Soprano

                Глава «1»
 
    Шли последние дни зимы. За этой сизой, промозглой чередой последних морозных дней, уже виднелись дни оттепели, со своими всё удлиняющимися солнечными днями.  Дальше, как правило, будут дни с искрящимися, какими-то особенным и замысловатым рисунком снежинками, а за тем и с весенним таянием больших городских снежных куч, с соответствующими времени года ручьями и дикоорущими весенними городскими птицами.
     Командировка подходила к концу. Вернее он сам искал повод, причины и слова, чтобы её закончить. Предприятие было не спасти или точнее – предприятию было не помочь, так как деньги на поддержание провального проекта у заказчика были, а понимание нет. Проект изначально был обречен на непонятное существование, так как собственник - взбалмошная и избалованная супруга местного владельца градообразующего предприятия, ни то что ничего не понимала в бизнесе, а была просто за гранью компетенции и гранью этой  (непреодолимым препятствием) являлась её гордыня, избалованность и ненависть к людям толи не ее сословия, толи ещё какая болячка раненой психики. Постоянные поездки на разного рода дорогие тренинги и умные семинары не давали ей совершенно ничего, а только раздражали её, что у нее всё совсем не так и окончательно портили отношение с коллективом количеством недотягивающим и сорока человек.
      Понимание пришло, к нему в этот раз не сразу, а только после того, как стерлись розовые очки, навешанные его давнишними приятелями консалтёрами. Чаще эти приятели, лично для него, больше походили на пиратов мчащихся к любому тонущему судно за своей легкой добычей в виде гонораров за консультации, констатации фактов и продажей регламентов, сводов и чаще уже бесполезных и неприменимых маркетинговых действий и должностных инструкций.  В общем делал бы он выводы на основании своих заключений, а не мнение этих ребят да и на отзывы предыдущего своего предшественника на этой должности, хрен бы она (заказчица) получила бы его сюда, и пахал бы он сейчас под Челябинском выполняя куда более линейную и понятную работу на предприятии владельца имя и отчество которого было с совершенно непроизносимым для обычного русского человека.
      Предварительно, подготовительные фразы, за которые его нужно было увольнять, были всё закинуты в голову нынешнего работодателя и осталось только ждать, когда в тугой голове сложатся пазлы его слов, действий, а иногда и бездействий относительно ежедневно противоречивых указаний. Но самое главное дело было не в этом. Самое главное было в том, что он вроде бы, наконец-то переедет обратно в свой город, в котором он не живет уже больше года и бывает только наездами, чтобы повидать сынишку и поддержать разговоры о его собственном здоровье с бывшей женой. И сейчас, он стал чаще гонять туда в свои рваные выходные, в основном на собеседования. Там ему, конечно больше приходилось «косить под дурака» и придуривать, что бы ни в коем случае, ни работодатель ни будущие его руководители не перепугались глубины его знаний и не почувствовали себя ущербными на фоне его пониманий процессов в этой области. Тогда – пиши-пропало, в лучшем случае ему скажут: «Вы же давно «переквалифицированный» специалист и в данный момент претендуете на должность ниже вашей компетенции», а в худшем ему начнут, тут же на интервью доказывать, что «таких умных не бывает» и будут задираться, задирать его и говорить гадости прямо здесь за столом переговоров… Но сейчас дело было совсем не в том и мысли его были заняты совсем другим. Вернее другой.
     С ней он познакомился в самом начале этой зимы, на сайте знакомств, куда его завело то ли временное безделье момента перехода с одной работы на другую, то ли любопытство – «как это оно там на сайтах», то ли (что скорей всего) его природная тяга к авантюрам и природное же хулиганство. Так или иначе на этом вполне приличном и как бы официальном сайте знакомств города миллионника, за неделю ему удалось заполучить себе пару свиданий и пару «подружек» для переписки по Ватсапп. Но одна (именно она) была особенной и ее фотки с детским озорным взглядом и хорошо сложенным телом выделялись явно из всей пытающейся понравиться мужикам толпы девиц. Сразу поставим ограничение «23-35 лет» он надеялся отсеять, как он сам говорил «тёток». Тетки, конечно ему писали и даже предлагали встретится, некоторые на их территории и зачастую тетки были именно, как раз и до 35-ти, а «теткость» их выдавала грусть и тоска в глазах, и какая-то особенная с безжизненным сленгом в манера излагать мысли.
     Ещё особенным было у неё прибалтийское имя, непривычное и им впервые слышанное. Имя было похоже на искусственно выдуманное, больше напоминающее кусочек из тирольского пения, чем на имя девушки. Но имя оказалось вполне реальным и даже очень распространённым в Прибалтике. В свои неполные 36 лет она (к счастью) имела «в багаже» сынишку, что по крайней мере хоть частично говорило о её нормальности. Ещё она стандартно по теперешним временам имела квартиру в ипотеку и незаурядную должность в весьма незаурядной и крупной компании. Была она в этой компании то ли третьим, а то ли вторым человеком после генерального и этот факт она, как раз долго и скромно умалчивала – мужик то нынче пугливый.
    После нескольких напористых и неудобных вопросов к нему «в лоб» на сайте, она дала номер мобильного. Неделя переписки и они договорились о недолгой встрече в ресторане Светлакова. «У меня только час» - деловито, по руководящему сразу предупредила она, своим низким меццо-сопрано, почти граничащим с контральто. От волнения свидания с ней, он прособирался и ей пришлось, целых пять минут, ждать его, на парковке у ресторана в своём новеньком французском, девчачьем кроссовере. Представившись сокращенным вариантом имени, от своего «тирольского», она сама подставила щеку под его несмелый поцелуй и они прошли в гардероб ресторана. Он помог ей снять шубку (совершенно легонькую и стоимостью явно чуть ли не с половину её же кроссовера), сдал свою полупоходную-полуспортивную куртку и смущаясь оба, они пошли по лестнице в верх ведомые гибким станом молоденькой хостес обтянутой в прелестное платье. Столик выбрали у окна с видом как раз на улицу с парковкой. Она явно была там не первый раз и он тоже. Он помог ей сориентироваться в меню и после того, как она сказала, что ничего кроме чая не будет, он настоял на кусочке торта, мотивируя её тем, что «тут они настоящие». Что такое «настоящие» и почему они именно здесь такие, она уточнять не стала, а только лишь хмыкнула и глянула на него, на часы на которых уже, как час перевалило за роковые 18.00, вздохнула и сказав: «Раз уж настоящие» ткнула в страничку с десертами, а он ткнул на страничку с чаями.
     Только сейчас он набрался смелости и разглядел ее, одетую почти в театральную белоснежную блузку с то ли с жабо, то ли с новомодным воротником. Также он за одно и оценил её женские округлости, не очень-то прятавшиеся под этой не совсем по сезону, но шикарной одеждой. Его живой ум тут же позволил ему «посмотреть» на них двоих со стороны, и нарисовал картинку с исходящим слюной серым волком и аппетитной красной шапочкой. Улыбнулся. Полминутой спустя, он же – ум, заставил его перевести взгляд сначала в окно, на пушистые падающие снежинки, а за тем на такие же пушистые, как снежинки её ресницы. Разговор зашел веселый, он показал ей почти все «ключевые» фотографии включая даже ту, где он в кокошнике посреди аэропорта с водкой, икрой и блинами на подносе встречает московских друзей. Он рассказал, чем зарабатывает на жизнь, она умолчала. Он рассказал, чем ещё занимался в жизни, про какую-то свою давнюю и хорошую работу. Она особо не рассказала ничего (да и он и особо не спрашивал). Она строго и снова классическим громким меццо-сопрано спросила точно ли он разведен, он молча достал из дорогого, черного (подаренного другом) германского бумажника паспорт и развернул страничку со штампом о разводе, она искренне смутилась, но тем не менее внимательно рассмотрела штамп. Принесли чай и её кусок торта. Они ещё поговорили о какой-то ерунде, потом он рассказал, что послезавтра он уезжает в командировку на год, в соседнюю область, и после его шутки, что «480 км. это сущая ерунда для влюблённых» их время вышло. Дальше купюра всё из того же черного и строгого бумажника за недопитый чай и недоеденный торт, его улыбка и «Спасибо» официанту. Снова в обратном порядке: лестница, гардероб, легкая шубка на плечи, снова несмелый поцелуй в подставленную щечку у дверей непонятно-синего с металликом изящного французского кроссовера.
     Приехав домой, он сразу удалил свою страничку с сайта знакомств, а после у них был полуторачасовой ночной разговор по телефону. Она посмеивалась над его непосредственностью, он удивлялся её непосредственности. Просьбу «Давай я приеду с термосом чая, ты выйдешь и посидим в машине, поболтаем» она отмела - «Не дури и не выдумывай» всё тем же сопрано, но уже весёлым лирическим.
    Полночное «Пока-пока» и она спал, «как убитый». На утро она прислала ему сорокасекундное видео, где она  в постели, прикрытая одеялом в пододеяльнике, с огромными яркими цветами, хлопая ресницами, здоровалась с ним снова своим низким, хоть и слегка приглушенным, но по прежнему начальственным меццо-сопрано, как бы показывая огромного кота спящего у нее в изголовье. Стоп-кадр с этого видео он и поставил на фото контакта, в своем смартфоне. В наступившем послезавтра, он укатил в свою командировку, в эту свою соседнюю область, заниматься никому ненужным восстановление безнадёжно заваленного проекта.
 
