Полеты наяву

ПОЛЕТЫ   НАЯВУ
        Мои полеты, как вылетевшего из гнезда желторотого птенца,  начались в Грузии. В начале сентября 1963 года, наш курсантский батальон первокурсников прибыл в Тбилиси, где нас  разместили в отдельном, от солдат срочной службы, здании. Располагались мы в отсеках казармы повзводно. Наша форма одежды ничем не отличалась от солдат-срочников, к нашему огорчению, даже погоны мы носили солдатские. Военный городок этой учебной дивизии, куда нас привезли, был расположен на окраине Тбилиси, вблизи железнодорожного вокзала Навтлуги. Поясню, что в этой учебной дивизии готовили младший командный состав, то есть сержантов, для войск. Здесь следует сделать небольшое отступление.
Во-первых, почему Тбилиси? Зачем нас курсантов БВОКУ привезли сюда и для чего? В то время, мне это было непонятно. Позднее, став уже офицером, я понял, что все это было продумано и организовано неспроста. Руководство министерства обороны понимало, для того, чтобы вырастить      и подготовить настоящего офицера – командира, необходимо, будущему офицеру самому лично  пройти весь не простой армейский путь, попробовать на вкус этот горький солдатский хлеб, чтобы потом с сознанием дела воспитывать  и обучать солдат. Грубо говоря, испытать все лишения на своей шкуре. И следующей целью, вероятно, было проверить твердость и серьезность намерений курсанта – стать офицером. Это было своеобразным тестированием на стойкость и готовность к трудностям и лишениям. Как показала практика учебы на первом курсе в Тбилиси, некоторые курсанты, не выдержав и разочаровавшись, поняв, наконец, какова цена золотых погон, написали рапорта и были отчислены. Осуждать этих юношей не стоит, ибо каждый выбирает свой путь. За четыре года обучения, из ста тридцати курсантов нашей роты, на первом курсе, выпустилось только сто, остальные отсеялись.  А мы выбираем трудный путь опасный, как военная тропа, - пел В. Высоцкий. Я не знаю, как был построен этот процесс в училищах, других родов войск, но, раньше, все общевойсковые училища обучали именно по этой, вышеописанной методике. И в этом был здравый смысл. Весь процесс обучения имел особенности – восемьдесят процентов полевых занятий           и лишь двадцать процентов классных. Курсанты были загружены буквально от подъема до отбоя. Здесь необходимо отметить, что на первом курсе, командовали нами сержанты срочной службы, офицеров мы видели очень редко. Отношения между нами – курсантами и сержантами были, мягко скажу, натянутыми. Они сержанты, как правило, с Украины, нас просто ненавидели, относились высокомерно и с презрением, просто измывались. Эти сержанты – срочники (срочной службы) показывали нам птенцам, будущим офицерам, почем фунт лиха, вымещая всю свою злость.
В.И. Ленин, вероятно бы заметил – межклассовые противоречия. Может быть это слишком грубо, но это были просто какие-то звери в обличье человека. Особо ретивые сержанты, от скуки ради, чтобы развлечься, могли раз десять давать команду « ПОДЪЕМ, ОТБОЙ». По первой команде, мы должны соскочить с кровати    и за 45 секунд одеться. По второй команде, за такое же время раздеться и улечься в постель. Если курсанты не уложились вовремя, то процедура повторялась. Бывало, что сержант, остановив свой взгляд                на непонравившемся ему курсанте, с издевкой в голосе вопил, – «ГАЗЫ». Приходилось напяливать противогаз. После этого следовала команда: отжаться от пола 20 раз. Остальные сержанты, лукаво посматривая, как мучается курсант, ржали. Весело, не правда ли? Спокойно разговаривать они не могли, просто кричали. Все свои козни они прикрывали требованием устава. Ответить на грубость, мы не смогли. Мы просто, сжав зубы, но терпели. Но чаша нашего терпения, все-таки, переполнилась. Однажды ночью, когда все спали, отчаявшиеся курсанты, не выдержав этих издевательств, устроили «темную», особо одиозным сержантам. Группа курсантов, ночью накрыв одеялом голову ретивого сержанта, жестоко его побили. Досталось и другим особо «одаренным» командирам. Это было ЧП, воинское преступление. Курсантов – зачинщиков, конечно, выявили и отчислили, некоторых отправили в дисциплинарный батальон (ДИСБАТ).
Приведу небольшой фрагмент вечера в казарме. Все курсанты поголовно готовятся к следующему дню: чистятся, гладятся, стригутся           и зубрят уставы.    И так наступил вечер в казарме. Вычищенные, выбритые   и выглаженные курсанты, тихо бормоча под нос требования устава, строевым шагом подходят к вальяжно развалившемуся сержанту. Товарищ сержант, разрешите обратиться, - робко лепечет курсант. Обращайтесь, не меняя положения тела, цедит он. Товарищ сержант, курсант Высоцкий к завтрашнему дню готов, стараясь как можно бодрее, обращаюсь я. Сержант, не вставая со своего места, придирчиво и пытливо осматривая меня, глазами ища мои недостатки, зычно начинает рычать: «Правую ногу  к осмотру, левую ногу к осмотру, подворотничок к осмотру и т.д.». Не найдя внешних недостатков, он решает продолжить экзекуцию, гоняя меня по всем уставам – на знание мною наизусть статей. При отрицательных результатах этих допросов, курсант, понуро опустив голову, уходит устранять недостатки. При положительных результатах, курсант отпускается. В тех случаях, когда тебя оставляли в покое,  я, изнывая от усталости (на ногах с шести утра, да шесть часов беготни в поле), обычно залазил под свою кровать на, благо  чистый паркет, чтобы хоть минутку поспать. Отрубался я мгновенно. Так поступали многие курсанты. На заправленной кровати, сидеть, а тем более спать, в неположенное время запрещалось.  Снова, я возвращаюсь к процессу обучения. Насчет полевых занятий, там все просто: тактика, строевая, физическая подготовка и пр. А вот обще образовательные дисциплины (высшая математика, физика, теоретическая механика и др.) имели свои особенности. Из Баку в Тбилиси, к нам приезжали преподаватели. Они начитывали лекции, проводили семинары и уезжали (так было много раз). Потом каждому курсанту, персонально, присылались контрольные работы, которые он должен исполнить и отправить в Баку. В конце года, этим преподавателям, сдавали экзамены.
