ВиоВончеВь

Держу в руках чёрно-белое фото. На нем три ряда пионеров, одетых в одинаковую форму: галстуки, пилотки, матросские воротники и прочие приметы нашей принадлежности к дружине «Морская». В центре — трое вожатых, сбоку — музрук с баяном. Вверху, крупными буквами, «Молодая гвардия», а внизу, белым, написан год — 1973. Значит мне 12 лет.
Солнечно! На фото все дружно щурятся, наклонив вразнобой головы. У меня две косички по бокам пилотки подвязаны бубликами и снабжены бантами — видать готовилась. Помню, что за фотографом стояли автобусы, через несколько минут мы сядем в них — и уедем.
Но взгляд всегда соскальзывает в сторону, где стоит у ограды очень смуглый мальчик, совсем неформенного вида, в майке и шортах. Он там из-за меня. Он ждёт, когда закончится весь этот сыр-бор. Всегда ждёт, потому, что тогда мы не встретились и не попрощались…
Впервые мы увиделись в день приезда. Шло оформление документов. Все сидели стайками на скамейках и ждали своей очереди. Радио над площадкой пело бодрыми голосами:
Мой лагерь, Лузановка моя,
Мой лагерь, лазурные края.
О дружбе споём, споём с тобой.
И вторит нам, и вторит нам прибой…
Я изучала свой галстук — он выглядел безногим калекой. Один конец был тупо оборван сантиметров на семь. Неудачно придавила в поезде локтем и дёрнулась. Революционное единство трех поколений, которое он символизировал, явно было порушено. «Как я в таком буду ходить, как привести его хоть в какую-то форму, где тут галстуки можно купить?» — примерно такая каша вертелась в голове. А потом внутренний голос вообще стал наезжать: «Приехать во всесоюзный пионерский лагерь со рваным галстуком?! Что ты себе думаешь, Вероника?»
Он немного понаблюдал за мной со стороны, потом присел рядом и предложил:
— Давай посмотрю, что можно сделать, у меня ножик есть.
Положил галстук на скамейку, распластал пострадавшую конечность, и попытался перочинным ножиком сделать край более острым. Ничего толком не вышло.
— Слушай, дай мне его на пять минут. Я быстро! — взял галстук и убежал.
Я ждала. Без галстука, хоть и покалеченного, совсем как-то стало не по себе. Подумала, что вообще не знаю, кто этот рукодельник. «Я тут никого не знаю, — внутри потянуло грустным сквозняком. — Мама, хочу домой…»
Он вернулся быстро. Сказал, что зовут Митей, что он одессит и в библиотеке лагеря работает его мама. Это он у мамы на работе подравнял галстук ножницами. А я сказала, что папа зовет меня Никой, мама — Веронькой, а старший брат — Венькой. А он сказал, что его отец сейчас в море. А я — что мой папа военный. Так и познакомились.
Потом мы повесили галстук на место. Спереди это выглядело ничего, но на спине треугольник криво съехал набок. «Ладно, что-то ещё придумаю. Хорошо, что ты приехала. Я тебе тут все покажу, тебе понравится!» — он махнул мне рукой как давней знакомой, и сквозняк внутри захлопнулся. Стало уютно на скамейке, даже под чужими кипарисами, даже одной.
Через день нашла у себя в палате на кровати газетный сверток. Внутри лежал новый галстук. На газете большими красными буквами было написано «Будь готов!». Галстук показался мне особенно красным и из какой-то другой ткани. А я-то думала, что галстуки по всей стране совсем одинаковые.
В лагере тогда снимали детское кино под рабочим названием «Про Витю, Машу и морскую пехоту». Для массовки им нужны были пионеры, бодро марширующие и поющие на заднем плане. Наш музрук для такой нехитрой работы отобрал человек двадцать с музыкальным слухом, и меня, в том числе. Он дрессировал нас нещадно, по нескольку часов в день во время тихого часа. Выучили песен пять. Одна из них была совершенно дурацкая, поэтому запомнилась, даже сейчас спеть могу:
В образцовом лагере мы живем.
Образцовый у песни звук.
Кто служить нам поможет образцом —
Тот самый хороший друг!