      Он даже не помнил, как они начали переписываться. Нет конечно это он, что-то там написал в стиле «Доброе утро!» или «Хорошего дня» или то и другое… Ах, да первый раз он ей прислал фотку из гостиницы, но которой был «натюрморт» из большого голубого чемодана, его испанских демисезонных ботинок и испанского же хорошего портфеля -  типа «я приехал и мои вещи тоже со мной». Позже были фотки номера люкс гостиницы всё того же градообразующего предприятия, куда его поселили на первые две недели, пока служебную двухкомнатную сталинку не освободит сдающий дела предшественник. Больше он, какое-то время ничего не присылал, за исключением стишка про кота, который так и звучало:

Мой кот спит у моей головы,
И он хороший
Наверное, он так лечит меня -
Он знает больше
Надеюсь, что несерьёзно всё
И он всё сможет
И то, что так, он спит со мной
Мне всё ж поможет…
     … так далее.
     Стихи он писал споро и давно, очень давно и этим он пугал многих – уж больно это не сочеталось с родом его занятия и уж тем более с его хулиганским характером. Но тем не менее факт этот оставался фактом и периодически выползал наружу. Стихи были разные, но снова не о том.
      Как только он немного освоился, он начал ей писать, и иногда, раз в неделю они созванивались. Он умышленно не звонил вечером – мало ли, например, есть мужчина и вечером она у него или он у нее (как их там?!), но не звонил и всё. Вечером он писал и если она отвечала, то охотно «натыкивал» разные разности ей в своем смартфоне. Часто это было про уроки её сына (она и к нему подходила с директорской строгостью), а иногда и про него самого она задавала вопросы. Про себя ничего не рассказывала и он до сих пор смутно представлял её значимость в уже «несекретной» компании.
    «В живую» созванивались они в основном по субботам утром, во время его утренней 15-ти минутной прогулки на работу между 10-ю и 11-тью утра.  Утром её сопрано было лирическим, как у Рене Флеминг, в арии Магды из оперетта Джоржа Пуччини «Ласточка» - зафиксировал он.
     Пару раз он находил повод и звонил ей в обеденное время, нарываясь на рабочее, колоратурное меццо-сопрано, чистое и приникающее, как у Чечилии Бартоли, таким (снова отметил он) можно легко загонять сотрудников в субординационные рамки и вдохновлять на корпоративно-трудовые подвиги – точно не пикнут. Её сопрано ему нравилось, по нему он научился понимать её настроение и степень загруженности. Драматическим сопрано она поговорила с ним, когда сын застопорился с таблицей умножения. В тот раз она спрашивала драматично и певуче, что ей делать, а он неловко поёжился от того, что он представил ее в виде темнокожей американки, обладательницы, как раз драматического сопрано Джесси Норман, с её пышной гривой, забранной назад, как в во время исполнения арии Далилы. Драма с таблицей умножения закончилась стрессом для ещё одного их питомца - маленького черного шпица, которого в качестве шантажа сына выставили за дверь. И таблица умножения на четыре была живо рассказана писклявым (опять же, как он представил) тенорком сынишки.
       Больше в образе Джесики Норман 1945 года рождения он к своей радости её не представлял. Наверное потому что в их редкие разговоры всё больше слышалось колоратурное меццо Чечилии Бартоли, и ещё потому что она начала присылать ему иногда свои фотографии. Её «начальственным» колоратурным меццо-сопрано они как-то раз поспорили с ним о пользе и вреде KPI, применительно к ключевым руководителям, она говорила, что: «под этот показатель можно зашить, что угодно весь вопрос только в договоренностях собственника бизнеса с исполнителем». Он говорил: «Вот именно – в договоренностях и они на поверку оказываются всё равно важнее придуманных лекал». Он рассказал ей о АВС анализе, применяемом в его сфере, назвав его «инструментом в умелых руках, а не панацеей для находящихся за гранью компетенции дилетантов». В общем, так вот они  и повздорили первый раз.
    Время шло, приближалась весна, его интерес к проекту пропал совсем, а к ней начал разгораться с новой силой, всё чаще в её голосе он слышал лирическое сопрано, красивой и изящной уроженки Индианы, штат Пенсильвания Рене Флеминг. Этим голосом, певуче и устало она ему рассказала, что на самом деле она большой босс в большой и уже практически федерального масштаба компании. Этим же лиричным голосом, она наконец-то рассказала ему немного и о себе. Под её лирическое сопрано его ущипнула маленькая депрессия о предстоящем поиске новой работы, под мелодию её голоса (или скорее всё же из-за него) он начал тосковать по своему грязному и тесному миллионнику, чего никогда не было до этого. И с этой музыкой внутри, он сделал попытку, как бы порвать с ней, объяснив себе всё по мужски и просто – «Что я ей могу предложить - она там я здесь, у неё серьёзная работа, сынишка, а у меня у самого в жизни не всё в порядке и кому от меня от такого помощь». Его жизненное кредо не менялось с подросткового возраста и он здоровый, крепкий, с гибкой психикой мужик, со стальным мужским характером, тихо жил и никому не говоря об этом своём простом внутреннем законе – «есть польза – делаю дело – нет – простите, ищите другого и уберите пожалуйста ваши денежки». На фоне этого «эмоционального авитаминоза» вызванного отсутствием созидания, он начал потихоньку забывать её лицо, театральную блузку, пушистые ресницы и в конце концов решил отказаться, и от ее телефонного сопрано – он перестал писать ей, звонить, напоминать о себе, тихо решив не баламутить девчонке жизнь.