   Особо хочется остановиться на выносливости и физической подготовке. Она была на очень высоком уровне. Представьте себе, что при поступлении в училище, я подтягивался на турнике, всего три раза и не мог даже делать такое упражнение, как «подъем переворотом». В конце первого курса, я сдал на третий разряд по гимнастике, а позже на второй.
    Зима в Тбилиси не очень холодная, но при минус даже трех – пяти градусах, да еще с ветром, скажу честно – поначалу, очень и очень неприятно. Потом уже, пробежав около километра, ротная колонна, задорно бегущих молодцов, издали смотрелась, как пыхтящий паровоз, идущий           в тумане. От разгоряченных, раскрасневшихся, крепких тел молодых ребят, не шел, а просто валил пар. Следует иметь ввиду, что на зарядку мы всегда, при любой погоде, выбегали с голым торсом. Бегали мы, буквально, как лошади. Пробежать три километра, считали  детской шалостью.
Если говорить о Тбилиси, то это красивый, необычный город, который расположен по обоим берегам бурной и неудержимой, мутной реки Куры.   На центральном проспекте им. Шота Руставели, где обычно проводились военные парады, красовались могучие столетние платаны, украшенные объемной и плотной шапкой зелени. На противоположном от центра Тбилиси берегу горделиво возвышается гора Мтацминда - местная достопримечательность, которую с городом связывает фуникулер (канатная дорога). Оттуда сверху, гостеприимно, открывается захватывающая панорама города и его окрестностей. С северной стороны, вдалеке в дымке, едва просматриваются белоснежные шапки главного Кавказского хребта. Старые дворики Тбилиси, плотно обвитые виноградом и закрытые от постороннего взора, словно охраняя свою древность - молчаливы и загадочны.  На узких улочках Тбилиси, седовласые долгожители с добрыми глазами, беззаботно играют в нарды. На вертикально отвесном берегу старой Куры, непостижимым образом, словно лепные ласточкины гнезда, плотно ютятся маленькие домики – жилища. Тбилиси красив своим своеобразием, красив своими добрыми и гостеприимными людьми. Этот город нельзя назвать европейским, также как и восточным. В нем какой-то особый колорит, воздух пропит запахами ароматной грузинской кухни (чахохбили, хинкали). Вкусно пахнет свежо испеченным лавашем. Тбилиси имеет свое незабываемое лицо. В нем царит атмосфера общей щедрости и в первую очередь человеческой. Здесь каждый готов помочь другому. Это приятно       и удивительно. Говоря об особенностях и обычаях грузин, позволю немного коснуться вопроса наций вообще. В жизни нет хороших и плохих наций, а есть просто хорошие или плохие конкретные люди. Хорошие люди в Грузии, мне попадались чаще. Но в каждой нации выпукло просматриваются их черты и особенности, которые или выгодно возвышают, продвигают этот народ вперед к прогрессу или позорят и тормозят                их развитие. Основными чертами грузин, выгодно отличающих их от остальных, считаю: готовность к взаимопомощи, стремление помочь в беде, душевность и человечность. В сравнение приведу некоторую нацию, называть не буду, чтобы не обидеть – моя хата с краю или все до сэбэ. Для государства, в целом, это не очень хорошо.
Чтобы немного расширить представление читателя об училище, просто необходимо рассказать о парадах. Особо хочу отметить, что участие наших курсантов в парадах, это лицо БВОКУ, его своеобразный бренд. Наше училище всегда открывало все парады Бакинского гарнизона, опережая по четкости, слаженности и стройности все воинские части и даже морских курсантов. Четкий шаг курсантской роты всегда срывал аплодисменты зрителей, а звонкий цокот сапог, на подошвах которых прибиты металлические пластины, не оставлял никого равнодушными, вызывал ажиотаж и восторг, особенно женской половины наблюдающих. Можно было даже, словами классика, сказать: «Кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали».   Не следует забывать, что наше училище было строевым,   и мы пролили немало пота, чтобы добиться такого признания бакинцев           и командования округа.
