Повесть о нашем командире

Памяти командира подводной лодки С-171, кавалера ордена Славы третьей степени и двух орденов Красной звезды А.Д. Мосичева

1. Hаnde hoh!
На торжественном собрании экипажа подводной лодки С-171 в честь двухлетнего юбилея её постройки наш Командир капитан 3 ранга Анатолий Дмитриевич Мосичев впервые за два года почти беспрерывного плавания или нахождения «в боевой готовности» предстал в парадной форме. И мы, молодые офицеры корабля, с изумлением и восторгом увидели на его груди несколько высоких правительственных наград и среди них два ордена Славы.
Шёл 1957 год, память о Великой Отечественной войне жила в нас и во многом определяла наше поведение. Кроме того, против Советского Союза велась холодная война, и мы, неся службу в дозорах и «готовностях» с боевыми торпедами в аппаратах, были её непосредственными активными участниками. Поэтому солдатские ордена Командира вызвали в нас неподдельный интерес.
Через несколько дней, отработав в море свою дневную задачу, подводная лодка стала вечером на якорь. Якорная стоянка давала возможность экипажу лучше отдохнуть, так как состав якорной вахты меньше, чем ходовой, а офицерам пообщаться в кают-компании. И в первый же вечер после , чая Командиру с лейтенантской непосредственностью  был задан вопрос:
– Товарищ Командир, Вы награждены почётнейшими солдатскими орденами, значит, воевали рядовым или старшиной. А какой путь привёл Вас в моряки? Расскажите, пожалуйста.
Анатолий Дмитриевич улыбнулся своим воспоминаниям:
– Что же, это необычная и довольно весёлая история, поскольку всё закончилось прекрасно.
И начал свою повесть. Анатолий Дмитриевич был очень культурным человеком. Он, к примеру, никогда не употреблял нецензурных слов, и нам не позволял. Осуждающего взгляда его добрых голубых глаз было достаточно, чтобы понять, – ты делаешь что-то не то или не так, как надо. Рассказывал наш Командир интересно, и я постараюсь передать его слова как можно «ближе к тексту».

В начале лета 1944 года наступление нашей армии остановилось у восточного склона Карпатских гор. Немцы в течение года строили и создали здесь прочную линию обороны, прорвать которую с ходу не удалось. Я был старшиной и помощником командира первого взвода разведывательной роты дивизии. Первый взвод в нашей роте состоял из отборных ребят и выполнял самые трудные задания. Второй взвод в основном готовил бойцов и занимался хозяйством. Командир нашего взвода ушёл на повышение, командир роты был ранен и лежал в медсанбате, так что я оказался как бы самым авторитетным в роте разведчиком.
Мы уже две недели с утра до ночи, а иногда и после захода Солнца, вели наблюдение за передним краем обороны противника с нескольких наблюдательных пунктов дивизии. Выявляли, определяли и наносили на карту огневые точки, траншеи, ходы сообщения немцев, искали путь, по которому можно пробраться к ним в тыл. В общем, выполняли основную рутинную работу разведчиков.
И вот однажды утром нашу роту посетил Батя – генерал-майор, командир дивизии. Отличный был человек, спокойный, умный, бережливый, особенно по отношению к бойцам, никогда без хорошей подготовки атаку не начинал и своих полковников учил тому же. Не зря в дивизии его звали Батей.
Он приказал собрать самых опытных разведчиков. Когда все расселись в землянке командира роты, Батя обратился к нам, глядя всем по очереди в глаза:
– Вчера командующий армией собирал командиров ливизий и крепко ругал за то, что за две недели целой армией не взяли ни одного языка и не знаем ничего о немцах. Мы ему доложили, что в обороне врага ни одной щелки нет, через которую можно протащить живого фрица, да и разведчику проползти тоже. Однако, он приказал сведения о противостоящих немецких частях ему доставить, вплоть до разведки боем, да так, чтобы хотя бы раненых захватить. –
Посмотрел Батя мне в глаза, и говорит:
– Анатолий, ты же понимаешь, сколько людей в разведке боем положим. Неужели действительно не нашли прохода? –
Я отвечаю:
– Есть одно место, товарищ генерал, можно попробовать завтра ночью, но риск большой. –
Батя отвечает, глядя на всех:
– Ребята, я знаю, что ордена у вас уже есть, и наградой вас не соблазнишь на такое опасное дело идти. Обещаю, что и к орденам представлю, и отпуск дам на месяц, если достанете языка, лучше офицера. Ну, Анатолий, Николай, Иван, соглашайтесь. –
Здесь Анатолий Дмитриевич поясняет:
– Генерал, конечно, мог просто приказать нам идти в тыл к немцам, но тогда и мы на нейтральной полосе могли проявить себя, поднялась бы стрельба, а мы, отсидевшись в воронке, вернулись бы ни с чем. Не знаю, как другие, но наш Батя всё понимал и такие вопросы решал добром. Уверен, и остальные командиры тоже. –
И мы втроём согласились ради невиданного блага – отпуска на месяц из самого пекла боёв, отправиться в поиск. Я только спросил Батю:
– Товарищ генерал, я могу сказать захваченному немцу от вашего имени, что он не станет простым пленным, а будет назначен инструктором в нашу разведшколу? –
– Если это будет офицер, то да, можешь обещать. –
Кстати, продолжал наш Командир, перед войной во всех школах активно работали кружки иностранных языков, и я сносно говорил на немецком, поэтому и попал в разведку.
Ну так вот, продолжал он рассказ, была у нас на примете одна лощинка, такой глубокий овраг с вертикальным правым берегом, и там не должно было быть мин. Через эту лощинку  следующей ночью после тщательной подготовки, включая артиллерийскую, мы втроём прошли к немцам в ближний тыл и взяли офицера – капитана из штаба дивизии, который что-то проверял на передовой, да и остался ночевать. Как мы прошли туда, как взяли капитана, как вышли оттуда, ребята с пленным сразу, а я, их прикрывая, чуть погодя – это другой разговор. Вы же спросили меня, каким образом я моряком стал, верно?
В тот же день в роту пришёл Батя. Собрал нас и говорит:
– Спасибо, друзья мои, выручили меня. Ты, Анатолий, представлен к третьему ордену Славы, а вы, Коля и Иван, ко второму. Но, ребята мои дорогие, в отпуск я вас отпустить не могу, приказ по фронту отдан – в связи с предстоящим наступлением все отпуска запрещены. Но не огорчайтесь, тут пришла разнарядка – выделить от дивизии трёх бойцов для поступления в училище имени Кирова в городе Баку. На подготовку к экзаменам даётся месяц. Погуляете по мирному южному городу, отдохнёте душой и телом от войны, потом завалите экзамены и вернётесь в дивизию. Вы мне, мальчики мои милые, очень нужны, поэтому дайте мне честное слово, что вернётесь. Особенно ты, Анатолий, ты ведь 10 классов успел кончить до войны, можешь и поступить в училище. Без честного комсомольского не отпущу.
Дали мы Бате честное слово вернуться в дивизию, и через три дня были уже в военно-морском училище имени Сергея Мироновича Кирова. Подготовка к экзаменам нас не обязывала, забор вокруг училища был не высокий, а уж если по немецким тылам мы ходили, почти как хотели, то своим родным патрулям не попались ни разу. Да и далеко ходить нам не надо было, там рядом с училищем ткацкая фабрика имени Владимира Ильича Ленина, и в общежитии девчонок … ; раздолье.
Но всё хорошее быстро заканчивается, и наступила пора экзаменов. На письменной математике я написал ошибочные результаты в половине задач, но наутро с удивлением услышал, что получил четыре балла. В сочинении, учтя печальный опыт математики, сделал десять сознательных ошибок и ещё сколько-то естественных. На следующий день с ужасом обнаруживаю, что опять заработал четвёрку. Не учёл я, что большинство приехавших ребят школу не успели закончить до начала войны,  это знала приёмная комиссия, и выставляла оценки соответствующим образом.
Оставалась последняя надежда – экзамен по иностранному языку. Захожу в класс, где принимают экзамен, и с порога докладываю седовласому капитану второго ранга, видимо, председателю комиссии, что никакого иностранного языка в нашей деревенской школе не учили, я ни одного слова по-немецки не знаю и прошу поставить мне двойку. Кавторанг поднялся из-за стола, подошёл ко мне, вгляделся в ордена на гимнастёрке, и спрашивает:
– В разведке их заслужил, или бронебойщик? –
– В разведке, товарищ капитан второго ранга. –
– Тогда скажи мне, пожалуйста, как будет по-немецки «Руки вверх!» –
– «Хенде хох» товарищ капитан второго ранга. –
– Ну вот, а говоришь, что не знаешь немецкого. Пять баллов тебе, дорогой ты наш сынок. А остальную, малозначимую в сравнении с этими двумя великими словами, часть немецкого языка мы изучим с тобой здесь. –
И, положив руку мне на плечо:
–  Хватит тебе, сынок, войны. Ты уже за двоих навоевал, или за троих. Ты и в должности командира корабля Родине будешь очень нужен.
И, повернувшись к столу, за которым сидели две женщины:
– Надеюсь, у комиссии нет возражений? –
Вот так я и стал моряком.
А друзья мои, Коля и Иван, прошли войну до конца и остались живы. Мы переписываемся, сообщаем друг другу, когда случается что-нибудь важное.

2. О-о-о! Мein Gott!
На следующий день после постановки на якорь и вечернего чая Командир был заблокирован нашими телами в тесной кают-компании подводной лодки 613 проекта, и ему был задан естественный вопрос:
– Товарищ Командир, как же Вам всё-таки удалось пройти через неприступную оборону немцев и добыть языка? –
Анатолий Дмитриевич задумался, улыбнулся своим мыслям и ответил:
–  Хорошо, про этот случай я вам расскажу, потому что тот поиск закончился на удивление легко, просто и даже весело. Но больше не спрашивайте. Знаете, чем разведчик отличается от пехотинца или артиллериста? Артиллерист посылает снаряд на большое или маленькое расстояние с расчётом уничтожить как можно больше врагов. То же и пехотинец, только он посылает пулю. Танкист стреляет по танку. Конечно, там погибнут немцы, враги, и это хорошо. Мы, если придётся, будем стрелять боевыми торпедами с целью утопить вражеский корабль. Стрелять из-под воды и с большого расстояния. Тех, кто там пойдёт на дно,  мы не увидим.
 А разведчику приходится собственными руками убивать врага кинжалом, да так, чтобы он не издал ни звука. Решительно и безжалостно. Тогда мы не думали, что лишаем жизни человека,  и часами тренировались выполнять это. Но сейчас вспоминать о тех делах, поверьте, не хочется, и даже невозможно.
Самым здоровенным в нашей разведроте был Иван, о котором я уже говорил. Он мог на тренировке пронести на плече стокилограммовый мешок – пленного фрица – бегом полкилометра без остановки. Ему выпадало чаще всех нас снимать часовых. Был я у него в гостях не так давно, рождение сына праздновали. И спрашиваю его:
– Если сейчас придётся, пойдёшь в разведку? –
Он отвечает:
– Толя, ну что ты спрашиваешь, мы их не звали в гости с оружием в руках. Они сами к нам пришли убивать и быть убитыми. Но если придётся, лучше пошёл бы заряжающим к пушкам – шестидюймовые снаряды в ствол загонять … . А впрочем, куда пошлют, туда и пойду. Мы этих, которые в НАТО, тоже не приглашаем. Бить буду, как немцев бил, хоть бы даже и своими руками. Слушай, Толик, хватит дурацкие вопросы задавать, давай лучше выпьем за мальчонку, за Толеньку, между прочим, чтобы здоровым рос и умным вырос.
Командир продолжал:
– Поэтому не уговаривайте больше. Но тот случай, я уже сказал, исключительный. И мы кое-что умели делать в 1944 году, и Судьба была за нас в ту ночь. Если бы сам не участвовал, и орден  тот поиск не напоминал, ни за что бы не поверил.  –
(В дальнейшем, совсем в другой обстановке Командир рассказал ещё два эпизода из своей жизни разведчика, но я их плохо помню).
Вот рассказ Командира.
К подготовке поиска мы приступили сразу же, как только согласились идти за языком. Вместе с Батей пришёл начальник штаба дивизии с фотографиями переднего края и ближайшего тыла немцев, полученными аэрофотосъёмкой. Они дополнили нашу карту передовых укреплений врага. Видно было, что та лощина, по которой мы предполагали пройти, изгибается за гору вправо и там, совсем недалеко, располагаются блиндажи. Дальше за узкой полосой леса шла вторая линия обороны.
От обоих берегов лощины вправо и влево по фронту тянулись траншеи с железобетонными перекрытиями, под которые, конечно, спрячутся немцы при артобстреле. Траншеи заканчивались ДОТами (долговременными огневыми точками), амбразуры которых перекрывали путь нашего движения. Правая траншея была короче, её могло удерживать примерно отделение солдат. К ней по верхнему краю лощины вела тропа от блиндажей, за которой поднимался склон горы, заросший соснами и кустарником. Правый берег лощины был почти вертикален и на всю свою высоту, примерно пять метров, зарос ежевикой. Здесь не могло быть мин, и мы надеялись пройти по этому склону.