     На четвёртый день она написала сама и не, что-то дежурное, а прямо такое крепкое - «Ты где пропал?» Он кисло порадовался, искренне поблагодарил её полным ответом, что мол нигде и не пропал, просто работы много и в конце «Очень приятно, что ты написала. Ты меня не бросай»  в ответ получил тоже полное и не сухое «Кого это я там бросила, не чего я и не бросала, просто сама была в командировке в Тбилиси, смотрела новое помещение для нас, в центре города, да пошли они со своими 2500 м2 – нам их мало» и всё такое и «Ты пиши» в конце. До сопрано так и не дошло ни до меццо ни до классического. Но писать он снова стал, в ответ получая снова суховатые «Привет)» и «Хорошего дня».
     Вскоре они встретились в родном для обоих городе. Он приехал на переговоры, как оказалось по проектом не чуть не слаще его теперешнего, она назначила ему встречу в дорогом ресторане. Деньги у него были, но не понятно на сколько их в будущем придется растягивать, он посмотрел на сайте цены, махнул рукой и подтвердил готовность. Она заставила его приятно поволноваться - чуть опоздав, он вежливо пришел чуть раньше. Почему-то оба стеснялись больше чем в первый раз. Она была в этот раз в черном платье (кажется из тяжелого шелка) с огромными на японский манер, красными цветами и не очень классическим вырезом снова через чур подчёркивающим её хорошую спортивную фигуру. Очень весело посмеялись, когда у него практически случился аллергический шок от облепихового чая и смеялись естественно не над пятнами и учащенным сердцебиением, а над тем что на её вопрос: «Чего ты не сказал, что у тебя аллергия на облепиху?» он ответил ей: «Если бы я умел отказывать женщинам в их желаниях разве ж я был бы тогда женат три раза». Она его отпоила водой, он заказал суп с морепродуктами, она ничего. Суп оказался совсем невнятным и вовсе не с морепродуктами, а с недоваренной и крупной капустой.
     Рассчитавшись он проводил её пешком до её дома, подарил припрятанные в портфеле две книжки: одну Эльчина Сафарли написанную от лица женщины, а вторую, сборник красивых новел под названием «Собиратель ракушек», лауреата Пулитцеровской премии Энтони Дорра. И ещё две коробочки сладостей ручной работы на каком-то правильном сырье из какой-то правильной кондитерской. Получив на прощание лирическим сопрано «Спасибо» и поцелуй, он вернулся в паркинг ресторана, сел в машину и долго сидел в ней глядя в темное лобовое стекло. Больше под её голос он не представлял оперных обладательниц сопрано, теперь её лицо четко врезалось в его память.
    На утро он уже снова мчал в соседнюю область, к своей  «ветряной мельничке» - как он сам говорил. На вопрос друзей: «Почему мельничка?», он отвечал: «Видали мельницы и по круче».
       После этой встречи, с обладательницей множества сопран, они созванивались чаще и разговоры их длились больше обычного. Услышав в динамике смартфона контральто Мари Николь, он понимал, что сегодня на её работе было совещание с грубыми выражениями и жесткими постановками задач и ограничившись двумя дежурными фразами заканчивал разговор. По драматическому сопрано он понимал, что идут вечерние баталии по домашнему заданию и «Джесси Норман» возможно нужен совет его - отца двоих детей и педагога по призванию. Тогда они могли долго говорить, он призывал ее к спокойствию, подсказывал приёмы, как обмануть юного математика, и объяснить что математика это плёвое дело и уроки это легко и просто. И пока её сопрано не становилось лирическим сопрано, он не мог прекращать разговор, а услышав «Рене Флеминг»  он понимал, что теперь она спокойна и ни одно животное в доме не пострадает.
     После её поездки на хороший турецкий курорт, с сыном и её подругами-коллегами, он несколько раз разговаривал с сопрано Кетлин Беттл, с праздничным и с таким приподнятым, что даже через области, через телефонную связь передавалось хорошее настроение результатом которого было лирико-колоротурное певучее - «Да у нас всё нормально, отпраздновали сыну день рождения».
     И хоть его голос не менялся почти никогда, настроение его становилось всё хуже. «Ветряная мельница» крутилась набирая обороты. Линейному персоналу, как на подбор складному да ладному  доставалось от лопастей не в пример обычного. Сотрудники его подразделения начали, как горох отлетать в никуда, все со своими кредитными трагедиями, со своими проблемами, и со своим не согласием выполнять непонятные требования и отвечать за не свои косяки. Больше всего он страдал, конечно от того, что не мог (со своим-то антикризисным опытом) сдвинуть дело с мертвой точки, но ещё ему было жалко людей, ведь из 16-ти человек положенных по штату в его отделе (а по факту из уже из оставшихся 12-ти) четверо уже ушли и оставшимся восьми приходилось выполнять двойную работу + ежедневные топпланерки, стратегические сессии и экстренные совещания по поводу «выеденных яиц» с обсуждением «правильно ли мы толчем в ступе воду». Уважение на новом месте, за рассудительность и грамотность практически в любом вопросе,  он заслужил быстро, как у собственника, так и у подчиненных, но вот именно сейчас ему было очень тяжело справляется со своими чувствами. Когда подчинённые глядя ему прямо в глаза спрашивали: «Шеф, как же так, как работать то в таких условиях?», а ему на это практически нечего было ответить.  Защитить от откровенно дебильного произвола собственника, он их уже тоже был не в силах и это всё тоже не добавляло ни веры в будущее, ни уверенности в себя.
 
