Эрнст Кшенек - Карл Пятый -

Эрнст Кшенек

Карл Пятый

сценическое действие с музыкой в двух частях
                [опус 73]
                [сочинение 1931-1933 годов]




















               
                Перевод с немецкого Ю.Е.С.
                Действующие лица:



Карл Пятый
Хуана,                его мать
Элеонора,                его сестра
Фердинанд,                его брат
Изабелла,                его супруга               
Хуан де Регла,              его духовник
Генри Матюс,               его лейб-медик
Франсиско Борджиа,   иезуит, прежде бывший дворецким императрицы

Аларкон
Альба                военачальники императора 
Фрундсберг
Ланной

Императорский канцлер
Писарро
Испанский вольнодумец

Франциск Первый
Франджипани

Папа Климент Седьмой
Кардинал

Лютер
Мориц Саксонский
Сторонник Лютера
Протестантский военачальник

Султан Сулейман
Его придворный астролог

Четыре духа
Четверо часов
Глас Божий
Гонец, мальчики-питомцы монастыря, клерикалы, ландскнехты, севильский народ, испанские дамы, еретики, монахини.




                Первая часть
 
                1558 год.

                Монастырь святого Иеронима де Юсте в Эстремадуре.
В глубине сцены виднеется огромная картина Тициана «Страшный суд».

                Карл Пятый, монастырские монахи.

Входит гонец. Он подаёт императору пергамент. Император разворачивает его и читает.

КАРЛ.
Курфюрсты во Франкфурте лишили меня императорского сана, как я того и хотел. Снимите с дверей императорские гербы! Пусть то недолгое время, которое мне осталось, мои печати будут украшены лишь символами Испании и Бургундии. С меня достаточно имени Карл, ибо я – Карл, не более того. Восславьте Господа, монахи, за то, что он избавил меня и от этой ноши! Пусть земной покой станет моим уделом в преддверии покоя вечного.
 
                Монахи удаляются. 

ГЛАС БОЖИЙ (c картины Тициана).
Преждевременно успокоившийся Карлос, не император ты более и не король, а человек пред Моим высочайшим троном! Открытие, совершённое Колумбом, представило человеческому разуму мироздание как целое, и человек узрел, что оно – как шар – совершенно, повинуется двенадцати небесным знамениям, конечно и сходным образом бесконечно. Я дал тебе это мироздание, дабы ты объединил его под знаком Моего единородного Сына в истинном Духе. Выполнил ли ты свою обязанность? Исполнил ли ты возложенное на тебя поручение? Вплоть до сегодняшнего дня ты был наделён властью и могуществом, – и ты мог действовать. Ныне же ты сложил с себя последнюю земную власть, и вскоре Я выясню, можно ли было тебе так поступать или нет. Готовься же к Моему суду!      

КАРЛ.
Ах! Что я слышал! Неужели этот дикий голос принадлежал Господу?  Неужто меня охватил смертный страх? Неужели Господь счёл все мои усилия напрасными? Неужто я что-то упустил?.. Неужели после долгих мук я не вправе предаться благочестивому созерцанию в этом святом месте – в моём последнем земном жилище? Или же я во время моего правления где-то допустил ошибки? Быть может, беспристрастному взору всё представляется иначе?..

                Звонит в колокольчик.

Позвать молодого монаха, которому я исповедуюсь!

                Входит Хуан де Регла.

Послушай, Хуан де Регла! Сегодня, когда всё мирское, когда последний блеск и имя покинули то усталое ничто, каковым я теперь являюсь, на меня нахлынул внезапный страх: сумею ли я оправдаться на Страшном суде? У меня такое чувство, словно до моего слуха уже донёсся Божий призыв…

ХУАН.
Испытываемый вами страх – это та скорбь, которая сама способна себя излечить. Потерян лишь тот, кто мнит себя непотерянным…

КАРЛ.
Мне не терпится немедленно выяснить: не совершил ли я во время своего правления каких-либо ошибок? То, что я делал, и то, каким я был, – всё это я хочу изложить тебе, чтобы ты смог судить о том, сумею ли я оправдаться перед Господом или нет.

ХУАН.
Ваше величество, мне ли, юному и несмышлёному монаху, судить о ваших грандиозных деяниях?

КАРЛ.
Именно благодаря тому, что ты далёк от запутанных мирских дел, ты сумеешь лучше уяснить истинную цену моих поступков. Закон действия для всех один и тот же, и для императора, и для раба… 

ХУАН.
Одно то, что вашу исповедь выслушиваю именно я, быть может, приносит гораздо больше тягот мне, чем облегчения вам, но моя опора – мой священный сан…

КАРЛ.
Считай, что это исповедь!.. Вооружись теми дарами, которыми тебя наделяет святая церковь, и помоги мне сегодня в моём великом страхе!

ХУАН.
Ваше величество, я сделаю это для вас. Не сердитесь, если я стану прерывать ваш рассказ многочисленными вопросами, и позвольте мне сперва вознести молитву ко Святому Духу, дабы он укрепил меня в столь великом начинании.
                Входят несколько мальчиков, питомцев монастыря.

МАЛЬЧИКИ.
Низойди, Святой Дух, озари ум этого мужа, дабы он сумел прояснить своими вопросами, чего стоят пред вечным троном Судии деяния императора. Минувшее покрыто туманом, – и кто в силах ясно понять его истинное значение? То, что мнится ушедшим в прошлое, снова и снова даёт о себе знать, приводя в замешательство изумлённых потомков. О, Святой Дух, сделай так, чтобы в суждениях потомков всегда царила справедливость! Надели их добродушной прозорливостью! Сделай так, чтобы мысли их были ясны и преисполнены истины! Будь всегда поблизости, сделай так, чтобы им на помощь пришло воображение! О, Святой Дух!

                Мальчики удаляются.

ХУАН.
Начинайте, ваше величество!

КАРЛ.
Даровав нам посредством совершённого Колумбом открытия знание о том, каковой является форма Земли, Господь Бог потребовал от меня, чтобы я объединил мир под знаком Христа. Из Испании в бурю был отправлен за океан крест, – и из Испании я должен был излить дух на целый океан людей, излить его на множество людей, дабы оно пришло к единству. Как часы, существующие на этом пространстве, должны измерять часовой круг, повинуясь единому закону, так и в моей империи, в которой никогда не заходило Солнце, множество людских воззрений должно было прийти к единообразию. Меня окружало волшебство юности, не теряющей чувствительности своих протянутых в иной мир щупалец, когда такие щупальца с новой силой отрастают у стариков. Столь же волшебными, тёмными, светлыми и двусмысленными были те таинственные знаки, которые я получил, явившись к моей несчастной матери в Тордесильяс. 
   
                Становится видна Хуана.

Я снова вижу её перед собой! Я снова вывожу на свет забытое и снова узнаю;  его в своём воспоминании. 
                *               
       ХУАНА (она в трансе). Я ничего не забыла. Поэтому я ничего не узнаю;.
        Лишь воспоминание наделяет знанием.
               



КАРЛ.
Из-за того, что она считает покойного супруга живым, её держат за сумасшедшую. Но она не более безумна, чем мы, не способные отличить причину от следствия.
 
ХУАН.
Её омрачает скорбь, ибо она мнит потерянное непотерянным. 

КАРЛ. А мы, разве скорбь о конце нашего мира не делает нас столь прозорливыми, что мы во мгновение ока заново узнаём в наших ярчайших грёзах забытое?

       ХУАНА (приходя в себя). Ах! Зачем вы его забрали? Он же не был   
       мёртв! Он не умирал! Я отрицаю смерть. Нет! Нет! (Замечает Карла.)
       Вот он! Он здесь! Я знала об этом. Филипп, любимый…

КАРЛ.
Когда я вот так подошёл к ней, она приняла меня за моего отца.

                Подходит к ней.

       Дорогая мать, я не Филипп. Я Карлос, твой сын.
    
       ХУАНА. Мой сын? Вы что, снова хотите меня обмануть? Неужели 
       у меня был сын?..
      
       КАРЛ. Вспомните, мать, те светлые дни в Брюсселе, когда мы       
       играли в саду…

       ХУАНА. В саду, да… Тогда ты залезал высоко на деревья, любимое
       дитя… Я была в ужасном страхе при мысли о том, что ты улетишь
       в Индию вместе с орлами. Ты же бросил вниз яблоко! Вот, вот оно!
       Возьми это яблоко! Съешь его! Путь в Индию не близок…

       КАРЛ. Благодарю вас, мать, я не голоден.

       ХУАНА. Ты должен есть! Негодное дитя! Я велю тебя высечь!

       КАРЛ (берёт яблоко). Я уже ем, мать. (Надламывает яблоко.)
       Ах, в этом яблоке червь. 

       ХУАНА. Червь внутри яблока… Таковым было моё счастье: оно – 
       расколовшийся стеклянный шар, треснувший изнутри. Жужжащий жук –   
       так в каждой жизни сидит смерть, и всегда чего-то недостаёт, всегда, 
       всегда…

                Исчезает.

КАРЛ.
Когда я выступил из тёмного материнского лона на свет, предо мной, словно теснина, расстилалась жизнь: там – светлая сторона, полная дел и надежд на свершение; а здесь – тёмное и бездейственное ничто, ночь разбитых иллюзий. И тогда я нарисовал на своём гербе две колонны, а между ними написал: Plus ultra – только вперёд!

ХУАН.
Не те ли колонны Геркулеса вы обозначили, сквозь которые Колумб некогда последовал на запад?

КАРЛ.
Быть может, и так… Узость и неповиновение. Оковы, сдерживающие его, и гнёт, способный его сломить.
                *
Между тем я стал императором, и под моим началом оказалась целая империя. Я прибыл на сейм в Вормс, и на меня свирепо набросились неповиновение и гнетущая сила. Я как сейчас всё это вижу, я слышу нестройные голоса князей, звучащие под высокими сводами зала. Затеяв непонятный спор, князья набросились друг на друга. Этот германский край похож на котёл, наполненный холодным туманом. То, за что я брался, того я не видел; а то, что я видел, ускользало, теряясь в сотне неуловимых сцеплений. Ближайшее там всегда находится в зависимости от отдалённейшего, а теснейшая связь оборачивается глубочайшим раздором. Я хватался за тончайшую ниточку, а за ней тянулся целый клубок бранящихся призраков.
И тут нагрянул Лютер, монах из Виттенберга. Я пригласил его к себе, и он явился, намереваясь отстоять своё дело. Вот он входит, окружённый пребывающими в смятении людьми, которые молятся ему, как святому.
                *               
       ЛЮТЕР (обращаясь к своим спутникам). Друзья! Немецкие братья!
       Верьте в силу Господа и Его благость! В духе и вере заложено всё, 
       придите к нашему Богу, как дети: Ему люб каждый, кто простодушно
       и от всего сердца к Нему взывает. Рождается новый мир, а прогнившее
       здание древности рушится, превращаясь в руины.

КАРЛ.
Мой канцлер держит стражей наготове, чтобы его арестовать.

       ЛЮТЕР. Я хочу говорить с императором. Он поборник свободной веры.
      
       МОРИЦ. Не идите в западню, доктор!

КАРЛ.
Это сказал Мориц Саксонский.

       ЛЮТЕР. Он дал мне слово, и у меня к нему свободный доступ.      
      
       МОРИЦ. Он на это и не посмотрит. Предательство – вот метод, который
       здесь в ходу.
      
       ЛЮТЕР. Не бойтесь за меня! Бог встанет на мою сторону.

                Исчезает вместе со своими спутниками.

ХУАН.
Чего же он хотел?

