно о нем.
       Позже фотографию убрали с глаз долой, в один из пакетов, сложенных в чулане. В ту пору как-то не принято было говорить о людях, место и обстоятельства, гибели которых были неизвестны до конца.
       Тогда Виктор впервые в жизни понял значение выражения «без вести пропавший».
          Потом, после выхода на экраны страны фильмов «Бессмертный гарнизон» и «Судьба человека», это положение стало меняться.
 Как-то вечером, после возвращения из кинотеатра, вспоминая героя фильма рядового солдата Соколова, блестяще сыгранного Сергеем Бондарчуком, разговор снова зашел о Станиславе.
       - А все-таки хорошо, что об этом заговорили – тихо сказала мать. Вот и дядя Яша с тетей Аней теперь могут заняться его поисками.
 - Заняться-то можно, - подключился к разговору дед, - но ничего по нему нет. Никаких сведений. Иначе бы мне сообщили. Жаль Яшу, жаль Стаса, но тут, уж, ничего не поделаешь. Я говорил в свое время, надо было взять мальчика из детдома. Все были бы не одни!
 - Так они же надеялись! – вступилась мать.
    Теперь, фраза сказанная тогда дедом о возможности «взять мальчика» - представлялась Виктору несколько по - другому, чем тогда. И если тогда тот этот разговор находился  за гранью его понимания, то теперь, как показало время, невольно отложилось в его памяти.
      «А что, если и я вовсе не родной? А усыновленный!" – все чаще задумывался он.
В подтверждение этой мысли Виктор вспомнил,  как однажды его мать отвела его в гости к своей знакомой. Якобы, «познакомить с хорошим мальчиком» Женей, Много позже, совершенно случайно Виктор узнал, что Женя был приемышем, о чем ему долгое время ничего не говорили.
       Со временем не стало ни дяди Яши, ни тети Ани. Так и ушли, не дождавшись сына.
       Шли годы. Виктор взрослел, старилась мать. В ее воспоминаниях о войне все чаще слышалась горечь о судьбах своего поколения.
     Мать окончила школу в Ташкенте в июне 41-го. Выпускной вечер ее класса пришелся на ночь 22 июня. Из 12 выпускников, ушедших на фронт, живыми домой вернулись только двое.
       Редко за разговорами мать вспоминала и свою первую любовь – парня, который погиб на фронте. При этом она никогда не назывании ни его имени, ни фамилии.
    Непонятно почему, но Виктору всегда казалось, что это был Станислав. Но он не решился спросить, а она не сочла нужным рассказать об этом.
      Говорят, что время хороший лекарь. Со временем разговоры о Стасе забылись. Лишь однажды, готовясь к своему юбилею, Виктор  решил собрать фотоальбом со снимками, так или иначе связанными с его семьей. Тогда же он отыскал то самое предвоенное фото своей матери и Станислава.
    Но на торжестве юбилея как-то не дошли руки до фотоальбома. Конечно, кто-то его смотрел, но вопросов не задавали.
   После кончины матери, Виктор с женой приехал прибраться в материной квартире. Жизнь требовала принятия жестких решений. Надо было готовить квартиру под сдачу в наем, чтобы как-то жить.
    Перебирая вещи, отбирали самое дорогое и необходимо среди фотоснимков он, почему-то, не нашел той самой фотографии. Не было и групповой фотографии выпускного класса. И тут Виктор вспомнил, что незадолго до своей кончины она перебирала старые письма и фотографии. Почему-то тогда он  решил, что мать отобрала самые дорогие для себя фотографии, чтобы они ушли вместе с нею. Во всяком случае, как не пытался Виктор  их разыскать, ему это так и не удалось.
     Но тогда было не до этого. И на вопрос о том, почему из этих трех фотоснимков сохранился всего один, а именно групповая фотография выпускников института усовершенствования врачей, можно было отвечать вполне определенно, сообразно логике.
Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы однажды что-то не надоумило Виктора  заглянуть в Интернет.