     Новый контракт он нашел сразу, сразу как только написал заявление и положил собственнику на стол - до этого не получалось. Есть оказывается такая закономерность – и уже проверено. Держать долго не стали и недели вполне хватило, что бы сдать дела.
    О их встрече, на ближайшие выходные, она договорилась с ним игривым сопрано с нотками арии Магды из оперетты «Ласточки». Во время этих разговоров, её сопрано было нежнее обычного, во всяком случае уже точно не властным. Накануне вечером, перед завтрашней встречей он очень волновался. Собирая свой черный портплед, он прямо на плечиках положил туда два комплекта из своего холостяцкого обмундирования. Первый комплект – это классические джинсы (чуть темнее общепринятого синего цвета) не новые, но очень с правильным лекало в комплекте с накануне купленной хорошей (по его мнению) рубашкой в неярко выраженную, трехцветную клетку с бледно-серыми, бледно-зелеными и приглушенными синими клетками. Рубашка была хорошего покроя и совсем не на «животастую» фигуру, а на мужскую атлетическую широкоплечую, как раз обладателем которой он и являлся, хоть и изрядно похудел за этот свой год скитаний. «Рубашечный» комплект добавили не ярко-синие, кожаные, мягкие полуботинки, с классической шнуровкой и красной кожаной подкладкой. Второй комплект состоял из толстовки «кенгуру» ярко-песочного цвета с капюшоном, голубой новой футболки модного бренда, голубых новых льняных брюк джинсового покроя и чуть расклешенных к низу и голубых кожаных кроссовок, с белой подошвой и белыми шнурками. От этой суеты, его отвлёк звук сообщения в Ватсапп – она прислала фотографию какого-то болотного цвета супа в явно на этот раз не в ресторанной, а наоборот в деревенской тарелке с красным вином на заднем плане в хрустальном бабушкином фужере. Далее, из текста сообщения он понял, что они у подружкиной мамы, за городом, едят крапивный суп и очень счастливы, что есть такая возможность забыть всё и есть то что не поешь в городе. «Наберу?» отправил он. «Конечно, можешь не спрашивать даже» пришло в ответ и как показалось ему игривое сообщение.
     Три гудка он выслушал стоя, на четвертом и пятом заходил по комнате, шестой гудок оборвало лирическое сопрано
   -  Привет – сказало сопрано.
   -  Привет – ответил дрогнувший мужской голос.
   - Подожди, сейчас я поднимусь на второй этаж, а то тут за городом связь совсем никакая.
       Глухие звуки торопливых шагов по обитой ковровым покрытиям деревянной лестнице, пара то ли хлопков межкомнатных дверей, то ли ещё что и снова её голос.
   -  Ну, всё, это я. У тебя какие вообще планы? Как у тебя завтрашний день? Суббота вообще вся, как? Ты где собираешься ночевать?
     Ответить сразу он не смог и не только потому, что у него не было готового ответа, а потому, что начало происходить что-то непонятное, непривычное для него. Что-то менялось в пространстве в окружающем его мире, что-то менялось в нём самом или даже точнее что-то менялось у него. Пространство, какими-то звонкими, но в то же время приглушенными волнами завибрировало, откуда-то появился серо-голубой бледный и прозрачный туман с неявными горизонтальными полосами,  туман, как на экране старого, лампового, цветного телевизора – вот оно изображение вроде есть, а вроде его нет… Пространство качнулось ещё раз и еще раз, горизонтальные волны стали гуще, плотнее и тяжелей. И он совершенно медленно сел.
    За эти пару секунд, пока «его пространство плыло и качалось» она набрала воздуха и чуть тише, явно прямо в саму трубку, четко и по словам продолжила:
    - Ты можешь остаться у меня.
    Конечно, она позже, чуть прервавшись, продолжала вполголоса, что-то там, что «сын на выходные будет у отца, он почти всегда в выходные у него», она говорила и говорила совершенно вполголоса и совершенно не теми своими сопрано, а каким-то звенящим, почти детским голосом, голосом из его детства, голосом честным и чистым…
     Он остановил её на фразе «…но это не значит, что я на тебя наброшусь и тебе придется…»
     - Остановись. - сказал он очень тихо, - Хватит, не продолжай, я всё понял, я завтра приеду и останусь у тебя…
       В смартфоне была тишина, а потом она так коротко вдохнула в себя воздух, как будто ей его не хватало, словно весь воздух она потратила только что и делать шумный, глубокий вдох она побоялась чтобы не спугнуть то, что сейчас происходит в пространстве между ними и между городами в которых они сейчас находятся. И словно она тоже начала видеть эти прозрачные колебания в своём воздухе, там у себя.        Девичье: «Я поняла», снова его: «Я завтра приеду» и совсем тихое, спокойное, мужское: «Я всё понимаю, мы со всем разберемся, нет ничего такого чего мы не решим.  До завтра».
     Больше всего его опьянило осознание того момента, что он так совершенным и поразительным образом в ней НЕ ОШИБСЯ - у девушки с таким глазами, как на всех её фотографиях, и с такими откровенными вопросами, какие она ему задавала, и на какие она отвечала сама, в вопросах про дружбу, семью, секс, про ценности и не ценности, про то что ей ценно в мужчинах и людях вообще. У такой девушки должен быть именно такой голос – чистый, прямой, открытый,  по-детски женственный и красивый, как она сама. Он ещё долго сидел и ещё долго кружился в пространстве, времени и в этом неповторимом  чистом, глубоком и нежном «послевкусии» ее голоса.
   
