Тридцать мгновений

  Штирлиц уже пятнадцать минут сидел на лавке возле маленького пруда, предоставив солнцу полностью завладеть его лицом.  Шел только восьмой час утра, поэтому августовские лучи не обжигали, а лишь слегка грели лоб, нос, веки. Штирлиц постарался отключиться от всего, полностью предавшись наслаждению. Привычку вставать в семь, спускаться вниз и полчаса принимать солнечные ванны он выработал всего три недели назад. Ловил эти минуты, как ежедневный драгоценный трофей, как память о чем-то далеком и светлом. Через пятнадцать минут он оторвет размякшее тело от лавки и вновь двинется в направлении дома.
 Приоткрыл глаза и вновь зажмурился, ослепнув от яркого отражения с водной глади. Но за это мгновение он успел увидеть, как небольшая утиная семья приземлилась на воду.
«Надо же, утки прилетели. Плавают. Ходят, - подумал Штирлиц».
Утки почему-то напомнили ему о Бормане, с которым он договорился о встрече.  «Хорошо Борману, - подумал Штирлиц, - у него есть свой маленький домашний Мюллер.  Ему в любое время можно выходить. Даже бегать с ним. А тут – бойся, прячься. Трясись от каждого шороха…»
Точно вдогонку мыслям рядом с ним треснула ветка. Он вздрогнул и резко открыл глаза: из-за кустов на него надвигались двое одетых в черные мундиры полиции. Штирлиц весь поджался, собираясь бежать, но парочка прошла мимо, а глаза постепенно привыкали к солнцу, меняя цвет одежды прохожих на нейтральный, гражданский.
« Уф-ф!» – выдохнул Штирлиц.
Начиная с самого детства, отец Вовы Штирлица не упускал случая, чтобы не уколоть сына величием орденоносного деда, знаменитого разведчика, о котором и роман был написан, и сериал снят.
 «Не повезло тебе, Вовка, - пенял отец. – Ни войны тебе не будет, ни подполья дедовского. Проживешь ты, как кот в сметане. Даже баланды фронтовой не хлебнешь».
 Штирлиц-младший знал, что никакой баланды дед за всю войну не хлебал, а все четыре года «просидел» в ставке Гитлера, добывая важную информацию.
«Ничего, будет и на моей улице праздник», - мечтал Вова, но в душе с отцом соглашался – не нюхать ему шпионского пороха, не уходить от погонь топтунов гестапо, не назначать агентам пароли и явки.  И на тебе – карантин! Месяц объявленной Президентом самоизоляции Вова с трудом, но стерпел. Когда же карантин ввели повсеместно и гайки закрутили до предела, он понял, что больше всего на свете нуждается в свободе передвижения. За пару дней осилил все литературные труды, посвященные уловкам и хитростям работы знаменитого деда, пересмотрел сериал о нем и, наконец, решил – пора! Так Вова Штирлиц стал диссидентом. Просидев следующие две недели возле окна, он полностью изучил дислокацию и график передвижения патрулей. Знал из-за какого угла они появляются, каким маршрутом идут. От его цепкого взора не ускользнуло – если утром они останавливают в основном людей азиатской внешности, то ближе к полудню в их сети попадаются все без разбора. Поэтому решение принял такое: выходы совершать ранним утром, за полчаса до появления первого наряда.
  Внутренний будильник скомандовал: пора вставать! Штирлиц повернул голову налево и увидел детскую площадку, по всему периметру обмотанную заградительной лентой, поросшую бурьяном. Повернул взгляд в сторону дома – возле наглухо заваренной подъездной двери копошился человек в маске. В полотне двери было прорезано оконце. Человек, постоянно озираясь, передавал кому-то в этот узкий проем белый пакет.
 Эта сцена вновь навела на мысли о Бормане.
«Не явился. Неужели замели? Или Мюллер заболел? Ладно, пойду из дома ему позвоню».
Штирлиц медленно встал. Подойдя к торцу дома, он обхватил руками протянутый с крыши канат, и медленно, в альпинистской технике стал забираться по стене. Когда уже поднялся, то взглянул вниз. Из-за угла соседнего дома не спеша выруливал полицейский наряд в новой юдашкинской форме, так похожей на форму войск СС.
 Шел только шестой месяц карантина.