Глава 2. Хватит с вас Восточной Пруссии

ХВАТИТ С ВАС ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ
или
ПЕШИМ ХОДОМ НА ВИСЛУ – МАРШ!


Первым хорошо запечатлевшимся в памяти происшествием на марше из Восточной Пруссии на Вислу Алексею Удалову припомнился трагикомичный случай под Бишофсбургом. Тогда их полк только что был выведен из боя и поступал в резерв армии.

Выдвигаться на запад можно было по отличному шоссе, но севернее него и совсем близко ни шатко, ни валко шёл позиционный бой. Поэтому для прикрытия личного состава от пулемётного и миномётного огня с передовой, маршрут передвижения подразделений был выбран немного ниже шоссе. Шли в основном по пологому склону и в полной безопасности, никто не обстреливал их из-за шоссе.

Но в одном месте нужно было преодолеть широко открытый пониженный участок и пересечь ручей. Эта местность хорошо простреливалась немецкой артиллерией, пулемётчиками и миномётчиками. И здесь доблестная разведка первого батальона, шедшего в голове походной колонны полка, перепутала божий дар с яичницей! Батальон вместо быстрого продвижения через открытую местность небольшими группами для дальнейшего следования на запад, вдруг свернул вправо на север. И направился к мосту, построенном на шоссе.

То есть, весь головной батальон попёрся в направлении переднего края и вслед за собой мог увлечь все остальные подразделения полка. В этом манёвре, в общем-то, была своя логика. Под прикрытием насыпи возле моста можно было пройти незаметнее и понести меньше потерь в случае обнаружения походной колонны противником.

И тут Алексей заулыбался, припоминая, как ехавший в штабной машине следом за их батальоном командир полка подполковник Плотников* тут же выскочил из неё, взмыл на первую же попавшуюся под руки верховую лошадь и с диким гиканьем понёсся останавливать глупышей, топавших прямо в пасть дракону.

** Павел Михайлович Плотников (1917 – 2015 годы жизни) – Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке, бывший командир 1260-го стрелкового полка 380-й стрелковой дивизии 49-й армии.

Вот это была картина! На неё можно было только полюбоваться, что с превеликим удовольствием делали солдаты в остановившейся колонне. Ну, до чего же знатно ругался командир полка на командира батальона вместе со всей его непутёвой разведкой! Обильно снабжённая очень крепким русским матом его разъяснительно-воспитательная «работа» была отлично слышна далеко окрест. Многие солдаты одобрительно улыбались тому, какие крепкие пистоны может закручивать и вставлять Плотников – моложавый, крутолобый, с большими залысинами, пронзительными карими глазами и мужественно выраженным, волевым подбородком с ямочкой. И, кстати, когда он горячился или сердился, лицо его становилось ещё привлекательное. В мирное время такой тип мужчин обычно слывёт своими похождениями в качестве признанных сердцеедов и дамских угодников. Да и на войне они обычно не показывали себя слабаками по этой части.

Но в тот момент, когда разъярившийся и раскрасневшийся «полкан» вставлял бедному комбату по самое первое число и дальше некуда, кажется, даже немцы перестали стрелять. Видимо, они тоже прислушивались к раздававшейся из-за шоссе чересчур громкой и слишком эмоциональной русской речи. Возможно, они даже спешно готовились к какому-то очередному непредвиденному манёвру этих непредсказуемых «иванов» со всеми их заморочками в голове.

Зато следующий случай вышел печальным.
Тогда же за полночь они остановились на ночлег в какой-то немецкой деревушке. И, в запале спора с конкурентами из 199-й дивизии, так же выводившейся на восток в составе их корпуса, вспыхнувшего из-за жилья для размещения личного состава, совсем молодой командир их четвёртой роты старший лейтенант Молодчиков убил чужого ротного старшину. Этот полноватый мужчина в годах в сердцах обозвал старлея сопляком. Неправ был он, конечно. Да и оба командира были виноваты, по сути. Но в конечном итоге пожилого старшину назавтра с почестями похоронили, а молодого и перспективного командира роты отправили под трибунал.