      Его (этот голос) он услышит завтра еще несколько раз. Он услышит его, когда после хорошего и приятного дня, с прогулками по магазинам с мороженым и его дурачеством в супермаркете, после хорошего и лёгкого кино, после букета из 25-ти белых плотных роз, после ужина у нее дома, он спросит: «Можно тебя обнять?», она точно этим же голосом, чисто и нежно ответит ему: «Конечно». Он услышит его, когда она полураздетая, дрожащая с влажной кожей предложит ему перенести её с дивана в гостиной на большую кровать в спальню. Этим же голосом она скажет ему: «Нет уже останься», когда он метнется в душ от неё разгоряченной и тяжело дышащей. Этот голос он услышит сквозь прикушенные губы, когда будет входить в нее готовую к нему горячую и мокрую. И он услышит этот голос, когда они будут переворачивать друг друга, в ее большой кровати споря за лидерство в страстных объятьях.

                Глава «2»
 
      А на утро будет сопрано. Было, конечно пару всхлипов едва отдалённо напоминающих, тот её настоящий голос, когда после совершенно бессонной ночи он начал жадно, едва дождавшись воскресного утра занимался с ней сексом, куда более напористым и эффективным для неё, чем скомканный вчерашний вечерний, но больше её настоящий голос так и не пробивался сквозь любое из его сопран.
 
       Что его отшивают, он понял сразу, утром, по ее голосу. Это осознание его собственная психика так и не пустила в него, оставив на «нейтральной полосе» между тем от кого это шло и им. Сознание так и не позволив уму обработать все эти признаки и запустить внутрь в готовом виде. Как при банковской операции, когда вы расплачиваетесь картой, вам приходит сообщение в духе: «Сумма заблокирована (зарезервирована) на счете Вашей карты. Фактическое списание будет произведено после получения подтверждения от платежной системы». Это означает, что суммы на вашем счету нет, но продавшей вам товар её тоже еще не принял. Он тоже в то утро не принял в себя и все эти знаки. В первую очередь он усердно не стал анализировать, откуда взялось её новое для него сопрано, холодное и немного даже высокомерное, которым она теперь задавала свои вопросы, про его отношение к работе, про его отношения с бывшими женами, про его жизнь вообще. Этим же холодным и доходчивым сопрано, во время их небольшой дневной поездки за город, она убедила его, что «поменять гудящий подшипник в левой передней ступице можно совершенно в любом сервисе» и что необязательно ждать двухнедельную запись в его сервис. Он конечно поменял его через три дня «в любом сервисе» и здорово за это поплатился временем и деньгами. Но дело было теперь совершенно не в этом. В то утро он видел её властные позы и слышал её новое сопрано. Она больше не смотрела ему в глаза, да и он подсознательно тоже не смотрел. Она по каким-то причинам его отшивала.
    Окончательно ему пришлось пустить в себя эту информацию после нескольких сообщений спустя пару дней и небольшого напряженного телефонного разговора с её новым сопрано в ходе, которого он даже в отчаянье спросил в полголоса: «Ты меня получается, что трахнула?». Он впервые задавал такой вопрос женщине, с которой накануне у него был секс. Получив возмущенное: «Да, как ты такое можешь говорить?!», он сказав ей в ответ уже совсем тихо и без знака вопроса: «Ты меня трахнула». Они как можно быстрее постарались закончить этот тяжелый для обоих разговор, и в конце только он попросил разрешение отправить ей стихотворение. Стихотворение под названием «моё Сомненье», он написал накануне, как раз перед их встречей с белыми розами, ужином, жаркими объятьями и ее родным голосом. Желание отправить он объяснил мыслью, что это он виноват и он «родил» эту теперешнюю ситуацию своей неуверенностью. Не поняв можно или нельзя, а чаще всего, он отправлял свои поэтические всплески только по разрешению, он отправил ей в Ватсапп
 
Моё сомненье ей передавалось
И до любви совсем один шажок,
Казалось этот шаг - такая малость,
По факту, как над пропастью прыжок.
 
 
Моё сомненье уходить не собиралось.
Я вроде бы не робкий, а теперь
Мне оставалось самая то малость -
Открыть совсем не запертую дверь.
 
Моё сомненье, ты мое проклятье!
Как всё же хочется прижаться к ней!
Как колдовское древнее заклятье,
Как на распутье я у трех камней.
 
Моё сомненье, прочь пойди! Не надо!
Меня так сильно в этот раз стеречь!
Не стой сомненье каменной преградой,
Я так хочу её коснуться плеч.
 
Я так хочу, забыть тебя, сомненье.
Я так хочу бесстрашным снова быть.
И подойти без всякого стесненья,
И без сомненья снова полюбить…
 
    Потом было и другое стихотворение, уже в Инстаграмм

У нас разный рай
И с тобой и с другой –
Я бывал уже в нём,
Но одной лишь ногой,
У нас разные жизни –
У тебя, у меня,
И умом понимаю,
Что смогу без тебя.
 
У нас разные цели
И твоя и моя,
Как качели в саду –
Ты туда, я сюда
У нас мысли другие,
У нас всё не впопад…
Мы конечно другие –
А, кто этому рад?
 
Размело, разбросало,
Закрутило и вот –
Сердце вдруг застучало
И щекочет живот,
Нам и надо то мало,
Чтобы всё понимать,
Только смелости всё же
Впору и занимать.
 
Этот рай не придумать.
Нам его бы создать,
А качели в саду
Можно и обуздать.
Пусть колотиться сердце
И щекочет живот,
То что, там поселилось
Путь ещё поживёт.
 
    На него она, в комментариях поставила «)» -  немногословное, но достаточное для понимания, что она прочитала. Дня через три, у него (видимо) всё же не выдержали от всей этой ситуации нервы, и он, всё в том же Инстаграм  разместил, как ему казалось в той ситуации разгромное и отчаянное стихотворение «Женщина, Вы меня трахнули», в котором почти в каждом четверостишии это и звучало и которое заканчивалось:

Вы меня именно… трахнули!
В позах, в которых хотел,
Мило, с напором и весело
Самым прекрасным из тел...
 