КАРЛ.
Мы этого не ведали. Мы понимали лишь, что в нём, должно быть, живёт нечто мрачное, пробудившее в душах этих немцев такой мрак, что их охватило чудовищное и неутихающее волнение и их непокорность достигла исполинских размеров.
Вот он стоит перед имперским сеймом и кричит мне:
                *               
       ЛЮТЕР (со своими спутниками перед имперским сеймом). Ваше 
        величество! Немецкий христианин взирает на вас и с детским
        чувством уповает на вашу мудрую силу. Избавьте веру от злой мирской
        суеты! Для Бога важен человек, а не наряд. Отделите дух от земного –
        и мы с радостью воздадим вам тем, что вам подобает как императору.

        ХОР КЛЕРИКАЛОВ. Он намеревается поколебать наше могущество.
        Он еретик и бунтовщик.

       ЛЮТЕР. Свободу христианину! Никто не должен стоять между нами и
        Богом. 

       ХОР. Он поносит папу!
       ЛЮТЕР. Избавь нас от папы, император, – и мы станем твоими, а
        империя – немецкой!

       ХОР. Смерть хулителю!

       СТОРОННИК ЛЮТЕРА. Пусть меч решит этот спор!

       КАНЦЛЕР. Стражи, взять его!

       ХОР. Смерть хулителю!

       СТОРОННИК ЛЮТЕРА. Немцы! Воспротивьтесь этому бесчестию!

       КАРЛ. Остановитесь! Я дал ему своё императорское слово. Он
        отправится домой невредимым, но отныне ему запрещено
        проповедовать.

                Имперский сейм исчезает.

                *
ХУАН.
А как же единство христианского мира?

КАРЛ.
Я велел Лютеру хранить молчание.

ХУАН.
Он на это и не посмотрит. Предательство – вот метод, который там в ходу. Ваше величество, почему вы так поступили?

КАРЛ.
Если с ним то, о чём он говорит, то я не в силах ему противостоять; а если он глупец, то его дело, иссякнув само собой, рассеется, как дым.

ХУАН.
Почему вы так поступили? Ведь на кону стояло спасение вашей души!

КАРЛ.
Ты знаешь, чем это кончилось, тебе легко судить.

ХУАН.
Вашей обязанностью было знать это заранее.

КАРЛ.
Ты жесток. Неужели я совершил то, чего Господь не может простить?
ХУАН.
Вглядитесь, вглядитесь в глубины вашей совести! Ваше величество! Почему, почему вы так поступили?

КАРЛ.
Если бы было так просто увидеть насквозь человеческое сердце, я, быть может, оказался бы сейчас в ином месте, а не здесь, на краю света, на одре болезни.

ХУАН.
От вашего ответа зависит оправдание, которого вы так жаждете. Исслёдуйте потаённые недра вашей совести! Вглядитесь в них пристальней!

КАРЛ.
Нет, так мы до цели не доберёмся. Поменяемся ролями. Что ты сейчас видишь?

Пантомима: праздник с балетом при французском дворе. Франциск Первый прощается со своей возлюбленной.

ХУАН.
Я вижу безоблачную страну, охваченную блестящим празднеством с музыкой и танцами. Моложавый мужчина с весёлыми шутками ласкает красивую женщину. Не так ли?

                Образ исчезает.

КАРЛ.
Прочь эту картину, которая так часто приносила мне мученья! Это французский король Франциск, он прощается со своей возлюбленной, и, направляясь в Италию, он идёт войной против меня.

ХУАН.
Зачем же он начал эту несчастную войну?

КАРЛ.
Он боялся моего чрезмерного могущества, ибо он не понимал, что я вовсе не 
собирался использовать свою власть ради удовлетворения низменных, эгоистичных целей. Неужели тогда, когда его войска стремительно перешли через Альпы, я должен был ввязываться из-за Лютера в бесконечную войну внутри своей империи?


ХУАН.
Ваше величество, вы уходите от ответа! Глубоко ошибочно разрешать вопросы веры и духовной ответственности, ссылаясь на политические события.

КАРЛ.
Оставь свои возражения, ведь ты меня не дослушал! У меня не было никакой возможности предотвратить эту ужасную надвигающуюся войну.

ХУАН.
Вы ведь намеревались завоевать в этой войне Бургундию, не правда ли?

КАРЛ.
Да, я хотел её получить как награду победителю! Но я вёл эту войну вовсе не ради земных благ. Я вступил в неё с огромной неохотой и с тяжёлым сердцем: вместо того чтобы сражаться с язычниками, я должен был биться с христианами. Вместо того чтобы вести полки против врагов, я должен был направить их на Франциска, в котором я всегда желал найти друга. Божьей милостью и Божьей силой он был пленён при Павии. Оказавшись в моих руках, Франциск плёл интриги, о которых я и не догадывался. Ты видишь его, он находится под нестрогим арестом.
                *
       ФРАНЦИСК. Франджипани!

                Появляется Франджипани.
 
       Вот послание. Крошечный текст, написанный на крошечных листочках.
       Спрячь это послание в свои подошвы и спеши на восток к турецкому
       султану Сулейману. Пусть он поможет мне в борьбе против императора!
      
       ФРАНДЖИПАНИ. Король, вы знаете, я делаю для вас всё, и ныне я
       добровольно разделяю с вами ваше заключение, но… он же язычник… 
       Вдумайтесь, он магометанин… Вправе ли вы, наихристианнейший
       король…

       ФРАНЦИСК. Прочь сомнения, друг! Я месяцами сижу здесь,
       заточённый в башню в Пиццигеттоне, а ты и не торопишься с помощью!
       Я призвал бы самого чёрта, чтобы обрести свободу (а затем надул бы его
       с оплатой). Натрави Сулеймана на Карлоса, – я должен выйти на свободу.
       Ты понял?

       ФРАНДЖИПАНИ. Простите меня за мою медлительность. Я, словно 
       Меркурий, слетаю туда в один миг.

                Исчезает.

       ФРАНЦИСК. Словно Меркурий, на окрылённых подошвах…

                Записывает последующее.

       Предательских следов нигде не оставляя,
       Послание моё старательно скрывая,
       Меркурий – новый бог – стремится на восток,
       И с ним моё посланье в несколько коротких строк.
       В подошвах окрылённых он его таит,
       И о моих страданиях он вскоре сообщит…
       В подошвах окрылённых верный мой гонец,
       Он передаст письмо – и моим тяготам придёт конец.
                *
       Скорей! через широкий луг! смелей! скорей!
       Час пробил – и спасение моё не за горами.
       Твои крылатые подошвы всех ветров быстрей.
       И утро новой жизни дышит юными цветами!      

КАРЛ.
Ты слышишь? Даже тяжкое горе оборачивается у него игривой и незатейливой песнью!

       ФРАНЦИСК.
       Хочу лишь одного: свободы, да, свободы.
       Меня гнетут моей темницы своды.
       Но скорбь, пронзавшая меня, и злое горе умолкают,
       Когда меня надежды радостно ласкают.
                *
       В подошвах окрылённых – мимо всех расставленных сетей –
       Неси, Меркурий-бог, моё послание скорей!

                Записывает дальше.

КАРЛ.
Ты понимаешь, что он искал у неверных язычников поддержки в борьбе против меня, желающего основать всемирное царство Христово?! Разве он не находился в ещё большем заблуждении, нежели Лютер, у которого была добрая вера?

ХУАН.
Тот был свободен…

КАРЛ.
Неужели?

ХУАН.
…а этот – слабый человек, оказавшись в скверном положении, он спасался, как мог…

КАРЛ.
Но вправе ли он был так поступать?! Неужели и ты, околдованный его изяществом, встаёшь на его сторону?

                Становятся видны Ланной и ландскнехты.
 
Вот, взгляни, это – новое препятствие на пути моих стремлений. Это Ланной, мой полководец в Италии, а вот и немецкие ландскнехты, состоящие у меня на службе и получающие от меня жалование.

       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ. Выслушай нас, командир! Услышь наше слово!
       Короли и папы сидят высоко наверху, а глубоко внизу их холопы
       проламывают друг другу головы. Так устроен мир – человек живёт
       благодаря смерти, – плати же нам честно и исправно, как и было
       обещано! Хорошо сказано: бесплатна только смерть; но она бесплатна
       лишь для того, кто её принимает, а тот, кто её приносит, хочет получать
       приличное жалование. Нам нет никакого дела до нашего повелителя. Он
       худо-бедно, но живёт своей жизнью в своём замке среди зелёных
       раздолий, и его копьё и мушкет покоятся в углу… А у тебя, командир,
       есть враги,– так что плати нам больше! Повысь нам жалование! Иначе,
       получив плату от другого, оружие обратится против тебя, против тебя…

                Исчезают.
      
       ЛАННОЙ. Денег, чтобы заплатить жалование наёмникам, нет, и более я
       не могу держать пленённого короля здесь, в Италии, среди ропщущего
       войска. (Обращаясь к Франциску.) Ваше величество, если вы не
       возражаете, мы доставим вас в Испанию. Лето там гораздо мягче, чем
       здесь, в этой сырой стране.

       ФРАНЦИСК. Большего я и желать не мог! Сейчас же ведите меня
       к императору. Наша распря мигом прекратится, и я, обретя свободу,
       вернусь в мою любимую Францию.

                Они исчезают.


ХУАН.
Разве к вам не потекло из Америки несметное число золота, благодаря которому можно было быстро завершить войну? Как часто мой отец рассказывал мне о блистательном прибытии Писарро в Севилью и о том, как он бросал к вашим ногам несметные сокровища!

Взору предстают севильский народ, затем Писарро со своими матросами и индейцы в оковах. Вносят золотые вещи экзотического вида.

       ПИСАРРО. Повелитель, только что мы на множестве каравелл
       пристали к берегу.

       ХОР. Золото! В страну хлынуло несметное число золота!

       ПИСАРРО. Далёкая страна полным-полна таких вещей, красота которых
       заставит померкнуть жалкие взоры европейцев!

       ХОР. Рай обретён заново! Отныне не будет ни трудов, ни тягот!

       ПИСАРРО. Пред вами – лишь скромные образцы этого изобилия.

       ХОР. Взгляните на цветные народы Запада! Мы, испанцы, властелины
       всего этого богатства, а все бесчисленные народы, живущие на этих 
       землях, станут нашими данниками. Свободные от всех тягот, мы
       восседаем на вершине мира, все же остальные – наши поданные.
       Взгляните на цветные народы Запада! Да здравствует Писарро!

КАРЛ.
А понимал ли твой замешавшийся в эту толпу отец, как много было пролито из-за этих сокровищ крови туземцев и как много страданий они им перенесли? Вот почему я тогда изрёк следующее:

       – Мир шарообразен. То, что сегодня наверху, завтра беспомощно
       обрушится в глубокую бездну, и, быть может, именно туда
       обрушится всё его совершенство. Отправившись в тот мир под
       знаком Христа, вы должны были озарить его тьму светом веры, –
       вы же кровавой рукой собрали это золото… Служа нам в нашей
       борьбе с неверными, это золото очистится от крови. Несите сокровища
       в королевскую сокровищницу!

                Золотые вещи уносят.

       ХОР. Значит, золото не про нашу честь? Значит, оно не для нас?
       Неужели золото снова иссякло под шумок?

       ПИСАРРО. Кто думает, что эти краснокожие псы добровольно
       расстались с золотом, тот полный дурак. Кому по душе это золото,
       тому должен быть по душе и тот путь, которым оно было добыто…

                Исчезает.

       ХОР. Разве не нашими силами оно было добыто? Разве оно было
       добыто не благодаря усилиям нашего народа? Значит, золото нам не
       достанется?

       Женщины исчезают, остаются мужчины, они тихо советуются
       друг с другом.

ХУАН.
Что они там бормочут? Мой отец, конечно же, в этом участия не принимал.

КАРЛ.
Я это отлично знаю, мой добрый Хуан. Уже тогда, без моего ведома, даже в самой древней Испании стали пробиваться ростки той самой ереси… И они росли вместе с ропотом. Взгляни, вот что происходило тёмными ночами возле королевской сокровищницы.