Через неделю наш хор уже попал на съёмку. Среди детей-актеров, которых гримировали, прихорашивали и обхаживали, я увидела Митю. Он серьёзно что-то обсуждал с рыжим дядькой в кепке, как потом оказалось, режиссером Одесской киностудии. Меня разбирало любопытство, что Митя тут делает. Хотелось позвать или помахать ему рукой. Прямо язык чесался сообщить девчонкам из хора, что тот парень — это Митя, что я его знаю, что он мой друг. Позже стало понятно, что он был дублером в сценах, где главному герою приходилось драться, нырять, лазить по деревьям и всё такое.
Он сам подошел, когда отсняли эпизод с нашим марше-пением, и хористов отпустили отдыхать.
— Привет, ты хорошо поёшь, я слышал.
— А как ты смог узнать среди всех мой голос?
— А ты «л» как «в» иногда произносишь, вот и узнал.
Я покраснела, мне никто об этом раньше не говорил, неужели?
— Ничего такого я не говорю!
— Ну, ты не всегда. Ты иногда, — уверенно продолжал Митя.
— Например, когда говоришь «слышу» — получается «свышу», и «солнце» у тебя как «совнце» выходит. Но так даже интересно!

Мне почему-то тоже захотелось его зацепить, и выдала:
— А ты, а ты…совсем черный! Я никогда не видела такого загара.
— А у меня в роду были греки, — спокойно ответил Митя.
— А они что, такие черные?
— Не знаю, не все, наверное…
В другой день сбежали в тень на траву. Сидим, прислушиваемся к голосам на площадке. Говорю:
— Знаешь, а ты морем пахнешь…
— Правда? Вот как! А ты пахнешь бабушкиным печеньем.
— Это у меня помада гигиеническая пахнет ванилином.
— Помада?! Зачем?
— У меня губы от солнца трескаются.
— А у меня — от мороза…
Как-то времени было побольше, и мы пошли к морю, дальше от лагерной суеты. По дороге Митя опять смутил:
— Знаешь, у тебя, когда маршируешь — живот торчит. Надо пресс качать — тогда не будет торчать.
Не знала, что ответить, кажется, снова покраснела. Он сбивал с толку своей прямотой.
— Эй ты что, обиделась? Мой тренер говорит, что тело не обманешь, надо над ним работать. Давай покажу как.
Остановились возле скамейки. Легла на спину. Митя прижал мои ноги, сказал, что делать — а я ни разу не смогла подняться.
— Э, мать, да ты совсем слаба!
Мне так смешно стало от его слов! Какая я мать? Наверное, за смехом прятала смущение. А Митя сказал, что так отец обычно к маме обращается. На этом мои тренировки закончились.
Пришли на пляж. Смотрим на молочно-лазурную воду. Митя спрашивает:
— Ты плавать умеешь? Я плаваньем серьёзно занимаюсь.
— У нас в военном городке нет бассейна. Но папа меня ещё в пять лет плавать научил. В нашей речке. Ой, у нас там столько раков. Брат их ловит и выбрасывает на берег — а я в сетку собираю. Потом они в сетке так шуршат. И надо нести осторожно — иногда клешней как цапнут!
— Ага, я знаю, крабы тоже шуршат…
— Мить, а я на море в первый раз.
— Как в первый раз?
— Ну, не была раньше никогда. Видела по телику. Но не знала, что оно так пахнет, как вареные раки.
— Да нет, море пахнет солёным ветром…
— А ещё — оно ходит за нами. На коже остается. Река — не так. И в море легко плыть, и в носу не больно от воды.
— Да, море — оно море… — подытожил Митя.
Так хорошо было сидеть и говорить. И молчать тоже было хорошо.
— А зачем ты написал на газете — будь готов! Что будет?
— Я капитаном буду. Ты сможешь жить у моря?
— Жить? У моря? Наверное, смогу. А ты привезёшь мне виолончель?
— ВиоВончеВь?
Засмеялись оба.
— Ну вот ты какой! Я сейчас обижусь и уйду.
— Привезу, — уверенно убедил Митя. — А какая она?
— Вот такая, — я нарисовала ракушкой на песке виолончель громадных размеров.