Алексей вздохнул. Нравился ему этот тёзка-командир, русый красавец – всем красавцам красавец двадцати семи лет, немного дерзкий и заносчивый, но в своих действиях дальновидно расчётливый и решительно смелый. Умел он всё замечать и держать под контролем, будь их полк хоть в резерве, хоть на передовой. Мог вовремя всё организовать и направить. Мог при необходимости личным примером поднять солдат в атаку. А такая необходимость в бою возникала часто. В общем, в роте его любили все. Да что теперь вздыхать!

Жаль было Молодчикова, конечно. Но в Восточной Пруссии, по сути, уже на германской территории, у многих солдат и офицеров в январе 1945 года крышу просто сносило от лютой и потому совершенно слепой ненависти ко всему немецкому. Многие почём зря жгли дома. Убивали подростков и стариков. Насиловали девушек и женщин. Мародёрствовали… И никакие приказы командиров, никакие показательные суды военного трибунала с расстрелами перед общим строем дивизии не спасали от великой злобы солдат, у которых за время оккупации их родного края либо никого в живых не осталось, либо немец там вот точно так же зверствовал.

Помнится, ещё в первый день, когда полк только-только пересёк границу Восточной Пруссии, и они прослушали зажигательно-патриотическую речь ротного политрука по этому случаю, Степан Привалов вскоре изнасиловал и зверски убил тощенькую немецкую девчушку. Отомстил за свою дочь... Да вот только легче ему не стало после этого случая. Совсем почернел лицом и в себя ушёл человек. Стал замкнутым и нелюдимым. Будто чумной, всех чурался. А дня через два или три после этого случая боженька облегчил его душу. Прибрал её к «иже еси на небеси». Но навряд ли в раю он разместил её, грешную и всю в крови.
А, может, это Степан сам свою смерть в бою искал и нашёл вскоре...

Алексей отвлёкся от тяжкой думы и в сереющем рассвете попытался приглядеться к окрестностям. Но темень пока стояла почти кромешная.

Уже несколько дней в этих краях дул тёплый ветер с юго-запада, который местные жители почему-то называли Гольфстримом. Он быстро съел снег. Всего-то неделю назад отправляясь пешим маршем на Вислу, они вышли ночью в мороз и очень сильную пургу. Шли по заносам, иной раз проваливаясь по колено в заметённые снегом воронки. Но подул Гольфстрим, и снег стал быстро таять – прямо на глазах! Видимо, это произошло ещё и из-за опускавшихся почти каждое утро влажных туманов с моросью, которые исправно делали своё дело. По ходу марша солдаты шли то по сильно осевшим снежным заносам, то по лужам, а под утро – вообще по гололедице.

Перед рассветом третьего маршевого дня проходили через город Дойч-Айлау (Илава).
В результате развернувшихся здесь сильных танковых боёв, город был сильно разрушен. Из всех зданий в городе каким-то чудом уцелела неповреждённой только несчастная будка, одиноко стоявшая на проходной какого-то завода. Удручающая картина сплошных разрушений отдалась Алексею горькой мыслью: а ведь не только советскому народу, но и немцам после войны придётся хлебнуть горя с восстановлением разрушенных сёл и городов, промышленных предприятий...

В тот же день после обеда их рота на полтора суток остановилась в каком-то господском дворе, расположенном метрах в двухстах к северо-западу от железнодорожной станции Белице и в трёх километрах от Бишофсвердера (другой Бискупиц), под которым недавно тоже были очень сильные танковые бои. И этот город, приземистой тёмной полосой видневшийся на горизонте, тоже был практически весь сожжен.

На новом месте стали приводить себя в порядок и пересчитывать бойцов. В дорожной распутице по коварной талой воде ноги вмиг промокали. Как ни старайся погуще нагуталинить сапоги, талая вода всё равно прёт в них, как к себе домой. Поэтому из-за потёртостей и по иным причинам многие начали отставать.

Новый командир роты, капитан Плужников, очень сдержанно пошутил на этот счёт, что на марше дивизия без боя потеряла целую роту солдат. Этот высокий блондин тридцати двух лет, сдержанный, воспитанный, образованный, не сразу заслужил доверие, признание и любовь солдат. Но это произошло вскоре – во время жестоких боёв полка. Особенно сильными они выдались в районе севернее города Черск, где на несколько дней застопорилось наступление советских войск на Данциг в ходе Восточно-Померанской операции.