       ХОР МУЖЧИН (первая группа). Тихо! Тихо! Сейчас мы добудем
       чужеземное золото, которого нас лишила королевская воля. Оно
       принадлежит нам! Нам! Мы не хотим, чтобы оно служило державе
       императора. Что нам до огромной, бескрайней империи? Испания нам
       ближе! То, что было добыто благодаря испанскому мужеству, пусть
       останется лишь у нас, останется как наше вознаграждение. Стой! Тихо!
       Кто идёт? Стража?

       ХОР МУЖЧИН (вторая группа). Добрые друзья! Стража подкуплена
       и устранена. 

       ОДИН ИЗ МУЖЧИН. Выслушайте меня! В далёкой Германии тоже
       поднимается народ. Приобретём на золото немецкие книги и узнаем
       из них, как нам избавиться от поповщины!

       ДРУГИЕ. Разве они не еретики? Разве это не грех? Смерть и проклятие 
       – вот что мы получим в награду!

       ОДИН. Так говорят наши угнетатели! Проверим, так ли это на самом
       деле? Лишь благодаря познанию – свободно и беспристрастно – дух
       достигает своей цели.
      
       ВСЕ. За дело! Скорее тащите мешки и сундуки на стоящие внизу
       наготове суда, чтобы ещё до восхода солнца устроить там надёжные
       тайники!

                Именно так они и поступают, затем они исчезают.

ХУАН.
Мне крайне мучительно видеть, как этот тёмный народ подло пытается вас обмануть. Но должен признаться: то, что они сказали об Испании, о моей родине, заставило моё сердце биться сильнее. Испания превыше всего!

КАРЛ.
А Бог превыше всех! Я ясно вижу: повсюду глаголет новый дух, дух молодости, поэтому осуждать тебя я не хочу. Я тоже любил Испанию, но мой дух простирался гораздо дальше, моя цель была намного выше, и моя воля была устремлена к более священному… Вы, молодые, видите лишь то, что находится у вас перед глазами! И тяжко вам придётся: имея лишь одно, без иного вам не обойтись.

ХУАН.
Ваше величество, вы приводите меня в сильное замешательство. О, если бы вы задушили эту ересь в самом ещё зародыше! Тогда всё было бы хорошо!

КАРЛ.
Не терзай меня сильнее, чем меня терзает моя совесть! Войско в Италии осталось без жалования, и ситуация стала угрожающей. С Франциском  договориться я не сумел, ибо он отвечал отказом на все мои требования. Негласно окружённый моей заботой, он сидел в Мадриде, и сидел так, словно он на свободе, а невольник я. Разве не так? Он выглядит беззаботным и держится непринуждённо, он пишет стихи и нежные послания, он кумир кавалеров и дам моего королевства, а я, властелин мира, чахну в бесплодных попытках сохранить его пошатнувшееся единство и вместе с ним гибну сам. Франциск же строит коварные планы и, вопреки данному им рыцарскому слову, помышляет о том, как бы улизнуть.
   
       ФРАНЦИСК (обращаясь к некоторым слугам; в глубине сцены – негр).
       Живо куртку! А теперь перекрасьте мне лицо так, чтобы я стал похож на
       этого чёрного невольника! (Обращаясь к негру.) Радуйся, Мохаммед!
       Этот день принесёт тебе богатство, если ты сумеешь избежать виселицы.   
       Под личиной негра, несущего дрова, я улизну из этого звериного логова,
       охраняемого испанской стражей, и, обретя свободу, вернусь во Францию.
       Нарушаю ли я своё слово? Не сам ли упрямый император в этом
       виноват? Я прибыл сюда, в Мадрид, как его брат, дабы по дружбе
       выговориться перед ним до конца. Он же, не позволив себя узреть,   
       посылает ко мне одного твердолобого писца за другим, предлагая
       невозможные условия! Он требует назад Бургундию! Всю французскую
       землю! Я на всё согласился: я обещал помочь ему в борьбе против турок
       (хотя прежде я искал у турок помощи в борьбе против него самого), я
       обещал ему денег столько, сколько он пожелает… Но отдать  благосло-
       венные земли, всё более и более плотным кольцом сжимающиеся вокруг 
       милого французского острова?.. Нет! Никогда! Безопасность моего
       народа мне дороже призрачного единства мира, и её можно добиться
       лишь на ограниченной, замкнутой территории.
   
                Слуги исполнили его повеление.

       Вы готовы? Зеркало! (Разглядывает себя в зеркало.) Отлично!
       Превосходно! Теперь даже сам Карлос, если бы он явился сюда,
       выпустил бы чёрного невольника, позволив ему убежать отсюда.
       О, чудесное приключение! Смелее вперёд!

                Хочет устремиться прочь.
                Быстро входит Аларкон.
      
       АЛАРКОН. Стоять! Никому не двигаться! Два негра? Я знаю лишь
       одного негра, и я быстро выясню, кто из них настоящий! (Стирает
       краску с лица Франциска.) Мохаммед, за твою жизнь я не дам и ломаного
       гроша! Уведите его!

                Негра уводят.

       А вы, ваше величество?..

       ФРАНЦИСК. Это маскарад… чтобы развеяться среди суровой неволи…

       АЛАРКОН. Отложите это до вашего возвращения в Париж! В Мадриде
       королям не пристало маскироваться таким образом! Удвоить караул!

                Аларкон удаляется.

      ФРАНЦИСК. Предан! Предан и продан в этой стране коварный проныра,
      так похожий в своей мрачной жажде мести на их высокомерного,
      молчаливого и пустоголового властелина!


       ХОР ИСПАНСКИХ ДАМ (они в масках, у них в руках мандолины,
       поют, находясь прямо перед башней, в которую заточён Франциск).
       Украшение Франции, храбрейший христианский рыцарь! Покажись нам!
       Яви себя нашему взору! Мы сочувствуем тебе, мы скорбим вместе с
       тобой, и мы знаем твоё героическое сердце!

КАРЛ.
Ты видишь дам, собравшихся под стенами его башни? Ночами, тайно прокравшись к ней, они распевают под звуки лютней серенады врагу империи!

       ХОР ДАМ. Ах, мы, испанские дамы, грезим о твоём иссякающем огне
       и горестно помышляем о твоём великом одиночестве. Слава тебе,
       украшение Франции! Слава!

       ФРАНЦИСК. Славословие этого народа звучит как насмешка надо мной.
       Заставьте их умолкнуть! Заставьте их замолчать!

КАРЛ.
Тяжко измученный завистью и досадным чувством, я, замаскировавшись, замешался в эту толпу влюблённых.

       ФРАНЦИСК. Ах, меня снедает недуг, и моя жизнь подходит к концу.
       Скоро, если меня не выпустят из заточенья, меня окончательно сразит
       тяжкий недуг!
         
                Франциск исчезает, дамы видны по-прежнему.

КАРЛ.
Я говорил этим дамам:

       – Как же вы можете прославлять смертельного врага вашего короля?

       ХОР ДАМ. Мрачен и суров Карлос – пленённый же король весел
       и галантен.

       КАРЛ. У него ветреный и холодный ум.

       ХОР. У него бурное и огненное сердце.

       КАРЛ. Вы поёте серенады врагу! Где же ваша испанская гордость?

      ЭЛЕОНОРА (она среди дам и тоже в маске). Тот, кого я люблю,
       мне более не враг.

       КАРЛ. Этот голос!.. Прочь маску!

       ЭЛЕОНОРА. Как ты смеешь!

       КАРЛ. Я ваш король!

       ЭЛЕОНОРА (снимает маску). Карлос!

                Дамы вскрикивают и исчезают.

       КАРЛ. Сестра?.. Ты?..

       ЭЛЕОНОРА. Прости, брат, я не осмелилась тебе признаться в том, что
       моё сердце мгновенно воспламенилось, лишь только я увидела
       пленённого короля. Я тоже, как и весь наш род, погружена в уныние
       и испытываю великий страх, но в моих венах течёт столь же горячая
       кровь, что и у других людей, и меня, как и любого человека,
       снедает жажда счастья. Неужели всё не может обернуться в лучшую
       сторону? Ты снова будешь с ним в мире, а я, вступив с ним в союз,
       стану залогом вашей дружбы!

       КАРЛ. Неужели это возможно? О большем я и мечтать не мог!

       ЭЛЕОНОРА. О, не отнимай его у меня! Не дай ему погибнуть!

       КАРЛ. Неужели я мог бы таким образом привязать его к себе и,
       наконец, стать ему ближе?..

                Элеонора исчезает.
ХУАН.
Простите, ваше величество, не уводит ли это наш взор прочь от великого хода истории, который нам надлежит исследовать? Разве это не анекдоты из преходящей и полной случайными событиями жизни отдельных людей? Есть ли в этом смысл?

КАРЛ.
Я не хочу оправдывать себя мелкими слабостями, но знай, монах: поток человеческой жизни образуется из бесчисленного числа бо;льших или меньших ручьёв, и в едином великом потоке во;ды этих ручьёв ты различить не в силах. Если же ты хочешь в полной мере осознать величие этого потока, ты должен знать все ручьи, из которых он возник. Я поведал тебе об утренней поре моей жизни, о той поре, когда мной руководили любовь, дружба, человеческие чувства, страсть к музыке, жажда лёгкой, беззаботной жизни, наслаждений и вполне понятных вещей. Франциск же довёл меня до той черты, через которую я не должен был переступать. Я пошёл на уступки, я надеялся завоевать его и, тайком вступив с ним в тесное общение, хотел стать более похожим на него... Тяжко больной, он лежит на своём ложе в заточении, вокруг него витают мысли о смерти, и он устремляет свои помыслы к далёкой возлюбленной.


       ФРАНЦИСК (на ложе, он болен).
       
Я знаю: моя смерть не за горами…
          Приветствую тебя, любимая, в последний раз,
          Я больше не увижу твоих ясных глаз, 
          И мрачная могила ждёт меня внизу –
          Пролей над моей горькой участью слезу!..

                *

Певец Орфей когда-то пробирался в ад,
Он Эвридику вызволить оттуда был бы рад.
Семь лет о ней он слёзы лил ручьями, –
          А смерть была не за горами…

                *

Любимая, ты сможешь так меня любить,
Чтоб мою любящую смерть со мною разделить?
Я твой, навеки твой, и правда – с нами…
          Я знаю: смерть не за горами…

                *
               

КАРЛ.
И тогда я отправился к нему.

       – Брат! Друг! Я вижу тебя в первый раз!

       ФРАНЦИСК. О, ты явился слишком поздно!
       КАРЛ. Нет-нет! Ты выздоровеешь, ты сможешь продолжить свой труд
       и сумеешь послужить нашему делу.

       ФРАНЦИСК. Нашему делу? Какому делу?

       КАРЛ. Объединению всего мира под знаком креста Господня!

       ФРАНЦИСК. Ты слишком многого хочешь; и я понимаю это,
       находясь у самых смертных врат. Мир расторгнут и разделён
       на множество частей, – позволь же каждому правителю заботиться
       о своём собственном небольшом регионе, и заботиться так, как он
       считает нужным.
      
       КАРЛ. Ты один препятствуешь тому, чтобы я покарал немецких
       еретиков!

       ФРАНЦИСК. Возьми пример с меня, оставь их в покое! Франция на
       правильном пути, и она вступила на него самостоятельно.

КАРЛ.
Он коснулся той темы, которая представляла для меня искушение и была причиной смертельной зависти.

       – Франция мною побеждена. Но я предлагаю тебе мир. Ты не вправе
       обрекать себя на смерть ради земных благ!

        ФРАНЦИСК. А ты, разве ты сам их не жаждешь?