   В стихотворение говорилось о том, что мужчина представлял это,  как-то иначе. За него он тоже схлопотал хорошенький «хук» телефонным сопрано прямо в правое ухо. Но это уже, тоже совершенно другая история и сейчас он находился в банальной ситуации, когда из двоих, в отношениях всегда побеждает тот, кто НЕ ХОЧЕТ, а не тот, кто ХОЧЕТ. Он стремительно проигрывал, но блин! Черт!!! Как он ХОТЕЛ БЫТЬ С НЕЙ…
 
      Был и ещё один «разгром», позже, всё по тому же телефону, но в Ватсапп. «Разгром» он получит в ответ на своё короткое и отчаянное сообщение в котором говорилось, что он примет её «Нет», но после одной встречи. И как раз он на это получил в свой адрес  две огромные петиции и пару маленьких. Там она не стеснялась в эмоциях и в выражениях, собрав почти всё в одну кучу, одновременно признавая и своё немного неправильное видение мира, в котором  мужчин и женщины сосуществуют вместе и его излишнее рвение в её сторону… В общем он отчитала его, как несправившегося подчиненного. Читая это всё и с трудом вникая в слова, он светился и радовался, как никогда за всё время их знакомства. Радость и даже облегчение были, потому что начала появляться какая-то ясность (за эти прямо сказать нехорошие несколько дней для него) – его не послали, с ним общаются и он не безразличен. Ещё из сообщений он понял, что в ближайшее время «начальница» его точно не «увольняет», хотя и «подчинённому» точно не светит повышение в ближайшее время. А самое главное, то от чего он не смог вникать во всё то грозное, что писала ему она, - в начале всех «выговоров» стояло его имя. Она впервые обратилась к нему по имени… И это он считал чуть-ли не своей маленькой победой.
 
     Время шло. Они не встречались.  Мало того они не созванивались и почти не переписывались. Он переживал. Очень переживал. Женского общения в это время ему было где взять, но ни желания, ни эмоций на это не было совершенно. Он всё ждал встречи с ней. На память пришел даже рассказ от гида из Барселоны, про историю Христофора Колумба, который после всех свершенных им подвигов связанных с открытием Америки, был отвергнут системой и жил «за счёт заведения» в гостинице, окна которой выходили на окна дворца королевы Испании Изабеллы Первой Кастильской. О такого сравнения себя с Колумбом, конечно маленькая улыбка внутри у него пожила какое-то время и пропала. Колумб тогда, так и не добился своей аудиенции, прожив более двух лет рядом со своей королевой, так и умер без признания да ещё и в нищете. Так же (он, а уже не Колумб),  он давал себе отчёт, что знаменитый мореплаватель  хоть какой-то подвиг совершил, а ему то эта женщина досталась, как бы и даже, если разобраться и не заслуженно. Ну что это (рассуждал он) – сообщения типа «доброго утра», да «спокойной ночи»… Ну да, пару раз она похвалила его стихи, ну да пару раз он её вроде развеселил чем-то и пару раз удивил, но этого было совершенно мало, чтобы обладать такой женщиной! Да ещё это публичное «Женщина вы меня…»!!! Он очень хотел с ней встречи и чтоб прямо так глаза в глаза поговорить с ней. Ему было очень важно, чтоб она перестала боятся, его серьёзных намерений.  Он очень хотел, чтобы она перестала боятся, что он как-то начнёт корректировать и влиять на её жизнь! Да много чего! А самое главное он хотел, чтобы она его поняла и поняла не так как понимает сейчас по обрывкам информации о нём профильтрованной опять же через её страхи, а что бы действительно понимала, кто перед ней и во-о-о-от уже-е-е, тогда бы принимала своё «королевское решение».

                Глава «3»
 
      Когда-то, планирую их свидание, которое закончилось тем, на что он даже и не рассчитывал, он хотел покатать её на лодке по городскому пруду и устроить ей пикник с припасёнными деликатесами. Но погода в те выходные была не очень и вместо лодочной прогулки случилось, то что случилось и о чём он конечно не жалел нисколько. В общем «каждый, приговорённый имеет право на последнее желание» и он задумал своё желание использовать именно на водное путешествие. «Блин, Колумб» - снова «улыбнуло» у него внутри. Он предложил прогулку, подождал – она согласилась.
 
    Погода в выходные тоже была не совсем, но раз решили – так решили. Он заехал за ней, ждать её не пришлось, она вышла в кожаной курточке и в каким-то своём очередном дизайнерском комбинезоне.  До лодочной станции в выходной добрались за 10 минут. Дорогой почти не разговаривали, она немного нервничала, он волновался. Очереди на станции не было, лодку с номером 01-16, два весла, оранжевые  жилеты и спасательный круг они получили махом. Сели, отчалили и он погрёб. Грёб ровно, сильно и уверенно. Пошли они сразу против течения, она смотрела в сторону, он смотрел на неё. Выйдя уже к середине реки он начал и начал так, таким неожиданным тоном, которого она от него ещё не слышала и немного даже не ожидала.
 