     Набирая в поисковике имена и фамилии своих родных и близких, он стремился выйти на какие-то признаки близкого родства с теми, кого высвечивал ему Интернет. И среди них - Станислава Яковлевича Полякова, уроженца города Бишкека, призванного в Красную Армию еще в 1939 году.
       И вот однажды в  списке без вести пропавших ему удалось отыскать сразу трех человек с аналогичными именами и фамилиями.
      Но, более подробно разбираясь в документах, он выяснил, что все три записи сведений о пропавших, касаются только  одного  и того  же человека. Сомнений быть не могло. Это и был его погибший дядька. Уроженец Бишкека, 1920 года рождения, лейтенант, комсомолец, командир взвода 9 Воздушно-десантной бригады  Приволжского военного округа. Главным подтверждением этой правоты был адрес человека, которому необходимо было сообщить в случае чего о судьбе Станислава – Ташкент, улица Самаркандская, дом 18, Поляков Яков Васильевич.
     «Да, но почему же он был зачислен в одни и те же списки трижды?» - недоумевал тогда Виктор.
       Все оказалось гораздо проще, чем он думал. В первый раз Станислав попал в списки, как не вернувшийся из немецкого тыла в декабре 1941 года. Второй – в апреле 1943-го. Третья – повторением второй. Именно она и оказалась роковой.
      Любые попытки отыскать место гибели Станислава, или хотя бы район заброски советского десанта весной 43-го, не увенчались успехом. Да и отыскать боевой путь 9-й Воздушно-десантной бригады, казалось невозможным. Бригада сливалась, укрупнялась, переформировывалась, каждый раз меняя свое название , что ниточка всякий раз обрывалась где-то в средине пути.
    На протяжении трех последних лет положение не изменилось. Все те же два скупых документа, ничего не дополняющих к поиску искомого адресата.
      Теперь выходило так, что только Виктор остался единственным из семьи, кто хоть что-то слышал о нем. Исчезнувший родственник стал своего рода трижды пропавшим. К печальным датам декабря 41-го и апреля 43-го, добавился и день, когда навсегда исчезла фотография, сохранявшая его облик. Теперь только от Виктора  зависело – вернется ли его пропавший дядька из небытия. И что станет с людьми, с миром, если его останки вдруг отыщут поисковики где-то в безымянной могиле, когда всех нас уже не будет на этом свете?
И кто из его родных сумеет продолжить его фамилию. Не ту - абстрактную, широко распространенную, а именно принадлежащую ему Станиславу Яковлевичу Полякову.


Часть вторая

                Глава восьмая
       Чем больше Виктор думал о своем биологическом отце, тем чаще он возвращался к тому короткому ночному разговору с матерью, который произошел между ними за два дня до ее кончины. Подспудно он понимал, что это было своеобразная исповедь ее перед памятью человека, которого она наверняка любила. И не трудно было объяснить, почему она не рассказала об этом раньше. Как это не огорчало Виктора, он все же понимал, что в те времена говорить об этом вслух, значило испортить успешную карьеру родным и близким.  И уже ему-то, похоже, навсегда. И все же перед смертью мать открылась ему. Посчитала нужным рассказать ему об истории своей любви.
       Виктор раз за разом вспомнил как когда-то, будучи в Москве проездом из Ташкента в Донбасс, мать повела его на Новодевичье кладбище. Тогда это совпало с желанием Виктора увидеть памятник Хрущеву, о котором рассказывали те, кому удалось попасть туда на только что открытое для свободных посетителей кладбище.
       Тогда он как-то не придал значение тому, что мать все время торопила его, чтобы успеть побывать на могиле своего любимого преподавателя, о котором она вскользь упоминала в связи с обучением на курсах усовершенствования врачей в Москве в первой половине сорок седьмого года.
       Могила академика  встретила их простеньким памятником, и в окружении  помпезных памятников выглядела весьма бедновато. Тогда же, мать, как бы невзначай, попросила его запомнить это место, и фамилию академика, обещая при случае рассказать о нем кое - что интересное. Теперь он понимал, с чем это было связано. Казалось, какой-то волшебный случай помог отыскать Виктору данные на его вероятного отца.