        КАРЛ. Нет, вовсе не из низменных целей я хочу господствовать над
        Бургундией. Твои отцы добыли её неправедным путём, – и если мы      
        стремимся к величайшей цели, то право и честь должны восторжество-
        вать вновь! Я отдаю тебе в супруги свою сестру Элеонору, – и пусть 
        Бургундия станет её приданым, пусть Бургундия остаётся твоей.

                Долгая пауза.

       ФРАНЦИСК. Хорошо, да будет так.

       КАРЛ. Как я благодарен тебе, мой друг, за то, что ты помогаешь мне
       положить конец твоему несчастью! Отыне слава и мир навсегда!
       Я сейчас же пришлю к тебе моего канцлера, чтобы подписать договоры.   
                *
Но лишь только я его покинул, он принялся плести козни у меня за спиной.
        Франциск звонит в колокольчик, появляется несколько официальных лиц
        в его цветах, они протоколируют последующее. 

       ФРАНЦИСК. Сюда, советники! Слушайте и записывайте! Всё, что я
        здесь подпишу, и всё, в чём я здесь поклянусь, ровно ничего не значит
        пред Господом Богом, потому что всё это я был вынужден сделать,
        находясь в плену и вследствие своей болезни, знайте и запишите:
        этими клятвами я не связан, ибо я дал их лишь для того, чтобы 
       сохранить свою жизнь!
       А теперь пусть явится канцлер!
       Неисправим этот мракобес, вынашивающий фантастические замыслы,
       и ему не удастся прикрыть ими свою жажду власти и славы.

                Исчезают.

ХУАН.
Ваше величество, неужели вы и в самом деле ему поверили? Вы же знали, что такого рода обман – обычное дело в политике!

КАРЛ.
Быть может, я это понимал… Но я верил, я хотел верить! Неужели ты этого не понимаешь, священник? А вот трогательная робость сестры пред лицом желанного счастья, испытываемая в тревожных предчувствиях горя! О, позволь мне лучше остаться среди картин моей юности!

                Становится видна Элеонора.

       ЭЛЕОНОРА. Моё сердце сильно дрожит, когда я взираю на него, на
       этого прославленного героя, и оно содрогается при мысли о том, что
       ныне я должна стать его супругой. Когда я помышляю о блеске и красоте
       его королевского двора, меня начинают одолевать сомнения. Не буду ли
       я выглядеть среди окружающих его блистательных дам жалкой и
       тупоумной? Пусть же меня украсит жар любви!

       Вместе со своей свитой торжественным маршем прибывает Франциск,
       намеревающийся забрать Элеонору.

КАРЛ.
Лживый мир заключён, и теперь он покидает меня в праздничном блеске.

                Торжественное шествие.

        – Король Франциск, заклинаю тебя, чти мою сестру!
      
       ФРАНЦИСК. Неужели я мог бы обидеть такую красавицу? Я люблю её.

                Они исчезают.

КАРЛ.
Он оставил меня, терзаемого тоской. Я чувствовал, что он одновременно забрал у меня и сокровище моего сердца и победу, но я не мог его удержать. Я оказался в тяжёлом положении: подстрекаемые им турки вымогали деньги на испанском побережье, а то, что происходило в Италии, ты скоро увидишь сам.

ХУАН.
Ваше величество, не скрою, всё это – веские причины, и с помощью разного рода документом можно убедительно доказать, почему одно произошло так, а другое иначе; но объясните мне, почему здесь, как и прежде, подлинное, истинное, важное и значимое глубоко сокрыто под сбивающей с толку своей пестротой, но при этом гладкой, густой и безнадёжно непроницаемой оболочкой? Я знаю лишь одно (и вы сами в самом начале вашей речи выразили схожую мысль): закон, данный нам Господом нашим Христом, для каждого из нас одинаков, – у каждого из нас есть персональное дело, каждый из нас несёт личную ответственность, а политика и земная власть – вовсе не препятствия для свершения истинного долга.

КАРЛ.
Да, это так… И эту тему можно было бы обсудить на семинаре… Но ты слышишь, как свистит мистраль между реями семидесяти четырёх галеонов, на которых я отправляюсь в Африку, намереваясь бить турок? Разве ты не слышишь, как в Римской Кампаньи рычат от голода немецкие ландскнехты? Такова действительность, связывающая меня по рукам и ногам. А теперь, если ты не доверяешь моим словам, послушай, что говорит о моих деяниях римский папа, которого я хочу сделать духовным властелином мира.

                *
                Становятся видны папа Климент Седьмой и кардинал.      

       КЛИМЕНТ. Опасный человек этот Карл, он полон чудовищных
       замыслов. Он снова заключил мир с Францией, – что принесёт это нам,
       пользу или вред?

КАРЛ.
Дальше узких границ своего тщедушного государства он ничего не видит. Ему и невдомёк, какую для него опасность представляет Лютер.


ХУАН.
Так вы о ней знали?.. Почему же вы ничего не предприняли?

       КАРДИНАЛ. Великие слова минувших времён текут с его уст:
       объединение всех христиан единым мечом, единое царство Господне, 
       но сегодня трудно до конца понять значение таких слов.
 
       КЛИМЕНТ. Он сошёл с ума, как и его мать.

       КАРДИНАЛ. Он ничем не отличается от всех остальных: он добивается
       власти и стремится к богатству. Но дело тут гораздо проще: если он
       достигнет огромной власти, наша власть будет поколеблена. То, что он
       делает в Африке, насколько ослабляет его мощь, настолько и
       увеличивает его авторитет.

       КЛИМЕНТ. Церковь утеряла свою святость, в её недра проникло
       нечестие. 

       КАРДИНАЛ. В этом вопросе нам следует быть весьма осторожными
       в суждениях. Мир превратился в огромную настольную игру, и святое,
       как и многое иное, стало в ней разменной монетой.

       КЛИМЕНТ. Пусть же церковь как можно скорее исправит своими
       силами столь скверное положение вещей!

       КАРДИНАЛ. На мой взгляд, гораздо важнее насущный вопрос о том,
       как нам разделаться с голодными ландскнехтами императора, которые
       с угрожающим видом стоят уже под самым городом.

       КЛИМЕНТ. Тщетно я пытался привлечь на свою сторону их
       полководцев Фрундсберга и Пескару…

       КАРДИНАЛ. И тщетно уже тогда, когда положение их повелителя было
       ещё хуже, чем ныне.   
       К вам на аудиенцию явился сам Фрундсберг.

                Появляется Фрундсберг.

КАРЛ.
Бравый Фрундсберг! Он должен думать, что я его покинул, но он остаётся верным, человек старой закалки. Он явился к папе, находясь на краю отчаяния.

       ФРУНДСБЕРГ. Святой отец! Вы святы, хотя вы совершили то, за что
       иной христианин был бы давно отправлен вами во все ады. Вы хотите
       склонить нас к тому, чтобы мы предали нашего повелителя, нашего
       императора, и предали его именно тогда, когда он оказался в трудном
       положении и попал в тяжелую беду. Дело нехитрое: вы выплачиваете
       нам деньги – ваше гнусное предложение будет забыто, и мы с миром
       отсюда уйдём. Если же вы на это не согласны, то богатый Рим услышит
       от нас иную речь.

       КЛИМЕНТ. Сдаётся, во всех немцах пробиваются ростки той
       омерзительной ереси, злобный шум которой уже достиг нашего слуха.
       Вы забываете о том, что вы разговариваете не с казначеем вашего      
       повелителя, а с верховной главой христианства, которая в одиночку
       управляет духовными делами.

       ФРУНДСБЕРГ. Неужели склонять нас к измене – это духовное дело?

       КЛИМЕНТ. С крестьянином, который оставил свой плуг, беседовать
       на теологические темы мы не станем. Есть ли у нас деньги, чтобы
       утихомирить этих парней?

                Кардинал делает знак, означающий: нет!

       Поступайте же так, чтобы вы сумели оправдаться пред Богом.

       ФРУНДСБЕРГ. Сюда, приятели-вояки! Забирайте, где найдёте, всё то,
       что вам причитается!

                Появляются ландскнехты.

ХУАН.
Он произнёс кощунственные речи…

КАРЛ.
Он хотел остаться верным своему повелителю, и он не желал морить голодом своих ландскнехтов. Его оправдывала его совесть.

ХУАН.
Это не дело, повелитель! Пред самим собой каждый невиновен; но есть и суд, вечный суд…



КАРЛ.
Тебе легко рассуждать, ибо ты для этого и избран!.. Взгляни лучше на то, что происходило дальше.

       ЛАНДСКНЕХТЫ. Вперёд! В Вавилон! Вперёд! В золотой город порока!
       Обесчестите женщин! Подожгите дворцы! Убейте этих лжехристиан,
       поклоняющихся золоту! Мы рабы Божьи, – так отберём же у них их
       идолов! Немец возвысился над горами, и он оказывает погрязшему
       в пороках Риму такую честь, которой тот заслуживает! Всё, что
       возвышается, обратите во прах! Дуйте вино разврата из нечестивых
       сосудов! Дуйте его до дна! Растянитесь на ложе срама! Выспитесь,
       позабыв о бесконечных муках земной жизни! Гоните папу! Гоните прочь
       этого антихриста!
      
       КЛИМЕНТ. Проклятие во веки веков! Христиане хуже всяких турок 
       беснуются против своего главы! Проклятие! Проклятие!

       ЛАНДСКНЕХТЫ. Мы всё равно, так или иначе, окажемся в аду, –
       так уж лучше отправиться туда с полным брюхом! 

      ФРУНДСБЕРГ. Остановитесь! Вы богохульствуете и позорите
       императора, нашего повелителя!

       ЛАНДСКНЕХТЫ. Император и папа никогда не голодали. У нас нет
       иного повелителя, кроме голода, и нам никто не страшен.

                Опустошение и пожар.

       ФРУНДСБЕРГ. Заблуждение и безумие, которое само пожирает себя.
       Этот день чёрен, как ад, который нас ожидает. Мне более нельзя видеть
       моего императора; и так как я не в силах остановить этот ужас, я покончу
       с собой на руинах священного города.
 
                Убивает себя.
   
       КЛИМЕНТ. Проклятие разрушившим Рим!

                Все исчезают.
 
КАРЛ.
И проклятие папы полетело ко мне через моря и устремилось в Африку, где я уже вырвал у турок крепкий Тунис.

ПЕРВЫЙ ДУХ.
Я проклятие. Я бичую море, в котором стоят суда императора. Я швыряю на рифы пришвартованные корабли, чтобы их кили треснули. Пусть потоки солёной воды зальют съестные припасы для его войска! Пусть голодные наёмники восстанут против него! Око за око, зуб за зуб! Пусть с ним произойдёт то, что произошло с Римом! Я проклятие.
      
КАРЛ.
Бог, мой Бог, не дай мне умереть на берегу неверных! Неужели я, узревший высшую цель в сохранении священных порядков древности, должен стать отцом их уничтожения и виновником чудовищного ужаса? Спаси меня, Боже, – и я отправлюсь к папе и стану молить его о том, чтобы он смиловался над моей несчастной душой!

ВТОРОЙ ДУХ.
Я дух легкомыслия и безмятежности. Я обитаю в пребывающей в безопасности Франции, напитанный весёлыми идеями, почерпнутыми из старых, заново открытых книг. Я делаю человека свободным и беззаботным, и я побеждаю тяжкий гнёт.

КАРЛ.
Он приближается снова и снова, полный коварных, обольстительных замыслов. Я сбрасываю с себя тяжесть короны, – и я хочу предаться беззаботной жизни!

ХУАН.
Будь осторожен, император! Ты совершаешь опасную ошибку! Будь начеку! Помни о жертвенной смерти нашего Господа! 

ТРЕТИЙ ДУХ.
Я дух народной гордости. Я живу в упрямой Германии, оживлённый идеями, почерпнутыми из старых книг. Ныне я ещё более властно поднимаю голову, ибо я вижу императора пребывающим в отчаянии, а гордый Рим раздавленным.