К этому времени немцы начали перебрасывать с побережья Балтийского моря и вводить в бой свежие части, прибывавшие из Восточной Пруссии и с Курляндского полуострова. Но это будет немного позднее – через двадцать дней. А для фронтовиков это означало ¬ двадцать вечностей.

А на территории господского двора в Белице долговязый комроты добавил в качестве дурного примера, что четверо солдат в соседнем батальоне отстали без уважительной причины. И только потому потерялись, что один недальновидный командир взвода и точно такой же ротный раздолбай-старшина возымели привычку посылать солдат доставать горячительные напитки, во что бы то ни стало. Мол, «потом догоните». А те никак не могут догнать свою роту вот уже вторые сутки. Поэтому комроты строго-настрого запретил всякие неуставные отлучки, напомнил о недопущении мародёрства и, тем более, о запрещении поджогов, изнасилований и убийства гражданского населения.

Солдаты понуро выслушали наставления и сделали вывод, что новая метёлка в их роте тут же принялась наводить порядки на свой лад. «Ну и пусть старается» – снова подумал о новом ротном Алексей и зябко передёрнул плечами. Но пока он всё же решил не заходить в дом, а ещё сильнее продрогнуть, чтобы потом быстрее заснуть.
И мысли его тут же вернулись в русло воспоминаний.

От бывшего управляющего господским двором Белице узнали, что до войны это большое хозяйство в семьдесят десятин земли принадлежало польскому помещику. Кроме него здесь проживали и кормились двадцать польских семей. После завоевания Польши немцами, помещик уехал в своё варшавское имение. А в господском доме поселился немецкий барон – старый, важный и презиравший всех без исключения. На него пять лет работали несчастные поляки, а затем и семьдесят военнопленных, присланных барону его сыном-майором из России. Пленных охраняли пять немецких солдат с фельдфебелем. Те тоже были такими же высокомерными и наглыми, как их пузатый барон.

В комнате с добротными солдатскими нарами, куда для ночлега поселили отделение младшего сержанта Сабирова, под началом которого служил Алексей Удалов, вся обстановка была перевёрнута вверх дном. Видно было, что отсюда не только поспешно удирали немецкие солдаты, но здесь уже побывали воины-освободители. Потому что в грязи и вперемешку валялись обрывки немецких журналов, окурки «козьих ножек» и пустые консервные банки.

Когда отделение наводило порядок в комнате, на верхней полке нар в жиденьком тюфяке из соломы Алексей нащупал и через распоротый шов вытащил на свет божий немецкий журнальчик с... почти голыми и очень сисястыми бабами. Это была немецкая порнуха, категорически запрещённая командирами для просмотра!

Да, брат, вот это история вышла!
Не зря комвзвода младший лейтенант Добрынин – русоволосый сорокалетний неявный герой, строгий, но матерщинник, которого больше боялись, чем уважали, – сказал, что полк находится уже на территории Западной Пруссии. И вот то самое, тлетворно разлагающее влияние капиталистического Запада проявилось налицо в виде похабного журнальчика.

Тридцатилетний ефрейтор Сенька Цымбалюк с нижнего Подолья – высокий и худощавый брюнет тридцати с небольшим хвостиком лет, саркастичный, хитроумный и пробивной, при виде бесстыжих фотографий заржал, как взбудораженный кобылой конь на пахоте.

Совсем молоденький, девятнадцати лет, и очень белобрысый белорус Стасик Палинич – слегка психованный вследствие длительного пребывания в оккупации, худенький и длинненький, быстрый во всём, и даже в речи, но всегда и ко всем лояльный и осторожный – только похихикал стеснительно и не стал смотреть на голых баб.

Зато татарин Толян Уваров, плотноватый брюнет тридцати шести лет, надёжный и верный боец, но скрытный и слегка ленивец по жизни, плюнул прямо на этот журнальчик, выхватил его из рук ошалевшего Цымбалюка и кинул в огонь печки. Долго ещё потом он злился, фыркал и дулся на своих товарищей за их развратную похоть, как он оценил нескромное их поведение.
Больше из-за Уварова, чем из-за журнальчика, очень стыдно стало всем троим «виновникам сексуального торжества», не удержавшимся от искушения посмотреть на немецкую порнографию.

