Фиелоний возвращался домой после очередного громкого процесса. Он был следователем; среди коллег он пользовался огромным уважением, так как мог распутать самое сложное дело. Всякий раз он вздыхал с облегчением и думал: «Преступник наказан!» Однако тут же появлялась и другая мысль: почему же в этом мире столько преступных, жестоких, внутренне отвратительных людей? И почему самые близкие люди иногда годами не догадываются об истинной натуре таких хамелеонов? Слишком многие ошибаются в людях, и порой эти ошибки бывают роковыми…Лишь очень немногие способны прочесть, что написано в чужом сердце. У Фиелония эта способность была, увы, не врождённая, а приобретённая через боль и удары судьбы. Всех преступников не поймать, и даже будучи наказанными далеко не все из них захотят в себе что-то изменить. «Но почему мы порой не знаем самых близких людей?» – подумал следователь. И тут он начал размышлять о дочери…
Эвелине было уже двадцать три года. Фиелоний относился к ней с чувством отцовского долга, потому что был человеком чести и очень редкой порядочности. Но ему никогда не хотелось, даже в её детстве, подойти к ней и сказать, как он любит её. Во-первых, дочь была на него не похожа. Во-вторых, он слишком многого в ней не понимал.
Эвелина всегда жила очень легко. Она обладала яркой индивидуальностью, притягивающей людей. Ещё школьницей ей удавалось добиваться своих целей безо всякого труда. Не обладая и минимальным усердием, она всегда была твёрдой хорошисткой. С одной стороны, её выручал её быстрый, практический ум. Она никогда не любила заданий, где нужны эрудиция и интеллект, предпочитая их тем, где нужны логика и смекалка. Её оценка всегда была – четыре и никогда – пять. С другой стороны, выручали актёрские способности. В школе она пользовалась немалой популярностью, выступая в театральном кружке. Она в совершенстве владела даром лицедейства, и многие преподаватели воспринимали её как настоящую актрису, из чувства симпатии набавляя балл-другой.
Фиелоний знал, что его дочь очень демонстративна; ей всегда было необходимо признание коллектива, в котором она находилась. Она просила отца устраивать для неё дни рождения с угощением для всего класса; она постоянно просила у отца денег, чтобы пригласить класс в ресторан. Это позволило ей стать кем-то вроде лидера. Однако несколько человек из класса, которых было не привлечь вкусными обедами, лишь смотрели на неё задумчиво, пытаясь понять, что же она из себя представляет. О том же порой думал и её отец. Он не мог многого принять в Эвелине: он жил по совести, ради восстановления справедливости, а в дочери не видел и тени уважения к этим вещам; он любил своё дело и умел сконцентрироваться на нём; в Эвелине же не было и зачатков этих умений. Он предполагал, что она арлекин не только на сцене, но и в жизни, и ему эта мысль была неприятна. Однако при всём этом Фиелоний был даже слишком мягким и лояльным отцом: он многое прощал дочери. Он простил ей воровство денег из его кошелька, на которые она пригласила в ресторан одноклассников, доказав лишний раз, как с ней весело и престижно общаться. Фиелоний знал о том, что у дочери неустойчивая и ранимая психика. У неё в четыре года умерла мать, что стало для Фиелония настоящим горем. Его состояние, очевидно, передалось Эвелине, и она заболела. У неё стали происходить нервные припадки при любом напряжении, и отец берёг единственную дочь как зеницу ока. Трудно было представить такое дело, к которому дочь Фиелония в будущем могла бы отнестись серьёзно. Он полагал, что она всё-таки станет актрисой. И как гром посреди ясного неба прозвучала сказанная в восемнадцать лет фраза: «Я хочу быть вирусологом».
Отец был шокирован: в характере дочери не было и намёка на самоуглублённость и склонность к исследовательской работе. Эвелина относилась ко всему крайне поверхностно. Такого разговора она раньше никогда не заводила.
– Зачем это ТЕБЕ? – спросил потрясённый отец.