      События, связанные с горбачевской перестройкой кардинально поменяли судьбы большинства советских людей. В том числе и Виктора. Жизнь заставила его в поисках заработка сменить работу, которой он так гордился. Он и сам  не заметил, как оказался в кругу политиков, боровшихся между собой за власть в России. Помогла в этом не только его убежденность в правоте выбранного дела, но и умение владеть словом. Работать над ним.   Да и прежняя работа, связанная с моделированием сложных систем управления боевыми самолетами, требовала наличия навыков, присущих системщику-аналитику. Так Виктор оказался в аппарате Государственной Думы где приглянулся Виктору Ильичу депутату, который был когда-то секретарем обкома партии того самого сибирского городка, в котором когда-то учился будущий академик.
Виктор и сейчас, по прошествии  многих лет, не мог не поверить, что все дальнейшее произошло как бы само собой.
Виктор Ильич не просто ценил Виктора как трудоголика, но и сам был таковым. Прочитав как-то книгу стихов Виктора, он попросил зайти к нему в кабинет после работы. Время было вечернее и в Думе почти никого не было.
- Прочитал я тут твою книгу, - начал он.
- Мне понравилось. Сразу видно, что человек умеет работать со словом. Это Божий дар. В составе прежнего ЦК всегда был особый спрос на хорошо пишущих людей.  Береги и развивай его, - посоветовал он Виктору. - и с той поры стал давать ему на редактирование свои статьи.
Как-то раз, пригласив Виктора в кабинет, Виктор Ильич кивнул на два последних номера газеты «Правда».
- Вот, братец, обвиняют меня в приверженности к сионизму. Кое-кто намекает на то, что я еврей. Ну, скажи, разве я похож на еврея?
- Да у меня было немало друзей и знакомых из евреев. И у нас в Сибири было их так же немало. Были и очень уважаемые и известные люди. Но тех, кто искал в них корень зла во всех бедах России, еще больше.
       И он, сам того не ведая, рассказал о родном отце Виктора. Тем более, что по ходу беседы выяснилось -  сестра будущего академика, еще до войны  училась вместе с матерью Виктора в медицинском институте. И таким образом пошла по следам старшего брата.
 Рассказ бывшего первого секретаря обкома не мог не заинтересовать Виктора.в
       Будущий академик родился  в самом конце XIX века в Средней Азии.         
     По указу Александра II его отец был призван в царскую армию. Солдатом, участвовал в походе у генерала  Скобелева. После присоединения Туркестана к России Скобелев остался на некоторое время в Средней Азии. Солдатам, имевшим семьи, выдавались деньги на строительство домов и обзаведение хозяйством.    

Тогда-то в  семнадцать лет его старший сын решил стать врачом, и поступил в Сибирский университет. Он тогда считался одним из передовых в России. Приезжая на каникулы на родину, работал санитаром в инфекционных бараках. В те годы в Туркестанском крае не прекращались эпидемии тропической малярии, холеры, чумы. И эта работа была лучшей наукой для будущего лекаря.
        На годы его учебы в университете выпала Октябрьская революция.  Была провозглашена Советская власть, но продержалась она недолго – началась гражданская война. Сибирь оказалась в руках Колчака. Студенты-медики были мобилизованы белыми. Но вскоре перебежали к красным. Сначала в войска, которыми командовал М.В. Фрунзе, а затем в I конной армии С.М. Буденного. Война заставила каждого из них быть хирургом, терапевтом, зубным врачом, эпидемиологом и гигиенистом, короче говоря, выполнять всю ту работу, которую необходимо было делать в сложнейших условиях гражданской войны. В дальнейшем с армией С.М. Буденного участвовали  в походах на Дон, Северный Кавказ и в операциях против Махно.

       В  1920 г. были направлены на Волгу, для продолжения образования.