КАРЛ.
Старые римские книги научили меня иному: я хочу обновить древнюю мировую империю язычников в духе Господа.

ТРИ ДУХА.
Тебе не понять знамений времени. Колесо [истории] катится вперёд, и тебе его не остановить. Народы, живущие вокруг тебя, пробуждаются, стремясь к блистательной жизни, и каждый преследует свои собственные интересы.

ХУАН.
Бог превыше всего!

КАРЛ.
Я хотел служить ему, и моя полночная молитва была сильнее проклятий и искушений сатаны.

ЧЕТВЁРТЫЙ ДУХ.
И это лишь потому, что им положил конец я, дух глубочайшей скорби, которого ты ещё не знал. Ради меня ты был спасён, ради меня папа снял с тебя ужасную вину. Я же поставлен Господом Богом надо всякой дольней жизнью; земной мир – мой, и он принадлежит мне, ибо слёзы и скорбь – глубинная сущность вещей. Я явился тебе у смертного ложа твоей супруги, обременённый ужасами всех тех мук, которые ты причинил миру.

КАРЛ.
Вырванный из когтей погибели, я достался в добычу скорби, когда, примирившись с папой, приняв в Риме императорскую корону и  возвратившись в Мадрид, нашёл свою супругу при; смерти.

ТРИ ПЕРВЫХ ДУХА.
Оттеснённые назад, мы поджидаем на краю круга, в который мы его толкнули, – предоставим же дело уничтожения самому сильному из нас, ибо он имеет власть над его совестью.

                Становится видна умирающая Изабелла.
 
       ИЗАБЕЛЛА. Я видела тебя в величайшем блеске, император мира,
       победитель язычников. Я могла сопровождать тебя до самой цели…
       но довольно… и я с благодарностью возвращаюсь в чертоги отца…

       КАРЛ. Изабелла! Ты не можешь меня покинуть! Снова глубокое
       страдание после великого света. Отбивая вечный такт между печалью
       и радостью, раскачивается эта жизнь, маятник невидимых часов.
       Даётся за земным столом едоку и иссякает, повинуясь непостижимому
       закону… И всегда не вовремя усиливается этот голод, утоление которого
       несёт нам погибель…

       ИЗАБЕЛЛА. Темны и путаны твои речи, ибо ты ещё далеко от врат
       вечности. А она рядом со мной, – и всё ясно и просто… Святая
       твёрдость, вознеси меня! Я любила тебя.

                Умирает.

       КАРЛ. Любимая! Прочь смерть! Блеск вокруг меня меркнет, а великое
       становится мелким и дрожащим. Шатаясь, я блуждаю в мрачных
       чертогах своей души. Мрачно, словно раскрытый и не издающий ни
       звука рот, и слепо, словно окна сожжённых домов, безмолвно взывает
       ко мне пустая пещера моего счастья, в которой живёт ужасная змея
       моего горя. Довольно! Ах! Довольно!

       ХОР ЕРЕТИКОВ (снизу). Только вперёд! Только вперёд!

       КАРЛ. Кто насмехается над моим девизом?

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Только вперёд! Всё больше и больше мук!

       КАРЛ. Кто это? Кто?

ЧЕТВЁРТЫЙ ДУХ.
Это воют от отчаяния еретики, которых ты посадил в темницу.

       КАРЛ. О, горестные звуки!

ЧЕТВЁРТЫЙ ДУХ.
А теперь вниз! Вниз! Тебе самое время испить до дна все чаши горести.

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Закованные в этой лишённой воздуха дыре,
       оказавшиеся по соседству с отвратительной стаей крыс, которые
       лижут наши тела с содранной кожей… Пылающий в пересохшем рту
       язык – словно медь!.. Часто ли восходит солнце над нашей могилой?
       Много ли охлаждающих лун упустили наши ослепшие очи? Будь
       проклят император палачей! Будь проклято золото, из-за которого
       мы здесь очутились!

ЧЕТЫРЕ ДУХА.
Как обнищал мир с тех пор, как ты его обогатил!    

КАРЛ.
И правда, будь проклято золото, которое я завёз в эту страну! Дьявольские чары золота ослабили веру и поколебали добродетель.

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Не слышно ли там, наверху, среди сладостного
       света, стука молотков? Соорудят ли эшафот, который, наконец,
       принесёт нам спасение?

       КАРЛ. Нет! Там лишь эшафот моего счастья, там катафалк, на котором
       с мрачной торжественностью повезут в последний путь мою любовь.

       ХОР. Кто кричит там, снаружи, возле нашей темницы?

       КАРЛ. Столь же несчастный, как и вы.

       ХОР. Ты более счастлив, чем несчастлив, ведь ты находишься на
       свободе, а не здесь, за решёткой.
         
       КАРЛ. Вы согрешили, не правда ли?

       ХОР. А ты?.. Вправе ли ты нас судить?

Наверху становится видно погребальное шествие с факелами, провожающее Изабеллу в последний путь.

       ХОР МОНАХИНЬ. Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua
       luceat ei.

       КАРЛ. Да обрету и я вечный покой! Когда мне воссияет свет?

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Вечный покой? Наш удел – вечные муки и проклятие
       за наши грехи.

       КАРЛ. Довольно мук!

       ЧЕТЫРЕ ДУХА. Всё больше и больше мучений! Только вперёд!

       ХОР МОНАХИНЬ. Te decet hymnus, Deus, in Sion, et tibi votum reddetur
       in Jerusalem.

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Будь проклят император палачей! Будь ты проклято,
       кошмарное, распространившееся по миру наваждение, из-за которого
       мы оказались здесь! Будь ты тысячу раз проклято! Ад тебе!

       КАРЛ. Меня захлестнула волна скорби! Боже, Боже, к чему же приведёт
       столь великая скорбь?
       
       ХОР МОНАХИНЬ. Exaudi orationem meam, ad te omnis caro veniet.
 
       ЧЕТЫРЕ ДУХА. А теперь вниз! Вниз! Обременённую виной голову – 
       ещё ниже!

       ХОР ЕРЕТИКОВ. Довольно мук!

       ХОР МОНАХИНЬ. Requiem aeternam… et lux perpetua…      
 
КАРЛ.
Ах… это… конец?!

ХУАН.
Прочь, призрак!

                Духи и хоры исчезают.
                Хуан звонит в колокольчик.

Врача! Святое причастие! Скорее! Императору стало дурно.


               

                Занавес.
               
                *
   

               





 

      
      


 


 
       
            



                Вторая часть
               
                Там же.
                Хуан, Франсиско Борджиа и спящий Карл Пятый.

ХУАН (обращаясь к Франсиско).
Речь императора, излагающего мне в своей исповеди события,  происходившие в его жизни, была прервана диким шквалом нахлынувших на него страданий. Не думаю, что вы можете вступить с ним в разговор…

ФРАНСИСКО.
Как? Неужели его величество намерено оправдываться с твоей, юный монах,  помощью?

ХУАН.
Я вовсе не добивался этой милости.

ФРАНСИСКО.
Неужто тебе насквозь видна губительная ноша связанных между собой обстоятельств, отяготившая эту жизнь столь мрачной виной?

ХУАН.
Франсиско Борджиа, вы бесконечно выше меня, и не только благодаря вашему происхождению, позволяющему вам быть другом и слугой его величества, но и благодаря милости и заслугам, ведь именно вам святой отец поручил укоренить в нашей стране великий орден Лойолы; но я тоже священный слуга Божий и вооружён тем оружием, которое мне даёт святая церковь для борьбы со злыми искушениями, и у меня есть компас церковных догм, в которые мне надлежит верить, дабы не заблудиться в тёмных дебрях жизни. Конечно, я должен признать, что…

ФРАНСИСКО.
Пусти меня к императору! Не до тебя сейчас, есть дела поважнее, чем разговоры с тобой.

                Входит Генри Матюс.
   
ГЕНРИ.
Нет, достопочтенный отец, не сейчас!

ФРАНСИСКО.
А будет ли время потом?..

ГЕНРИ.
Да, будет, если Господь захочет сотворить чудо… Императора оставили силы, и он лежит в полном безмолвии и неподвижности. Высокие и низкие звуки, издаваемые часами, да тихие всхлипывания его старых верных слуг нарушают царящую вокруг него мёртвую тишину, делая её ещё более зловещей…

                Удаляется.

ФРАНСИСКО.
Несчастный царственный властелин!

ХУАН.
Позвольте мне признаться вам в том, что сокрушает меня до глубины души! Меня гнетёт та же ноша, что и императора. Он ждёт от меня суждения, но я в замешательстве и судить не в силах. Он взвалил на себя столь чудовищную ношу, и его так сильно сокрушило горе, что чаши моих весов едва умещают ту непомерную тяжесть, которую мне надлежит взвесить. 

ФРАНСИСКО.
Неужто человек в силах судить там, где судил Господь?

ХУАН.
Быть может, я не стал этого делать из сострадания…

ФРАНСИСКО.
Грешно превращаться в тряпку там, где твёрдость требует стальной природы единой и незыблемой истины. Это – правда, и так и должно быть!

ХУАН.
Иногда мне кажется, что, как учит и история, в неуловимом беге времени природа так сильно изменяет человека, что сегодня ему представляется истинным то, что завтра станет ему казаться ложным, и то, что ныне он осмеивает как заблуждение, в ближайшем будущем он будет глубоко чтить как научную истину. Разве не так?

ФРАНСИСКО.
Даже если так постоянно и происходит с внешними вещами, силы которых (доныне ещё сокрытые, хотя их действие нам известно) подчиняются земному разуму благодаря новым средствам научного исследования, – всё равно, мораль и вера, невзирая на такого рода изменения, должны оставаться теми же, что и прежде! Явленное некогда в откровении богатство идей, порождённых верой и проникнутых моралью, должно всегда, во все времена пребывать неизменным, словно штемпель из благороднейшего и прочнейшего металла, который, оставляя чекан на всех поколениях, сам не изнашивается и никогда не изменяется.
 
ХУАН.
Да, в самом деле, именно так и должно быть! Благодарю, отец, за наставление!

ФРАНСИСКО.
Преодолей искушение, дабы избежать слепоты Пилата, дерзнувшего спросить: «Что есть истина?» Горе той эпохе, которая возводит на трон сомнение!

ХУАН.
Вперёд, император! Вперёд! Тебе предстоит последняя – истинная и величайшая – битва! Позволь же нам во время этой битвы выяснить, что; может тебя оправдать пред Богом!   
 
ФРАНСИСКО.
Ты призван не для того, чтобы принести мирское счастье, а для того, чтобы распространить истину и благо. Гони прочь тоску, охватившую повинные головы!   

       Взору предстаёт собрание протестантских князей в Шмалькальдене.         
       В числе присутствующих Мориц Саксонский и Лютер.

       МОРИЦ (обращаясь к Лютеру). Гоните прочь тоску, охватившую
       повинные головы!

ФРАНСИСКО.
Вот это эхо!

ХУАН.
Это князья еретиков, кующие в Шмалькальдене свои планы.

ФРАНСИСКО.
Сейчас твоё духовное око увидит, чему позволило созреть ложно понимаемое снисхождение.

       ЛЮТЕР. Господа, я постарел, мой пульс ослаб, и иными ночами его
       заглушают крики тех, кто был принесён в жертву моему учению.       

       МОРИЦ. Неужели из героя веры вы превратились в раба сомнения?

       ЛЮТЕР. Крестьяне, искавшие на этой земле справедливости Господней
       и принявшие смерть от вас, князья, прокляли меня как княжеского раба.