Вернемся к учебному процессу. Особенно тяжело давались полевые занятия. Взвод курсантов, облаченных во все мыслимое и немыслимое снаряжение (шинель, плащ накидка, противогаз, фляга и оружие                с подсумком), удивляя прохожих, ранним утром бежал по улицам Тбилиси на тактическое поле, что в трех километрах от казармы. «И куда несутся эти ребята», – вероятно, неудомевали местные жители. А неутомимый сержант, сам налегке, все гнал и гнал нас вперед на «Дунькин пуп».   Так, среди курсантов, называлось, расположенное на небольшой округлой сопке, продуваемое всеми ветрами, учебное тактическое поле - наша курсантская «ГОЛГОФА». Главной мыслью, нас бегущих, было скорее добежать бы до сопки и отдышаться. Но не тут- то было. Сержант был неумолим   и неистощим на выдумки. По прибытию к месту занятия, он издевательски задорно, давал команду «ГАЗЫ», что означало всем срочно надеть противогазы. Затем, чуть помедлив, рычит: «Противник справа, окопаться». И мы, в противогазах, еще не отдышавшись от бега, вгрызаясь в каменистый грунт, малой саперной лопаткой, начинали выкапывать себе окоп для стрельбы лежа, норматив – пятнадцать минут. Весело, не правда ли, уважаемый читатель?  Шесть таких часов, почти ежедневных и интенсивных, веселых занятий изматывали нас очень сильно, приходилось и не забывать     о том, что предстоял еще в таком же темпе обратный путь в казарму. Я, тогда, еще не совсем понимал, что вылетевшему из теплого и уютного гнездышка, птенцу с неокрепшими крылышками, красиво и легко парить  в небе, будет не так уж и просто.
  Все это я пишу не для того, чтобы вызвать жалость и удивление           у читателя. Вовсе нет. Я, в то время, не осознавал, что, образно говоря, нам делали прививку, а это всегда болезненно, формировали и укрепляли наш иммунитет против будущих трудностей и лишений.
           Сожалеть о том, что решил стать офицером, не приходилось. Приходило понимание, что армейский хлеб не так уж и сладок. Догадывалась ли об этом моя мама, знали ли об этом мои близкие? Навряд ли. Хотелось    бы крикнуть им из далекого Тбилиси: «Цена золотых офицерских погон – очень высока». Во имя этого, надо было терпеть и я, стиснув зубы, как мог терпел. В письмах, я писал им, что все нормально и хорошо. Зачем пугать родителей. Здесь, пожалуй, к месту известное изречение, что сурова жизнь, коль молодость в шинели, а юность перетянута ремнем. Действительно, это так.
Когда мы, после изматывающих полевых занятий, возвращались в казарму и сбрасывали свою, потяжелевшую от влаги, амуницию, то наши уставшие тела казались просто невесомыми и воздушными. После занятий, строевым шагом и с песней мы бодро шествовали на обед. Солдатская норма съедалась, а вернее проглатывалась мгновенно. После обеда, все у кого были деньги, стремились в чайную. Пробившись сквозь толпу к прилавку,  я обычно покупал килограмм глазированных пряников, банку сгущенки и бутылку лимонада. Все это добро съедалось минут за пять. Сгущенка выпивалась почти залпом. Это все объяснимо и понять не сложно. Молодой растущий организм, при больших физических нагрузках требовал много энергии. Сейчас, уже в пожилом возрасте, я трудно себе представляю, как после обеда, залпом можно выпить банку сгущенки, съесть пряники и дополнить бутылкой лимонада. И вот, наконец то насытившись в чайной, мы шли на классные занятия, где нам читались лекции по высшей математике, физике и т.д. Мы пытались воспринимать интегралы  и дифференциалы, их отличие и особенности. И это после нашего полевого выхода на «ГОЛГОФУ». Трудно было все это воспринимать, клонило в сон. Нам ничего не оставалось, борясь со сном, как грызть и эту науку, но уже головой, не забывая о том, как мы до обеда вгрызались в грунт саперной лопатой. Приходилось слушать лекции и воспринимать, выхода не было, ведь впереди, нас ждали строгие экзамены. Эту историю я планировал назвать – ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ. От слова ВО СНЕ пришлось отказаться из-за того, что снов то, на самом деле, никаких не было. Ничего мне не снилось, спал как убитый. Кроме того полное название моей истории смахивало бы на плагиат из одноименного фильма. Знали бы наши гражданские преподаватели, читая нам скучные лекции, как мы в поле познавали другую науку – науку побеждать и главное какой ценой. А если бы они и узнали об этом, то сжалились бы над нами и разрешали бы немного вздремнуть на лекции (шучу). Но преподаватели об этом даже и не догадывались. Первый курс, благодаря такой насыщенной жизни, пролетел быстро. Летом начались экзамены за первый курс и эти испытания, я прошел успешно. Позднее в течение месяца была стажировка в войсках,  на должности командира отделения. Потом, до свидания, ставший уже таким близким, Тбилиси. Город, в котором я робко впервые взлетел, и где крепли мои крылья, где начиналась моя юность. Этот год, хотя в жизни бывало всякое, был самым тяжелым годом моей жизни, - тогда считал я. Но, спустя годы, оказалось, что глубоко ошибался. Через много лет я оказался  в ситуации, не преувеличивая, трудно совместимые с жизнью. Тогда, полученная в молодости, ПРИВИВКА во многом помогла мне выжить,  но об этом расскажу позже.
 Долгожданное время отъезда в училище, возвращение в Баку, наконец- то, пришло. Вечером, счастливые от того, что мы прошли сквозь все лишения и трудности, шумно погрузились в поезд и прощай Тбилиси - здравствуй Баку.