Дочь ничего не ответила. Она ухмыльнулась и посмотрела на отца взглядом, полным расчёта и неимоверной хитрости. Фиелонию почему-то захотелось отвернуться. Он терпеть не мог тех, в ком эти качества сочетались с актёрскими способностями. Неужели его дочь – одна из них?! Но, по своему обыкновению, небезызвестный и обеспеченный следователь не стал возражать дочери и оплатил учёбу в институте, не понимая, в чём её смысл. Училась Эвелина на слабые тройки, а в свободное время, которого она отводила себе безгранично много, ходила по клубам и дискотекам. Окончив институт, следовало задуматься об устройстве на работу. Однако у Эвелины в голове по-прежнему был ветер. Знания у неё нулевые. Зачем она только выбрала эту область?
«Поговорю с ней сегодня ещё раз», – подумал Фиелоний, открывая дверь своей квартиры. Обстановка его удивила. Не было слышно по обыкновению включённой на полную громкость сумасшедшей музыки. В комнате дочери было тихо. Фиелоний, поражённый до глубины души, обнаружил её читающей книгу «Зоркое око». Первый раз в жизни он видел дочь серьёзной. Она читала предсказания Кигуна – выдающегося пророка всех времён и народов. Он предрёк многие события, оказавшие серьёзное влияние на жизнь человечества, и был способен видеть на много столетий вперёд. Обычно эту книгу читал Фиелоний; дочь же являлась безнадёжным скептиком. Она не верила даже в очевидное. И тут она спросила отца: «Какой сейчас год?» Фиелоний удивлённо ответил: «Две тысячи триста шестьдесят второй, а что такое?»
– Восемнадцать, – ответила дочь.
– Что – «восемнадцать»?
– Через восемнадцать лет, – ответила она куда-то в пространство.
В смятении Фиелоний схватил книгу. Он прочитал: «Две тысячи триста восьмидесятый год. Вспыхнет эпидемия страшного вируса – преждевременного старения. Болезнь поставит под угрозу жизнь на Земле как таковую. В том же году будет изобретён препарат, который спасёт всех нас».
– Я как молодой биолог хочу в этом поучаствовать. Я переезжаю в другой город. Попробую устроиться в «Центр клетки» Малируна Цюэ, – ошарашила отца дочь.
Безусловно, Фиелоний знал об этом учёном. Он был уже в весьма почтенном возрасте и почти полвека посвятил изобретению того самого препарата. Предсказания Кигуна были истинной правдой; все его пророчества сбывались с высокой степенью вероятности. Поэтому большинство учёных признавали неизбежность этой большой беды в будущем. Единственная в истории вспышка вируса старения произошла сто лет назад. Теперь в лабораториях содержались малые дозы этого вируса, и учёные пытались создать вакцину против него. Сделав это в кабинетных масштабах, они, вероятно, справятся с этим и в масштабах общечеловеческих. Но Эвелина здесь явно ни при чём.
– Ты завышенно оцениваешь свои возможности, – сказал Фиелоний. – Хороша уверенность, но не самоуверенность. Кто примет тебя туда на работу? Нужно начинать с более простых вещей.
Но отговаривать дочь было бессмысленно; Эвелина уехала из города уже на следующее утро.
В семь часов утра Эвелина стояла на пороге «Центра клетки». Все уже были на рабочих местах; свет горел во всех окнах. На входе она встретилась с доброй и милой девушкой. Её трудно было причислить к серьёзным, сосредоточенным, скучным учёным, какими представляла их себе Эвелина. Девушку звали Лилит. Она была всего на два года старше Эвелины, но уже являлась главным ассистентом Малируна Цюэ. Лилит смотрела на Эвелину широко открытыми детскими глазами; та протянула ей документы и университетскую зачётную книжку.
Эвелина подключила свои актёрские способности и изобразила энтузиазм. Она сказала, что сожалеет о том, что не взялась за ум раньше, в институте, но, чтобы быть причастной к великой работе этого центра, она готова мыть пробирки в лаборатории, или даже просто работать уборщицей. Лилит приняла эти пламенные рассуждения за чистую монету. Она уже симпатизировала Эвелине, чего та и добивалась. Эвелина уже вообразила, что получила место, но Лилит сказала, что решающим будет слово самого Малируна Цюэ. Вскоре появился и он. Научный руководитель центра старался держаться нейтрально, но Эвелина чувствовала, что не нравится ему. Она слышала, что Цюэ при приёме сотрудников на работу придерживается странного принципа: он не подвергает проверке их знания и умения, а просто прислушивается к какому-то «внутреннему голосу», в который девушка мало верила. Так произошло и с ней. Ничего конкретного Цюэ не ответил, а лишь попросил подождать два дня, пообещав позвонить утром в воскресенье. Просьба была странной, но девушка не показала недовольства. В назначенный день раздался звонок. По интонации Цюэ было понятно, что теперь для него каким-то образом многое прояснилось.