Когда-то в юности я прочитал книгу «Джура». Её герой на Памире преодолел вертикальную гору по горизонтальному слою земли, пересекавшему её, втыкая в землю руки и ноги. Да ещё и своего громадного пса на плечах пронёс. Спасибо автору книги Георгию Тушкану за идею, которой мы воспользовались. Наши ротные умельцы сделали прикрепляющиеся к сапогам дощечки, вроде коротких лыж, и палочки для рук с подвязками, так что приставными шагами, как говорят физкультурники, втыкая эти дощечки в землю, можно было двигаться по вертикальному откосу. Такую же амуницию заготовили для пленного, если он пойдёт сам под угрозой оружия, и в запас. На случай тащить оглушённого фрица взяли верёвки и пару досок по полтора метра, одна из которых мне потом очень пригодилась. Само мобо разумеется, всё было покрашено в чёрный цвет. 
Согласовали с начальником штаба артиллерийское обеспечение. В эту ночь спланировали артиллерийские налёты на соседние участки обороны, там подавить ДОТы  и разрушить траншеи, чтобы к ним привлечь внимание немцев. Несколько тяжёлых снарядов нужно было как бы случайно положить на нейтральной полосе по линии нашего движения. Эти воронки могли служить нам промежуточным укрытием. После нашего прохода в них должны были расположиться снайперы, ребята из роты для обеспечения и командир второго взвода с телефоном. В первую ночь сапёры должны были скрытно проделать проход в минных заграждениях для нас до самой колючей проволоки, что в три ряда тянулась под траншеями вдоль фронта немецкой обороны.
Ночи стояли безлунные, и мы надеялись при свете звёзд и немецких ракет незаметно доползти до колючки, поднять нижнюю проволоку в каждом ряду специальными распорками, проползти за заграждение до начала крутого склона лощины, обезвреживая мины, если попадутся на пути. Затем надеть дощечки на сапоги, подняться до середины откоса и двигаться вдоль него, пока не выйдем к блиндажам. Всё это надо было проделать без единого звука и незаметно, но быть бесшумными и невидимыми мы умели и проходили много раз.
С нами до колючки шли ещё двое разведчиков – самые меткие стрелки в роте, хотя все мы умели стрелять без промаха. Они оставались с этой стороны заграждения,  должны были выкопать себе ячейки, и, лёжа в них, при нужде поддержать нас огнём из автоматов. Кроме того, лягушачьим кваканьем они обозначали место прохода в заграждении.
На обратном пути нас обеспечивали две лучшие батареи дивизии и снайперы в воронках. Они по нашему сигналу должны были подавить левую и правую немецкие траншеи и оба ДОТа, стреляя по амбразурам.
Я так подробно описываю подготовку к поиску, чтобы вы поняли, необстрелянные мои лейтенанты, что всякое серьёзное дело требует тщательной подготовки, без неё ничего не получится. Для вас, сколько бы вы ни плавали, каждый выход в море должен быть серьёзным делом. (Так вышло, что на лодке все офицеры, кроме старшего помощника и замполита, даже механик, были лейтенантами по первому или по второму году службы, ещё неопытные, и Командиру приходилось много возиться с нами, учить уму-разуму и в плане специальности, и в плане службы).
Поэтому и отрабатываем мы с вами очень упорно и Правила предупреждения столкновений судов, и управление подводной лодкой с заклиненными рулями. И если я с вами бываю строгим, так это для вашей же пользы. (Знал бы Командир, как мне однажды пригодится именно эта выучка в управлении лодкой с заклиненными горизонтальными рулями!).
Конечно, это был единственный случай такого тщательного приготовления поиска, потому что им занимался штаб дивизии. Чаще всего поиск планировал и проводил командир разведроты, но артиллерийское, сапёрное и другое обеспечение было всегда.
Командир устал и обратился к вестовому, который стоял в сторонке, прислонившись к перегородке, и слушал, раскрыв рот:
– Миша, сделай нам вечерний чай ещё один раз, пожалуйста. –
После чая рассказ был продолжен.
На первом этапе всё получилось, как рассчитывали, и мы втроём незаметно и бесшумно подобрались кустарником к тыльной стороне ряда блиндажей. До часового оставалось метров шесть, и Иван уже достал кинжал, но вдруг часовой каким-то шестым чувством, или у него было кошачье зрение, обнаружил нас. (Теперь я знаю, что человеческие глаза излучают энергию, и немецкий солдат почувствовал взгляд кого-то из разведчиков). Однако, к нашему удивлению, он не выстрелил и не поднял тревогу. Он повернулся к нам, положил винтовку на землю, поднял руки, сделал три шага и громким шёпотом сказал:
– Ich bin Sozialist –
Дальше почти всё буду говорить по-русски, так как вы изучали английский, а не немецкий. Солдат сказал, что он социалист, сдаётся в плен и пойдёт с нами. Не знаю, был ли он социалистом, или просто умным человеком и сразу понял, что только таким способом может сохранить жизнь.
Это была огромная удача, можно было возвращаться так же тихо, как мы пришли сюда. Но Батя, которого мы уважали и любили, просил офицера. Пленный солдат показал, где находится офицерский блиндаж, и сказал, что в их роте остался штабной капитан, и его давно уже угощают шнапсом.
У нас ещё было время, поэтому Коля с пленным, которому на всякий случай связали руки и заткнули кляпом рот, отправились к лощине, а мы с Иваном засели в кустах между блиндажём и сортиром. Вскоре из блиндажа вышел офицер и направился в нашу сторону, освещая себе путь фонариком. Капитан собственной персоной шёл к нам в руки. Иван зажал ему рот и схватил в своё медвежье объятие прямо в сортире, когда его руки ещё застёгивали пуговицы. Я приставил к его горлу финку и сказал, что он будет не военнопленным, а инструктором в разведшколе и вернётся домой вскоре после окончания войны, если согласится добровольно пойти в плен. В противном случае мы оглушим его и принесём в наше расположение как обычного пленного. Он кивнул, соглашаясь. В 1944 году все немцы понимали, что война проиграна, никакие укрепления по Карпатам, Висле и Одеру их не спасут, и окончательное поражение является только вопросом времени.
Мы связали капитану руки, засунули кляп в рот и двинулись в обратный путь. Забыл сказать, что в роте у нас был сапожник, который сделал съёмные накладки на подошвы сапог с каблуком, поставленным задом наперёд. Сначала мы сделали несколько шагов до дороги без накладок, чтобы хотя бы в первый момент немцы, разбирая следы, решили, что мы направились в их тыл, в лес. Потом надели накладки, Иван взвалил капитана на плечо, и мы, как могли быстро, двинулись к лощине, понимая, что пропажу офицера и часового скоро обнаружат.   
Тревога у немцев поднялась, когда мы пятеро, не преодолели и половины длины лощины. Я приказал ребятам продолжать движение, а сам остался прикрывать их. С теми досками, которые мы взяли с собой, я поднялся к верхнему краю обрыва и стал приспосабливать позицию для стрельбы из автомата. Нащупал большой камень и пару камней поменьше,  за которые можно было спрятать голову и продержаться подольше, а, может быть, и спастись, и сложил укрытие рядом с кустом ежевики, одну из досок использовал как упор для ног.
Однако, немцев всё не было, видно, их начальство решило прочёсывать лес или ничего не решило. Наши  должны были уже подтягиваться к выходу из лощины, фрицев теперь требовалось задержать ненадолго, и мне пришла в голову спасительная мысль. Я уложил большой камень на середину тропинки, рядом с ним другие, поменьше, опёр на них чёрную доску, конец которой держал в руках, и стал ждать. Не запнуться в темноте об эту преграду было невозможно.
Вскоре послышался топот ног нескольких бегущих людей, растянувшихся в цепочку, и громкое сопение первого. Видимо, отделение солдат бежало на свою позицию в траншее. Я спрятал голову в куст ежевики и крепче взялся за доску. Первым торопился пулемётчик, которому надо было ещё установить своё оружие в траншее. Он зацепился ногой о доску и со всего размаха грохнулся первый, крепко ударившись лицом о пулемёт. «О-о-о! Mein Gott! Мой зуб! Donner Wetter! Он мне вышиб два зуба! (Видно, пощупал пальцем во рту, вместо того, чтобы быстренько встать). Don… А-а-а!» взвыл он не своим голосом, когда на него рухнула туша его второго номера, который тащил ящики с патронами. «Ты расплющишь мои позвонки, болван! Убери ящик! А-а-а! Чтобы вам …» не договорил первый голос. «Ой-ё-ёй, ты оторвёшь мне башку своим автоматом, дубина!», простонал сиплым голосом второй номер, когда на них упал третий бегун, своим оружием ударив второго сзади под каску так, что тот носом въехал в коробку с патронами. «А-а-а! Donner Wetter! О-о-о-о! Mein Gott! У-у-у-у-у! …» заорали они все трое, когда на них налетел четвёртый солдат, и все четверо, когда в кучу врезались пятый и шестой. «Чтобы твою бабушку переехала телега раньше, чем она родила твою маму!», «Убери свою толстую задницу с моей головы, ублюдок!»,  «Чтобы у тебя на лбу  … рог вырос!», «Чтобы тебе сосиски с капустой век не видеть даже во сне!», «Ты же мне глаз выдавишь, недоносок»!
Я давно вытащил доску и опустил голову ниже края обрыва. Я давился от смеха и заткнул себе рот пилоткой, не имея возможности хохотать, как вы ржёте сейчас. По-моему, два последних солдата остановились перед кучей орущих тел, но вместо того, чтобы помочь им подняться, бросились сверху, вызвав новый взрыв воплей, исполненный дружным хором лежащими друг на друге фрицами. Последний из них, бросившись на кучу, наступил ногой или коленом на живот кому-то из барахтавшихся внизу тел. Верхняя часть этого тела выдохнула «Уй-й!»,   а нижняя одновременно «Пё-р-р-р!».
И раздался взрыв хохота. Смелись все, даже тот, у кого не стало двух зубов. И среди этого смеха откуда-то снизу донёсся сдавленный страдающий голос: «Сойди, пожалуйста, … с моего живота, будь любезен, а то выдавишь остаток ужина». Хохот перешёл в общий рёв, но куча стала распадаться.
Постепенно они поднялись, кто-то ощупал камни, о которые запнулись первые, проворчал: «Какой идиот положил здесь камни», но не сдвинул их с места, а поправил так, чтобы они оказались на середине тропы. Зная немецкую аккуратность, можно подумать, что они пожелали того же кому-то ещё. Поэтому я остался со своей доской на позиции, а они побрели в свою траншею, переругиваясь и не делая попыток бежать. Я мог бы положить их всех одной очередью из автомата. Но такова, видимо, сила смеха – у меня не было желания стрелять по людям, которые доставили мне такое неслыханное удовольствие. Хотя они стреляли бы по мне через полчаса, если бы успели.
Вот так, ребята. После любви и доброты третьим по важности является чувство юмора. А знаете, что такое юмор? Это способность и умение смеяться над собой. Насмехаться над другими может всякий.
Продолжаю. Немного погодя послышался размеренный топот ног ещё одного бегуна. Судя по громкому дыханию на четыре счёта, он когда-то занимался лёгкой атлетикой. Видимо, торопился догнать своих подчинённых их начальник, скорей всего фельдфебель, командир взвода. Так вот для кого были заботливо уложены камни на тропе. Я изготовил доску. Р-р-раз! Фельдфебель взрыл носом каменистую почву. «О-о, Mein Gott! Мein Gott! Как я покажусь фрау Эльзе вечером!». Я убрал доску и спрятал голову. Он поднялся со словами: «Что это такое?», и, нащупав руками камни: «Вшивые ублюдки! Чёртовы недотёпы, камни для меня подложили в самом тёмном месте! Я вам покажу, где русские пули свистят! Вы у меня узнаете русский мороз в разгар лета!». С этими словами два камня он сдвинул в сторону, а третий, что поменьше, взял к плечу, как толкатель ядра. Хотел метнуть его в лощину, но, видимо, в последний момент вспомнил, что там мины, и, бросив камень куда-то назад, резво побежал к траншее, бормоча проклятия на четыре счёта.