          Баку, встретил нас, палящим солнцем и, конечно, ветром. Баку – столица Азербайджана, расположен на Апшеронском полуострове, фактически окружаемый и продуваемый со всех сторон Каспием. Поэтому    в городе всегда дуют ветры, и недаром он переводится, как город ветра. Эти ветра, летом еще терпимы, хотя тоже надоедают, а зимой даже при не очень холодной зиме – очень тоскливо и неуютно. Баку, огибая бухту, широким амфитеатром спускается к морю, что отлично видно из парка им. Кирова. Красивая набережная, большой дугой, тянется на несколько километров вдоль пахнущего нефтью залива. Баку, как город хотя и более русскоговорящий, чем Тбилиси, но все-таки остается типично восточным,    со своим колоритом, с шумными базарами и улочками, радиально спускающимися к морю. Маленькие дворики, скрывающиеся под тенью густых деревьев инжира, живут своей безмятежной жизнью. Повсюду из окон слышится грустная, заунывная и протяжная песня мугам, так непривычная для слуха европейца. Песня без начала и конца, чем-то напоминающая призывы муллы на молитву, в Стамбуле. Не стоит забывать, что Азербайджан это страна мусульман. Эти песни, своего рода хиты для большинства азербайджанцев. Но в городе есть место и другим мелодиям. Известный и всеми любимый Магомаев, своим красивым голосом, выводит: «Весна, весна идет по Апшерону …» или уже задорно «И я иду к тебе на встречу королева красоты …. ».  Баку это город моей юности, где крепли мои крылья и где я научился летать. Незабываемое было время, многое повидал и пережил. Я благодарен ему за это.
        Училище нас встретило приветливо, с пониманием, что мы вернулись   не с легкой прогулки. С удовлетворением, мы переоделись в курсантскую форму, пришили погоны и получили хромовые сапоги. Наконец-то, мы стали настоящими курсантами. Столовая произвела на нас приятное впечатление. Столы, покрытые белоснежной скатертью с необходимыми приборами, были рассчитаны на четырех человек, вместо неприглядных, длинных, десятиместных столов в Тбилиси. Обслуживали курсантов официантки, облаченные в чистые белые фартучки, с накрахмаленной, кокетливо надетой, узорчатой короной на прическах. Все было чисто и уютно, как дома.
В столовой царила совершенно другая, какая-то атмосфера доброты и человечности. Поначалу для нас, вырвавшихся из грубости и дикости, было непривычно. Потом, мы освоились, ведь к хорошему привыкаешь быстро. Обед был вкусным и хлеба ели столько, сколько хотели. Жизнь приобретала совсем другую окраску, черная полоса закончилась. В августе, спустя год, как я покинул дом, нам предоставляли месячный, такой долгожданный и такой желаемый отпуск. Поездом Баку – Москва, проходящим через Тулу, переполненный счастьем увидеть родных и близких, я ехал домой. Стучали колеса, пролетели Харьков, оставалось часов 9. Пронеслись Курск и Орел. Приближалась Тула, замелькали такие знакомые пейзажи – зеленые перелески и родные березки, глаза стали влажными. Кругом буйствовала зелень, так радующая глаз. Я соскучился по зеленому цвету. Ежеминутно      я поглядывал на время, торопил его. Думал, неужели опаздываем.  Не вытерпев, я вышел из купе в тамбур и открыл дверь вагона, жадно глотая набегавший прохладный и свежий воздух. Наконец, притормаживая, поезд стал сбавлять ход. Вагоны, скрипя тормозами, остановились прямо перед зданием вокзалом. Подхватив свой чемодан, Я пулей вылетел из вагона, ища жадным взглядом встречающих родных. На перроне, одиноко стояла мама (отец работал), крепко держа за руку, уже немного подросшую сестренку. Обе были заплаканы. Было все и объятия, и поцелуи. Сердце выпрыгивало   из груди. Вернулся, наконец-то вернулся на Родину - шептала мама. Ну, как ты там, на чужбине – спросила она? Нормально – отвечал, я. Ты изменился и повзрослел, ты вернулся другим – добавила она. В родном городе Киреевске, отбиваясь от многочисленных вопросов, встречался с друзьями детства и посещал родственников. Родители, гордые тем, что я, наконец-то становлюсь человеком и, любуясь моей красивой формой, просили ее не снимать, посещая близких. Я понимал: они гордились мною. Из гадкого утенка я начинал превращаться в лебедя, хотя до лебедя еще , ой как далеко. Знали бы родители, что стоит за этим превращением.
        Отпуск пролетел мгновенно. Предстояло возвращение в Баку. И снова стук вагонных колес поезда. Отъезд для родных и друзей был трогательным, а для меня лично болезненно мучительным. Нужно было все-таки продолжать свой полет, продолжать учиться.