    - Ты, что меня считаешь полным придурком, что я вот совсем не отражаю действительность и я мог возомнить себя эдаким женихом и к тебе со своим вот таким багажом начать набиваться в спутники жизни. – При том этот вопрос звучал совершенно без знака «вопроса», - Хорош же я жених, с ипотечной квартирой, с подержанным автомобилем, со здоровьем «с фокусами», мог вот так начать тебе рассказывать про себя что-то, только с одной целью - какой я хороший и давай мол – дружить.
    В его голосе не было ни одной игривой нотки, ни какой шутливой тени, был ровный и чистый мужской напор. Она закрутила головой, чуть заёрзала на потёртой лодочной лавке, глянула ему прямо в глаза, перебрала что-то беззвучное своими губами, а он продолжил.
   - Не перебивай меня сегодня, пожалуйста. Я уже хорошо знаю, как ты это умеешь делать.  – и он продолжил - Моей маме, нужно поставить памятник, как минимум за две вещи: первое – это за то, что она например не стала жить с алкоголиком и увезла меня в четырёхлетнего, с рая изобилия на голодный тогда Урал, плюнув на занимаемую там должность и карьерные перспективы и я прожил хорошее детство получив всё мужское, что у меня есть, находясь под боком у очень адекватного деда. Вторая вещь – это то, что она не привела в наш дом мне отчима, какие бы у неё ухажеры тогда не появлялись и что бы ей не сулили. Не всем в жизни так повезло с мамой, как мне, моим дружкам приходилось ой как не сладко с отцами алкашами и с отчимами, которым было на них плевать, многие по этой причине ходят сейчас в сорок своих лет к разного рода психологам и прочем слесарям психики.
    Он греб, ровно и уверенно, и при этом он говорил точно также – ровно и уверенно, а каждый звук не оставлял сомнения, что оно вот так и есть, как он говорит и никак иначе.
     – Мама, конечно, вымоталась вся, кончала себе психику под такой ответственностью и таща большое предприятие на себе и меня через-чур активного пацана. К слову, понимая это, я именно поэтому рано работать пошел, поэтому и рано уехал из родного дома. Но сейчас разговор не про мамины болячки и не про мои подвиги. Я прекрасно отражаю, что такое мальчишка в семье у одной мамы. Понимаешь меня, что я тебя понимаю?
        Он не сбавляя темп гребков, глянул через плечо, поправил курс и продолжил.
      -  По поводу моей работы. – тут он, как-то даже недобро посмотрел на неё, - ты можешь мне давать советы, когда я спрошу у тебя совета, а спрошу я совета, когда ты хоть немного вникнешь в то чем я занимаюсь и что там за специфика и кто в моём бизнесе вращается. У меня много в жизни было советчиков на счет работы. Деньги в этом бизнесе мне достаются нелегко, так позвольте мне хоть вкалывать там, где я могу получать удовольствие от того чем я занимаюсь. Моя работа (любая) должна быть созидательной, а всё другое просто не приемлю. Я не всегда себя понимал в этом плане, что я и кто я, но с некоторых пор четко усвоил и моя генетика, а если и хочешь миссия такова, что я буду работать только там, где будет результат, которого хочу и на который способен. Работу попроще оставлю «прилипалам» и слабакам.  Людей дураками (как ты мне тут высказала) не считаю, во всяком случае, не всех. Я между прочим сферу деятельности не однажды уже менял именно с формулировкой «надоело быть самым умным» и пошел туда, где мог научится чему-то новому и где я мог встретить людей умнее себя и кайфовал от этого. – через паузу и очередную поправку курса лодки нахмурился и отведя взгляд от неё, он чуть сменив воинственный тон на «гражданский» продолжил, - вот этого кстати, моего взаимоотношения с работами, можешь справедливо побаиваться – я не всегда с работой, и это тоже - правда.
      Он замолчал. Только теперь она снова посмотрела на него. Солнце слепило её темные большие глаза, ветер сушил её круглые щеки и красивые губы. Она молчала и потому что вроде сказать было нечего, и потому что понимала – на этом он не закончит. «Не ожидала от него, такого, вроде всё весельчак и даже местами и клоун что ли, а тут разошелся» - читалось в её взгляде ему.
      - Теперь по поводу моих жен, всех трех. – «он почему-то никогда не добавляет «бывших», словно он до сих пор хранит память о них, где-то там у себя внутри и отвечает за каждую их них» - снова, судя по взгляду, похоже про себя отметила она. – По поводу, как я их ругаю там или не ругаю, хочу просто, чтоб ты знала одно – я благодарен им абсолютно всем, во-первых всем за одно и то же – это то что не побоялись связать свою судьбу и жизнь со мной, а во-вторых каждую есть ещё за что благодарить по отдельности. Если хочешь, мы конечно с тобой про это посидим и поговорим, за что и кому. Обиды, конечно тоже есть, но это всё фигня по сравнению с тем, что они мне в жизни дали и для меня сделали.
      - Теперь, как раз по поводу твоих фантазий, на тему, что я буду думать и как тебя называть после того, как мы с тобой разведемся… Это конечно ещё тот сюрприз или (пользуясь твоей терминологией, моя дорогая) – бред. Конечно мне говорили про случаи когда девочки на «конфетно-букетных периодах» уже мысленно вешают шторки в их совместной, будущей квартирке, но вот это твоё «после развода…» - это конечно высший пилотаж. На основании всего вышесказанного ты должна понимать, что я отражаю, что жених из меня так себе и до жениха мне ещё как до Китая ползком. Вообще – и тут его тон впервые начал смягчатся, - быть близкими, стать близкими друг другу в современной жизни – это огромная работа требующая навыков, огромного желания и терпения, а не вот так «захотелось» - слово захотелось он произнес теперь уже совсем в какой-то несвойственной ему манере, как будто изображая кого-то. – Любовь, - продолжил он вообще через паузу, – это вообще огромный труд и благо, которое так просто не даётся, а если и даётся, то сохранить его (это чувство) – это вообще огромная работа и ответственность. Этим словом в моём окружении не разбрасывается никто ни шуткой не тем более в серьёз.
       Он замолчал и продолжал всё грести и грести, лодочную станцию уже было совсем не разглядеть. Она уже начала уставать то ли от сидения на жесткой и неудобной лодочной лавке, то ли от солнца и ветра, а может и от его таких разговоров вроде нужных, а вроде и нет. Как понять то? Они такие разные…
     Ему очень хотелось забраться к ней в голову и услышать там: «Вообще он прав в чем-то. Он как-то назвал меня в сообщении «трусиха», да ведь я правда чего-то всё-таки боюсь. Боюсь, что он влезет в мою жизнь и мне придется вникать в его жизнь, боюсь что он начнёт корректировать мою жизнь и отнимать время от сына… Хотя он уже, как-то говорил, что не будет отнимать её внимание от сына…» Он видел и почти слышал, как мысли её крутились в голове и она сейчас была немножко даже не своя, может потому что сейчас была с ним тут один на один в непривычном для неё месте, может потому что неделя на работе была совсем кошмарной. Он видел по глазам и чувствовал в каждом её вздохе, взгляде редком жесте, что она верит каждому его слову. Ему хотелось верить и он уже внушил себе (выдавая своё желаемое за настоящее и действительное), он был уже уверен, что он читает её мысли и там звучало именно: «Что я делаю? Почему! Может просто надоело быть сильной? Может просто хватит быть сильной? Может иногда и расслабится и позволить решить хоть какие-то вопросы кому-то…»… Но это были его мысли, а не её, вернее это была его единственная «соломинка», ради реальности которой он готов был на многое.
       Он молчал, грёб и молчал, поглядывая то через левое плечо, то через правое ровняя курс. «Как он до сих пор не устал» - снова он «подумал» за неё, когда она прямо и пристально глянула на его ровные одинаковые гребки. «Как он не устал не от моего сопротивления, ни от этого сегодняшнего разговора, ведь я же вижу как он переживает» - снова её голосом и как бы от неё пронеслось у него в голове, и что-то там ещё про неудобную жесткую лавку и холодную сырость в лодке. Но это были полностью его мысли, а не её и как залезть другому в голову, в его мысли не знает никто, тем более он в такой непростой ситуации.
     И тут он выдал то, за что он часто ругает себя и за что он будет ругать себя сейчас, он сказал:
        - Вообще, ты, когда рассказывала про себя, вернее про своих мужчин, я подумал: «Вот, как она сможет оценить меня? Этот первый, ну явно избалованный с детства малый и слегка шибанутый, второй явный нарцисс сосредоточенный на себе?...» Да, да я так именно и думал. Мне даже однажды (ты просто так и таким голосом что-то о нем сказала, ну о своем, этом, втором),  ты сказала, а я даже позавидовал ему. Ты его похвалила, а я думаю: «Вот это да, такая женщина похвалила – это надо было заслужить». Пойми, я понимаю, что я ровно ничего не сделал, чтобы такая женщина была со мной. Моей заслуги в этом я совсем не вижу. Да есть некая досада, да понимаю, что нет у тебя этого инструмента, что бы оценить мою ценность для тебя. Но блин! Вот как?!
       Он сказал это и сразу начал отчаянно жалеть о сказанном, сразу в голове закрутилось типа: «Ну, вот, зачем это я, ведь вроде всё сказал, что хотел! Вечно так вот всё и порчу! Девчонка и так в сомнениях, и так уже места себе не находит…» и бледнея он всё грёб и грёб, оставляя пенистые воронки-барашки от напористых вёсельных гребков в серо-голубой реке. А она теперь смотрела на него почти не отворачивая своих темных умных глаз лишь изредка моргая от набежавших порывов остывшего от реки ветра.
 