Через несколько секунд полёта камень врезался … не в кусты и не в твердь тропы, а во что-то мягкое и живое. Послышались звуки падения каких-то предметов, и уже привычный сдавленный стон: «О-о-о! Mein Gott! Моя нога! О-о-о, помогите! Кто-нибудь!» Звуки были приглушенные, человек, видимо, лежал на спине и кричал в небо. Я прислушался. Со стороны траншеи доносились звуки шагов убегающего фельдфебеля. Мне пришлось вылезти на тропу и идти к стонущему, чтобы он не привлёк ещё чьё-нибудь внимание. Наклонившись к нему, спросил:
– Что случилось? –
– Откуда-то упал камень и сломал мне ногу. А ты кто? –
 – Посыльный. –
– Возьми ракетницу, ракеты и снеси в траншею, а то они там без ракет ничего не увидят.–
– Может быть вывих? Попробую вправить. –
Он захрипел отчаянным голосом:
– Не надо! Ради Бога, не трогай! –
Я с силой дёрнул его за ногу. Он коротко взвыл от боли и потерял сознание. Я оттащил его с тропы в кусты, для верности огрел по каске прикладом, снял  с него и забросил в сторону автомат, в другую сторону – ракетницу. Поднял две коробки с ракетами, высыпал их под откос лощины, в другом месте кинул туда же коробки и вернулся на свою позицию. Всё это бегом. Надел на сапоги своё снаряжение и продолжил путь по откосу лощины к выходу из неё. Когда пробирался под траншеей, услышал свирепый голос фельдфебеля: «Где ракеты, я вас спрашиваю! Как вы увидите русских разведчиков, чёрт вас подери? Вы же, болваны, свои медали профукаете, и мой орден! Кто нёс ракеты?» – «Фриц». – «Куда делся этот раздолбанный Фриц, чтобы его миска всегда была пустой! Курт, бегом навстречу Фрицу, и скажи ему, чтобы он снял штаны и вползал сюда задом, я забью ему туда первую из ракет, которые он не донёс!».
Я уже был почти на месте , проквакал условленным образом и услышал ответное кваканье. Оставалось пройти по откосу несколько шагов и потом осторожно спуститься вниз, чтобы не повредить суставы ног. Но не успел я злорадно подумать «Болт тебе с левой резьбой в … правое ухо вместо ракет», как передохнувший фельдфебель нашёл выход из положения  и вновь заорал над моей головой: «Чего сидите, ленивые недоноски, вылезайте из траншеи, ложитесь на землю и смотрите вниз! Schnell! Schnell!» («Быстро, быстро!»). Я услышал чирканье зажигалки и продолжение монолога: «Где им ещё было пройти, если не здесь, не знаю, как, но они прошли здесь! Говорил нашему долболобу, что не лес надо прочёсывать, а перекрывать им путь отхода. А он: «Следы, следы в лес ведут».
Я мысленно поставил ему пятёрку за знание своего дела. Прижался спиной к обрыву, снял пилотку, загородил ею электрический фонарик и подал условный сигнал. Одновременно сверху вылетел горящий жгут из свёрнутой газеты, и раздался шепелявый голос обеззубевшего пулемётчика: «Фот он! Я еко фису! Тайте мне ахтомат!». В этот миг в нашем тылу полыхнули залпы двух батарей, и раздался вой приближающихся снарядов. «О-о-о-о! Mein Gott!» завопил над моей головой спевшийся хор бедолаг, которые внезапно поняли, что снаряды летят прямо в них, что они очень напрасно покинули свою глубокую, надёжную, уютную траншею, и что туда им никак не успеть вернуться. «О-о-о! Don…».
Это было последнее, что я услышал, так как всё перекрыли  взрывы снарядов, кажется, прямо надо мной. Меня оторвало от стены обрыва и швырнуло вниз.
Очнулся я в первой воронке, куда меня притащили страховавшие нас ребята. По траншее била лучшая батарея дивизии, и она не сделала ни одного недолёта.
 Я ещё успел поучаствовать в допросе пленных, прежде чем их отправили в штаб армии. Капитан обстоятельно изложил известные ему сведения, сказав в заключение, что он не считает себя предателем, так как чем быстрее мы прорвём их оборону, тем меньше будет жертв и у немцев, и у русских, а в любом случае “Hitler kaputt”.
Остальное вы знаете. Через три дня мы были в Баку.
– А напоследок скажу вам, дорогие мои лейтенанты, что Судьба сильно помогла нам в ту ночь, но и вся организация поиска была на высоте. Запомните, молодые люди, до седых волос, что Судьба помогает тем, кто сам себе помогает, на неё не надеясь. Уразумели? Ну, всё, последний чай, и спать.

3. В дозоре.
В начале декабря 1956 г. наша лодка получила приказ заступить в боевую готовность и выйти в море для несения дозора.
Холодная война, развязанная международным империализмом против Союза советских социалистических республик (СССР), была в самом разгаре. Не знаю было у них уже тогда Мировое правительство, или ещё нет, но по итогам предвоенного и послевоенного экономического развития и по результатам Второй мировой войны империализм понимал, что для человеческой цивилизации социализм гораздо более прогрессивен и предпочтителен, чем капитализм. Отсюда холодная война на истощение социализма.
Заступаем  в боевую готовность. На лодку загружен полный боезапас из 10 боевых торпед и артиллерийских снарядов (лодка тех лет была вооружена спаренными 57 и 20-миллиметровыми пушками, ещё не было зенитных ракет, а атаки самолётов ещё можно было отражать артиллерией). Приняты также запасы топлива, продуктов и пресной воды, заряжена аккумуляторная батарея, и лодка вышла в море, в район несения дозора.
Район дозора был расположен почти в центре южной части Балтийского моря, севернее широты острова Борнхольм и примерно посредине между этим островом и Клайпедой. Двигаясь из района дозора, подводная лодка могла, оставаясь незамеченной,  за несколько часов выйти на путь следования отряда боевых кораблей (ОБК)  противника, идущего как севернее, так и южнее о. Борнхольм. Её задача состояла в обнаружении ОБК, выяснении его состава и докладе об этом в штаб, а также в атаке врага в случае поступлении команды «Атаковать!». В то время ещё не было искусственных спутников Земли, способных обнаруживать ОБК, и разведданные имели исключительное значение. А первая атака могла быть выполнена за много часов до развёртывания сил флота. В случае одновременной с ПЛ атаки ОБК авиацией можно было ожидать значительного успеха совместных боевых действий.
* * *
Через несколько часов после выхода с базы лодка пришла в назначенный район. Он имел форму неправильного прямоугольника примерно 20 миль в длину и 6 миль в ширину, протянувшегося с севера на юг. На этом пятачке предстояло проплавать две недели, не выходя за его пределы. До ближайшего берега было в районе Клайпеды  было 80 миль, и основным средством определения места (координат) ПЛ становился радиопеленгатор.  Я работал на нём часами, прокладывал радиопеленги и мучительно думал, что делать с образовавшимися при их пересечении фигурами. Теории погрешностей в навигации ещё не было (она отстала от геодезии лет на 100-150), и приходилось полагаться на интуицию. Получалось не так уж плохо.
Подобные задачи были у нас решены лет через 20 при моём активном участии, причём мы далеко обогнали геодезию в части неравноточных коррелированных погрешностей.
Порядок плавания подводной лодки зависел от её  конструктивных особенностей, выполняемых задач и условий их решения. Основным свойством ПЛ является скрытность. Наибольшую скрытность для дизельной ПЛ обеспечивает её нахождение на глубине 25 м, безопасной от таранного удара судна, случайно оказавшегося вблизи ПЛ . При этом сама лодка слышит работу винтов проходящих мимо кораблей и судов с помощью гидроакустической шумопеленгаторной станции. Дальность обнаружения и пеленгования шумов сильно зависит от состояния окружающих водных масс и в то время, например, для эсминца составляла от 60 до 20 кабельтовых (кааб).
При атаке противника торпеда выпускается по направлению не на цель, а на её упрежденное место, которое вычисляется на основании данных о дистанции до цели, её курсе и скорости (ДКС). Эти данные определяют по пеленгам цели торпедный электрик на торпедном автомате стрельбы (ТАС) методом подбора и штурман теоретически строгим расчётно-графическим способом. Мне всегда удавалось определить ДКС цели точнее, чем ТАС «Трюм» (а позднее и чем ТАС Л-2 «Ленинград», и чем боевая информационно-управляющая система (БИУС) «Узел»).
Говорю об этом не из тщеславия, а потому, что современные штурмана перешли  на метод подбора, более лёгкий в исполнении, но менее точный и дающий ошибку в ту же сторону, что и БИУС.
В любом случае ДКС цели вырабатываются с погрешностями, поэтому по цели не выпускается одна прямоидущая торпеда, а делается залп из 2;4 торпед.
Но вернёмся к плаванию дизельной ПЛ. Движение под водой обеспечивает наибольшую скрытность, но не может продолжаться долго, так как при этом разряжаются аккумуляторные батареи, а их заряда должно хватить для выполнения торпедной атаки. На средних ПЛ 613 проекта батареи хватало на 1 час полного хода (11 узлов) или 4 часа среднего хода (8 узлов).
Поэтому в основном движение ПЛ происходило под дизелями. Немцы для своих подводных лодок придумали устройство «Шнорхель», обеспечивающее работу дизеля под водой (РДП). Устройство состоит из двух  вертикально поставленных труб, которые выдвигаются гидравлическим приводом из корпуса лодки вверх и торчат над поверхностью моря и двух отверстий в прочном корпусе, закрывающихся захлопками. Через первую трубу и первое отверстие к дизелю (и в ПЛ) поступает воздух. Через вторую трубу уходит отработанный газ. Кожух РДП, закрывающий верхние оконечности труб, покрыт специальным материалом, поглощающим радиолокационные (РЛС) сигналы. Таким образом лодка на перископной глубине идёт под дизелем, оставаясь малозаметной.
Однако, плавание под РДП таит в себе некоторую угрозу, т.к. имеются не закрытые отверстия в прочном корпусе. Постановка под РДП и уход из-под РДП представляют собой сложные  и в некоторой степени опасные операции, т.к. подъём или опускание шахты РДП, открывание или закрывание захлопок, пуск или остановка дизеля должны быть очень точно сопряжены во времени, поэтому постановка и уход из-под РДП производятся по боевой тревоге, когда каждый член экипажа стоит на своём посту, а основные работы на манипуляторах системы гидравлики в центральном посту и на дизеле в 5-м отсеке выполняют наиболее подготовленные специалисты – старшины команд трюмных и мотористов.
* * *
Порядок плавания нашей ПЛ зависел, как это ни странно, от гальюнной системы. Она состояла из надводного гальюна в ограждении рубки и двух подводных. Внутренний объём был до такой степени заполнен оружием и механизмами, что для важнейшего элемента  существования человеческого коллектива – гальюна просто не осталось места. В итоге гальюн был не только очень неудобен, но ещё и очень опасен – продуть его за борт мог только подготовленный специалист, а продуть на себя мог любой желающий воспользоваться. И такие любители попадались довольно часто.
Поэтому утром и вечером лодка всплывала в надводное положение, и экипаж освобождался от тяжести и тоски в надводном гальюне. Хотя, скажу, это тоже не было подарком – гребень проходящей волны давал через очко фонтан, который стремился обмыть нижнюю часть тела, залиться в штаны и в сапоги. Там были приварены специальные скобы, висишь на них, как гиббон в зоопарке, и уворачиваешься от фонтана.
Проза жизни всегда имеет место быть.
Рабочий день начинался в 7:00. Подъём, всплытие в крейсерское положение, санитарный час, завтрак. До наступления утренних сумерек идём малым ходом под дизелем. Когда становится видимой линия горизонта и ещё видны звёзды, производится тренировка астрономического расчёта (штурман и два или три офицера) по измерению высот светил секстаном и решению астрономических задач.
Сразу же  после этого (уже достаточно светло и за обстановкой можно будет наблюдать в перископ) погружаемся, становимся под РДП и сменяется вахта. В центральном посту ведётся гидроакустическое, радиолокационное и визуальное наблюдение за обстановкой. Вахтенный офицер в течение каждых 60 секунд осматривает море, весь  горизонт и воздух  через зенитный перископ. Перископ  поворачивается с усилием (иначе его сальник будет пропускать много воды), и вахтенный офицер за 4 часа устаёт, как марафонец на дистанции. О всех обнаруженных целях делаются записи в вахтенном журнале и доклады командиру.
Штурман поднимает рамочную антенну  и включает радиопеленгатор, от которого отходит на пять минут по призыву вестового: «Товарищ лейтенант, обед остыл». Штурман знает, что с наступлением сумерек радиопеленги расползутся  на полморя, и торопится нанести на карту побольше неплохих дневных пеленгов, чтобы потом их как-то обработать и получить приличное место лодки. Хороших радиопеленгов на расстояниях 80-120 миль не бывает. Почему это именно так, штурман поймёт и объяснит лет через десять. А пока просто не разгибается у своего РПН-47.
Один раз в день по одной из быстроидущих целей производим учебную торпедную атаку.
До обеда одна смена экипажа на вахте, другая отдыхает, третья проворачивает не работающие и обслуживает механизмы, а потом совершенствует знание книжки «Боевой номер». В этой книжке подробно расписаны действия каждого моряка по всем расписаниям и тревогам. Каждый моряк должен знать свою книжку наизусть так, как раньше знали молитву «Отче наш», или как мы знали «Мой дядя самых честных правил, когда  не в шутку занемог…». Более того, он должен мысленно представлять, «проигрывать» в уме каждое своё действие. И  ещё почти так же свободно выполнять обязанности другого члена экипажа по заместительству.
Если и офицеры  так же хорошо знают и исполняют своё дело, а командир – «шкипер, шкипер с головой»,  то такой корабль может выполнить любую задачу, и не надо беспокоиться, что может что-то случиться.