       МОРИЦ. Мы поступили с ними, доктор, как с мятежниками, вняв
       вашему совету, вняв вашему совету! И это был дельный совет. Вы дали
       нам средство освободить имперских князей от императорской службы, –
       неужели вы хотели, чтобы чернь лишила их власти? Сдаётся, ваш дух 
       слишком опрометчиво покидает эту твёрдую землю, которую мы
       никогда не покинем. С носом, устремлённым в облака, немец рыщет
       в родном лесу, и любой чужеземный прохвост затыкает его за пояс.
       Политика, господа, политика! Неужели немец никогда не сумеет в ней 
       разобраться?

       ЛЮТЕР. К чёрту политику! Мне не следует иметь с ней дело! Для того    
       ли мы вырвали римского папу из сердца глупого народа, чтобы теперь
       каждый сельский пастор занимался мировой политикой? Бог,
       великомощные князья, живёт в сердце каждого человека, и в час
       углублённых размышлений человек мог бы вступить с ним диалог. Пусть
       же император и папа не вмешиваются в этот диалог, ибо между религией 
       и политикой нет ничего общего, – оставьте же сейм и диспуты, ибо всё
       это пустой взор, который сбивает нас с пути и уводит прочь от
       истинной, глубинной веры.

                Появляется хор ландскнехтов.

       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ.
       Привольно жить среди полей,
       В своём жилище верность сохраняет воин.
              Прелестный василёк и красный мак – отрада,
              И милочка всегда мне рада.

       ЛЮТЕР. Что это за песнь?

       МОРИЦ. Это немецкие ландскнехты, возвращающиеся из Италии на
       родину. Самое время!
                *
       Выслушайте мой план: сейчас необходимо собрать силы для
       решительного удара, который избавит имперских князей от
       императорского гнёта. Но к;к сгруппировать наши силы, не возбуждая
       при этом подозрений императора? – Перейдя на его сторону! Помедлим
       же с нашим представительством в сейме, на котором должны
       обсуждаться вопросы веры, умышленно затянем совещания и
       постараемся вывести императора из себя. Если же он захочет вступить
       в борьбу, то я притворно перейду на его сторону, дабы на самом деле
       действовать против него.

ХУАН.
Ты слышал это, монах из Виттенберга? Неужели твоё учение покрывает подобные замыслы?

ФРАНСИСКО (обращаясь к Хуану).
Неужели ты, наконец, начинаешь понимать, сколь велика вина императора?      
      
       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ.
       Неспешно мельничное колесо кружи;тся,
       Измена там, где без неё не спится.
              Прелестный василёк и красный мак,   
              Сокровище моё на ложе, так или не так?

       МОРИЦ. Словно весенний лесной поток, шумит снова пробуждённая
       сила нашего могучего народа. Я же изумлённо сижу на берегу реки,
       вместо того чтобы направлять этот поток, дабы он всё быстрее и быстрее
       нёс наши суда к блистательным и совершенно неожиданным рубежам.
       Встретим воинов и поставим их на службу нашим целям!

                Всё, за исключением Лютера и хора, удаляются. 

       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ.
       С весёлой песней в бой спешим мы, как всегда.
       День короток, а ночь длинна.
              Прелестный василёк и красный мак,
              Сраженья – наша страсть! Да, это так!

                Ландскнехты исчезают.

ХУАН.
Ты изгнал этот народ из римской школы и ввергнул его обратно во тьму его варварства. Однажды ты за это ответишь!

ФРАНСИСКО.
Его ожидает суд, и этот суд будет страшен.

       ЛЮТЕР. Я более не в силах уберечь их от суетного заблуждения. Моё
       дело вступило на ложный путь: то, чего я сумел добиться во имя духа,
       оказалось ввергнутым в старую игру – в борьбу за власть; плоды моих
       трудов – ничто иное, как игральная карта, и к ней относятся со
       вниманием до тех пор, пока она способна крыть иные карты. Во благо ли
       человеку то, что я совершил? Поздно! Бессмысленные вопросы! Я
       должен был совершить то, что я совершил. Словно бы сатана принёс в
       мир нечто, что заставляло меня делать выбор и решиться… И я не мог
       уклониться, и этот мир не позволял мне сделать выбора. Сомнение уже
       превратилось в адское наслаждение и небесную муку; и всё то время,
       которое наступит после меня, в плену у сомнения. Человеческий дух
       дерзнёт устремиться к вселяющему ужас пределу, за которым начинается
       ничто, и на этом пути грядущим поколениям назад дороги не будет…
       А мне? И мне тоже?.. С миром ли в душе, или в страхе, но я следовал
       своим земным путём, никогда не останавливаясь, – и это принесёт мне
       награду на небесах.

                Исчезает.      
      
ХУАН.
Сомневающийся уже начинает сомневаться в своём собственном сомнении?..

ФРАНСИСКО.
Это проклятие, и оно уже гложет его дух.

ХУАН.
Пилат, Пилат, неужели ты правитель грядущего времени? Ну же, император! За дело! Кто, если не ты, будет бодрствовать ради нас в эту ужасную надвигающуюся ночь?

                Входит Элеонора.

ЭЛЕОНОРА.
Как обстоит дело с моим братом?

ФРАНСИСКО.
Близится его последний час.

ЭЛЕОНОРА.
Франсиско Борджиа, храбрый приверженец Господа, ты явился сюда, чтобы, как и я, поддержать его?

ФРАНСИСКО.
Если его исповедь снимет с него вину…

ЭЛЕОНОРА.
Где же мой брат?

ХУАН.
Отличив меня, недостойного, правом принять у него исповедь, император
повествовал в ней о кончине её величества, и его охватило бессилие, так похожее на смерть.
 
ЭЛЕОНОРА.
Как только на него сегодня обрушилось это несчастье, во мне обострилось чувство вины.

ФРАНСИСКО.
Речь не о вашей вине, а о тёмной молве, гласящей о тяжком грехе, совершённом императором в его бытность в Париже.

ЭЛЕОНОРА.
Я знаю, что вы имеете в виду, но исторический смысл, который вы в этом ищете, от меня ускользает, – да, правда, это душевно!..

ФРАНСИСКО.
Об этом тоже должно быть изложено на исповеди.

ЭЛЕОНОРА.
Услышьте же это из уст дамы, которая, привыкнув к горю, повествует вам о нём.
       Вскоре после смерти императрицы мой брат отправился в Германию. Все дороги были закрыты, и тогда Франциск по моей просьбе открыл ему для проезда свою страну. Я же, вместо того чтобы утешить моего оцепеневшего от горя брата, взвалила на него своё собственное горе! Стократно  оскорблённая ветреным сердцем своего супруга, я долго и громко жаловалась на своё потаённое горе брату, которого я видела впервые после расставания в Мадриде, и я не помышляла о том, что он мог бы счесть себя виновным в моём несчастии. Сама того не желая, я настроила его против Франциска.
       Тогда звучала торжественная музыка, заказанная моим супругом; и сердце моего брата вновь раскрылось чарующему фантому радостной грации этого двора, которая заставляла меня так страдать. Попавший в соблазнительные сети любовницы короля, император тяжко оступился,
и его траур лихорадочно сменился неиссякаемым мирным весельем.
Сидя за вечерним столом, мы безмолвно ожидали наступления бури, чьи далёкие молнии сверкали голубоватым светом на тихо дребезжащем хрустале. И непрерывно гремела торжественная музыка. Вдруг сверкающая молния отразилась не на хрустале, а на обнажённых мечах; и пронзительный смех женщины, которая разожгла эту ссору, закружился  в танце и смешался с тёмным рокотом приближающегося грома. И непрерывно гремела торжественная музыка.
В тёмных покоях, при свете факелов император вкусил горький хмель раскаяния, ибо то, что он намеревался совершить в отместку за меня, произошло из ревности к той… Много часов император, словно мертвый, пролежал в страшной неподвижности. Я сокрушённо пролила слезу, принёсшую мне облегченье, – и, не умолкая, играла торжественная музыка. 
Тотчас мой брат отправился своим путём, а вскоре после этого Франциск умер, и общего языка они так и не нашли.

ХУАН.
Новая и ещё более глубокая бездна разверзлась в душе императора, – и охватившее меня новое и ещё более глубокое замешательство я могу преодолеть лишь благодаря усердной молитве.

                Удаляется. 

ФРАНСИСКО.
Да, без раскаяния ему не обойтись, ибо, отвергая земную память об Изабелле, он позабыл и о поручении, возложенном на него Всевышним.

ЭЛЕОНОРА.
Жестокий монах, неужели всё человеческое сделалось тебе чуждо? Вспомни, некогда ты тоже был озарён сиянием двора, и у тебя были супруга и дети!

ФРАНСИСКО.
Моя супруга давным-давно на том свете, и, посвятив себя служению Господу, я почтил её лучше, чем император свою покойную императрицу.   

ЭЛЕОНОРА.
Бог создал человека слабым и беспомощным.

ФРАНСИСКО.
Но он дал человеку свободную волю, дабы он стал твёрд на пути к вечному спасению.

ЭЛЕОНОРА.
Ты хочешь убить моего брата подобными речами?

ФРАНСИСКО.
Я хочу спасти его и мир от греха и погибели. Нет, часы, проведённые им в тёмных покоях, не привели его к должному раскаянию.

ЭЛЕОНОРА.
Этот страдалец лежит, охваченный муками!
ФРАНСИСКО.
Эстремадура – его пристанище, extrema dura – его участь: впереди его ждёт самое тяжёлое…

ЭЛЕОНОРА.
Неужели ты никогда не слышал о милосердном прощении?

ФРАНСИСКО.
Император – орудие  Божье. И если злосчастная природа погубила это орудие, то мастер неумолимо отбрасывает его прочь. Что такое страдания императора по сравнению с муками нашего Спасителя, с муками, которых никому не измерить?

ЭЛЕОНОРА.
Святая Богоматерь чувствовала их, – пусть же по её просьбе императору будет дарована жизнь!

ФРАНСИСКО.
Благодать в длани Божьей. Нас не печалят ни его страданья, ни состояние его здоровья, – лишь бы дело увенчалось успехом! Суд за мной! Так говорит Господь.
 
                Вместе с Хуаном входит Генри Матюс.

ГЕНРИ МАТЮС.
Император пробудился! Прошу вас, удалитесь ненадолго, пусть он обретёт силы!

ФРАНСИСКО.
Суд за мной!

                Удаляется.
                *
                Карл проснулся.

ЭЛЕОНОРА.
Ты проснулся, мой брат?

КАРЛ.
Элеонора, сестра! Ты пришла сюда, чтобы переполнить своим страданием чашу моей вины?

ЭЛЕОНОРА.
Нет! Нет! Я явилась сюда, чтобы поддержать тебя.
КАРЛ.
О, если бы я мог осчастливить близкого мне человека! Как знать, быть может, это уравновесило бы пред Богом тяжесть моих грехов.

ХУАН.
То, что один человек совершает во имя всего, имеет больший вес, особенно когда это совершает император. Предстоит громадный труд, мой великий повелитель, и этот труд ещё не свершён!

ЭЛЕОНОРА.
Не мучай его, монах! Мой брат, пусть этот прелестный летний день вдохнёт в тебя силы! Гляди, вон там вдалеке в сиянии солнца парит серебристо-голубая Сьерра-де-Гуадалупе!   

КАРЛ.
Это так далеко, что на больных ногах туда не добраться. Это – лишь песчинка на необъятных просторах моей империи, которая рухнула потому, что не желала существовать среди людской беспредельности.

ХУАН.
Повелитель, сейчас не время предаваться грёзам! Суд!.. Суд!..

ЭЛЕОНОРА.
О, монах, дай ему краткую отсрочку!

КАРЛ.
Нежные дуновения, струящиеся из близлежащей долины, шелест тополя над маленьким светлым ручьём, солнце, играющее в колчедане старого сада, птичьи голоса, тихие звуки природы, достигшие ныне моего усталого слуха… Поздно пытаться занять у вас силы жизни, слишком поздно!

ЭЛЕОНОРА.
О, сколь благотворен для императора такой покой! Но этот отдых слишком краток, и тут же снова начинаются неотвратимые вопрошания.