         В Баку, на втором курсе, занятия, в основном классные. Лекции, семинары шли своим чередом. Появился новый, тяжелый для понимания, предмет ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА, это что-то близко к СОПРОМАТУ (сопротивление материалов). Зимой, в январе, нас ожидала зимняя сессия. И поэтому, приходилось грызть и эту науку. В октябре месяце, на втором курсе, прервав все занятия, нашу роту направили на уборку хлопка, на юг Азербайджана, в далекую глушь, деревню Дашбурун. Разместили нас в сельской школе. Приехав в село к ночи, после душных вагонов, мы изнывали от жажды и устремились на поиски воды или какого-нибудь водоема. Почувствовав идущую откуда-то прохладу, в темноте, к нашей радости, мы набрели на горную речушку, протекающую вблизи села. Напившись до одури и накупавшись, удовлетворенные, отправились спать. В шесть утра, местный бригадир повел нас на место работы, на хлопковое поле. Вел нас вдоль этой речушки, вверх по течению. И, вдруг, к нашему удивлению, мы увидели громадное стадо коров, похожих на буйволов, лениво лежащих в воде, испорожняя под себя все, что было у них лишнее. Поразительно было то, что место этого лежбища коров было совсем не далеко, выше по течению от того где мы безмятежно нежились вечером в воде, утоляя свою жажду. Поняв, именно ЧТО мы так жадно пили и где купались, мы загрустили. Водозабор местных жителей, был значительно выше по течению этой речушки. На следующее утро, несколько курсантов подхватив дизентерию, быстро бегали и низко приседали. Чаша сия меня миновала. Приведя нас на поле, бригадир, деловито, показывая нам грядки, объяснил, что и как нам делать. Грядки были не меньше километра, палящее солнце и норма сбора 30 килограммов оптимизма нам не добавляла. Хлопок представлял собой низкорослые кустики, с раскрывшимися коробочками, с торчавшими из них кусочками белой ваты. Получив мешки     и став на свои грядки, мы покорно приступили к работе. Хлопок приходилось собирать полусогнувшись. Нещадно палящее солнце и бесконечные нагибания наглядно продемонстрировали нам, что сбор хлопка, вручную, это настоящий адский труд, несравнимый даже с полевыми занятиями в Тбилиси. К концу дня, изнуренные этой однообразной работой, мы устало потащили свои мешки к пункту сдачи. В поле стоял огромный прицеп с высокими бортами, рядом стояли весы с приемщиком за столиком. Приемщик, взвешивая наши мешки, старательно в журнал записывал фамилию и вес собранного хлопка. В первый день я собрал всего двадцать килограмм, до нормы далеко не дотянул. Впрочем, никто из роты норму  не выполнил. Стали думать, что же делать? Наконец придумали. Решили в мешок для веса уложить булыжники. Но наша наивная хитрость была быстро обнаружена помощником учетчика. Другая наша хитрость
с добавлением несколько котелков воды в мешок тоже моментально была вскрыта. Вновь стали думать и придумали, наконец. Мы предложили приемщику, для облегчения труда его помощника, который находился на прицепе и принимал уже взвешенные мешки с хлопком, наверх в помощь ему отправить кого-нибудь из наших курсантов. Он согласился. Далее мы, объединившись в группы по 2-3 человека, вываливали собранный хлопок в общий мешок, несли на весы, приемщик фиксировал вес. Затем этот мешок забрасывался на прицеп и наш курсант, незаметно от помощника учетчика, сбрасывал этот мешок с хлопком на противоположную сторону прицепа. Этот, уже взвешенный мешок, уже другой курсант с честными глазами, тащил его к приемщику. Так, нам удавалось, хоть как-то выполнить норму.  Потом, уже проходя по селу, возле сельсовета увидели доску почета, с фото передовиков. Маленькие азербайджанские женщины, действовав бойко ручонками, собирали по 120, по 150 кг, чемпионка села, о, ужас, по 180 кг. Нам стало стыдно. За десять дней работы нам заплатили деньги, я получил 10 рублей 70 коп. Вечером, поездом, мы отбыли в Баку и продолжили учебу.
Впереди, нас поджидала зимняя сессия, пять экзаменов и три зачета. Драматизм этой ситуации был в том, что курсанты сдавшие экзамены, уезжали на 15-дневный отпуск, не сдавшие, снова готовились и пересдавали, но уже за счет отпуска. Для меня, да и для других тоже, сложными были – высшая математика и термех (теоретическая механика). Если с математикой у меня было не плохо, то термех шел очень тяжело. Был у нас очень строгий преподаватель - профессор Аникст, двойки ставил безбожно, картаво, приговаривая при этом – товагищ кугсант, я вам ставлю пагу сил. Он был уникальной личностью. У него была одна особенность, один глаз был близоруким, другой дальнозорким. И курсанты пользовались этой слабостью. Когда вовремя контрольной, он прохаживался в классе между рядами, то сначала, пользуясь его близорукостью, шуршал шпаргалками левый ряд,      а когда он, возвращаясь, шел в обратную сторону списывал другой ряд. Но   на экзамене такие фокусы не проходили. Аникст на экзамене был безжалостен. Многих курсантов только при упоминании его фамилии бросало в дрожь. Мелкая дрожь в коленках пробивала и меня, ведь на кону стояла такая долгожданная поездка домой, в отпуск. В день экзамена, когда он шел на кафедру, курсанты из окон, парадируя песню «АИСТ, АИСТ…», чтобы он слышал, кричали: «АНИКСТ, АНИКСТ мы, наконец, тебя дождались». За математику я был спокоен потому, что у преподавателя – доктора наук по фамилии Бронштейн я, почему то сам не понимая, ходил       в любимчиках.  Всегда, во время семинаров, когда кто-то из курсантов затруднялся ответить, то он, поднимая на меня глаза, говорил – вот, Высоцкий нам и поможет, и я всегда отвечал именно то, что он хотел услышать. Подозреваю, он принимал меня, как брата по крови, а я был  не против. К людям этой национальности я относился спокойно, без фанатизма. У меня были друзья из этой категории – хорошие и добрые люди. А много лет спустя меня по-настоящему предал украинец, который круто повернул мою жизнь в темную сторону. Как преподаватель, Бронштейн, впрочем, как и человек, был добрым и справедливым, и это вовсе не потому, что он всегда ставил мне отличные оценки.