Командиры кораблей вырастают из старших помощников, старпомы – из помощников, а те – из вахтенных офицеров. Грамотные и решительные командиры всегда в начале отличные вахтенные офицеры. Это так же как если ты плохо учился на первом курсе, то училище с отличием не закончишь. Поэтому подготовке вахтенных офицеров должно уделяться большое внимание и на кораблях и в соединениях.
После обеденного перерыва обычно начиналась активная учёба. Всё начиналось с учебной аварийной тревоги и учений по борьбе за живучесть по отсекам. Затем начинались занятия по специальности. С личным составом их проводили старшины команд или офицеры , с офицерами старпом в кают-компании проводил групповое упражнение или занятие, например, по «Правилам предупреждения столкновений судов», по театру возможных боевых действий, по навигационной обстановке в  Либаве, где базировалась наша дивизия подводных лодок.
Одно из занятий по дифферентовке  аварийной ПЛ со всеми офицерами (даже меня оторвал от радиопеленгатора) с последующей тренировкой провёл командир.



* * *
На тренировке по спасению ПЛ каждого из нас по очереди командир выставлял во второй отсек, лодку раздифферентовывали, делая тяжёло, с тяжёлым носом или кормой. Мне, на счастье (так как через 6 лет похожая ситуация случилась в натуре) досталась лодка с очень тяжёлым носом, когда на ходу 4 узла носовые горизонтальные рули не сдерживали нарастающий дифферент. Задача простая: дать малый пузырь в нос (немного воздуха высокого давления в носовую группу цистерны главного балласта) и перегонять воду из носовой дифферентовочной цистерны в кормовую.
Командир поставил мне три с минусом, указав, что пузырь надо снять гораздо раньше, поставить носовые рули на всплытие и, если надо, увеличить ход. Чтобы ни  в коем случае не допустить перехода дифферента на корму, т.к. при этом вся вода во всех цистернах мгновенно перетечёт в кормовые части цистерн и вызовет ударное опрокидывание дифферента на корму.
Командир как в воду глядел: года через три малая ПЛ 619 проекта  погрузилась с плохой расчётной дифферентовкой, была тяжёлой и с тяжёлым носом, при попытке дифферентовать опрокинули дифферент на корму, он достиг 45 градусов, ПЛ приобрела задний ход и воткнулась стабилизатором и винтами в грунт Чёрного моря на глубине около 100 м. Вырвать её из объятий моря удалось, заведя трос вокруг рубки, аж двумя крейсерами на полном ходу. Знаю всё от своего однокашника Вовы Магера, который был на ней штурманом и после всех переживаний демобилизовался.
Сейчас нет двух крейсеров  и, надеюсь, нет ПЛ 619 проекта, но опыт этот, несомненно,  полезен, т.к. свободная поверхность воды в цистернах подводных лодок есть всегда.
* * *
Перенесёмся на Север и на Краснознамённый Северный флот (КСФ). Я люблю Север, как и все, кто там жил, люблю КСФ, как и все, кто на нём служил. Кто-то написал:
«Север, Север, ни конца, ни края,
Ледяных просторов торжество.
Северу навеки оставляем
Мы частицу сердца своего …».
И мы оставили по частице сердца в Западной Лице (тогда ещё только 4 дома, школа и деревянный клуб, без названия «Заозёрный»). Однако, анализируя командиров ПЛ сначала в бригаде, а потом в дивизии этих ПЛ, для пользы дела буду безжалостен. Мне есть, с чем сравнивать – кроме нашего командира А. Мосичева, мне довелось служить под командованием В. Сургайло 2 месяца и Г. Латухина 6 месяцев интенсивнейшего плавания. Я, штурман, присутствовал на всех групповых упражнениях, которые проводил командир бригады П. Шелганцев и иногда командир дивизии Васильев, и видел, как они учат уже обученных командиров.
На КСФ мне довелось служить под знамёнами Д. Н. Г. штурманом на  крейсерской ПЛ К-8, третьей по счёту в нашем флоте атомной торпедной ПЛ  627-А проекта, а потом – помощником командира О. Б. К. на К-14, пятой по счёту ПЛ этого проекта. Могу с огорчением сказать, что не чувствовал какой-либо работы с командным составом ПЛ, также как и работы командира и старпома с вахтенными офицерами по совершенствованию их подготовки.
Например, оставаясь в дежурной смене офицеров ПЛ на плавбазе «Магомет Гаджиев» (название в честь героя-подводника Великой Отечественной войны), я каждый раз после ужина заходил в кабинет торпедной стрельбы, садился за торпедный автомат, и выходил в две-три атаки, работая за командира, старпома и торпедного электрика. Такова была пружина, сжатая П. Шелганцевым. Мне нужно было стать очень хорошим командиром.
Прошло немного времени , и в докладе на торжественном собрании 6 ноября командир дивизии ПЛ В. П. Маслов высказал упрёк своим подчинённым: «За полгода один помощник выполнил больше атак, чем все командиры, вместе взятые» (в их числе ещё капитаны 2 ранга Чернавин и Сысоев). Оказывается, старшина кабинета торпедной стрельбы всё строго учитывал в своём журнале. Рассказываю это не из запоздалого тщеславия, а чтобы обоснованно сказать: многоуважаемый мною Вадим Петрович, ведь Вы вовсе не организовали процесс – не поставили задачу, не определили сроки, не составили расписания, уже не говоря о личном руководстве тренировками, как делалось в 40 дивизии.
Мы, офицеры сначала бригады, а потом 3-й дивизии ПЛ (надеюсь, что мы все) не только глубоко уважали комдива В. П. Маслова, но и любили его. Расскажу два простых случая.
Подводная лодка уходит в море на две недели. Уже дали задний ход, отходим от причала. Я командир носовой швартовной команды, мы привели надстройку в порядок и стоим в шеренге, прощаясь с базой.
Вижу, как на палубе «Магомета Гаджиева» появляется комдив Маслов без головного убора и крупными шагами бежит к трапу, бегом спускается по этому трапу, бежит по причалу, по сходне на надстройку лодки, стоящей у причала, складывает ладони рупором и кричит: «Михальский, поздравляю с капитаном третьего ранга!».
Я прикладываю руку к виску и широко улыбаюсь: «Вас понял, Ура!». Он поворачивается и медленно идёт обратно.
Разве можно этого не ценить? Казалось бы, какая разница, если бы я узнал о присвоении звания через две недели. А вот есть разница для комдива, и он бежит бегом поздравить одного из десятков своих каплеев.
Надеюсь, этот случай будет поучительным для современных начальников – вот примерно так надо любить своих подчинённых.
Второй случай произошёл в военном городке. Командир дивизии В. П. Маслов принимает лично дом №4, в котором будут жить семьи офицеров и мичманов дивизии. Он не просто обходит все квартиры, он их дотошно осматривает. В конце осмотра спрашивает у командира строительного батальона, какие квартиры предназначены для двух офицеров строителей. Ему отвечают, что 19 и 33. Он уточняет: «Нет, вы получаете 17 и 25. Нашёл за один осмотр две квартиры с самым большим количеством изъянов".
По удивительной случайности как раз моя семья получила 33 квартиру. С виду она не отличалась от остальных, но даже в самые сильные зимние штормы в ней ниоткуда не дуло.
Вот таким был наш комдив в жизненных делах.
К торпедным атакам мы ещё вернёмся, а пока посмотрим, как командир, не занимающийся подготовкой своих офицеров, не учится и сам.

87 секунд
(Рассказ в рассказе)
Подводная лодка К-14 возвращается с учений. Средняя часть Норвежского моря. Глубина моря 2000 м, глубина погружения 40 м, работают обе турбины средним ходом, он составляет 18 узлов.
Деятельность экипажа самая простая: одна смена на вахте, другая отдыхает, третья предоставлена самим себе. На борту, кроме штатного экипажа ученики всех специальностей.
Время 21:00, на командирской вахте командир корабля, О. Б. К., старший помощник ушёл в кормовые отсеки присмотреть за порядком, помощник командира спит на своём месте на верхней полке в каюте старпома. Над его ухом из-за борта доносится привычное  лёгкое побулькивание – признак среднего хода (где-то в надстройке образуются и гаснут пузырьки воздуха). Всё спокойно.
Внезапно он ощущает, что какая-то сила поворачивает его на спину. Мозг, не просыпаясь, отмечает: «Дифферент долго не выправляют», Но вот уже спина начала опираться на переборку. И вдруг обожгла мысль: «Это же  аварийный дифферент! А ход 18 узлов!». Помощника ветром сдуло с полки.
Секунда на то, чтобы ноги сунуть в тапки, секунда на открывание двери, три секунды на три прыжка к люку третьего отсека. Почему-то закрытая кремальера. Три секунды на открывание люка, и возникает картина – командир стоит, вцепившись руками в ручки машинных телеграфов, пальцы побелели, не знает, что делать. Неверное решение, и лодка на дне моря, а мы на том свете. В отсеке жуткая тишина, все ждут решения командира, молчит даже механик. Всё это проносится в голове за доли мгновения, и голос Мосичева: «Не теряй ни мига!».
И помощник командует: «Обе турбины реверс! Пузыри в нос!». Командир исправно исполняет команду, Трюмный старшина пускает воздух. Дифферент начинает отходить. За пять градусов до нулевого, как учил наш командир: «Обе турбины стоп! Снять пузырь!». И только после этого – взгляд на глубиномер и, как говорили, истошная команда, вопль: «Пузырь в среднюю!». Волосы на голове у помощника в этот момент встали вертикально.
Лодка начала всплывать. Где-то около глубины 100 м помощник скомандовал: «Снять пузырь», и тут очнулся командир: «Помощник, ты что тут командуешь командиром. Трое суток ареста и марш в каюту».
А мог бы красиво выйти из положения, объявив ему благодарность за продемонстрированную высокую подготовку в управлении ПЛ.
Если предположить, что мер по выравниванию лодки принято не было, и считать, что средний дифферент равен  =20о, а скорость погружения VП равна   
      VП=VМsin =9sin20о 3 м/с, где VМ=9 м/с –  продольная  скорость   ПЛ.
За время происшествия до начала продувания средней группы цистерн мы провалились до глубины 280 м. До продельной глубины погружения с учётом принятого запаса прочности 540 м оставалось 540-280=260 м, и с большой вероятностью разрушение прочного корпуса наступило бы через 260/3=87 с.
Причиной возникновения и увеличения дифферента на нос явились заклиненные в положении всего-то 4о на  погружение кормовые горизонтальные рули (КГР).
Причиной заклинивания  КГР  стал отказ системы гидравлики.
Над причиной отказа гидравлики можно было бы посмеяться, если бы не роковые цифры 87. Ученик рулевого-сигнальщика, в чьём заведовании находятся КГР, а боевой пост в 9-м отсеке, изучает, как и положено, и похвально, свой отсек. Он должен знать в нём назначение каждого устройства, каждого клапана на трубопроводах, и уметь ими воспользоваться. В своём изучении отсека он доходит до клапана, название которого ему не прочитать, т.к. оно расположено для него вверх ногами. Шильдик с надписью поворачивается, и он читает «ПЕРЕПУСКНОЙ ГИДРАВЛИКИ». Почти сразу же падает давление в системе гидравлики, и КГР остаются неподвижными в своём текущем положении. Матрос этого не знает, а вернуть клапан в первоначальное положение не догадывается даже после возникновения дифферента, опасности которого он не понял. Несмышлёныш, которого плохо научили в учебном отряде и плохо предупредили мы перед походом: ты изучать изучай, «а рукам воли не давай».
Клапан привели в порядок только после команды из центрального поста «Проверить перепускной клапан гидравлики» после всплытия ПЛ.
Получается, что ерунда – пол оборота клапана, ерунда – КГР заклинило на всего 4-х градусах, ерунда – вахтенный командир не ожидал подвоха. А в итоге – 87 секунд света.
Добавлю, что ни разбора данного происшествия, ни занятия с вахтенными офицерами и механиками по аварийной дифферентовке ПЛ командир, О. Б. К., не провёл  ни сразу же в море, ни потом на базе. И это для меня с Мосичевым было более дико, чем неподготовленный командир ПЛ.
И последнее на эту тему. Месяца за три  до этого я заболел , был списан из плавсостава и продолжал служить на К-14  и ходить в море потому, что не было замен. Мог бы и не ходить. А что, если это Господь, задерживая замену, особо хранил кого-то из экипажа, или русскую подводную лодку, или Россию.
Приходя в храм, чтобы поставить свечи во здравие членов семьи,  ставлю также за упокой души Анатолия (Мосичева) и Петра (Шелганцева).
* * *
А тем временем ПЛ С- 171 спокойно идёт по району дозора. Судя по потоку очень холодного воздуха из вентиляции, над морем крепкий мороз. Приближается время выхода из-под РДП. Все устали за день и ждут этого: уйдём на глубину 25 м, безопасную от таранного удара, дадим экономичный ход 2 узла и всем, кроме вахты, можно будет расслабиться и отдохнуть.  Командир считал, что оставлять личный состав без внимания нельзя, поэтому весь поход между командами проводились розыгрыши первенства по шахматам, шашкам и козлу (домино), борьба за лучший «Боевой листок», лучшее стихотворение и т.д. Если накал борьбы понижался, командир обещал победителю 3…5 суток отпуска. Наберёшь ещё 5…7 суток, и поедешь в отпуск  по поощрению.
