Часть 1. Отражение в зеркале. 1. Два в одном

           Зеркало – мой лучший друг, потому что когда я плачу, оно не смеется.
           Чарли Чаплин.
           _______________________________________


          - Вот я и дома. - Выйдя из вагона, Анна остановилась и растерянно огляделась. - И что же ожидала я здесь увидеть через столько лет... Что все осталось прежним? – проговорила она вслух и непроизвольно оглянулась - не услышал ли кто ее восклицания. Но двое стариков вышедших вместе с нею из вагона уже успели скрыться за полуразрушенным багажным сараем. На дальней колее какой-то человек в красной фуражке, видимо дежурный по станции, о чем-то беседовал с машинистом по пояс высунувшимся из окна маневрового электровоза. Перрон был пуст, жители еще не торопились возвращаться в разоренный городок.

     Узнав, что поезда все еще идут в обход, Анна огорчилась. Можно, да, наверное, и нужно было дождаться, когда движение восстановится полностью, но ей отчего-то нестерпимо захотелось поехать на родину именно сейчас. И побороть это желание она не смогла.

    Можно было добраться на автобусе до станции N, а там пересесть на поезд. Долго не раздумывая, она так и сделала. Единственная электричка, предназначенная главным образом для служебных надобностей, бегала один раз в день. Состояла она из нескольких грузовых вагонов и, за неимением достаточного количества желающих, одного пассажирского. Давно, еще во времена детства Анны, между соседними станциями курсировал такой же маленький поезд – три пассажирских вагончика и паровоз. В народе его шутливо прозвали ”Муха”.

     Как же все изменилось... Здание вокзала, прежде укрытое со всех сторон уютной тенью старых серебристых тополей и огромных елей, теперь сиротливо высилось посреди испещренного глубокими выбоинами асфальта. Две буквы в названии станции отсутствовали, а на их месте зияла сквозная пробоина от снаряда.
Прежним и узнаваемым остался лишь пешеходный мост через железнодорожную линию. Немного поколебавшись, Анна решила подняться на него. Путь этот был длиннее, но ей очень хотелось увидеть с высоты знакомые улицы, по которым когда-то бегала в школу, узкую речушку и меловые холмы подковой окружающие город.

     Поднявшись на один пролет, Анна остановилась. Облокотившись на перила, она поглядела вниз на маленький дворик с кирпичным одноэтажным зданием внутри. Некогда пестревший цветами, теперь он порос высокими сорняками, которые осень успела уже превратить в спутанные, торчащие в разные стороны грязно-серые палки высохших стеблей.

     Знакомая дверь, в которую Анна входила несчетное количество раз, казалось, была такой же, как и прежде. Разве что синяя краска на ней совсем уж облупилась, и на этом фоне новенький оранжевый почтовый ящик выделялся странным чужеродным пятном. Пожалуй, так нелепо мог бы выглядеть лишь грязный бомж, вздумай он вырядиться в найденный по случаю на помойке пиджак от Brioni.

     Сердце в груди Анны замерло и пропустило удар. Ей показалось, что вот-вот распахнется знакомая дверь и вприпрыжку выбежит из нее Таня, любимая школьная подружка.
И дверь действительно отворилась. Но вместо Тани из нее не вышел, а прямо-таки вывалился высокий квадратный человек в камуфляже. Произнеся крепкую матерную тираду, адресованную кому-то находящемуся внутри, он так злобно пнул ногою дверь, что та, с грохотом закрывшись, противно залязгала щеколдой, отскочила обратно и громко ударилась о стену.

     Заметив женщину на мосту, внимательно глядящую на него, сердитый незнакомец скроил свирепую гримасу и, сплюнув, резко показал ей непристойный жест.
От неожиданности Анна вздрогнула и поспешно отвернулась. Всякое желание идти через мост пропало у нее мгновенно.

      - Ничего себе… - пробормотала она, спустившись обратно на перрон, и быстро пошла вдоль колей.

     Покрытое рытвинами от осколков пространство перрона выглядело уныло и недружелюбно. Не шумели больше над головой тополя. Не галдели в многочисленных гнездах на их верхушках вороны, так и норовившие в прежние времена окатить "счастьем" зазевавшихся пассажиров. Те из них, кому доводилось невзначай поймать птичий “подарок”, не огорчались. Напротив, считали это хорошей приметой  - к счастью, или даже к богатству. А кто не хотел бы вот так, запросто, разбогатеть?

     - Жаль тополей, - с грустью думала Анна, - и ворон жаль. Некому предсказать мне теперь счастье...

     Нахохлившаяся птица, сидевшая на семафоре, неожиданно каркнула так громко над головой, что Анна шарахнулась в сторону, но было уже поздно. Вороний снаряд попал точно в цель.

     - Ого... Снайпер, однако! – сердито вытирая волосы, Анна свернула направо и двинулась через рельсы к пустырю.

     Ни в какие приметы она не верила, но после всего произошедшего, в душе ее шевельнулось неприятное предчувствие. Идти было еще далеко. Вокруг по-прежнему не было ни души и это безлюдье начинало ее пугать. Анна огляделась вокруг и прибавила шаг, уже немало сожалея, что поддалась внезапному порыву и приехала на родину в столь неподходящее время.

***
- О чем это я пишу? Приметы, вороны,  - ни к кому не обращаясь, ибо в комнате никого и не было кроме нее, с досадой воскликнула Вероника. - О чем? Зачем? – задумчиво протянула она, вслушиваясь в обертоны своего голоса. В дремотно-сонной тишине пустого пространства квартиры он неожиданно показался ей до странности чужим.