На следующий день рота располагалась в том же хоздворе. Отдыхали, приводили в порядок обувь и одежду, с удовольствием помылись в походной баньке. Жаль, нижнее бельё не сменили. Но и без этого всем стало жить, куда как веселей. А после обеда на общем смотре-построении с пофамильной перекличкой личного состава им зачитали приказ комдива о награждениях по их роте. Младшего сержанта Сабирова представили к медали "За боевые заслуги".
И это было очень правильно.

Среднего роста смуглый брюнет двадцати пяти лет, сметливый и справедливый крепыш-узбек Серёга, которого на самом деле звали Суреном, был опытнее всех в отделении. Воевал он с февраля 1942 года, имел два ранения, в том числе одно серьёзное. Крупным осколком мины ему сильно раздробило левую лопатку и повредило плечо. Рука до сих пор плоховато действует, не поднимается выше уровня груди.

После смотра личному составу роты отвели полчаса отдыха – вплоть до начала коллективных занятий по политподготовке. И за это время в их комнате произошёл скандал с мордобоем. Сенька-гад, во всём слегка завидовавший своему отделенному Сабирову, не преминул зловредно пошутить, что такую-де медаль чаще дают за кое-какие услуги. И подленько так захихикал.

Алексей вмиг вспыхнул из-за обиды, прилюдно причинённой Серёге больше как другу, а не как начальнику. Без раздумий и лишних слов он тут же так крепко заехал Сеньке в ухо, что тот макарониной отлетел в угол, сложился там вдвое и запричитал, что он-де пошутил, а его не поняли. Но Анатолий медленно и грозно подошёл к нему и тоже с короткого маха приложил к носу неразумного дылды свой увесистый кулак с напутствием лучше заткнуть свой поганый рот.
Вот так ни с того, ни с сего завистливый ефрейтор испортил настроение всем в отделении и самому себе в том числе.

А вчера, седьмого февраля вечером, в какой-то деревушке, стоявшей на пути марша их полка, от артиллеристов-дальнобойщиков из 70-й армии они узнали, что в районе Кокоцко и южнее него берег Вислы обороняют подразделения их дивизии. Но после недавних трёхдневных жарких боёв, прошедших в этих местах, до сих пор по лесам и хуторам, а также по осушенной пойме Вислы, то есть, глубоко по тылам наших войск, разрозненными группами по пятнадцать-двадцать солдат бродят гитлеровцы. Они прорвались из окруженного города Торн, что находится на Висле в пятидесяти километрах южнее, и целой ордой хлынули на север. В основном немцы отходят к Грауденцу, этот город находится в десяти километрах севернее, и бросают технику, в которой заканчивалось топливо, и пушки без боеприпасов. Но, что характерно, из двухсот пленённых артиллеристами фашистов только десять были немцами. Остальные оказались поляками, словаками, румынами, чехами, венграми, эстонцами, власовцами и прочей гитлеровской шушерой. Говорят, что в Торне стояла целая дивизия латышей!

Эта неприятная новость заставила всех поднапрячься и принять дополнительные меры для кругового дозорного охранения походной колонны полка. Ночному маршу сильно мешал в очередной раз опустившийся густой и влажный туман, а также усилившаяся распутица. Но, пребывая под впечатлением от недавно полученных известий о хорошо вооружённых и разгуливающих по окрестностям немцах, все чутко держали ушки на макушке.

А почти на подходе к Кокоцко Алексей вдруг споткнулся о труп, труп, валявшийся прямо на дороге. Но, как и шедшие впереди солдаты, он только чертыхнулся и перешагнул через него. Слишком много чести для убитого фашиста, чтобы убирать его тело с дороги на обочину...

Тут Алексей снова чертыхнулся из-за этого не к месту пришедшего на ум воспоминания, сплюнул в сердцах, зябко потёр плечи и вошел в дом. Теперь-то он точно был уверен в том, что едва согревшись, уснёт таким крепким сном, что под его ухом даже танки могут грохотать...

Продолжение здесь: http://proza.ru/2020/05/01/1509