Cierro mis ojos

Мой отец был реставратором витражей. Он никогда так не получил почему-то заказа на витраж собственного авторства.
В детстве мне всегда нравилось смотреть за его работой, я смотрел в тёмную вышину собора и видел, как свет окрашивается и преломляется сквозь цветные стекла. Я увидел, что это наиболее выигрышный для луча вариант - светить из глубокой тьмы.
Моей любимой игрушкой были калейдоскопы - они были как мои собственные абстрактные витражи, каждый раз новые, я всегда мог их носить в своём кармане.
Отец купил мне фотоаппарат, чтобы я фотографировал его работы для рекламы - до и после реставрации. Так я и начал снимать.
Я всегда любил снимать калейдоскоп изнутри. Потом, когда я поступил в киношколу на операторское, я очень полюбил использовать фильтры : мы окрашивали свет на площадке, я использовал цветофильтры, а иногда за недостатком их часто просто снимал через любые разноцветные стекла и пластик.
Смотреть в видоискатель было для меня как смотреть в калейдоскоп в детстве, и я хотел, чтобы картинка была поярче. Чаще всего мы снимали в Испании, и я хотел, чтобы наши и без того сочные испанские земля и небо были поярче.
Увы, году на двадцатом моей профессиональной деятельности мне диагностировали ухудшение зрения. Это случилось, когда я задумал снять свой собственный фильм.
После рабочих смен, когда я все время смотрел в видоискатель, у меня менялся цвет и пропадала резкость в том глазу, которым я смотрел в видоискатель. Глаз не восстанавливался даже за ночь.
Я стал перекручивать видоискатель под другой глаз, но мог сделать это лишь в начале смены и иногда в обед, и глаза очень уставали.
Я отправился к врачу, и он прописал мне очки со стеклами разных цветов. Например, сначала у меня стекла справа было зелёное, а слева красное - это не очень помогало, но в течение последующих лет у меня были самые разные сочетания цветов в оправе.
Монтаж моего фильма проходил, когда я был уже подписан на следующий фильм в качестве оператора. Операторская работа давалась мне с трудом, так что я почти вовсе не появлялся в монтажной, где монтировали мой фильм про ведьм.
Основные кадры фильма я выстраивал по мотивам картин Гойи, связанных с ведьмами. Звуком, звуковыми эффектами, записью криков жертв, а также сцен с гоблином и просыпающейся после столетнего сна ведьмы занимался какой-то гениальный звукорежиссер из Великобритании, который потом пропал без вести. Продюсер едва не провалил фильм, а прокат прошёл незаметно. Сейчас я даже не знаю, сохранилась ли хотя одна копия того фильма.
Я же продолжал слепнуть. Знакомые режиссёры брали меня в качестве оператора-постановщика, но за камерой уже сидели мои ученики.
Настал момент (фильм "Накорми ворона"), когда моя работа стала настолько незначительна, что меня не указали в титрах. Позже я поработал над дебютными фильмами, которым было нужно моё имя. Я тогда уже почти ничего не видел - все очень мутно, как в болоте. Но я мог видеть свет, я знал, с какой стороны он светит.
Зимой 1980 года муть того, что я мог видеть, заволокла тина, тьма поглотила меня.
Я жил довольно скромно и одиноко. В конце концов, единственный мой грех, действительно, был только в том, что я требовал более ярких цветов от заката, от неба, от мира. Мой последний ученик, Лука, приходил все реже, приносил мне еду, помогал мне с домом. Прислуги у меня не было, я вполне мог справится со многим сам.
Я решил, что это будет остроумно, если я уйду из этого мира под песню Рафаэля (Санчеса) "Cierro Mis Ojos" ("Закрываю свои глаза"). Я набрал теплую ванну с пеной, достал скальпель, положил его на край ванны и поставил пластинку с музыкой к фильму "Пусть говорят". Сам фильм я никогда не видел, хоть и закрутил пластинку до дыр. Что ж, посмотрю на том свете.
Санчес спел: "Пусть говорят что хотят, но в мире света больше, чем тьмы", и я опустился в ванну. Вода немного расслабила меня, тело было сильно напряжено и ломило, я часто задерживал дыхание и шумно выдыхал.
Когда Рафаэль спел: "Сегодня у меня особенный день, я ночью пойду гулять", я разрезал вены. Рафаэль продолжал: "Что будет, какая тайна откроется в мою великую ночь? Когда я проснусь, моя жизнь узнает что-то новое".
Что-то вода быстро остыла, я добавил горячей немного - не хотелось, чтобы я уснул прежде, чем смогу её выключить, сварюсь и залью соседей. Я очень быстро ослабевал.
Ну, вот и моя песня. Я закрываю глаза, и пусть смерть делает что хочет: целует мои руки и лоб, пробегается пальцами по коже. Я подпеваю: "Я не буду смотреть, я не буду смотреть, пока ты не попросишь меня об этом, любовь моя".
Наверно, что-то с проигрывателем: пластинка стала крутится очень медленно, Рафаэль запел раскатистым басом и все тише. Из темноты я увидел цветной свет витража. Цветные лоскуты калейдоскопа сложились в спираль, спускающуюся на меня из невероятной высоты, из необъятной дали. Я и сам влетал в эту радужную спираль. Я купался в цветах и свете. Пространство пузырилось круглыми, как кровяные тельца, бликами.
Я проснулся под кварцевой лампой в больнице, я видел её. Говорят, Лука спас меня, но мне пока сложно в это поверить, тем более, что я снова вижу. Лука совсем такой, каким я себе его представлял, только еще прекраснее. Пожалуй, я сниму здесь ещё один фильм.