Срок службы в ВМФ был 4 года, и в дополнительный отпуск любой рад был поехать. Чтобы моряки не подыгрывали друг другу, офицеры лучше знали подчинённых, они участвовали во всех соревнованиях. Я неплохо играл в шахматы, но в экипаже был второразрядник, и на наш с ним финал в кают-компании 4 отсека поболеть собиралось полкоманды. Он всегда побеждал, но не за 20 ходов.
Настало время выхода из-под РДП. Звучит сигнал боевой тревоги и «По местам стоять к выходу из-под РДП». Неожиданно командир командует механику: «Выходить будем по заместительству, отдайте распоряжения».
На поворотное кресло механика сел командир группы движения Саня Решетников, командиры команд трюмных и мотористов поменялись местами с командирами отделений. Звучит команда: «Опустить РДП» и через несколько секунд доклад из 5 отсека «Захлопки РДП не закрываются». Слышно, что в пятом отсеке остановили дизель, из пятого по трансляции сквозь жуткий  шум мощной струи воды доносится: «Вода в пятом отсеке! Поступает через шахту РДП!».
В тот же миг командир: «Продуть балласт!», «Оба полный вперед!», «Рули на всплытие!».
Одновременно Саня Решетников выскакивает из кресла, резко отодвигает трюмного машиниста и начинает управлять манипуляторами РДП и захлопок. Он открывает и закрывает захлопки два или три раза, пока не загораются лампочки сигнализации. 
Тут же следует доклад из пятого отсека «Поступление воды  прекратилось» и доклад боцмана: “Всплыли в надводное положении». Саша перекрывает подачу воздуха на продувание балласта, командир командует «Оба мотора стоп», «Проверить прочный корпус на герметичность» и поднимается на мостик.
Чрезвычайное происшествие исчерпано, к катастрофе  близко не подошли.
Из четвёртого отсека доклад кока: «Товарищ командир, ужин готов».
Назавтра командир собирает офицеров и старшин команд на разбор. Он сказал, что стихийно случившаяся репетиция по выходу ПЛ из затруднительного положения прошла успешно и закончилась радостно-благополучно. Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать,  лучше один раз почувствовать, чем сто раз увидеть, но лучше один раз получить по флотским мозгам, чем два раза.
Все присутствующие  здесь, он уверен, очень хорошо прочувствовали с первого раза дикую воду в подводной лодке, и не допустят повторения ни у нас, ни там,  где случится служить дальше.
Если же что-то произойдёт помимо вашей воли, то
НИ ЕДИНОЙ СЕКУНДЫ ПРОМЕДЛЕНИЯ!
В этом подтоплении пятого отсека виноват я, ваш командир. Очень уж мы плавно плавали все 10 дней. Усыпило бдительность постоянное «всё в норме». Конечно, учение по выходу из-под РДП с заместительством исполнителей надо было проводить в надводном положении. Сначала поднять над водой прочный корпус, а потом заниматься РДП. И не один раз. А ещё раньше проверить готовность трюмного машиниста управлять манипуляторами гидравлики с завязанными глазами. Это он схватился не за те манипуляторы и пустил воду в лодку. Отмечаю, что Саня Решетников действовал быстро и безошибочно, как автомат. Объявляю благодарность.
Вопросы к механику: почему захлопка пропускала  воду в закрытом положении, и за сколько секунд заполнился бы пятый, если бы ПЛ оставалась на перископной глубине.
Командир БЧ-5 (механик) отвечает, что, по-видимому, сложились такие атмосферные условия (мороз и большая влажность), что на захлопке образовалась очень крепкая наледь, которую удалось сбить только с третьего закрывания. Лодки зимой плавали под РДП множество раз, и о подобных явлениях никто не докладывал.
Если считать суммарную площадь S=0.4 м2, а скорость поступления воды с высоты 6…7 м  V=4  м/с, то объём воды, поступающей за 1 секунду Q=1.6 м3, и отсек объёмом около 180 м3 заполнился бы да приблизительно за 110…120 с.
Командир добавляет, что при заполнении отсека наполовину давление в нём станет равным 1 атмосфере, а при заполнении на ; ; 2 атмосферы. Переборки 4-го и 6-го отсеков рассчитаны … на сколько? Вопрос обращён к Юре Сереброву. Тот хлопает глазами. На одну атмосферу, и если они лопнут лодке уже не всплыть. 
Поэтому при любом нарушении герметичности прочного корпуса
НАДО НЕМЕДЛЕННО ВСПЛЫВАТЬ ВСЕМИ ВОЗМОЖНЫМИ СПОСОБАМИ.
Всплывать без торопливости, суеты и паники, всплывать спокойно, уверенно и решительно. Всплывать так, как будто ты делал это каждый день.
Вот и совершай «в уме» аварийное всплытие  ежедневно.
Командир поворачивается ко мне: наш штурман сидел в центральном посту молча и неподвижно. Что он заметил?
Отвечаю, что всё видел, всё слушал, всё зафиксировал и всё запомнил на всю жизнь.
В частности, заметил, как Вы для скорости отдачи команды сократили её:
«Продуть (главный) балласт!», «Оба (мотора) полный вперед!», «(Боцман) рули на всплытие!».
Скажите, товарищ Командир, это вышло случайно, или на всякий случай к такому сокращению команд готовились?
– Готовился, штурман, готовился. Не сокращать команды, а произносить их быстро в соответствии с ситуацией. А случай примерно такой мысленно «проигрывал,» и не один раз. Меня разведка приучила думать:
КАК СЛЕДУЕТ НЕ СОБЕРЁШЬСЯ,
НАЗАД НЕ ВЕРНЁШЬСЯ.
А чтобы все варианты рассмотреть и учесть, задавай себе  простой вопрос:
А ЧТО, ЕСЛИ?
И перебирай все варианты, в том числе и немыслимые.  Например, что было бы, если какой-нибудь безмозглый идиот ещё и открыл перепускной клапан гидравлики. (Он со своим вопросом «Что, если?» как в кофейную гущу глядел). Механик, станем в док, пусть приварят шток и повесят замок на этот клапан, он мне покоя не даёт.
В конце разбора о просьбе товарищей говорю, что мы, офицеры корабля, решили не рассказывать своим дорогим жёнам об этом полуслучайном происшествии, чтобы они не тревожились при каждом нашем выходе в море.
Через несколько лет поле этого на КСФ погибла ПЛ С-80. Её долго не могли найти, а когда подняли, оказалось (по разговорам), что очень похоже на наши не закрывшиеся захлопки.
Наша ПЛ С-171 через пару дней, слава Богу, была дома и мы обнимали своих родных, может быть, чуть-чуть более радостно и горячо, чем обычно.

4. Штурману … на мостик!
Подводная лодка в надводном положении на переходе из южной Балтики в северную. Осенняя ночь. До поворота на новый курс несколько минут. Штурман сидит за своим столиком, уронив голову на руки, готовый после поворота, как положено, определить место по радиопеленгам и проверить глубину под килем. На мостике вахтенный офицер командир минно-торпедной боевой части старший лейтенант Миша П.
Через люк второго отсека проходит Командир подводной лодки. По-видимому, он решил лично присутствовать при выполнении этого несложного манёвра. Штурман показывает Командиру место корабля на карте, докладывает, что до поворота на курс 0о осталось 5 минут. Командир поднимается на мостик.
Совершили поворот. Штурман определил место, рассчитал и доложил на мостик время следующего поворота и уже собрался идти отдыхать, как вдруг с мостика по переговорной трубе раздалась странная команда:
– Внизу! Штурману зигзагом на мостик! –
Вахтенный трюмный матрос ответил:
– Есть штурману наверх, –
И, обращаясь к нему:
– Товарищ лейтенант, вас на мостик вызывают, почему-то зигзагом. –
Штурман был обескуражен и трижды недоволен. Во-первых, он заслужил пару часов сна, во-вторых, он привык выполнять команды «беспрекословно, точно и в срок», а как пройти зигзагом по двум совершенно прямым коротким трапам? В третьих, что это за издевательство глубокой ночью? Почему нельзя просто подняться на мостик, если это требуется? Изобразив на лице чрезвычайную обиду (только так  было дано выразить своё недовольство, хотя он знал, что обидчивость – признак неполноценности человека), штурман пошёл по трапу наверх.
Высунувшись наполовину из верхнего рубочного люка, он увидел на правом крыле мостика задыхающегося от сдерживаемого смеха Командира, который, взглянув на лицо штурмана, захохотал, уже не сдерживаясь. На левом крыле мостика стоял Миша, втянув лицо под шапку, как черепаха голову под панцирь.
Потом вахтенный сигнальщик – третий человек на мостике – рассказал, что произошло. Командир, поднявшись на мостик, осмотрел горизонт и приказал:
– Вахтенный офицер, передайте вниз: штурману с секстаном на мостик! –
Миша был прекрасным торпедистом. В том году (1957 г.) к осени наша лодка уже выпустила 18 практических торпед в процессе боевой подготовки и учений. (Шла холодная война, и мы были готовы к настоящей войне не на словах, а на деле). И все торпеды всплыли на своих местах, ни одну не пришлось искать в море, почти как иголку в копне сена без металлоискателя. Конечно, торпеды готовят на торпедном складе, но принимает их при погрузке на лодку командир минно-торпедной боевой части, и то, что все торпеды были в порядке – несомненная заслуга Миши. Однако, Миша с детства сильно не любил штурманское дело и твёрдо забыл, что такое секстан. (Секстан – высокоточный угломерный инструмент, которым измеряют угол между линией горизонта и небесным светилом – «высоту» светила в известный момент времени). Высоты двух или нескольких светил позволяют наблюдателю определить координаты корабля в открытом море.
Получив команду «Штурману с секстаном на мостик», Миша глубоко задумался о том, какое слово произнёс Командир, и решил на всякий случай промолчать до выяснения сути дела.  Через минуту Командир, думая, что вахтенный офицер заснул, громко повторил команду, слегка дотронувшись до Миши сапогом в области таза (рукой не достать, а ногой можно). Вот тогда Миша, набрав побольше воздуха в лёгкие, и произнёс удивившую всех команду с использованием наиболее похожего из известных ему слов:
– Штурману … зигзагом на мостик! –
Отсмеявшись. Командир показал рукой на правую часть горизонта
– Посмотри, штурман, какая красота. –
Действительно, справа по борту высоко в небе стояла полная Луна, освещая треть горизонта так, что его линия выделялась на фоне бездонного неба, как туго натянутая серебряная струна, и над этой струной ярко блестели несколько звёзд, среди них легко опознаваемые Альдебаран, Бетельгейзе, Капелла, Поллукс. Красота для любого человека, а для штурмана – праздник в небе Балтики, обычно затянутом тучами в осенние и зимние месяцы и белесым, почти без видимых звёзд в летние.
Командир продолжал, обращаясь к штурману:
– Давай секстан, поработаем по звёздам, редкий случай. И старайся, посмотрим, чьё место окажется точнее. –
Командир начинал офицерскую службу штурманом и сохранил все навыки.
Штурман спустился вниз, запустил по хронометру секундомер, взял ящик с секстаном и поднялся на мостик. Они с командиром по очереди измерили высоты четырёх ярких звёзд, записывая друг для друга моменты измерений по секундомеру. Закончив, Командир посмотрел на часы, до побудки оставался час, и он скомандовал:
– Вахтенный офицер, передайте вниз: офицерскому составу, несущему ходовую вахту, подъём для тренировки по решению астрономической задачи. –
В то время ещё не существовали радионавигационные и  тем более спутниковые системы, астрономия давала единственную возможность определить координат корабля вдали от берегов, как и во времена Христофора Колумба, и ей придавалось большое значение.
Через десять минут на мостике собрались старший помощник, помощник командира и два командира группы. Началась тренировка. Мише, как не умеющему держать в руках секстан, доверили секундомер и записную книжку, чтобы по командам «Товсь! Ноль! Тридцать градусов, восемнадцать и две десятых минуты» он записывал момент времени и измеренную высоту светила. Первым произвёл замеры высоты четырёх звёзд и Луны старпом (по пять значений высоты на каждое светило для повышения точности). За ним помощник и оба командира группы. Все окончательно проснулись, до побудки оставалось время, свежий воздух и красота неба бодрили и вдохновляли на подвиг, и решили продолжать замеры по другим звёздам. Старпом, закончив измерения, закурил и сел на крышу ограждения рубки в кормовой её части, рядом со штурманом. По мере окончания наблюдений и остальные садились рядом. Когда все закончили работать с секстаном, из-под крыши мостика появился Миша и облегчённо сказал:
– Фу-у, слава Богу, конец. А то я страшно устал останавливать и запускать этот секундомер. –
Раздался громкий хохот Командира и мычание (из уважения к старпому) штурмана, не поддержанные, однако, больше никем (хотя бы одна остановка секундомера перечёркивала всю проделанную работу).