– Эвелина, добрый день, – сказал он. – Я не приму Вас на работу. Простите.
– Что?! – вскрикнула она. – Где нормальный, рациональный подход?! Если я Вам не нравлюсь, это не значит, что я ничего не стою!
– Но это правда! – ответил Цюэ. – Вы полный ноль, и сами это знаете! А ещё я знаю, что Вы хотите устроиться к нам, чтобы пожинать плоды чужого труда! Вы хотите восемнадцать лет отсиживаться за спинами талантливых людей. Если бы в книге пророчеств было написано, что препарат изобретут на сто лет позже указанного там года, Вы бы искали другой способ прославиться, потому что до этого срока Вы бы не дожили. До свидания.
Эвелина повесила трубку. Не может быть! Цюэ ухитрился разгадать её с первого раза, как будто он видит насквозь! Откуда ему всё это известно?! Она поняла, что пора изображать приступ. Она упала на пол и, задыхаясь и биясь в конвульсиях, простонала: «Па-а-а-па!». Иначе ей у Цюэ не работать никогда.
На крик примчался испуганный отец. Он уложил дочь в постель и сделал ей компресс. Он всё понял. Страшно переживая за дочь, он не отходил от её постели две недели. Она лежала как умирающая, с закрытыми глазами, изредка стоная. Фиелоний не смог вынести, что мечта его нежной дочери теперь разбита, и впервые в жизни он нарушил важные для него принципы. Он отправился в город, где находился «Центр клетки» – прямо в кабинет мэра города. Преодолевая мучительные для него угрызения совести, он начал говорить о нежной душе своей девочки, плакал, не мог остановиться. Затем он заставил себя воспользоваться известностью и выложил на стол крупную сумму денег. Фиелоний хотел, чтобы в обмен на взятку мэр города пригрозил Цюэ закрытием центра в случае, если тот не примет Эвелину на работу. Градоначальник не долго думая согласился на сделку и взял деньги. А Фиелоний после этого чувствовал себя ужасно – на душе скребли кошки. Но цена была заплачена – и к его дочери вернулось здоровье, а вместе с тем появилась и любимая работа.
Через две недели Эвелина была уже на «ты» абсолютно со всеми на работе. Особенно близко она общалась с Лилит; та считала её настоящей подругой. Единственным, кому компанейская Эвелина пришлась не по душе, был Малирун Цюэ. Эвелина очень удивилась, когда узнала, что семидесятилетний Цюэ собирается жениться на Лилит через полгода, когда у них родится ребёнок. Этот неравный брак был непонятен Эвелине, однако она вскоре поняла, что влюблённые и вправду не могут жить друг без друга. Но самым странным было не это, а…зеркало Малируна Цюэ. В него смотрелись то Лилит, то сам Цюэ. Зеркало было серебряное, украшенное драгоценными камнями, которые добывают только в очень немногих регионах. На ручке зеркала была сделана иностранная надпись – одно слово. Почему-то Эвелине казалось, что это зеркало видало не один век. Когда кто-то из влюблённых смотрелся в него, обязательно прикрывал его рукой; выглядело это так, как будто было там не зеркало, а величайшая ценность. И вот однажды удалось наблюдательной Эвелине заметить, что зеркало является настоящим источником солнечного света!
– Вот это – воистину чудо техники, – подумала девушка. – Неплохо бы заполучить его для себя. Цюэ, однако, неспроста смотрится в него в любую свободную минуту, да так с ним обращается, как будто это зеркало – живое.