       Чёрная сумка для пикника стояла в носу лодки, и он уже начал посматривать на берегу подходящее место для запланированных посиделок, когда она твёрдо и размеренно произнесла:
     - Ты можешь отвезти, сейчас меня, домой?
 
     Внутри у него всё оборвалось, он снова начал себя ругать за ту последнюю тираду про сравнение и «инструмент», он судорожно начал придумывать, что он может сейчас сказать, предпринять, чтоб эта их встреча не была последней. Он перестал грести, он смотрел на неё, на берег, он смотрел на точку, которая еще минут тридцать-сорок тому назад была лодочной станцией. Он смотрел на неё, покусывающую губы и уже опустившую глаза, пытаясь только лишь по подрагивающим пальцам рук понять, что она сейчас думает. И в конце концов, не зная, что делать, что сказать, он начал медленно разворачивать лодку.
   
    Теперь они шли по течению и по ветру, его гребки хоть теперь и не такие складные и мощные дали свой результат, и они быстро вернулись к станции.
      Когда до дощатого пирса осталось метров тридцать, он остановил работу веслами, посмотрел на нее и негромко, срывающимся голосом сказал.
      - Подумай. Дай шанс. Пусти меня в свою жизнь. Я ничего там не нарушу, буду заботиться о тебе, буду как могу помогать тебе с сыном, не буду ждать нечего и уж тем более требовать в замен. Просто позволь быть с тобой. Пожалуйста. Подумай.
       Она ничего не ответила. Он как в сером неясном сне пришвартовал лодку, как сам не свой помог ей выбраться из неё её, в каком-то забытье сдал лодку, весла, жилеты и выцветший спасательный круг. Они молча подошли к машине и молча же доехали до её дома. Уже перед домом в машине, она задержавшись ненадолго ещё раз посмотрела ему в глаза, он видел, что она что-то хочет сказать и видел, что сама не знает что. Потом она всё-таки открыла дверь, взглянула на него ещё раз теперь уже коротко и ясно и вышла из машины, аккуратно захлопнув за собой дверь.
 
    Внутри у него всё грохотало и колотилось, губы пересохли, он рвано дышал, руки то хватали руль, то сжимали колени, он смотрел на ворота двора, за которыми она скрылась, он смотрел на руль, потолок машины, в никуда, и ругал себя, и ругал…
     Он какое-то время просидел тихо и не понимая где он находиться, и самого течения времени, потом завёл машину, машинально перевёл рычаг в режим «D» и поехал не понимая куда. На втором или третьем светофоре плимкнул Ватсапп, он открыл сообщение и замер - вокруг всё кружилось и плыло, в ушах гудела какая-то звенящая тишина, он и дышал и не дышал одновременно, он явно потерял связь с реальностью…      Сзади начали сначала сигналить, за тем объезжать, кто крутя у виска, кто просто вопросительно глядя на него, а он всё сидел и сидел глядя в короткое сообщение.
     В окно постучал сержант, он не реагировал, сержант постучал ещё раз более настойчиво, он нашарил кнопку и опустил стекло растерянно и отрешенно глядя на полицейского.
     - Вам плохо? – спросил полицейский и не дождавшись ответа повторил вопрос,- Мужчина, что произошло? Вам плохо?
       Он еле заметно мотнул головой, «разбудил» боковой кнопкой застывший в руке смартфон и показал сержанту одно единственное сообщение, сказал: «Нет, мне как раз сейчас очень хорошо». В окошке сообщения, на бледно зелёном фоне было написано:
    «Я подумала. Возвращайся, пожалуйста. Жду тебя дома»
 
 
 
Сопрано
 
Мне казалось твоё сопрано
Самым искренним, самым лучистым.
Ты сказала им мне «До завтра»
И оно прозвучало так чисто…
 
Я поверил, да видно рано
И всему-то виной опять
Всё оно же - твоё сопрано,
Ты смогла им меня укачать.
 
Мне мелодии голоса правдой
Показались, как всё от тебя.
Под твоё сопрано телами
Мы бросались всю ночь, не щадя
 
Ни себя, ни твоё сопрано,
Ни соседей и утром я
Разбудил тебя очень рано,
С новой силой тебя любя.
 
От настойчивости своей неловкость
Испытал я – я так-то не груб,
Просто слышать хотелось сопрано
С твоих, страстью искусанных, губ.
 
Ничего, что оно отзвучало,
Рад, что встретил его в жизни я.
Рад, что слышал твоё сопрано.
Рад, что было оно для меня…