– Это тебе конец, – тихо произнёс старпом, бросил за борт недокуренную сигарету и с мрачным лицом стал  пробираться к мостику. Внезапно в нём проснулась его одесская молодость:
– Дайте же мне на него поглядеть! Дайте таки стукнуть его так, чтобы ему было даже ещё больнее, чем мне сейчас! Дайте хотя бы бросить его за борт! –
Мы с Командиром смеялись над Мишей, а не над ситуацией,  понимая, что момент времени для каждой высоты светила можно восстановить, построив график её изменения.
 Когда старпом вплотную приблизился к Мише, Командир перестал смеяться:
– Старший помощник, Евгений Александрович, отставить! Отставить «стукнуть» и отставить «за борт». Мы попросим штурмана, и он для каждой высоты даст всем вам моменты времени. Ну а Мише придётся решить штурманскую норму – 50 астрономических задач за год. А Вы, старпом, будете лично это организовывать и контролировать в своё полное удовольствие. –
Старпом облегчённо проговорил, не скрывая торжества:
– Ну, Миша, скоро ты станешь лучшим астрономом в бригаде. Не сомневайся и готовься. Видишь вон там, справа 25о, ковш на небе? Сразу запоминай – это созвездие Большая медведица. Самая яркая звезда в ней Дубхе – дальний нижний угол. Если этот угол соединить с верхним дальним,  мысленно продолжить линию на пять расстояний между ними, то придёшь к Полярной звезде. Когда заблудишься в лесу до ночи, таким способом узнаешь, где север. А продолжив по дуге ручку ковша, получишь Арктур. Завтра мне на бумаге нарисуешь всё это, а также способы отыскания Поллукса, Сириуса, Капеллы, Бетельгейзе и Ригеля. Все вопросы к штурману.
Поняв, что затраченный труд не потерян безвозвратно, засмеялись все.
В следующем году Балтийский флот подвергся инспекции Министерства Обороны. Пришедшему на лодку проверяющему штурман в первую очередь показал две книги бланков астрономических задач, аккуратно заполненных командиром минно-торпедной боевой части. Убедившись, что это не «липа» и исполнено на полном серьёзе, инспектор сказал:
– Вот это да! Никогда бы не поверил, если сам бы в своих руках не подержал. –
И поставил лодке пятёрку, ничего больше не проверяя.

5. Дерзость.
В наше настоящее время всё больше выпирает наглость. Спортивные комментаторы даже придумали какую-то положительную разновидность наглости – «спортивную наглость». У меня два первых и два вторых спортивных разряда, в т.ч. по боксу. И что такое спортивная злость, мне хорошо известно.  Это когда тебя бьют, а ты должен терпеть и копить силы и резкость для заключительных, часто победных ударов. Но не ногой в колено или выше, и не после команды «Брэк» по затылку.
А то состояние и действия бойца, которое хочет обозначить комментатор, называется полузабытым словом ДЕРЗОСТЬ.
Расскажу о дерзости в боевой подготовке подводника в одном случае, и о её отсутствии в другом.


5.1. «Боевая тревога! Торпедная атака!»
На осень 1957 г. запланировано зачётное учение Дважды Краснознамённого Балтийского флота, ДКБФ). Подводным Силам ДКБФ предписано построить завесу ПЛ на пути следования отряда боевых кораблей (ОБК) и две ПЛ для разведки.
Нашей ПЛ С-171 назначена позиция  №3 в завесе (новых лодок, вошедших в первую линию, в 40 дивизии ещё мало, и нескольким ПЛ первой линии приходится работать за троих. Через пару лет лодок станет около 40, и уже завес будет не хватать).
Строй завесы представлял собой трапецию, в вершинах которой располагались 4 подводные лодки. Расстояние между ПЛ на верхней стороне трапеции 4…5 миль, на основании трапеции 6…7 миль, расстояние между основанием и верхней линией трапеции 3…4 мили. Каждой ПЛ выделялся квадрат 2 2 мили для маневрирования, выходить из которого она не имела права во избежание столкновения с другими ПЛ.
Завеса занимала очень маленькую площадь на любом участке моря, и её действия могли быть успешными только в случае удачного её наведения на «противника». Чем лучше ось завесы совпадает  с линией пути ОБК, тем большее число ПЛ имеет возможность выйти в атаку. Наводит завесу штаб Подводных сил флота по данным авиаразведки  и двух специально выделенных ПЛ. «Противник» не дурак, и идёт не прямым курсом, а тактическим зигзагом, периодически меняя курс на 30…40о от генерального направления движения.
Редко в завесе маневрируют под РДП со скорость 6 узлов.
В назначенный день и час, ночью, четыре подводные лодки по боевой тревоге экстренно, за полчаса покинули  либавский порт, выходя через Средние и Северные ворота аванпорта, и предписанными маршрутами направились в район формирования завесы.
Через несколько часов прибыли, получили по радио координаты центра завесы, её курс и скорость, нанесли её на карту и заняли свою позицию № 3 в левом заднем углу трапеции завесы. Погрузились на перископную глубину, дали ход 4 узла.
Доклад вахтенного офицера: «Слева по борту по пеленгу 245о». Командир смотрит в перископ, приказывает поднять антенну радиолокационной станции (РЛС), штурману определить курс сближения с целью на кратчайшую дистанцию. Лодка ложится на этот курс. Командир у рубки гидроакустики: «Осмотри горизонт, особенно по левому борту». Наконец, гидроакустик: «Есть! Слышу шум транспорта по пеленгу 252». Командир: «Метрист, дистанцию до транспорта!». Радиометрист докладывает дистанцию 42 кабельтова. Командир хлопает в ладоши: “Боцман, ныряй на 25 м, штурман, веди за него прокладку».
Погрузились на 25 м, акустик слышит цель хорошо. «Спасибо, ребята, дальность обнаружения цели мы установили – 42 кабельтова. Не много, но в атаку выйти можно. А слой скачка ниже 25 м». И дальше «Боцман, всплывай под перископ», «Боевая тревога, под РДП становиться».
Кто-то скажет, что эсминец и тем более крейсер шумят гораздо сильнее, чем транспорт, и сделанная прикидка дальности обнаружения мало о чём говорит. Но это не так. Осенью на Балтике всё определяет гидрология моря, возможно, крейсер мы реально услышали на 45 или 47 кабельтовых, не более.
Освободившись от текущих дел, Командир вместе со мной склонился над картой: «Смотри, какая дрянная у нас позиция – если он пойдёт по оси завесы, то мы его обнаружим за 42 кабельтова, а от его пути будем в 30... Он  прёт со скоростью 4, а мы плетёмся 1,3 кбт/мин.  Нам не успеть даже на дальность  стрельбы выйти. Шансов на приличную атаку меньше половины».
«Знаешь, штурман, звонков бояться – в лес не ходить». Он взял карандаш, поставил точку в 10 кбт левее оси завесы и в 15 выше нашей позиции: «Если мы здесь,  а ОБК идёт в 10…15 кбт левее оси завесы, мы его достаём. Если он идёт с нашей стороны, тоже атакуем. Посмотри, какие расстояния до соседей по завесе может быть в случае разных вариантов атак всех ПЛ».
Лодка за атаку смещается по направлению движения цели примерно на 10…20 кбт, исходя из этого я рассмотрел 10 возможных вариантов взаимного положении ПЛ. Сближения на 15 кбт и меньше не ожидалось нигде. Доложил об этом Командиру. Он поставил задачу: «В интересах дела и боевой подготовки подводных лодок флота навигационный журнал будем вести относительно позиции №3, а работать будем из назначенной точки. Это трудно при маневрировании завесы, но ты справишься». Чтобы не было ни громов, ни молний, ни даже зарниц.
Целый день завесу двигали то вправо, то влево, то ещё больше вправо, то поворачивали вокруг своей оси в соответствии с данными разведки (ещё не было ни спутников разведки, ни загоризонтных РЛС). Наконец, получили долгожданный приказ: «ОБК в составе крейсера и трёх эсминцев широта …, долгота …, курс 170о, скорость 22 узла. Атаковать!».
Легли на курс 80о для наибольшего сокращения траверсного расстояния до цели.
Через несколько минут  напряжённого ожидания доклад акустика: «Шум винтов по пеленгу 20о, предположительно эсминец». И звучит почти праздничная команда:
«Боевая тревога! Торпедная атака! Аппараты № … приготовить к выстрелу!»,
Командир в дверях рубки акустиков: «Посмотри левее…, ещё левее, так , здесь нет. Теперь правее…». Акустик: «По пеленгу 28о сложный шум». Командир: «Эсминец и крейсер в створе?». «Да, шумы пока не различить. В створе». (Такова  выучка  гидроакустиков, которые тренировались распознавать шумы и определять  скорость цели по числу оборотов винтов по каждому  наблюдавшемуся судну в море и по магнитофонным записям на занятиях в базе.
Командир начинает маневрирование: «Ложиться на курс 28о, сто левый мотор, пеленги докладывать через одну минуту». (На курсе, равном пеленгу (КРП) определяют курс цели, и после поворота ПЛ  штурман проводит фиктивные или расчётные пеленги).
Дождавшись изменения пеленга на 3о, командует: «Право на борт, на курс 121о.  Оба мотора средний вперёд». (Это курс одержания пеленга (КОП), проложенные здесь линии пеленгов в пересечении с фиктивными пеленгами дают места цели, позволяют определить дистанцию, её курс и скорость). У меня получилось 29 кбт, 162о и 24 узла.  Докладываю командиру. Он приказывает ввести эти данные в Торпедный автомат стрельбы, выработать боевой курс, ввести необходимые величины в торпеды. Кажется, от меня больше ничего не зависит.
Однако, последний пеленг прошёл левее, чем надо. Кричу: «Цель повернула, торопясь предотвратить пуск торпед. Чувствую дыхание командира, который склонился над моим плечом. Прокладываю ещё два пеленга. Оба одним дыханием: «На нас». Командир: «Лево на борт», зная, что до конца циркуляции я доложу новый  курс цели – 240о, его вводят в ТАС, заканчивают выработку и ввод данных в торпеды, и, наконец:
«Аппараты, товсь! Пли!».
Ложимся на курс, равный курсу торпед, чтобы они после всплытия были у нас по носу и их легче  было найти (при необходимости). Командир смотрит на прокладку, где я, продолжая получать пеленги, могу показать место и курс ОБК, который стремительно проносится мимо. Опасности нет, можно всплывать.
Всплыли в надводное положение, идём к своим торпедам. Получили радио с поздравлением, что торпеда прошла под крейсером. На моё неосмотрительное: «Повезло, что не стрельнули за минуту до поворота цели» Командир отпарировал: «Запомни, штурман, и все запомните – в работе, в любви, на войне 
ВЕЗЁТ СИЛЬНОМУ,
и, если нам повезло, значит, мы сильные.
«Победителей не судят», опасных сближений ни с кем не было, копаться в навигационном журнале никому не пришло в голову. На разборе  учения после его завершения было сказано, что ПЛ №1 не вышла в атаку, т.к. не обнаружила цель из-за плохой гидрологии моря и потому, что ось завесы в результате неточности наведения оказалась левее курса ОБК.  ПЛ 2 и 3 успешно атаковали крейсер, ПЛ4 не смогла выйти в атаку по главной цели из-за поворота ОБЕ, но «торпедировала» корабль охранения – эсминец.
Общая оценка действий подводных сил флота – отлично.
Нас ждала участь ПЛ1, поскольку наша позиция находилась ещё дальше от линии движения ОБК, но
             ДА  ЗДРАВСТВУЕТ
                ОБОСНОВАННАЯ 
                ДЕРЗОСТЬ!
На этом учение не закончилось. Все лодки были переброшены в южную часть моря, построены в завесу и атаковали другой ОБК примерно с таким же высоким результатом.

5.2. И так бывало.
О второй торпедной атаке мне говорить не хочется. Но учатся на положительных примерах, а научаются – на отрицательных. Поэтому вынужден рассказать.
Но перед этим посмотрим ещё раз, как работал корабельный боевой расчёт РЛ С-171 по главе с А. Д. Мосичевым, нашим Командиром, в сложной по скоротечности торпедной атаке.
Во-первых, каждый член КБР прекрасно знал и ещё лучше умел делать своё дело.  Командиру не было нужды командовать: «Акустик, классифицировать контакт», или «На ТАСе и штурман, определить параметры движения цели», потому, что люди решали эти задачи и без команд. А ведь такие команды отвлекают командира от решения главной задачи и увеличивают время решения.
Во-вторых, КБР был не совокупностью нескольких человек, хорошо выполняющих свои задачи, а единым слаженно работающим механизмом.
В третьих, Командир работал не в режиме:
– последовательная отдача команд;
– последовательный приём докладов, осмысление и обдумывание каждого из них на каждом этапе атаки;
– обдумывание  всей информации и решение задачи.
В таком режиме человек получает информацию в основном по слуховому каналу, который имеет низкую пропускную способность и на основании которого трудно построить образную картину ситуации.
