Юность мушкетеро VII о том, как провел последние

Глава VII
О ТОМ, КАК ПРОВЕЛ ПОСЛЕДНИЕ ТРИ ЧАСА СВОЕ ЖИЗНИ ДЕ ШАРОН. И, ЧТО ПРЕДПРИНЯЛ ГЛЮМ ДЛЯ СПАСЕНИЯ СВОЕГО ХОЗЯИНА

С восходом солнца со стороны острова «Рэ» послышались залпы осадных орудий. Этот разносимый над Ла-Маншем звук долетел до ушей спящего бургундца, от которого он тут же пробудился. 

  Подойдя к окну, которое выходило как раз на   Ла-Манш, он с тоской поглядел на горизонт и с грустью подумал: « Вот и истекают последние часы моей жизни.  Даже звучит, как-то странно.  Неужели я так ничего и не предприму для собственного спасения? Ведь на деле я уже не раз обводил вокруг пальца старуху с косой. Но теперь, кажется, эта не симпатичная дама, взяла, наконец, надо мной реванш».

Все его размышления прервали щелчки в замочной скважине, после которых дверь отворилась, и в камеру вошли: тюремщик и невысокий офицер с супницей.

— Доброе утро, сударь! Завтракать желаете?  — спросил сухо первый.
— А который сейчас час? — осведомился де Шарон, отходя от окна.
— Девять.
— Если до смерти осталось еще три часа, то почему бы мне не посвятить это время чревоугодию? — рассудил бургундец.
— Ха-ха-ха! Вы поистине мудрец, сударь! — воскликнул громогласно тюремщик, с одобрением похлопав де Шарона по плечу. — Не каждый день здесь можно встретить, такого позитивного человека!
— А если бы у вас осталось три часа жизни, на чтобы вы их употребили? — осведомился юноша.
— Я? — с задумчивостью переспросил тюремщик, наливая в глиняную емкость похлебку. — Наверное на исповедь.
— Ха-ха! безгрешная душа. Мне бы для этого понадобилось лет десять.

Тюремщик еще раз с усмешкой поглядел на молодого человека, после чего они вместе с офицером, вышли за дверь. А де Шарон, обведя долгим взглядом стены своей камеры, ещё раз вздохнул и принялся за завтрак.

В то же самое время, возле стен страшной башни, сидел опечаленный Глюм. С того самого времени, как он узнал об участи хозяина, славный малый принялся горестно вздыхать, и проявлять признаки полного отчаяния.
«Это все из-за меня! Мне не стоило упрашивать г-на де Шарона, быть моим хозяином. Я приношу одни только несчастья. Иначе, как объяснить тот факт, что уже второго моего хозяина – казнят? Нет, на мне, как видно, какой-то рок. И почему я не утонул в Ла-Манше, и должен быть свидетелем убийства доброго рыцаря. Господи, избавь меня от этого зрелища, ослепи меня, как Савла, чтобы мне не видеть убийства моего господина».
   — Вас кто-нибудь обидел? — прозвенел вблизи него, чей-то голосок, схожий с серебристым ручейком в весеннюю пору.
Глюм поднял опущенную голову и увидел перед собой миловидную девушку. Ее белое, словно вырезанное в мраморе, лицо, выражало неподдельное беспокойство.   
— Ах, светлая душа, меня никто не обидел, — хмуро ответил он, смахнув рукавом своей рубашки, выступающие на глаза слезы.
— Вы наверное голодны? — предположила м-ль Лонгсфорт, доставая уже из кожаного кошелечка несколько монет.
— Благодарю, сударыня: хоть я и не назову себя сытым, и все же слезы льются из глаз, не по этой причине.
— Тогда чем же вы так огорчены? — озабочено допытывалась мадемуазель.
 — Сегодня в полдень, состоится казнь, самого смелого и благородного воина Франции, — чуть не плача проговорил Глюм.  — Ах, сударыня, если б вы только знали, что это за человек – де  Шарон, вы бы сели вместе со мной и оплакивали его до конца своих дней. Четыре месяца я с ним бок обок, и все это время, мой хозяин относился ко мне, с любовью и уважением. Мы столько с ним пережили: нам угрожали шпаги, мушкеты, наемные убийцы и даже сам кардинал Ришелье, но все они были бессильны, что-либо с нами сделать. Он настоящий рыцарь, сударыня. Пальцев не хватит на обеих руках, чтобы перечислить все его подвиги. Между прочим, если бы не вмешательство моего господина, ваш славный герцог  Бекингем, давно был бы убит  гвардейцами кардинала. Они напали на него в одном из темных кварталов Парижа, и неприменно бы убили, если бы не вмешался мой хозяин. Он победил  их всех, за что герцог даровал ему со своей руки, алмазный перстень. А совсем недавно, мой господин помог одному несправедливо осужденному сударю, сбежать из   Бастилии.
— Так значит он противник кардинала? — спросила Диана, чьи голубые глаза страстно загорелись.
— От части, да, — быстро ответил Глюм, чувствуя, что своим повествованием заинтересовал юную девушку. Что-то ему подсказывало, что эта юная особа, может помочь его хозяину.         
— А он красивый? — с любопытством спросила м-ль Лонгсфорт, которая чувствовала, что с каждым мгновением все больше влюбляется в бургундца.
— О, еще бы! им восхищаются все дамы Парижа и его окраин, — говорил с восхищением слуга и, после недолгого молчания, горестно добавил:  — Через два с половиной часа, мой добрый господин будет казнен. И спрашивается из-за чего? Из-за какой-то бумажки, которую мы, с моим хозяином, пытались передать королю!