      Получив диплом «лекаря», молодой врач вернулся в Ташкент. Поступил ординатором в терапевтическую клинику Туркестанского университета. С первых же дней он включился в работу кли¬ники, трудился самозабвенно, нередко засиживаясь далеко за полночь. Новый ординатор сразу же обратил на себя внимание. Круг его интересов был весьма широк. Студенты с упоением слушали его лекции, а некоторые даже работали в клинике санитарами, чтобы чаще общаться с любимым преподавателем. Одна из студенток стала вскоре его женой.         
      В средине тридцатых был переведен в Москву. Возглавил одну  из ведомственных клиник. Работал в госпиталях в Великую отечественную. Со временем стал профессором, а под конец жизни избран академиком медицинской Академии.
     Матушка Виктора была знакома с ним еще по Ташкенту. А встретилась в Москве в 47 году на курсах усовершенствования врачей.Там и прошли счастливейшие дни их жизни
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 
За полгода до семидесятилетнего юбилея Победы советского народа над фашизмом, Виктор заболел. Заболел неожиданно и серьезно.
      Как это часто бывает, болезнь отыскалась в ходе планового медицинского обследования. Вначале нашли камень в почке. Потом он начал катастрофически худеть. Были подозрения на онкологию.
Вот так, пятью годами ранее быстро сгорел Виктор Ильич. После кончины его отвезли самолетом в Сибирь, где и похоронили.                Родную бабушку по материнской линии я почти не помню. Когда она в свои сорок пять ушла из жизни, мне было только три с половиной года.
За день до похорон меня на руках внесли проститься с нею. На большом черном столе вся в белом с глазами, покрытыми большими темными от времени пятаками лежала неподвижная женщина, совсем непохожая на ту бабушку, которую я знал – властную, но ласковую. Это испугало меня так сильно, что я ударился в рев. В тот же вечер меня отправили «в гости», в небольшой одноэтажный кирпичный дом, стоящий у самой железной дороги, в семью городского прокурора.
Был разгар июля. Сад во дворе полнился зеленью и фруктами. Его дальний угол у деревянного плетня зарос цветущей «кашкой», из которой дочери прокурора учили меня плести веночки. Лет через сорок после этого я случайно встретился с одной из них. Поразительно, но, несмотря на то, что та была тогда года на три старше меня, она не помнила ни палящего июльского дня, ни меня, «гостившего» у них в доме.
Бабушку похоронили на городском кладбище вблизи могил хороших знакомых моего деда, ушедших из жизни чуть раньше ее.
С той поры, пока мы жили в этом городе, и мой дедушка, и мои родители пытались посадить на ее могилке деревце, но все было безуспешно. Перепробовали множество саженцев разных пород, но ни одно из них не прижилось.
Дедушка пережил бабушку всего на восемь лет. Схоронили его рядом с ее могилой. Скромная железная оградка, окрашенная алюминиевой краской, казалось, навсегда объединила два простеньких металлических памятника с обычными в таких случаях памятными надписями.
Поразительно, но через пару лет после дедушкиной кончины на их могилке принялось деревцо. Корявый, неказистый саженец молодого тополька, посаженный мною внутри оградки, поначалу засох и был, как и все другие до него, безжалостно срезан под корень. Но на следующий год в этом месте из земли полезли зеленые листочки. Все мы были несказанно рады этому.
Постепенно остатки нашей семьи разъехались по другим городам. Братья матери перебрались в Москву. Наконец, пришел черед уезжать и мне с матерью.
К этому времени тополек заметно подрос. И было жалко оставлять его без присмотра. Но иного выхода не было. Так что, уезжая, я прощался не столько с дорогими могилками своих родных, сколько с ним – живым и зеленым, понимая, что ему здесь без нас не выжить.
Так случилось, что после своего отъезда, мне более тридцати лет не удавалось вырваться на родину. И лишь приглашение на юбилей музыкального училища оказался весомым предлогом побывать там.
Откровенно говоря, я уже не думал отыскать могил своих родных. Более того, после кончины матушки, похороненной на Химкинском кладбище в Москве, заказал выбить на ее памятнике надписи о своем дедушке и бабушки с датами их жизни и смерти.
