1. Шпионом можешь ты не быть

ЗАБАЙКАЛЬСКИЕ БЫЛИ
В творческой судьбе моей так уж получилось, что часто обращаюсь к минувшему. И задаюсь вопросом, каким задаются, наверно, многие в таких случаях, - зачем это сейчас, кому интересно?

Ответ для меня давно очевиден. Он — в том, что прошлое может быть понимаемо лишь во времени, но не в мире наших мыслей и чувств, составляющем наше «Я». Подтверждением тому множество примеров, каковые может назвать всякий, когда события давние при каких-то обстоятельствах влияют, пусть даже подсознательно, на наше поведение и принятие решений  в настоящем, а значит бросают значимую «тень», порой длинную, в будущее.

Такой вот «преамбулкой» я счел необходимым предварить новую, уже третью, серию воспоминаний о поре теперь уже полувековой давности — службы в пограничных войсках в Забайкалье. Конечно, большинства из тех, с кем судьба свела тогда, в живых уж нет, и сам уже мир во многом поменялся, но человек, мы все со своим «базовым» природным набором психологических, нравственных, этических, духовных, душевных качеств и ценностных предпочтений остались неизменны. И наше «сегодня» в отношениях межличностных, которые единственно и называются кратким словом «жизнь»,  - то же, что «вчера», но в других вариациях и обстоятельствах.

Поэтому событиям, о которых ниже, хоть и полвека, но уместного бы и понятного ностальгического чувства — ни  на волос, будто все было «да вот на днях» или «где-то на той неделе». 

1.ШПИОНОМ  МОЖЕШЬ  ТЫ  НЕ  БЫТЬ

О том, что я пойду служить в погранвойска, подведомственные тогда КГБ (Комитет Государственной Безопасности) СССР, я знал уже за пару недель до призыва. Потому что на последней медкомиссии в военкомате на серой обложке моей тощей папки «Личного дела», в правом верхнем углу, майор-военком написал карандашом цифру «300». По добытым к той минуте «разведданным» за ней были «погранвойска».

Собираясь на службу и воображая всякие картины о том, как я буду (как в фильмах) ходить вдоль КСП (контрольно-следовая полоса) с автоматом и охранять «мирный труд советских людей», - если днем, а если ночью, то «спи спокойно, страна», я сунул в мешок, так, не знаю, зачем, по какой-то «пограничной ассоциации» фотоаппарат «Киев-6».

Он представлял из себя плоскую «телескопическую» коробочку толщиной в спичечный коробок и длиной в два коробка. Сам аппарат был внутри, и когда сдвинешь вправо внешний корпус, откроется маленький глазок объектива и спусковая кнопка. Снимал «Киев-6» на узкую 16-миллиметровую кинопленку, которой, кстати, не было в открытой продаже, качество негативов выдавал посредственное, спросом у фотолюбителей не пользовался и как попал мне в руки, не помню. Он выглядел игрушкой, которую можно повертеть в руках, «пощелкать секретные объекты» во дворе, как мистер Джон Ланкастер Пек у Высоцкого, и не представлял для меня никакой ценности.

Целую неделю наш «литерный» поезд тащился по Сибири до Ачинска, потом еще пол суток другой  - до Абакана, потом целую ночь 436 километров через все Саяны — автобус до Кызыла. И вот мы, 300 с лишним призывников пополнения в 6 утра в клубе Кызыльского погранотряда. На сцене несколько парней-парикмахеров «оболванивают» тех, кто не остригся дома, и партиями в двадцать человек через полчаса из клуба уводят в баню.

В зале, вдоль сцены за столами в ряд, несколько офицеров «пропускают» всех, изучают содержимое вещмешков. Мелькает всякое-разное белье, звенят кружки-ложки...

-О, а это что? - удивляется майор, как выяснилось вскоре заместитель начальника политотдела, когда я достал со дна своего мешка мой «шпионский»   фотик.

-Да так чо-то, кинул в спешке, - говорю, давно настроившись на такой «момент».

-Возьму, пожалуй. В сейф к себе положу. Все равно у нас тут ничего снимать нельзя, - говорит майор. - Пойдешь на дембель, так скажи, отдам.

Нук-что. Раз так. Как бы я не согласился? А майор, похожий между прочим, на князя Андрея — Тихонова в «Войне и мире», в речах весь такой будто «домашний», не военный, как-то сразу мне понравился. Спросил, откуда прибыл, да где, да кем работал и, услышав о газете и должности фоторепортера, вскинул этак головой, мыкнул удивленно-одобрительно и сказал:

-Хорошо. Следующий.

В ближайшие два месяца, впрочем, неполные, этот «шпионский» аппарат, который, в моем воображении лежал на дне сейфа у того майора, никак на меня не «выходил». Но дней за пять до «выпускных экзаменов» в учебном пункте, который все мы, новенькие, проходили, меня... включили в состав творческой бригады для оформления «ленинских» комнат всех погранзастав отряда к 100-летию со дня рождения давно покойного симбирца Владимира Ильича Ульянова. Благословлял нас на такую «важную политическую акцию» тот самый майор, который сообщил, что я, оказывается! уже... «два дня как фотограф нашего отряда» и мне, помимо участия в общих оформительских работах, вменялось в особую обязанность готовить фотостенды о жизни застав с правом «снимай все подряд, что хочешь, - в газете работал, так сам разберешься».

В тот же вечер я был уже в отрядном клубе «по новому месту службы» полным хозяином фотолаборатории, напичканной фотоаппаратами, объективами, разным-прочим фотооборудованием, запасами фотобумаги, химикатов и вообще «что будет надо, пиши заявку».