     Привыкнув жить в одиночестве, Вероника незаметно обрела привычку разговаривать вслух. Поначалу она несколько встревожилась - знала как часто это вызывает насмешливое, и даже настороженное отношение окружающих. В лучшем случае могут принять за чудака, в худшем посчитают слегка ”тронутым”.
Впрочем, в какой-то научной статье подобная ”странность” истолковывалась как преимущество - разговоры во всеуслышание с самим собой  “прекрасно организовывают мысли и заставляют активнее работать мозг ”.

     - Отлично, - вспомнив эту вдохновляющую сентенцию, рассмеялась Вероника,  -  заставим мозг как следует поработать!

     Заметив, что совершенно отвлеклась от темы и слишком уж углубилась в размышления о странных свойствах человеческой психики, она почувствовала досаду. Ведь собиралась писать всего лишь небольшой рассказ о поездке на родину, а вместо этого...
Отодвинув тетрадь в сторону, Вероника подошла к окну, за которым поздняя осень азартно срывала с деревьев последние листья, щедро поливая их холодным дождем.

    - Зачем противиться неизбежному. Значит, будет не рассказ, а роман, – выписывая пальцем узоры на слегка запотевшем стекле заключила она, и еще немного постояв у окна снова взялась за перо. Писать она предпочитала по старинке – в тетради.

***
     На самом деле не было никакой вороны, никакого семафора. А был пустой перрон, сиротливо стоящая электричка, на которой Анна приехала, а еще - военный эшелон на запасных путях. Наверное, квадратный человек, так напугавший Анну, был одним из тех, что суетились сейчас у состава с военной техникой, видимо дожидавшейся отправки на Донбасс. Еще были многочисленные, то сходящиеся, то расходящиеся колеи узловой станции, а вдали - все та же маленькая, знакомая с давних пор будочка стрелочника или путевого обходчика. В этом Анна не особо разбиралась. За будочкой  - неширокая, но довольно глубокая канавка берущая свое начало у депо. В ней, как и прежде, с тихим журчанием  струилась, сверкая радужной мазутной пленкой, вода.

     Анна осторожно перебралась на другую сторону по шаткой “кладке” из оструганного сухого ствола срубленного здесь же неподалеку старого тополя. Почерневший растрескавшийся пень до сих пор так и стоял посреди изрядно кем-то вытоптанного пустыря. За пустырем темнел небольшой перелесок, а дальше, невидимая за деревьями пролегала родная улочка Анны.

      Подойдя, она наклонилась и задумчиво погладила шершавую кору пня, покрытую глубокими трещинами. Вспомнилось ей детство, веселые игры у тополя, осыпавшего все вокруг белым пухом, мягким и теплым на ощупь.

     До сих пор помнила Анна запах его молодых, клейких листочков. Их неповторимый волнующий аромат долго еще оставался на пальцах, стоило лишь прикоснуться к яркой, едва проклюнувшейся из почек зелени. Дерево было огромным, цвело обильно, и каждый год баловало их невесомым “летним снегом”. Как они в нем кувыркались… С визгом, хохотом! Как нравилось им поджигать этот белый, нежный пух, хотя родители и бранили за эту шалость. Нравилось наблюдать, как огненная дорожка бежит по земле, ловко вбирая в себя оранжевым ртом легкие пушинки, а потом, насытившись, затухает сама собой.

     Множество тополей было высажено вдоль железной дороги, где прежде нещадно дымили паровозы, один из которых водил дед Анны. Сколько раз вместе с любимой собачкой Мушкой бегала она встречать его из рейса...
Нет больше паровозов, нет тополей, нет больше и деда.

***
     Дописав фразу, Вероника снова подошла к окну, за которым уже кружились в жизнерадостном танце вихри белых снежинок. Дождь перешел в снег, и зима успела занавесить все пространство улицы крупными белыми хлопьями, густо облепила ими ветви и довольно плотно укрыла землю. Белые пушинки налипли даже на оконное стекло.

     - Точь-в-точь тополиный пух, - прошептала Вероника. – Ох уж эти воспоминания… Раз за разом память возвращается к ним. Бередят они душу, саднят как больной зуб, к которому так и хочется вновь и вновь прикасаться, несмотря на то, что доставляет это боль.

     Ника саркастически усмехнулась, подумав, что это хотя и справедливое, но довольно пошлое и корявое сравнение.

     - Да и вообще, стоит ли мне писать обо всем этом? – задумалась она. – Вряд ли… Ведь читателям нужна интрига, темп, накал! Самые нетерпеливые наверняка пропустят эти строки, а то и вовсе дальше читать не станут, дескать, что за ерунда. Но как же узнают они тогда, что случилось с Анной, и для чего была написана вся эта, на их взгляд "ерунда". А темп... - Вероника невольно рассмеялась, вспомнив: "Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот - и спекся!"* Частенько попадались ей книги современных авторов, в которых начало - не оторваться, а дальше, глядишь, все как у Высоцкого.

      - Разве хотелось бы мне наступить на те же грабли? - задала она себе риторический вопрос и, заварив крепкий чай, уселась в кресло у окна. Неспешно прихлебывая терпковатый напиток, она в раздумье наблюдала за белыми снежинками мельтешащими в воздухе. Они кружились, липли к оконному стеклу, превращались в капли и тонкими струйками стекали вниз, оставляя за собой мокрые дорожки.

     - Будет, все еще будет! И темп, и интрига, дайте только срок, - неизвестно к кому обращаясь, наконец, твердо произнесла Вероника, допила изрядно остывший чай и принялась за работу.
____________
Продолжение: http://proza.ru/2020/05/01/1731
* Высоцкий. Песня о конькобежце.