— Ну, не знаю, если там найду такую…
— Мить, вообще-то, виолончель в два раза меньше.
— Да? Я думал она на эту, арфу, похожа. Зачем она тебе?
— Я буду сидеть у моря и играть на ней, чтобы легче было ждать тебя.
— Ты будешь меня ждать?
— Буду…
Да, я тогда точно знала, что буду ждать, и смогу дождаться.
— Я ждал однажды двое суток, сидя на берегу. Отца. Его корабль был виден, но на берег не отпускали.
— Ну, это не считается. Корабль же был виден… А море замерзает зимой?
— Иногда, но редко. Я ещё не видел такого.
— По замерзшему морю можно походить… А почему говорят — ушел в море?
— Да просто. Так говорят — и все. Ушел — пришел. Так как-то спокойней, чем уплыл — приплыл.
— Да, приплыли, называется!
— Ага!
Мы снова смеялись. Потом смотрели в небо… Митя начал совсем тихо:
— Ушёл в небо, пришёл с неба — тоже здорово, лучше, чем улетел — прилетел.
— А мы с неба пришли?
— Да.
— А как нас там звали?
— Акин и Ятим.
— Мы что, там мальчишками были?
— Да нет, это наши имена наоборот. Там всё наоборот.
— Вот я глупая, не догадалась. А ты там, в небе, тоже будешь меня ждать?
— Да.
Митя вдруг полез в карман шорт и достал голубой камушек, размером с пятак.
— Держи, это лазурит. Смотри, в нём и небо, и море, и облака можно увидеть. И ещё он учит быть честным и смелым.
Я сжала в ладони горячий гладкий кусочек лазури, и дала себе слово запомнить этот вечер на всю жизнь
Потом мы виделись ещё пару раз. Смена заканчивалась. Напоследок Митя подарил мне книгу «Земля Санникова». На последней странице написал свой одесский адрес и вот это: «Я тоже открою землю, вот увидишь!».
В день отъезда договорились встретиться и попрощаться. Я каллиграфически нарисовала для него свой адрес на открытке, бантов навывязывала. А он не пришёл. Я так тогда думала. Пока мне не прислали это фото, где он был и есть. Почему не подошёл? Наверное, что-то случайное и нелепое помешало, так часто бывает.
Лет через пятнадцать я посмотрела этот фильм. И вспомнила Митю, хоть сцены с его дубляжем, видно, так и не пригодились. Мельком на экране видела себя, поющей и шагающей, живот вроде не торчал.
Ещё через пятнадцать лет попала в Одессу. Нагулялась, набродилась, даже в Лузановку съездила. В кармане носила бумажку с Митиным адресом, списанным накануне с «Земли Санникова». Глупо конечно искать что-то через 30 лет, но его дом ещё существовал! Зашла во двор.
Женщина моего возраста крикнула, едва меня увидев:
— Вы кого ищете!
— В этом доме жил когда-то Дмитрий Муравьев. Может, знали такого?
— Ой, Митенька! Ну конечно, я с его сестрой дружила. Вот идите сюда. Видите — вон те два окна. Там, где сейчас носки сушатся. Это там такой жилец — все время носки сушит у всех под носом. И где у него их столько берется?! Ой, ну да, там они и жили. Митин папа в море ходил. А мама в библиотеке работала. Я вас могу провести на их площадку, по лестнице. Там все так же. Они давно тут не живут, съехали, и вообще из Одессы уехали. А Вы кто им будете?
— Я с Митей в юности переписывалась. А потом потерялись как-то.
— Да, бывает так. Потерялись, значит… Бывает… А меня Верой зовут. Мы с Митей вместе росли. Так вот… Я на чайной фабрике работаю, уже двадцать лет. Помните, какой раньше у нас чай был, цейлонский — желтая пачка со слоном… Такого уже нет…
— Вера, спасибо Вам, я пойду.
— Да, пойдите, пройдитесь по Одессе, сейчас нежарко, хорошо…
Я вышла из арки и увидела небольшую мемориальную доску с воткнутой живой гвоздикой: «В этом доме жил герой афганской войны, летчик Дмитрий Муравьев. Родился …, погиб …. Слава героям!»
Значит, ушёл в небо, а не в море.