И вот, на следующий день после юбилейных торжеств, купив на рынке четыре желтые розы, я пришел на старое заброшенное кладбище моего родного городка, ставшего теперь заграницей. Ищу родные могилы и не нахожу их, так сильно изменилось все вокруг. Первое, что бросается в глаза это отсутствие оград. Позже я узнал, что местные жители давным-давно снесли их на металлолом, благо местная Рада запретила их установку на кладбище.
Поубавилось и самих могил. Изредка встречались скромные памятники из мраморной крошки. Еще реже, массивные гранитные монументы местных авторитетов, бесславно закончивших свое существование на этом свете.
Моим поискам помогла необычайно теплая для декабря месяца погода. Словно по заказу, земля освободилась от бурьяна, снежный покров отсутствовал.
Наконец, я нашел валяющиеся на земле остатки проржавевшего памятника одному из сослуживцев моего деда. На том месте, которое он ранее занимал, высится гранитная стела с фотографией молодого бойца, судя по всему, погибшего в далеком Ираке. Вспоминаю, что от этого места надо вернуться вниз к дорожке. Снова ничего не нахожу. И вдруг, совершенно случайно обращаю взгляд на высокое ветвистое дерево. Прямо у его толстенного ствола виднеется знакомая табличка с надписью, посвященной моей бабушке. Рядом, из-под земли выглядывает угол, ушедшей вглубь могилы металлической звезды, от памятника моему деду. И тот, и  другой памятники буквально проросли идущими от самых корней тополя многочисленными стволами, не позволяющими выдернуть их из-под земли, не убрав могучего дерева.
Одновременная радость и печаль наполняет душу. Слегка подмерзшие розы ложатся на влажный от моросящего дождя чернозем.
Ну, как тут не поверить в чудо? Ведь, именно благодаря тому самому топольку, ставшему большим и ветвистым, его многочисленным, от самых корней идущих росткам, покрывшим точно броней все, что упокоилось под ними. Из всех могил, расположенных вокруг, сохранились только эти две – и это могилы моего дедушки и бабушки. Нисколько не раздумывая, иду в кладбищенскую сторожку. Узнаю, сколько стоит хороший, такой как у покойных авторитетов памятник и договариваюсь со сторожем о его установке.
- Да вы не сумливайтесь, - твердит обрадованный неожиданным визитом сторож, - все будет в порядке.
 Да я и не сомневаюсь, что за деньги сегодня сделают все что угодно. И все же прошу своих хороших друзей проследить, чтобы все было честь по чести.
- А корни-то срезать? – профессионально спрашивает сторож.
- Нет, пускай растут дальше. – тихо отвечаю я.
Позже, вернувшись в Москву, разбирая старые фотографии из семейного архива, неожиданно наталкиваюсь на фотографию, запечатлевшую бабушку на смертном одре. Десятки раз я уже видел эту фотографию.  И, вдруг!  Неожиданно для себя самого замечаю.  На дальнем плане снимка в оконце верхней створки шкафчика для лекарств из старомодного дивана, покрытой кружевными салфетками, со стоящими на них семью слониками, я вижу  фотографию маленького полуторагодовалого улыбающегося мальчика.
«Господи! Да ведь это же я!» - мысленно восклицаю я, радуясь своему открытию, - и теплая волна согревает душу. И скупые слезы неожиданно наворачиваются на глаза. Спасибо тебе, бабушка, за твою любовь и ласку ко мне. Спасибо за все то, чего я, увы, не помню, ибо помнить не могу.
Шло время. Раз за разом Виктор возвращался к фигурам своего предполагаемого биологического отца. И так длилось до тех пор, когда на российском телевидении косяком пошли телепередачи со ссылками на ДНК. Виктору претила та  мещанская похабщина, вызывавшая столько радости и восторга у телезрителей, что он решил устраниться от участия в ней.
И потому, ставя жирный крест на стремлении отыскать «настоящего отца», он решил оставить в фамильном  древе на месте, предназначенном для своего отца фамилию, имя и отчество своей бабушки. И до конца своих дней не пожалел об этом.