В четвёртых, наш Командир работал с каждым участником КБР. В начале он в рубке акустиков, сам видит сужающийся эллипс сигнала на индикаторе шумопеленгаторной станции (ШПС) «Феникс», видит на шкале значение пеленга цели, слышит шум винтов и доклад акустика.
Поняв, какую цель наблюдает акустик на ЩПС, Командир  начинает маневрирование ПЛ (ПЛ ложится на КРП и затем на КОП), а Командир переходит к штурману и видит сетку нанесённых на планшет пеленгов, позицию, курс и скорость цели ему не надо представлять это в уме, он это видит на бумаге.
Далее Командир делает три шага к ТАСу, в который уже введены данные штурмана. Остальные элементы задачи решаются здесь: определяются боевой курс, время залпа, углы упреждения торпед и другие данные, необходимые величины автоматически вводятся в торпеды.
Для того, чтобы КБР работал примерно так, нужно провести с ним 10…20 занятий на тренажёре. 
* * *
Меня назначили штурманом на ПЛ К-8 627-А проекта в сентябре 1960 г.. Командиром был Д. Н. Г., бывший старпом этой ПЛ, по образованию минёр. За год интенсивного плавания  у меня с командиром установились нормальные доверительные отношения- у меня всегда было приличное место в море, никаких эксцессов типа шли в Мотовский залив, а вышли к скалам Рыбачьего, на карте такой порядок, что всё ясно даже минёру. Ко мне относились с уважением, я – с почтением. Но торпедных стрельб не было ни в море, ни на тренажере.
И вдруг в конце 1961 г. нас представляют для участия в призовых стрельбах подводных Сил КСФ.
Выделенный  нам полигон имел размеры примерно 12 6 миль и располагался немного севернее Святого Носа. Севернее нас находились полигоны дизельных лодок от разных соединений.
Пришли в полигон за сутки до начала упражнения. К моему удивлению, по проходящим судам не работали: дальность слышимости гидроакустической станции (ГАС) не определили, акустиков на предмет классификации шумов и подсчёта числа оборотов винтов на тренировали, в условные атаки по целям не выходили. Пришли в полигон, погрузились на 40 м, дали ход 6 узлов и уснули.
Ближе к вечеру командир, Д. Н. Г., заглянул в штурманскую рубку, и  я, памятуя о дерзости, сказал ему, что, если сместиться на одну милю за пределы полигона, то можно успеть выполнить две атаки. Но его реакция была грубо стандартной: «Ты что, штурман, … … … ПИПа (Правила использования полигонов) не знаешь, … … …? Линию курса проложи посередине полигона, и взад-вперёд, взад-вперёд!».
Я понял, что тут не пахнет ни дерзостью, ни успехом, и направил ПЛ на назначенную линию пути.
В начале ночи акустик доложил: «Слышу шум винтов по пеленгу 35о». Д. Н. Г. встрепенулся и скомандовал: «Акустик, … … … … … … … … … … … …, классифицировать контакт!». Тот вместо ответа докладывает об обнаружении второй  цели правее первой.  Слышу, как Д. Н. Г. советуется со старпомом: «А если это рыбаки? Выйдем в атаку - опозоримся на весь флот».
Я прокладываю пеленги – совершенно очевидно, что мимо нас проходят два корабля охранения в строю фронта со скоростью около 20 узлов. Где ты видел таких рыбаков? Решаюсь доложить об этом, но только создаю ему помеху в попытке создать в уме картинку обстановки. Поэтому получаю один за всех:”Заткнись, штурман, ……………………………………, когда тебя не спрашивают».
Делает три шага к ТАСу: «А ты на ТАСе чего молчишь, … … … … … … … … … … … … … … …, где установки в торпеды?» Человек совсем растерялся. К тому же боится атаковать рыбаков, а пропустить цель не боится.
Между тем акустик пару минут назад доложил, что появилась третья цель, несомненно, крейсер. Приблизительные данные есть, можно ложиться на боевой курс и атаковать.  Выглядываю  из рубки, зову старпома: «Александр Петрович, зайдите сюда. Показываю ему расклад. Ещё не поздно, ещё успеваем”.
Но пока он объясняет Д. Н. Г., пока вводят данные в торпеду, цель уходит. Залп сделали с курсового угла 160о без надежды попасть. Но выстрелили. Поэтому нас не хвалили, но и не ругали.
Разбора упражнения Д. Н. Г., естественно, не делал. Задачу, с которой так опоносился, на тренажёре не поставил и решения не добился. Да и понял ли, что был жалок и ничтожен.
Была бы моя воля, запер бы КБР в кабинете стрельбы на трое суток и выпускал бы только на обед и в туалет.
А иначе получается «Логика милой соседки: «Хочу всё уметь, и шить, и вышивать, и вязать, и макроме, а учиться не хочу, не могу, не буду. Ненавижу».
С тех далёких пор в задаче торпедных стрельб почти всё изменилось, вот только милая соседка маячит перед глазами.      
Вам хочется примера? Приведу самый замечательный из известных мне.
Один из «Бореев» в длительном походе. Офицеры штурманской службы корабля «добились» феноменального результата – точность выработки координат места ПЛ оказалась в 4…5 раз ниже заданной точности.
Ни один из них за несколько месяцев достройки и приёмки ПЛ не удосужился ознакомиться с Правилами эксплуатации навигационного комплекса (НК), где содержится требование о вводе в НК  изменяющегося значения уклонения отвесной линии (УОЛ).
Да они же родные братья милой соседки с девизом:
«Мы не любим читать, но мы любим считать».
От получки никто ещё не отказался.
На борту находились и два флагманских штурмана (Ф-1) подводных сил. Тоже «не читатели». За несколько недель плавания могли бы прочитать Правила ПШС-61 и узнать и про УОЛ, и способ оценивания  показателей  точности НК.
А ведь есть ещё Ф-1 бригады строящихся кораблей, отвечающий за подготовку офицеров, есть преподаватели Высших офицерских классов, обязанные научить штурмана такого корабля всему важному.
Вот какой обширный круг плохих знаний, плохой работы, плохого воспитания охватывает всего лишь один пример. И что же теперь делать с этими ребятами, потерявшими интерес к чтению?
Кого-то силой принуждают к миру, а наших штурманов и преподавателей дисциплин кораблевождения (втройне) надо силой принуждать к чтению. Принуждать путём всеобщих  экзаменов:
– по правилам эксплуатации морских средств навигации, находящихся в заведовании;
– по основным документам штурманской службы, обязательно включая Методики МВР-96;
– по практически полезному содержанию научных журналов с тематикой по кораблевождению, и т.д., и т.п.
Скажете: «Из-за единственного примера целой службе читать года три». Нет, ребята, пример не один и не самый противный. И ничего нет плохого в том, что лучше станете знать своё дело. Кроме того, на этих экзаменах надо что-то помнить наизусть, что-то просто помнить, а в большинстве случаев твёрдо знать, где найти решение или ответ на вопрос.
Прочитать придётся всё, а знать – только основное. «Штурман, не стриги блоху под польку», ответил мне наш Командир на просьбу подвернуть вправо на 2о с тем, чтобы входной буй открылся прямо по носу. Так давайте принуждать штурманов читать и знать, но не будем выстригать на блохе дельту-плешь.
Это, конечно, тяжелая организационная работа. Но сумели распластаться, сумеем и подняться. И с этой напастью,  как говорил наш Командир, «разойдёмся, как в Африке слоны – левыми бортами, красными фонарями».

6. Флагшток и рындобулина.
Прежде всего поясним, что флагшток, это стальная труба диаметром около 40 мм, устанавливаемая почти вертикально в корме корабля, на которой поднимается флаг при стоянке корабля у стенки или на якоре. Рындобулина, это короткая плетёная снасть с утолщением на конце, прикрепляемая к языку корабельного колокола (рынды). С помощью этой снасти ударяют языком по телу рынды, вызывая звук. Звон колокола при наличии гудка и сирены – не дань средневековой традиции, а сигнал, подаваемый в тумане кораблём, стоящим на якоре.
Итак, у штурмана случилась маленькая неприятность – вышел из строя, или просто говоря, сломался эхолот. Эхолот НЭЛ-3, это прибор, генератор которого формирует короткий ультразвуковой импульс, излучаемый антенной в сторону дна моря. Отражённый от грунта сигнал улавливается антенной, усиливается и поступает на неоновую лампочку. Неонка находится на вращающемся диске, и угол её поворота пропорционален глубине моря под килем корабля. Вспышка лампочки показывает глубину на расположенной впереди диска круговой шкале.
Электронавигационные приборы того времени (1950-е годы) строились по принципу «навесного монтажа», при котором каждый резистор, конденсатор, катушка индуктивности монтировались на отдельных платах и соединялись между собой и с радиолампами проводами. Не было ещё ни макро-, ни микросхем, ни даже транзисторов. Для устранения неисправности нужно было с помощью тестера (вольтметра и амперметра в одной коробке) найти отказавший элемент и заменить его из комплекта запасных инструментов и принадлежностей (ЗИП). Работа была творческой и требовала хорошего знания техники и понимания электрических процессов, в ней происходящих.
Штурман и его штурманский электрик Валя Аверков были мастерами в этом деле и каждую неисправность встречали даже с некоторой радостью, как, например, боксёр видит грозного противника. Но в данном конкретном случае штурман сделал всё возможное, но оказался бессилен. Проклятая неонка давала не одну, а множество вспышек, и определить глубину было невозможно. А без эхолота немыслимо было продолжать плавание, да и документами запрещалось. Ясно было, что неисправен усилитель, но они с Валей заменили все до единой детали усилителя на новые из комплекта ЗИП, а треклятая неонка продолжала давать всё тот же букет глубин вместо одной желанной.
Штурман сидел за своим столиком, тупо переводя взгляд с фейерверка вспышек на электрическую схему эхолота и обратно, не в силах ничего больше предпринять. Придётся докладывать Командиру и возвращаться в базу, не выполнив план похода. Позор!!!
В этот момент ему на плечо легла тёплая рука Командира:
– Что, штурман, совсем измаялся? Вижу, вторую ночь не спишь со своим эхолотом. Покажи, что случилось. –
Штурман от выраженного сочувствия чуть не всхлипнул:
– Усилитель практически новый собрали. Все сменные элементы заменили, и хоть бы что. Пятнадцать глубин показывает вместо одной. –
Командир заинтересовался, покрутил регулятор усиления:
– Дай-ка на схему посмотреть. Регулятор усиления на все вспышки влияет одинаково. Значит, неисправен входной контур. Говоришь, все сменные детали заменили. А вот эту катушку индуктивности? –
– Её не меняли, в ЗИПе нет, считается совершенно надёжной. –
– Значит, снимайте катушку и перематывайте. –
В процессе перемотки обмотки катушки входного контура на катушку из-под ниток, примерно в пятнадцатом слое тонкой проволоки, они обнаружили маленькое, с половинку макового зёрнышка, зелёное вкрапление – окись меди в проводе обмотки. Это был производственный брак. Во влажном воздухе первого отсека подводной лодки зёрнышко становилось всё больше, пока на втором году службы эхолота не разделило обмотку катушки на две части. Через усилитель начали проходить гармоники основной частоты, а на шкале глубины появились зловредные лишние вспышки.
Штурман лодки окончил училище с золотой медалью с барельефом И. В. Сталина, и знал всё, чему его учили целых четыре года весьма опытнве педагоги. Но такого глубокого понимания нестандартных процессов ему не дали. Естественно, что при первом же удобном случае в кают-компании Командиру был задан вопрос, каким образом ему удалось так здорово освоить нюансы специальности. Он ответил, что, во-первых, во время войны их учили, по заповеди знаменитого русского флотоводца Степана Осиповича Макарова тому, что надо на войне, и ничему другому. И, во-вторых, ему в бытность штурманом пришлось целый год самому, без штурманского электрика обслуживать электронавигационные приборы. Вот тогда-то он их и освоил досконально.
А вот куда делся его штурманский электрик – это целая занимательная история, и Командир рассказал её.
Вот его рассказ.
Штурманским электриком на нашей «малютке» (малая подводная лодка VI серии послевоенной постройки) был Вася Пантелеев – умный и добросовестный парень и очень грамотный специалист, вроде нашего Вали Аверкова. Я был за ним в отношении электронавигационных приборов, как за высоким волноломом. Всё, что надо, он делал сам и во время. Его можно было и не контролировать. Однако, после отпуска (тогда срочная служба во флоте длилась 5 лет и морякам полагался отпуск) парня как будто подменили. Рассеянным стал и неисполнительным.
Поэтому, когда пришло время менять поддерживающую жидкость в гирокомпасе, я решил провести эту сложную работу вместе с ним. Начали поздно вечером, когда на лодке не осталось никого, кроме вахты, чтобы не мешали. Сняли крышку следящей сферы, вынули и разместили на специальной треноге гиросферу, вычерпали старую поддерживающую жидкость, промыли внутреннюю поверхность следящей и гиросферу мягкой губкой сначала детским мылом, а потом спиртом, и приготовили свежую поддерживающую жидкость. Через эту жидкость с контактов следящей сферы на контакты гиросферы подаются разные электрические токи, поэтому рецептура жидкости должна быть выдержана очень строго. Работали мы основательно, и все эти действия заняли несколько часов. Чтобы погрузить идеально чистую гиросферу в поддерживающую жидкость, нужно по инструкции протереть её ещё раз спиртом, дать высохнуть и поднять с треноги с помощью батистовых салфеток.