ХУАН.
Ваше величество, время покоя ещё не пришло! Изменница Германия по-прежнему ждёт вашего меча.

КАРЛ.
Неугомонный, твои напоминания несносны! Не я ли изгнал турок из Туниса? Неужто я не вправе отдохнуть после испепеляющей африканской лихорадки, лишившей меня сил?
ХУАН.
Ошибкой было вести борьбу там, где неверие выступает лишь в форме несметного множества, а в итоге, как выясняется, вовсе не представляет никакой опасности. Приняв же в Германии форму духа и увидев вас в далёких краях слабым и больным, неверие поднимает голову всё выше и выше.

КАРЛ.
Ты слишком громко пытаешься меня пробудить! Разве здесь не светлая Испания и не солнечный южный край? Неужто здесь туманная долина холодной Эльбы? И вот они тащат меня, измученного подагрой, по сырым лесам этой мрачной страны, после того как я мигом положил конец собравшимся в кружок в этом безнадёжном сейме. Отряды еретиков, словно тени, рассеялись пред моим войском, и, наконец, под Мюльбергом я настиг их всех и разгромил.

                *
Становятся видны Мориц Саксонский, Фридрих и другие немецкие господа, протестанты, клерикалы, народ и императорские воины.

КАРЛ.
А вот я стою в церкви в Виттенберге, откуда начались все эти ужасы; я нахожусь там, намереваясь вершить суд над мятежниками и врагами веры. Мориц на моей стороне. Ко мне приводят взятого под стражу толстого Фридриха.

ХУАН.
Ваше величество, не доверяйте этим вероломным молодчикам!

КАРЛ.
Это немцы – они не могут меня обмануть, и они не станут этого делать.

ХУАН.
О, только бы вы не ошиблись в своих ожиданиях!

КАРЛ.
Ко мне подходит мой военачальник Альба.

       АЛЬБА. Ваше величество, мы стоим на могиле отца всех этих ужасов.
       Здесь покоится Лютер, отягощённый изобилием своих грехов.

       КАРЛ. Он покоится в могиле, а я жив! Мысль о том, что мир может быть
       изменён к лучшему, была его заблуждением; и его дело – проявление
       тщетной надежды. Он намеревался утвердить свободу христианина, но
       он позабыл о том, что наилучшим образом она расцветает лишь под
       хорошо обдуманным и незаметным спудом древних установлений.

       АЛЬБА. Не следует ли в знак нашей победы извлечь из этой почётной
       могилы его прах и предать его огню?

                Хор приходит в сильное волнение. 
       
       КАРЛ. Нет. Я веду войну с живыми, а не с мёртвыми. У него есть свой
       судия, – и пусть этот судия некогда будет милостив и к нам, ибо все мы
       грешны.
                *
       Великая победа, одержанная нами, возвращает в мои руки империю,
       после того как неверие и своеволие отторгли её у истинной власти.   
       Но я принимаю империю не для того, чтобы удерживать её в своих
       руках, а намереваясь преподнести её Всевышнему, ибо государство
       имеет право на существование лишь до тех пор, пока оно открывает
       каждому человеку путь ко Богу и содействует ему на этом пути,
       и я не желаю превращать государство в нового идола, как того, быть
       может, хотелось бы сделать иным из вас по отношению к своей вотчине.
       Князья по справедливости получат награды и наказания за свои деяния.
       Мориц Саксонский! Несмотря на то, что ты привержен духу ереси, ты
       сослужил мне службу, и твоя помощь ускорила победу. Прими же мою
       благодарность, и пусть курфюршеское достоинство  этого толстокожего
       Фридриха отныне принадлежит тебе!

       МОРИЦ. Ваше величество! Я нахожусь на вашей стороне в надежде на
       то, что мудрость и благоразумие помогут вам проникнуть в саму суть
       немецкого народа!

       КАРЛ. Как и прежде, меня будет направлять мудрость истинной веры,
       во имя которой я и вёл борьбу. И всё-таки ты последовал за мной, и это
       знак того, что единство империи крепче всех тех сил, которые
       намереваются привести её к духовному расколу. Так ли это – покажет
       будущее. Одно скажу твёрдо: истинная общность заключается лишь во
       всеобщей вере в вечное, а всё земное – оковы, напитанные ложью.

       МОРИЦ. Я прошу вас милосердно простить протестантских
       предводителей. Они боролись за свободу веры, а не против империи.

       КАРЛ. С ними поступят так, как того требует справедливость.

       МОРИЦ. Не карайте их за сомнения в вере, ибо эти сомнения
       признаёт даже римский папа, по инициативе которого они тщательно
       обсуждаются на Тридентском соборе!

       КАРЛ. От папы и его нескончаемого церковного собора я более ничего
       не жду. Я миновал пик жизни, и настало время довести до конца
       порученное мне дело. На этом этапе развития мелочные ссоры и долгая
       грызня нам ни к чему. Теперь вера этого народа обретает порядок под
       дулом моих пушек. И ныне я хочу совершить то, что сделали язычники 
       в древнем Риме, даровавшие своей державе мир, римский мир: я даю
       всем народам гражданство христианской мировой империи, – и да 
       пребудет с вами мир Божий!

            Испанцы вместе с Фридрихом и другими пленными удаляются.
      
       МОРИЦ. Этот император – мечтатель, преданный идеалам давно
       ушедших поколений, или же – я едва решаюсь допустить подобную
       мысль! – он опережает свою эпоху на много столетий.   
 
ЭЛЕОНОРА.
Ты одержал изумительную победу, и то, что ты провозгласил, прекрасно. Неужели этого недостаточно, чтобы его оправдать?

ХУАН.
Изумительно, прекрасно – да. Но существующее непрерывно стремится к изменению. Какие же меры вы приняли, чтобы это предотвратить? Послушайте, что говорят немцы, лишь только вы удалились!

       ХОР НЕМЦЕВ. Мы хотим быть немцами, а не гражданами мира! Тяжко
       обременила нас рука Господня. Иноземные испанские ландскнехты
       сидят у нас на шее, выжимают из нас все соки, а молодой побег нашей
       веры печально засыхает. Неужели все жертвы напрасны? Неужто нашу
       оборонительную мощь заткнули за пояс? Неужели свобода покинула
       немецкий край? Помоги нам, хитроумный Мориц! Помоги нам! Или ты
       нас предал? Неужели ты стал рабом императора и римским наёмником?

       МОРИЦ. Будьте спокойны, дорогие немецкие братья! Я лишь делаю
       вид, что служу императору, а за бесчестье, нанесённое нам иноземцами,
       мы отплатим с лихвой, и небо посмотрит на такой обман благосклонно.

                Исчезают.

ХУАН.
Неужели вы не знали об этом новом и неслыханном волнении?

КАРЛ.
Быть может, я знаю и всегда знал то, чему меня хотели научить умными и глупыми советами, но не дело императора рассказывать всё, что ему известно.
       Я сидел в тихой зимней альпийской долине, в Инсбруке, жизнь
       казалась мне пустой, сила иссякала среди однообразных будней, 
       и от тех деяний, которые были совершены благодаря ей и которые
       казались столь великими, остался лишь горький привкус. 

ЭЛЕОНОРА.
Неужели моё горе так сильно тебя надломило?

ХУАН.
Неужели вас не приводит в волнение снова пробудившаяся активность еретиков? Разве то, что ещё не свершено, не напоминает о быстром беге времени?

КАРЛ.
О чём же оно должно мне напомнить? О том, что я ещё в силах позволить чему-то выступить из мрака возможности на свет действительности, дабы оно, таинственно отторгнутое у самого создателя, исчезло как минувшее в потоке времени?

                Марш немецких ландскнехтов.

       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ.
       Ты слышишь, громкий барабанный бой
       По всей земле немецкой раздаётся?
       Ты видишь стяг, зовущий за собой,
       Который у альпийских рубежей взовьётся?
       Святая близится свобода!
       Прочь, чужеземцы! И да сгинет подневольный труд!
       Награда нам – немецкая свобода!
       Её германцы с нетерпеньем ждут!

                Появляется Франсиско Борджиа.

КАРЛ.
Я прекрасно видел ту гибельную бездну, над которой парил, окружённый губителями, и, склонившись над этой бездной, я взирал в неё, словно в тёмное зеркало, полное теней. 



ФРАНСИСКО.
И при этом вы остались бездеятельным?

КАРЛ.
Кто ты?

ФРАНСИСКО.
Вы меня не узнаёте? Я Франсиско Борджиа, прежде я служил дворецким у её величества.

КАРЛ.
Я вижу на тебе одеяние какого-то неизвестного ордена…

                Вдали угадывается построение войск.

ФРАНСИСКО.
Решительные действия – вот цель общества Иисуса, чьё одеяние я имею честь носить. Новые средства в руках врагов веры, – это заставляет и нас искать новые средства. Они избавили человеческий разум от всех оков, и ныне нам следует взять это на вооружение. Очищенная церковь обрела этот мужественный путь благодаря своей собственной силе.

КАРЛ.
Ты мой старый друг, поэтому я желаю, чтобы ваше стремление увенчалось успехом. Но знайте: если вы хоть раз возьмёте пример с врага, ваша война против него наполовину проиграна.

ФРАНСИСКО.
Новыми путями следует мир. Мышление стало счастьем.

КАРЛ.
Вера была бо;льшим счастьем! Я не отрицаю новое, но отношения к нему не имею .

                Марш звучит ближе.

       ХОР. Ты слышишь, громкий барабанный бой
                По всей земле немецкой раздаётся?
                Ты видишь стяг, зовущий за собой,
                Который у альпийских рубежей взовьётся?
                Святая близится свобода!


ФРАНСИСКО.
Не буйство ли разрушителей вселило в вас такую корысть?

КАРЛ.
Не порицайте меня! Меня и прежде посещала мысль, которая ныне, обретя полную ясность, разрешает все загадки моего поведения: тот, кто действует, приносит вред вечному бегу непрерывного, и лишь непрерывное имеет смысл. Тот, кто действует, оказывается в путах неправоты пред вечными взорами. Мудрец позволяет следовать миру своим путём и ни во что не вмешивается. В этом заключается смысл власти.

ХУАН.
Теперь я начинаю лучше понимать…

ФРАНСИСКО.
Это языческая мудрость, и она в большом ходу в Китае!

КАРЛ.
Неужели свет так переменился и твой новый орден не понимает того, что моя мудрость проникнута католическим духом?

                Марш звучит ещё ближе.

       ХОР. Долой Антихриста! И день, и ночь
                Гоните его через Альпы прочь!

ФРАНСИСКО.
Ты должен действовать и бороться до самого конца!

КАРЛ.
Ах, как давно борьба стала мне совершенно чужда!

ЭЛЕОНОРА.
Тогда, по крайней мере, спаси свою жизнь, брат! Беги от врагов, расточающих страшные угрозы!

ФРАНСИСКО.
Сохрани достоинство священной короны, дабы её носитель не был ввергнут в позор, оказавшись в плену!

КАРЛ.
Никогда ещё моя решимость не позволяла мне обращаться в бегство. Обессиленный, угнетённый и при этом совершенно свободный, я испытываю странное облегчение, словно я оставил жизнь позади, и я ожидаю грядущего, как будто это – участь другого человека.
               
ЭЛЕОНОРА И ФРАНСИСКО.
Мы знаем выход, ибо мы здесь не первый день, но мы дрожим за тебя, император, спасайся! Спасайся! Враги уже оставили за спиной густо занесённое снегом подножье гор, и шум их войск раздаётся всё ближе и ближе. Как странно, словно в лихорадочных видениях, смешались прошлое и настоящее.

       ХОР. Свобода! Наступает святая свобода! Долой чужеземцев! Да сгинет
       непосильный труд! Свобода!