     Неумолимо приближались экзамены. На подготовку к каждому экзамену отводилось всего три дня. Это было трое бессонных суток штудирования предмета, наполненных неистребимым желанием сдать экзамены и уехать, хоть на две недели в отпуск. Это были просто изматывающие дни.  Не            в обиду будет сказано, но я сомневаюсь, что современные студенты так грызут науки. Наверное, тогда были другие требования, другие времена. Сессию, сдал успешно, получив у Аникста четверку (пятерки он не ставил никому) вылетел самолетом в Москву и далее автобусом до Киреевска (200 км). Но случилось – невероятное. Прибыв в Москву, я собрался с Курского вокзала, на метро добраться до метро Щелковская, там была автостанция,  не зная и сомневаясь, будет ли вечером автобус на Киреевск. В подземном переходе, среди тысячи снующих людей, вдруг, я лицом к лицу сталкиваюсь со своей матерью. Мама была в шоке от того, как же я здесь оказался, и как же так получилось, что я случайно встретил ее. Накануне сомневаясь, что  не сдам сессию и я, как и все, запуганный Аникстом, посчитал, что поехать    в отпуск не удастся и не писал родителям о приезде. Мама, работая на автобазе и арендовав свой автобус, вместе со своими сослуживцами, приехала в Москву за продуктами. Встретив меня и приведя в автобус, обращаясь ко всем, гордо представила меня: «Это сын мой Вячеслав». Кто-то из присутствующих спросил, – Вера Антоновна, ваш сын офицер? Нет – Скромно ответил я, только учусь. Где-то в углу зашептали, – а в школе говорили, что ее сын непутевый, гляди какой вымахал.  Все стали угощать меня купленными припасами. Я, не находил себе места, от смущения и такового ко мне внимания, брал из-за вежливости. Ночью, наш автобус прибыл в Киреевск. Отец, встречая мать на автостанции, удивленно увидев меня, в шутку, спросил – а этого, указывая на меня, - ты где подобрала?  Мама, улыбаясь, ответила -  да бедняга голодный на вокзале ошивался. Отгуляв отпуск, я снова, самолетом возвратился в училище. Все остальные годы учебы, я регулярно – зимой и летом ездил в отпуск. Летом, после сдачи экзаменов за второй курс, у нас была месячная производственная практика на Бакинском авторемонтном заводе, а после третьего курса, мы проходили практику в войсках, на должности командира взвода, в Джульфе, что непосредственно на границе с Ираном и Турцией. Места там глухие, неприглядные, местность полупустынная. На военном жаргоне «ДЫРА».
         На четвертом, уже старшем курсе, у нас в роте произошел комичный случай. Наше училище находилось в верхней части амфитеатра города. Часто с водой, особенно по вечерам, были проблемы. Ночи и вечера в Баку были душными, постоянно было плюс тридцать. Засыпая, спасались лишь тем, что мочили простыни и укрывались ими. Вечером, после отбоя, в поисках воды, курсанты рыскали по всей территории училища. И вот, один из самых находчивых, обнаружил подземный противопожарный водоем и сообщил эту новость. Человек двадцать, самых отчаянных, после отбоя, ночью в одних трусах, ринулись к этому месту. На краю огромного плаца стоял пожарный щит, на котором был закреплен пульт запуска водяного насоса. Красная кнопка «Пуск», черная «Стоп».  Приладив шланг и включив насос, мы начали с блаженством и повизгиванием, плескаться, подставляя свои разгоряченные тела под прохладные струи воды. Предварительно сняли свои трусы и повесили их на кустики. Стояла ночь, вблизи, кроме нас курсантов, не было ни души, тем более женщин. Блаженствовали мы недолго. Здесь необходимо пояснить, что был у нас в БВОКУ очень строгий офицер – полковник Ковалев, заместитель начальника училища. Это был высокий, очень тучный человек. Обычно увидев нерадивого, расстегнутого курсанта, он, страдая одышкой, шипел, – пять суток ареста, товарищ курсант. Других слов от него никогда и никто не слышал. Его боялись офицеры, а курсантов просто бросало в дрожь только от упоминания его фамилии. Плескались, в темноте, мы, действительно не долго. Вдруг кто-то крикнул    из толпы: «Ковалев идет». Все оцепенели, началась паника. Мы, забыв про трусы и оставив их в кустах, чтобы не попасть на глаза полковнику Ковалеву, ринулись к входу казармы, что в двухстах метрах от места события. Через тридцать секунд, мы уже вбегали на лестницу. В это же самое время  из нашей столовой, что на втором этаже, закончив свою работу, спускаясь по лестнице, выходили женщины – кухонные работницы (повара, официантки    и пр.). Теперь представьте себе картину: навстречу беззаботно спускающимся женщинам, спасаясь от грозного Ковалева, стремительно несется, не видя ничего вокруг, огромная толпа молодых, абсолютно голых мужиков, блистая своими причиндалами. Ошалевшие от этой сцены женщины, робко вжавшись в стену, выждали и пропустили этот стремительный поток бегущих ребят. Вероятно, думая, что может ЭТО война или физ. зарядка, а если то или другое, тогда почему голые, да еще без трусов. А мы, ничего не замечая, помчались на свой четвертый этаж и залегли в постели, укрывшись простынями. Погони за нами никакой не было, стояла ночная тишина. Позже выяснилось, что среди нас купающихся, нашелся один курсант - шутник (потом мы его вычислили), который и дал эту ложную тревогу. А у полковника Ковалева совсем не было привычки, да и желания, по ночам лазить по территории училища. Лежа в постелях, мы понимали сложность ситуации – ведь, завтра утром подъем, зарядка, а мы все без трусов. как же быть? Спустя полчаса, поразмыслив, мы, опасаясь снова какой-нибудь засады, выслали, уже одетого курсанта               в разведку. Затем, по его сигналу – путь свободен, крадучись, мелкими группами отправились разыскивать в кустах свои злополучные трусы. Эта история запомнилась нам надолго, а у женщин, вероятно, оставила неизгладимое впечатление. Откровенно рассказывая о своей учебе, я хотел бы поведать историю о том, как я, по своей вине, лишился золотой медали и стал рядовым отличником, о чем, потом, тоже пожалел. Тем более, спустя, много лет понял, что диплом с золотой медалью особых преимуществ в службе не дает, а лишь щекочет самолюбие и повышает тщеславие. В армейской жизни карьера офицера зависит от его конкретных дел, от того как он себя поставит, преподнесет. Известны случаи, конкретных фамилий и имен я называть не буду, когда медалисты спивались, и служба у них шла под откос.