Хотя руки у меня были промыты спиртом так же хорошо, как и гиросфера, я решил действовать строго по инструкции и спрашиваю Васю, который всю ночь исправно помогал мне:
– Где батист? –
– В трюме. –
(Там было предусмотрено место для хозяйства штурманского электрика, и располагался измеритель скорости корабля – лаг, выдвижной штевень которого полагалось смазывать тавотом).
– Ты сходи за батистом, а я поднимусь на мостик перекурить. –
В летней прозрачной ночи не было слышно ни звука, казалось, вся тишина мироздания опустилась на Либаву. Я посмотрел на часы. До подъёма флага можно было успеть закончить работу, запустить гирокомпас и ещё пару часов поспать.
С таким благодушным настроением я спустился в центральный пост. И что же увидел? Гиросфера, вся вымазанная тавотом, плавает в поддерживающей жидкости, а этот безмозглый идиот, этот морёный дуб радостно улыбается мне навстречу и старательно вытирает руки батистом! Мои кулаки сами собой сжались и поднялись вверх, но эта проворная падла, прочитав в моих глазах своё ближайшее будущее, юркнула мне под левую руку, прыгнула на трап, и как белка взлетела вверх. Когда я поднялся вслед за ним на мостик, Васька уже пробегал мимо меня по пирсу. Я заорал во всю мочь:
– Тропарь тебе в ухо, дубина бестолковая! Чтобы тебе стихирём подавиться! На глаза мне попадёшься, собачий хвост – морду на ухо повешу! – 
Вы знаете, что я не ругаюсь нецензурно, и вам не позволяю. Военная привычка. Командир нашей разведроты считал, что разведчика нельзя обижать ни словом, ни делом. Представьте себе, идут в поиске трое. Первый выбирает место, куда ступить, чтобы никакая хворостинка не треснула, и контролирует передний сектор в 90о, второй ступает след в след и наблюдает левый сектор от 45о до 135о, третий – тоже по правому борту. Предельное сосредоточение внимания. И вдруг кто-нибудь окажется обидчивым, и на него кто-то грубо накричал. И вместо максимальной чуткости он тешит себя своей обидой. Не знаю, как в других ротах, а в нашей не держали обидчивых, ни на кого  не кричали и не ругались. Вернее, употребляли вот эти слова «тропарь тебе в ухо», «стихирь в дурную башку», и другие из этого же словаря. Значения этих церковных терминов не знаю, но они точно ни для кого не обидные.
Но когда этот подлый Васька перескочил с пирса на берег и побежал к казармам, у меня закончился запас православных наименований, и над гаванью и военным городком понеслось: «Чтобы тебе ……………………………………»,
«Чтобы тобой ………………………», «Чтобы тебя………………………………», и так далее, пока он не скрылся за углом казармы.
Говорят, я половину городка разбудил своими театральными выражениями.
В следующую ночь я сам заменил поддерживающую жидкость и привёл гирокомпас в порядок. Васька всё это время где-то скрывался, наверное, у друзей на другой лодке. На третий день, окончательно успокоившись, я приказал боцману доставить его ко мне на беседу.
И спрашиваю его:
– Василий, что с тобой случилось? Ты же специалист первого класса, лучший штурманский электрик на бригаде, тебя уговаривают остаться на сверхсрочную службу флагманским специалистом. Что произошло с тобой? –
У Василия глаза налились слезами:
– Простите меня, товарищ старший лейтенант! Но мне ничего нельзя больше поручать. У меня голова занята только одной мыслью, и ни о чём другом думать не могу. Поверьте, я не нарочно измазал гиросферу тавотом. У меня в дурной голове она как бы объединилась со штевнем лага. –
– Но какая тебе мысль покоя не даёт, Вася, расскажи, может быть, вместе найдём решение? –
– Беда со мной случилась в отпуске, товарищ старший лейтенант. –
– Влюбился, а девушка не ответила взаимностью? –
– Нет, нет, гораздо, гораздо хуже. –
И он рассказал свою историю, для него страшную  чуть ли не смертельно печальную, а для меня, понимающего, что весь этот мрак благополучно проходит, очень даже весёлую. Но хохотал я после его ухода, слушал без смеха и с глубоким сочувствием, чтобы ещё больше не обидеть парня.
Итак, приехал он в отпуск в родное южнорусское село, где все его знали, и он всех знал с детства, хотя прошло три года, бывшие девчушки расцвели и превратились в красавиц, а старшие ребята, вернувшиеся из армии, стали взрослыми мужчинами. Село было большое, с клубом, где крутили кино и по субботам и воскресеньям, а иногда и по просьбе трудящихся устраивали танцы. Организовали танцы и на следующий день в честь приезда Василия в отпуск.
Вася расчётливо произвёл рекогносцировку – узнал у друзей, какая из девушек может помочь ему счастливо провести отпуск. Из двух-трёх названных имён он при открытии танцев  выбрал Надю. Танцевал только с ней весь вечер, напел песенку о том, что «Надежда – мой компас земной», рассказал, что есть такой прибор гирокомпас, который всегда может показать направление на любимую, как сложно его обслуживать, и какое искусство требуется при экстренном запуске в случае срочного выхода корабля в море. Рассказал ей, какие у неё красивые глаза и губы, и как идёт ей это платье. Намекнул, что очень хотелось бы увидеть, как идёт и комбинация, которая прячется под платьем. Словом, Василий своей искренностью и с трудом скрываемой страстью покорил сердце девушки, и она согласилась, чтобы он проводил её до дому.
По дороге домой они как-то нечаянно свернули в сторонку, к берёзкам, под которыми, спрятавшись в кустах, стоял заветный специально обученный хорошо отполированный топчанчик. И дело у них уже пошло на лад, как вдруг девушка начала сопротивляться. То ли он не сказал ещё чего-то важного, то ли ей нравилось сопротивление, то ли он непозволительно заторопился, но со словами:
– Не надо меня экстренно запускать, как гирокомпас, –
она соединила руки в замок и закрылась ими. Но Васе уже кровь ударила и в голову, и в верный, никогда не подводивший его флагшток. Стоя над ней на одном колене и одном локте, он пытался разжать её руки. И в какой-то момент  потерял равновесие и сорвался с топчана. Описав пируэт на 270о, он грохнулся на землю, попав правым глазом точно в торчащее сплетение берёзовых корней, твёрдое, как камень. Из правого глаза Васи посыпались искры, казалось, осветившие всё вокруг, как корабельным прожектором. Он с трудом поднялся, опустил голову и при свете искр, излучаемых правым глазом, левым глазом с ужасом увидел, как его гордый флагшток превращается в безвольную, беспомощную потёртую рындобулину!
А девушка сидела на топчане, такая соблазнительная, и смеялась. Она же в темноте не видела деталей и не знала, что правый васин глаз до сих пор сильно искрит и медленно наливается синяком, а сердце его уже переполнилось отчаянием и скорбью. И тут он совершил непростительную ошибку – выдал лично ей те три слова и ещё пару, которые на его месте сказал бы любой парень, но сказал бы в безличную ночь. Надежда обиделась, подхватила одежду, и через несколько секунд её прелестный мраморный силуэт мелькнул в лунном свете за берёзками, и пропал.
Вася же, ощупав топчан и окружающее пространство, с тоской убедился, что злая насмешница прихватила и его форму, так что он остался в одной тельняшке и ботинках. Как тут было не впасть в смертный грех уныния и паники? Село ещё не уснуло, и гулять по нему в таком виде было невозможно. С другой стороны,  к этому обкатанному топчану могла придти другая пара, и найти здесь его, героя-подводника, специалиста первого класса, совершившего много походов в тесном, неуютном и неудобном для жизни «малыше», найти его, покинутым девушкой, в одном тельнике, да и ещё с фингалом под глазом!
 Зрело взвесив все «за» и «против», Василий отправился в опасный путь к дому, за две улицы. Двигался он короткими перебежками от одной тени, оставляемой деревьями в лунном свете, к другой, низко согнувшись, как пехотинец в атаке, чтобы не появляться над заборами. Добежав до очередной тени, опускался на колени и ложился на них грудью, изображая полосатую кучку мусора. Или прижимался к стволу дерева, если он был достаточно толстым.
Наконец, маневрируя таким образом, он благополучно добрался до родного забора. Предусмотрительно заглянув в щель забора, Вася – о, ужас – обнаружил свою четырнадцатилетнюю сестрёнку Люську. Эта заноза сидела на ступеньках крыльца и считала звёзды на небе. Ждала, чертовка, Василия, чтобы точно узнать, когда он вернётся с гулянки. Васю прошиб холодный пот. Не являться же герою-моряку перед ней с рындобулиной, свисающей из-под тельняшки, как из колокола! Ничего другого не оставалось, кроме как ждать.
В тени развесистой вишни он увидел у забора небольшое возвышение почвы и сел на него, прислонившись спиной к забору и подтянув колени к груди. В такой позе надеялся пересидеть Люську. Однако, через полминуты он вдруг почувствовал жучий укус в гениталиях, и почти сразу в ягодицах и в самой рындобулине! Оказывается, его угораздило сесть на муравейник. Вася подпрыгнул, отскочил под вишню, и начал остервенело растирать свою кожу руками, превращая муравьёв в мокрые пятна, и получая от каждого свою порцию яда. При этом  старался не производить шума и не поднимать голову над забором. Покончив с муравьями, он заглянул в щель и с горечью убедился, что эта терпеливая зараза всё ещё считает звёзды. Всю нижнюю часть тела нестерпимо жгло, Васе в бессилии хотелось рыдать, ругаться непристойными словами и сломать что-нибудь очень крепкое, но вместо этого он прислонился грудью к стволу вишни, обхватил её руками и едва слышно заскулил.
Ближе к утру над ухом прозудел первый комар, а второй впился в голую часть спины. Вася только прикрыл рукой несчастную рындобулину и остался недвижим.  После муравьёв какие-то комары его уже не волновали. Было даже приятно ощущать, что жизнь ещё продолжается. Однако, комары спугнули эту стервозу, хлопнула дверь и бедный парень понял, что фарватер свободен. Медленно-медленно, чтобы не скрипнула, он чуть-чуть отворил калитку, ужом прополз во двор, на четвереньках  добрался до крыльца, неслышно проник в дом и успокоился только на своей кровати.
Отпуск прошёл комом. На рыбалку ходил, отремонтировал и привёл в порядок пару списанных электромоторов в колхозной мастерской, позагорал на реке. На танцы больше не ходил. Сестричка Люся что-то поняла. На вечерних посиделках обрушилась на девиц:
– Что вы, кобылы недопереобъезжанные, смеётесь над парнем. У него отпуск скоро кончится, и ещё два года на подводной лодке вкалывать, в этой железной трубе дни и ночи проводить в обнимку с торпедой, а он на танцы пойти боится. Ты, Надька, гусыня длинношеяя, что с ним сделала? Зачем поленом фонарь под глаз поставила? Отдавай форму, а то я тебе красивое твоё лицо до самых зубов расцарапаю! –
– Да что ты, Люся, он сам как-то неудачно упал. А форму взяла, чтобы он пришёл за ней. Как удобный повод. Ладно, завтра сама занесу. –
 Завтра была суббота, в гости зашла Надежда, позвала на танцы. Потанцевали, но, даже когда она намекнула, что к экстренному пуску готова, рындобулина во флагшток не превратилась.
Это повергло Василия в полное отчаяние, его объял душераздирающий ужас и паника, и в таком состоянии он вернулся из отпуска. Свою печальную повесть он закончил словами:
– Простите меня ещё раз, товарищ старший лейтенант, но ни о чём другом я теперь думать не могу. Мне ничего нельзя поручать, нельзя назначать дежурным по лодке, как бы я её не утопил, нельзя назначать в патруль и давать увольнение. Я пропал. –
Командир продолжал уже от себя. Я попробовал утешить его, что со временем всё вернётся, но безуспешно. Тогда решили рассказать о его беде (без подробностей) врачу, чтобы направил Василия в госпиталь. Однако Вася говорил врачам о бессилии, обходя подробности, поэтому лечили организм, а не психику, и безрезультатно. Из либавского госпиталя перевели в рижский, а оттуда в ленинградский. Там, видя безуспешность усилий врачей, за дело взялась хорошенькая медсестричка, и всё образовалось. Через год после этого получил от Василия письмо. Они поженились и ждали ребёнка.
Ну а мне целый год до следующего выпуска специалистов из учебного отряда пришлось самому ухаживать за техникой, отсюда и умение.
Эти мои рассказы, вызывающие у вас жизнерадостный детский смех, и, возможно, чем-то полезные для службы, кто-нибудь из вас со временем опишет. Думаю и надеюсь, что это будет наш штурман.