Четыре месяца, до середины июня того, 1970 года, я «не вылезал» с границы, появляясь в Кызыле лишь для того, чтобы пополнить запас материалов. Из тринадцати застав на первые три группа наша ездила под руководством старшины — руководителя отрядного духового оркестра, на остальные десять — уже под моим. И на мне, помимо фотостендов, лежала ответственность за все оформление ленинских комнат и их «юбилейное политическое звучание».

Помимо текущих оформительских забот, завел я себе маленькое хобби. Снимая заставских ребят для фотостендов, более удачные снимки печатал форматом крупнее, делал к ним текстовки и в пакетах отсылал в Читу, в редакцию газеты «Пограничник Забайкалья». Снимки «пошли», меня уже стали подавать «нашим нештатным...», а в средине июня, как я потом узнал, из управления округа пришел вызов на перевод меня в Читу, в редакцию, в штат.

В один из погожих дней конца июня я стоял на плацу у штаба отряда на левом фланге шеренги дембелей и слушал пожелания офицеров им «счастливой жизни на гражданке», а у меня впереди были еще полтора года службы. И тот молодой майор, заместитель начальника политотдела, курировавший, кстати, оформление ленкомнат и руководивший мной все эти месяцы, обходя вместе с другими офицерами строй, когда подошел ко мне, вынул из внутреннего кармана пиджака мой «Киев», рассмеялся и сказал:

-Забирай свой шпионский. С тобой-то мы еще увидимся.

Забегая вперед сказать, последним словам его я тогда не придал значения, но буквально через полгода, когда я уже работал в газете, его вслед за мной перевели в политуправление округа, и мы часто общались с ним по делам, вспоминали Кызыл.

А в тот день отрядной автобус довез дембелей и меня только до автовокзала. Вечером я сел в большой «Икарус», к утру был в Абакане и весь день томился на железнодорожном вокзале в ожидании поезда на Тайшет. Наблюдая со своего «насиженного» места в уголке за жизнью «вокзального муравейника»,  обратил внимание на молодую маму, по чертам лица, бурятку, необычайно красивую, и ее столь же красивого сыночка лет пяти. Вероятно они были из дальнего улуса, мальчик впервые оказался на вокзале и «открывая» большой, пестрый, шумный, новый для него мир, обнаружил в нем... мою зеленую фуражку и меня, единственного на ту минуту военного в зале. И то ли он к своим пяти годам наслушался «про войну» и военных, а скорее маленькая жизнь его вблизи границы  разжигала особое к ней любопытство, только видно было, как он стал поглядывать в мой угол и что-то говорить маме. Та тоже стала в мою сторону поглядывать и на последнее обращение к ней сына явно с просьбой улыбнулась снисходительно и покивала.

Наверно получив мамино разрешение, мальчик-красавчик подошел ко мне  - личико смугленькое, щечки пухленькие, глазки чёрненькие с матовыми блестками вокзальных окон, - остановился в полуметре, глядит этак робко-удивленно, спрашивает:

-Дядя, а вы пограничник?
-Да, - киваю, - пограничник.
-А-а-а... у вас есть автомат?

-Нет. Сейчас-то нет, - поясняю, чтобы совсем уж ребенка не разочаровывать, - а на службе есть. На службе у всех есть.

-А-а-а... вы ловили шпионов? - спрашивает мальчик и от «страшной», должно быть, для него мысли о шпионах, чуть округляя даже глазки.

-Коне-ечно! - говорю серьезно. - На границе все ловят шпионов. А ты что, хочешь стать пограничником?

-Да-а-а, - закивал мальчик, и в голоске его и в глазках явно почувствовалось  будто удивление, что он уже может хотеть в пограничники.

Мама мальчика с улыбкой безопасного спокойствия наблюдала за нами. Такая красивая ма-ама! ч-то... ид-дейка вдруг возникла, говорю мальчику:

-Ну... вот станешь пограничником, так чтобы шпионов больше поймать, я тебе сейчас... - достаю свой вещьмешок, - фотоаппарат шпионский подарю.

Достав «фотик», показал мальчику, как его открывать и закрывать, в какую «дырочку» глядеть, когда снимаешь, на какую «кнопочку» нажимать, чтобы тайно фотографировать шпионов, и вручил.

-Вот — дарю. Теперь твой.

-Спа-си-бо, - говорит мальчик с видом полурадостным-полурастерянным, принимая серебристую коробочку. Не ожидавший такого подарка и едва ли понимающий ценность и «престижность» его как «настоящего шпионского фотика» в своем ребячьем мире, мальчик поворачивается и идет к маме. А в улыбке мамы в нашу сторону, наполовину уже «стаявшей», не былое спокойствие, а будто настороженность.

Подойдя к маме, мальчик показал ей мой подарочек, «дырочку», в которую надо глядеть, «кнопочку», на которую нажимать пальчиком, а через минуту он уже фотографировал, «по-шпионски» передергивая корпус, «пустым», без пленки, «Киевом» и позирующую, снисходительно улыбающуюся ему маму, и светящееся табло расписания поездов, и зал, в распахнутые двери которого...   входили два милиционера.

Мы были далеко от них, «затерянные» в людской массе, внимания привлечь не могли, но подумалось, что зря, пожалуй, подарил мальчику ненужную мне «фотоигрушку», неизменно вызывающую «шпионские» ассоциации. Граница отсюда, конечно, далеко, да вдруг у вокзальных мильтонов этих мозги с «пограничным» сдвигом. Заметят, придумают «проявить бдительность», утащат  невинную маму и ребенка в отделение «для выяснения». Но дареного уж не воротишь.