         После окончания первого курса, у нас в роте обрисовались двенадцать кандидатов на медаль. К концу четвертого курса, их осталось трое, в том числе и я. По разным причинам, остальные выбыли из этих рядов. В мае месяце 1967 года, мой однокашник Сашка Алексеев, кстати, сержант, решил жениться на местной девушке – бакинке. Перед свадьбой он решил организовать последний холостяцкий вечер – мальчишник и пригласил меня, как однокашника. Вечер проходил у родственников невесты. Получив увольнение до двух часов ночи, я отправился гости. Стол был обильным,        и гостей было много. Мы с Сашкой были единственными военными за столом, и все внимание было к нам. Тогда я не пил вообще, да и сейчас, изредка, по праздникам немного. Водка за столом была, но мы с Сашкой пили крепленый Кагор. Бурное застолье продолжалось почти полдня, с обеда до позднего вечера. Вино, разогревая мою кровь, будоражило сознание. Негласно соревнуясь, с опытными на выпивку гражданскими ребятами, мы с Сашкой немного перебрали дозу. Хотелось показать этим гражданским, что мы уже почти офицеры - тоже мужики. Памятуя о том, что увольнение      у нас только до двух ночи, мы часов в двенадцать разошлись и, в веселом настроении, отправились в училище. Около двух ночи, добрались до места. Стояла душная бакинская ночь. От жары нас сильно развезло, очень хотелось пить и освежиться. Напротив КПП нашего училища стояли жилые дома, во дворе которых мы разыскали артезианскую колонку с водой. Воспользовавшись ею, мы стали жадно пить и освежаться, ополаскивая свои раскрасневшиеся лица. Забрызганные водой с головы до ног, мы, по-дружески обняв друг друга (лишь только песни не хватало), тяжело побрели к КПП (контрольно-пропускной пункт). В это время, наш командир роты майор Похвалинский был дежурным по училищу, дежурка располагалась в помещении КПП. Дежурный, по распорядку, должен отдыхать с двух ночи до шести утра. На часах было уже два ночи. Поскольку мы были выпивши, и чтобы не попасться, нас с Сашкой интересовал один вопрос – спит ли Похвалинский?   Обращаясь к Сашке и не видя ничего вокруг, подсаживая его к окну дежурного, с трудом выговаривая слова, говорю: «Посмотри, этот козел спит»?  Вдруг, как гром среди ясного неба, зарычал зычный голос, стоящего рядом на ступеньках крыльца, майора Похвалинского, которого мы спьяну не заметили: «А, ну-ка, козлики мои, ко мне». Ему, наверное, в ту душную ночь не спалось и он, стоя на ступеньках крыльца КПП, решил освежиться и покурить. Мы оцепенели. Обращаясь к Алексееву он процедил, -  с вами сержант я потом поговорю, а вам Высоцкий я объявляю 10 суток ареста, не ожидал, что вы алкаш. На следующее утро, получив записку      об аресте, я с тяжелой головой потащился на гарнизонную гауптвахту, где переночевав в одиночной камере, был отправлен на работы. Утром нас, под конвоем, повезли в порт и посадили на катер. Топить, что ли будут нас, подумал я с черным юмором. Всех арестованных отвезли на остров Нарген, что в пяти километрах от набережной, который виден из города. На острове располагалась воинская часть ПВО – зенитно-ракетный дивизион. Своей гауптвахты там не было и нас разместили в обычной казарме, вместе              с солдатами этой части. Охраны не было, сбежать арестованному не реально, кругом море.  С северной стороны этого остова, морской волной, к берегу приносило много всего: бревна, обломки досок и пр. Работа заключалась       в том, чтобы вылавливая все это из воды, аккуратно штабелевать (складывать) на берегу. Работа была не тяжелой. Целыми днями купались      и загорали. После гауптвахты, возвратившись в училище, Похвалинский, увидев меня загоревшего и бодрого, спросил, – где загорал, курсант?   В одиночке – мрачно, ответил я. Потом уже в своем кабинете, он сообщил мне, что я по своим моральным качествам, не могу претендовать на золотую медаль и вычеркнут из списков медалистов. Я понимал, что виноват, и оправдываться не имеет смысла. В июне наступила ответственная пора сдачи государственных экзаменов, их было пять. Первые четыре, я сдал на «отлично». Оставался последний: огневая подготовка – стрельба из автомата. Нас, весь взвод, вывезли на Уч-тапу – наше тактическое поле, за город, где целыми днями (днем и ночью) мы тренировались в стрельбе.       На гос.экзамене предстояло выполнить самое тяжелое упражнение № 3. Было три огневых рубежа: Первый рубеж (до грудных мишеней 300 метров) выполнялся из положения лежа, второй рубеж (ростовые мишени – 350 метров) – стрельба сходу и третий, бегущие мишени – 450-500 м, лежа. Все мои мишени попадали то есть были поражены, о чем я и доложил руководителю стрельбы – члену комиссии. Но, стоявший рядом, майор Похвалинский, возразил, что последняя мишень не поражена. Датчик сработал от толчка отскочившего камешка, поэтому мишень и опустилась. Пулевого отверстия там мол нет, мы - сказал он осмотрели все внимательно. Так, что вам четверка, курсант Высоцкий, но стреляли вы уверенно, - объявил мне руководитель стрельбы. Я все понял, комментарии излишни. Эта оценка и повлияла на получение медали. Почему, я так подробно об этом пишу, потому что дело не в медали, просто золотые медалисты, при распределении по округам, имели право выбора дальнейшего места службы. А я так хотел вырваться из ЗАКВО (Закавказский военный округ)! Это право я потерял, и никого не виню, виноват только сам. После сдачи гос.