Растроганная Диана, осушила платочком две выкатившиеся из глаз слезы и решила во что бы то не стало спасти де Шарона.
— Я помогу вашему хозяину, — с уверенностью произнесла она.  — Я пойду к моему опекуну и попрошу, чтобы он освободил г-на де Шарона. Опекун меня так любит, что уверена, он не откажет мне в просьбе.
— А кто ваш опекун? — осведомился Глюм.
— Комендант Ля-Рошели – Жан Гитон, — с гордостью ответила мадемуазель Лонсфорт.
 — О, добродетельная мадемуазель, если ваш опекун освободит моего хозяина, то я клянусь, что буду каждое воскресенье ходить в церковь и заказывать самые дорогостоящие мессы, за ваше и г-на Гитона, здоровье, — пообещал радушно Глюм.
— Благодарю вас, сударь, — кланяясь произнесла  с  улыбкой мадемуазель.

Между тем тот, кто, следуя законам войны, без раздумий уже вынес смертельный приговор де Шарону, позанимавшись некоторое время неотложными делами, отправился на покой. Вот уже как несколько суток, комендант Ла-Рошели не спал, и теперь чувствовал, что силы покидают его.

Откинув на спинку кресла голову, г-н Гитон безмятежно дремал; однако легкое постукивание в дверь, заставило его пробудиться.
— Войдите, — сказал сурово комендант и, придвинув стул поближе к письменному столу, сделал вид, что что-то пишет.
В кабинет вошла Диана. Ее обычно бледное лицо казалось еще бледнее от голубого платья с высоким воротником.
— Простите за беспокойство, г-н Гитон, — пролепетала она, опускаясь в реверансе.
— Диана? Мне казалось, что вы отправились в церковь, — с удивлением сказал комендант, но увидев возле глаз своей воспитаннице легкую припухлость, которая обычно возникает после плача, с беспокойством спросил: — Что с вами, дитя мое? Вас кто-нибудь обидел?
— Ах, нет, г-н барон,  — ответила с грустью Диана, опустив голову.
Комендант подошел к девушке, нежно взял ее руки и предложил присесть на софу.
—   Говорите, что случилось?
Диана села возле г-на Гитона и робко спросила:
— Ах, г-н барон, могу ли я попросить вас об одной услуге?
— О, конечно, дитя мое.  Говорите, я сделаю для вас все что в моих силах.
 Мадемуазель взяла обе руки опекуна и прижала их к своим пылающим щекам:
— По дороге в храм, я повстречала слугу того дворянина, которого вы приказали сегодня казнить. Тот слуга, мне все рассказал, и я пришла к выводу, что приговор вынесен не справедливо. Ах, г-н барон, я прошу вас, отмените казнь!
— Простите, Диана, но вы просите невозможного, — хмурясь, возразил Жан Гитон.  — Признаюсь, мне тоже жаль того юношу, но как говориться: на войне, как на войне, тут уж ничего не поделаешь. — он вскочив с софы и начал медленно ходить по кабинету.
Наблюдая за хождением опекуна, м-ль Лонгсфорт снова спросила:
— Но если он пойман лишь за то, что нес послание королю, то не лучше ли было взять этого юношу в плен?
— Вы хорошо осведомлены, мадемуазель, — грубо заговорил г-н Гитон, — и тем не менее, вам не следует вмешиваться в те дела, в которых вы плохо разбираетесь. Предоставьте это дело мне…
— Де Шарон – наш друг, он спас жизнь герцогу Бекингему, когда на того было нападение гвардейцев, — продолжала мадемуазель Лонгсфорт.
Слова воспитаннице привели в удивление коменданта. Он остановился и прямо взглянул в сердитые глаза Дианы:
— В данном случае, ваш восхваляемый де Шарон – наш враг.
— Но пощадите хотя бы его молодость, — упрашивала его Диана.
— Он знал, на что шел, и больше разговаривать на эту тему мы не будем.
— Если я вас правильно поняла, вы отказываетесь исполнить мою просьбу? — спросила с оттенком укора мадемуазель.
— Я готов исполнить любую вашу просьбу, кроме этой. Я не могу, ради одной вашей прихоти, ставить под сомнения будущую победу целой армии!
— Неужели от одного этого юноши, зависит победа Англии?
— Поверьте, сударыня, что зависит! — раздраженно произнес Жан Гитон. — А теперь простите меня, сударыня, но я должен вас просить покинуть кабинет. У меня еще очень много дел…

Склоняясь в поклоне, Диана молча покинула кабинет опекуна.