                Шум на сцене нарастает.

КАРЛ.
В последний миг я победил оцепенение и скрылся…  Они рвутся туда, где пусто…

               Врываются протестанты, ведомые Морицем Саксонским.

       МОРИЦ. Перекрыть все входы и выходы! Мигом отыскать все
       секретные бумаги! Мы знаем, что император описал свою жизнь,
       и опасаемся, что в его записках о нас сказано мало лестного.
 
                Воины удаляются.

       ВОЕНАЧАЛЬНИК. Не следует ли броситься за ним в погоню? Далеко
       уйти он не может, и мы непременно его настигнем!

       МОРИЦ. Пусть он бежит! Его власть над Германией кончилась; если же
       он окажется у нас в плену, то это скорее принесёт нам вред, чем пользу.
       Для такой огромной птицы клетки мне не сыскать!

       ХОР ЛАНДСКНЕХТОВ.
       Антихриста изгнали
       от северного моря до альпийских гор.
       Власть чужеземная разрушена.
       Немецкими отныне стали империя и вера, 
       и они пребудут таковыми вечно!

                Воины возвращаются с донесением.

       ВОЕНАЧАЛЬНИК. Повелитель, ничего не найдено. Все потаённые углы
       пусты.

       МОРИЦ. Оставьте всё как есть! Чем нам способна повредить мёртвая
       буква, повествующая о минувшем, когда с нами живой дух будущего?

                Исчезают.

ХУАН.
Вы всегда плохо понимали немцев.

ФРАНСИСКО.
Неужели вы позволили ему одержать триумф и без труда уничтожить огромное орудие, созданное вами для утверждения истинной веры? Взгляните же на то, как ныне всё рушится!    

       НЕЗРИМЫЙ ХОР. Империи настал конец!

                Появляются султан Сулейман и астролог.

       СУЛЕЙМАН. Человек, что ты видишь на небосводе?

       АСТРОЛОГ. Великий султан Сулейман, в этот час на небе происходит
       что-то невероятное: могущественная звезда, самая далёкая и самая
       холодная, и самая высокая, самая огненная планета, несущая в себе
       трупное окоченение и тончайшую жизнь деятельнейшего духа,
       таинственным образом сблизились и смешались друг с другом, – и эта
       звезда, господствовавшая прежде во всём небе, ныне покидает жилище
       своего могущества и склоняется во тьму и бессилие. Небесные сферы
       содрогаются.

       СУЛЕЙМАН. Для нас это большая радость! Это звезда императора,
       и она гаснет! Народы Европы отныне свободны, и они воспользуются
       своей свободой для того, чтобы крепче вцепиться друг другу в глотку!
       Азиаты им за это, конечно же, благодарны!

                Исчезают.

       НЕЗРИМЫЙ ХОР. Империя погибла, и близится Страшный суд.

КАРЛ.
Что это грохочет у меня в ушах? В каких я пределах?.. Наступает смерть?.. Врача! Дело идёт к концу, – и близится Страшный суд?

                Становится виден Фердинанд.
         
       КАРЛ. Где я? Кто ты?

       ФЕРДИНАНД. Ты в Вене. Я твой брат Фердинанд. Тебя тащили
       через Альпы в Филлах. Ты был в лихорадке. Я велел тайком доставить
       тебя сюда, и теперь ты в безопасности.

       КАРЛ. Прочь! Прочь! Всё проиграно! Всё погибло!

       ФЕРДИНАНД. Я спасаю там, где можно принести спасение. Я вёл
       в Пассау переговоры с Морицем и другими протестантами; кажется, они
       готовы идти на некоторые уступки.

       КАРЛ. Всё это вздор! Мировая империя разрушена! Солнце, которое
       никогда не знало заката, ныне уходит навсегда. И если смерть не
       положит – по-видимому, бессмысленный – предел этому ужасу, то тогда
       я сам, по собственной воле и милостью Божьей создавший его из ничего,
       положу ему конец.

       ФЕРДИНАНД. Сейчас ты не вправе выказывать слабость!

       КАРЛ. В ближайшее время  я провозглашу своё неизменное решение и
       сложу с себя императорскую корону. Этот мир, выпавший из длани
       Божьей, словно воробей из гнезда, разделяется на всё более и более 
       враждебные друг другу части и распадается, превращаясь в печальный
       хаос.

       ФЕРДИНАНД. Неужели ты оставляешь на произвол судьбы наш
       императорский дом? Что же его ждёт в грядущем?

       КАРЛ. Всё более и более стеснённый на этих дунайских землях, мой
       род мог бы сохранить видимость своего единства, предавшись
       благочестивой вере во внутреннюю свободу при внешних ограничениях;
       но он мог бы сохранить эту видимость лишь до тех пор, пока он,
       изгнанный и лишённый последних сил, не иссякнет и не угаснет и этот
       мир не станет добычей низших сил.
         
       ФЕРДИНАНД. Мрачен твой оракул, и горькое наследство ты мне
       предуготовил.

       КАРЛ. В свой срок я возвращаюсь ко трону Божьему, и я стану молить
       его о том, чтобы замысел создания мировой христианской империи
       продолжал жить в вас и, если ему это будет угодно, чтобы в страшной
       ночи, которая ныне наступает, некогда воссиял новый спасительный
       свет.

ЭЛЕОНОРА И ФРАНСИСКО.
Озари нас, божественный свет! Воспылай ярким светом! гори! свети!

       НЕЗРИМЫЙ ХОР. Свет из Австрии!

       ФЕРДИНАНД. Повремени немного! Быть может, горечь вскоре пройдёт.

       КАРЛ. Нет. Не препятствуй мне! Вскоре я совершу торжественное
       отречение.

                Фердинанд исчезает.

КАРЛ.
И вскоре это произошло в Брюсселе.

ЭЛЕОНОРА.
Потрясённые, мы видим, как замыкается чудовищный круг.

ФРАНСИСКО.
Да, крепко он сомкнулся. Вы же слишком быстро отреклись от власти и могущества, не исполнив возложенного на вас поручения.

КАРЛ.
Нет! Это не так! Всю свою жизнь я пытался совершить то, что совершить было невозможно. Желания мне было не занимать… Подайте  мне тот искусно сделанный глобус, который недавно прибыл к нам из Германии! Распятие!

                Подают глобус и распятие.
 
Глядите! Вот так, вот так я хотел взять в свою руку Землю и увенчать её крестом Христовым…

Своими действиями с глобусом он иллюстрирует сказанное. Глобус выскальзывает у него из рук, падает и разбивается, а из него высыпаются бумаги.

Ах! Он упал и разбился, необъединимый, как и моя империя!

ХУАН (рассматривает бумаги).
Что это? Бумаги?

ФРАНСИСКО.
Ах! Ересь! Это протестантские писания!

КАРЛ.
Неужели в Испании снова хотят насадить ересь, тайком пронеся её – куда бы вы думали? – в мой дом?! Вы видите это? Они разбили с трудом скроенный мир, этот стеклянный шар, – и они отравили его ядом! Червь внутри яблока… Неужели мрачная сила, сокрушившая мою мать, останется победительницей?
Немедленно пишите великому инквизитору, чтобы он… Ах, пишите! Пишите! Бумагой на бумагу!.. Непрерывный и вселяющий ужас шелест этих мертвенных листов в скором времени истребит жизнь целого континента!

ФРАНСИСКО.
Как же ты оправдаешься, если ныне стало совершенно ясно, сколь мало ты использовал власть, данную тебе милостью Божьей?
 
КАРЛ. Почему Бог, возложив на меня такое поручение, не дал мне сил его исполнить?

ФРАНСИСКО.
Дерзкий вопрос! Покайся!

КАРЛ.
Да, низвегнутый во прах и полный страстей, я раскаиваюсь в том, что я не должным образом боролся за веру.

ХУАН.
А могли ли вы действовать иначе? Разве природа и окружающий мир не препятствовали силе вашей воли?

ФРАНСИСКО.
Нет! Ибо человеческая воля обладает свободой!

КАРЛ.
О, безграничная глупость, – с дрожащей свечой нашего слабосильного духа исследовать такие глубины!..

ФРАНСИСКО.
Сломись, гордый ум! Пади во прах пред сокрушающей силой Вечного!

ХУАН.
Твоя вера принесёт тебе блаженство!

ФРАНСИСКО.
Берегитесь инквизиции, Хуан де Регла! Такие речи опасны!

КАРЛ.
Ах! Даже у моего смертного одра не утихают споры и сомнения! Принесите мне картину Тициана «Страшный суд»! Я отдаю свой дух в твои руки, Господи! Возвышаясь над человеческой мудростью, ты будешь милостиво и справедливо судить меня. Помолимся же ныне о моей бедной душе! Помолимся так, как нас изобразил этот живописец! И ещё, окутай мою голову, музыка вечности! Пустите в ход все часы! Словно бы избавив маленьким ножом семена от шелухи, я слышу каждую струю бесконечного потока времени. Неумолимо бегут стрелки часов, кружатся миры, и всё обвивающая цепь, тянувшаяся из длани Творца, быстро устремляется вспять: всё есть лишь одно, тысячекратно преображённое; смысл же, сокрытый от слабых очей, для вознесённой души бесконечно прост…   

ПЕРВЫЕ ЧАСЫ.
Окончили свой бег мы, часы великого единства, и ныне мы, указывавшие  согласно единому рабочему плану всё земное и небесное, – лишь любопытная диковинка для грядущих далёких времён.

ВТОРЫЕ ЧАСЫ.
Окончили свой бег мы, часы твоего, монах, служения, и скоро император будет неподвластен твоему служению и предстанет пред более высоким судом.

ТРЕТЬИ ЧАСЫ.
Окончили свой бег мы, часы жизни, и скоро мы обрушим свою тяжесть на землю и остановимся.

ЧЕТВЁРТЫЕ ЧАСЫ.
Окончили свой бег мы, часы земли, которая разверзнется в день Страшного суда, треснув, как ныне трескается мой циферблат, и исторгнет из своих недр мёртвых.

ХОР МЁРТВЫХ.
Умершие из-за тебя, отправленные тобой на смерть, мы пришли забрать тебя и отправиться вместе с тобой в великий путь.
 

КАРЛ.
Вы явились обвинить меня и увеличить тяжесть моих грехов?

ХОР.
В тех краях, где мы обитаем, жалоб не знают и им не верят: воля Господня там единственный закон.

КАРЛ.
Боже, стань моей опорой в моём смертном страхе, дабы я не утерял тебя в последней борьбе! Не дай мне пасть в бездну вечного проклятья! Близится последний миг. Дайте мне крест Изабеллы! Я хочу умереть с ним в руках.

ЧЕТВЕРО ЧАСОВ.
Ещё немного ударов часов, пульса, сердца и маятника – и станет так тихо, и в чертогах вечности наступит тишина.

ХУАН.
Сумеет ли он оправдаться?

ФРАНСИСКО.
Да, ибо Господь Бог определяет бег мироздания. Мы же – слепые творцы, находящиеся в самых отдалённых пределах мира, и срок нашей жизни мал.
 
ХОР МЁРТВЫХ.
Иди к нам! Вперёд! Ну же! Доверься грядущему бегу!

ЭЛЕОНОРА.
Господь небесный! Сжалься над ним! Не отвергай дрожащую птицу, которая хочет укрыться в складках твоего одеяния! Каким великим он казался – в твоей же высоте он ничто.

КАРЛ.
Только вперёд! Ко Богу! Какой миг! Иисус!

                Умирает.

ФРАНСИСКО.
Вместе с этим человеком умерла целая эпоха.

ХУАН.
Его дело не завершено.


ФРАНСИСКО.
С нами навеки то, что он героически пытался осуществить.

ЭЛЕОНОРА.
Мир его праху!

               
               
                Конец.


               
                *   *   *   *   *





 

 

 



















                1.05.2020.