экзаменов наступал так называемый «мертвый сезон», когда  мы, вроде бы, уже не курсанты (учеба закончилась) и еще не офицеры. Документы на присвоение офицерского звания отправлялись в Министерство Обороны и все с нетерпением ждали приказа с подписью министра. Это был период томительного ожидания. Мы, изнывая от безделья, весь день болтались по училищу. Командование, чтобы заполнить это время с пользой для нас и уберечь от глупостей (самоволок, пьянок и такое бывало), отправило нас в горы, покорять вершину ШАХ-ДАГ. Подобрав необходимое альпинистское снаряжение, автобусами, отвезли нас в район восхождения. Эта вершина расположена на севере Азербайджана, непосредственно на границе с Дагестаном. Прибыв на место и переночевав в нижнем лагере, утром следующего дня, мы, нагруженные тяжеленной поклажей (продукты, специальное горное снаряжение), потопали на верхний приют для акклиматизации. Спустя три дня, оставив в верхнем лагере все кроме альпинистского снаряжения, мы, пользуясь ледорубами и кошками на обуви, начали восхождение на ШАХ–ДАГ, высота около 5000 метров. Восхождение началось очень рано, еще до восхода солнца. Считается, что раннее морозное утро снижает опасность схода снежных лавин, а с восходом солнца и повышением температуры, эта опасность резко возрастает. В начале нелегкого пути, сначала был дождь, а далее поднимаясь выше, повалил снег, температура воздуха около трех - пяти градусов мороза. Шли в связке друг  с другом, тихо. Резкий шум может вызвать эхо и сорвать лавину. Напрягаясь из последних сил, мы все-таки покорили и эту, очередную в моей судьбе, вершину. Открывался красивейший вид на снежные шапки, рядом стоящих других, соседних пиков. Хорошо видно, как под нашими ногами, медленно плывущие облака, неторопливо, заполняют громадные разломы и расщелины кавказских хребтов. Лучи яркого, утреннего солнца с востока, упорно пронизывая облака, высвечивают отары, мирно пасущихся овец. Блестящей ленточкой, извиваясь змейкой, и огибая отроги гор, внизу просматривается горная речушка. Воздух свеж и прохладен. Стоит звенящая тишина. Высматривая свою добычу на земле, бесшумно, кругами парят орлы.  Внизу раскинулся, умытый ранним солнцем, гордый и просыпающийся Дагестан. После этого восхождения в горы, мы возвратились в училище, в жаркий Баку. Приказ министра, к этому времени уже пришел. Все получили назначения в округа, а меня, к моему горькому сожалению, оставили в ЗАКВО, город Ереван. Служить в жарких округах (ЗАКВО, ТУРКВО), желающих было мало, изнурительная жара за эти четыре курсантских года порядком поднадоела. Медалистов, согласно их право выбора, удержать невозможно, они рвались служить за границу или центральные округа. Поэтому, по рекомендации, командующего Закавказским округом отличники были оставлены в своем родном округе. Остальные же курсанты распределены по другим округам.
        Все следующие дни были заполнены бытовой суетой: получали офицерскую форму, гладились и переодевались. Не могли налюбоваться своим внешним видом, ежеминутно, разглядывая в зеркале свои, такие желанные погоны офицеров. Наконец-то, произошло то о чем так долго мечталось. Случилось чудо, из гадкого утенка получился красивый лебедь. Цену этого превращения, мы знали хорошо. Потом было торжественное построение, вручение дипломов и офицерских погон.  После последнего торжественного прохождения парадным строем, наша альма-матерь (БВОКУ), прощалась с нами. Было трогательно до слез и грустно. На следующий день мы разъезжались по домам, в первый офицерский отпуск. На вокзале меня провожал мой друг – Володька Олейников (кандидат в мастера по штанге), с которым мы так больше никогда и не встретились.  Расставание с друзьями, с которыми прошли столько дорог и испытали столько лишений, было не менее трогательным. Клятвенно обещали   не теряться и писать. Но армейская судьба безжалостно разбросала нас и мы, потеряв друг друга, разбрелись по всей нашей великой Родине. Какое-то время я переписывался с Володькой, но потом потерялись.  Но теплая память о друзьях и любимом БВОКУ осталась навсегда. Об этой памяти я и рассказал в этой истории, хорошо понимая то, что она, к сожалению, будет интересна только бывшим курсантам БВОКУ. Так закончились мои юношеские полёты, и начинался взрослый взлет. Тогда трудно себе было представить, что через много лет приземление будет в одиночной камере Лукъяновского следственного изолятора в г.Киеве.
 

               
                «…Своих годов