Хотя мысль о том, что зеркало какое-то особенное, казалась Эвелине абсурдной, она решила рассмотреть вблизи, что же там всё-таки такое. Для этого на следующий же день она выкрала зеркало, когда Цюэ отлучился на две минуты. Но стоило Эвелине взять зеркало в правую руку, как она почувствовала страшную боль – такую, словно она дотронулась до чего-то раскалённого. Было два варианта: положить зеркало на место или всё-таки забрать его с собой. Главное было не закричать от боли, потому что тогда её услышит Цюэ и спросит: «Что Вы забыли на моём столе?» Эвелина моментально убрала зеркало к себе в сумку, а затем увидела, что её ладони испещрены открытыми ранами и ожогами. Она мгновенно удалилась, бросив кому-то по пути, что неосторожно обожглась, проводя химический опыт. На следующий день начались поиски зеркала: Цюэ в растерянности ходил по всему центру, хватаясь за голову так, как будто у него похитили ребёнка. Никто и никогда не видел его в таком состоянии. Однако ближе к вечеру, когда Цюэ немного успокоился, к Эвелине подошла его невеста и тихо сказала: «Я приглашаю Вас завтра к себе в гости. Малирун плохо отнесётся к этому, почему-то Вы ему не понравились с первого дня, но завтра мы с Вами будем вдвоём. Узнаем заодно друг друга получше».
Эвелина согласилась на предложение новой подруги, но не потому, что любила походы в гости и развлечения. У неё была чёткая цель – постараться как можно больше узнать о зеркале. К шести часам Эвелина была дома у Цюэ и Лилит. Лилит спрашивала её о детстве, юности; Эвелина, явно принижая себя, называла себя инфантильной, сорвиголовой и наказанием для отца. Она заметила, что слишком поздно повзрослела и стала серьёзнее относиться к жизни; при этом она качала головой, как бы досадуя на себя. И вот она всё-таки решилась задать уже давно интересующий её вопрос о Малируне Цюэ.
– Вот ты выходишь замуж за нашего научного руководителя, – спрашивала Эвелина как можно деликатнее, – стало быть, вы любите друг друга, но…господин Цюэ намного старше тебя! Как же так вышло?
– Это необычная история, – ответила Лилит тихо, – я полюбила его, как только увидела. И ещё Малирун спас всю мою семью. У меня шестеро братьев и три сестры. Если бы не он, ни их, ни мамы, ни папы уже два года как не было бы в живых. Мы отдыхали на море, в Торганге.
– В Торганге?! – испугалась Эвелина. – Два года назад…Летом? Торгангское землетрясение, двенадцать баллов…Смерч, который людей по воздуху носил…Вы что, ТАМ познакомились?
– Да. Я росла в небогатой семье. Папа с мамой очень долго хотели заработать на отдых на море. Младшие мои братья и сёстры ждали этого всё детство. И вот наконец мы поехали. Прошло два дня, и я встретила там его. Мы сразу поняли, что жить друг без друга не сможем. Я спросила у него его координаты, но вместо этого он сказал, что мне и моей семье нужно срочно собираться и уезжать, ведь оставаться в Торганге опасно. В противном случае он отказывался общаться со мной в дальнейшем. В тот момент для меня было главным не потерять его, и я согласилась на сумасбродное предложение и уехала вместе с ним рано утром, когда все ещё спали. Родители прочитали мою записку, переполошились и вместе с младшими детьми бросились искать нас. Благодаря Малируну мы все покинули Торганг, и это нас спасло; в тот же день начался тот самый смерч. Тогда многие жители и гости Торганга погибли. Я была поражена: откуда Малирун мог узнать о грядущих событиях? Оказалось, от своего зеркала. Его нужно срочно найти!
– Как – от того самого зеркала? – спросила в недоумении Эвелина.
– Да, от того самого. Ему уже немало лет, и привезено оно издалека. Надпись на нём означает «истина». Это семейная реликвия Малируна. В тот год он не планировал ехать в отпуск, просто однажды в полночь в зеркале отразилось моё лицо, а затем прозвучало: «Когда взбунтуется море в Торганге». Вот так. Он заранее знал, что мы созданы друг для друга и что он должен спасти всю мою семью от гибели.
– Малирун поступил как настоящий герой, ты должна им гордиться! – изобразила восторг Эвелина. – Решиться на такое… Скажи, а правда ли господин Цюэ трудно сходится с людьми? Ведь, насколько мне известно, он раньше никогда не был влюблён! И у него не было ни одного близкого друга, при его-то масштабе личности! Почему?
– У Малируна было много фальшивых друзей, «волков в овечьей шкуре». Многие из них хотели ему серьёзно навредить или желали зла. Было и немало претенденток на его сердце, но всем им он был нужен лишь из меркантильных соображений. Но он не дал никому из них испортить себе жизнь. Сближаясь с кем-то, он обязательно давал этому человеку посмотреться в своё зеркало. Ровно в полночь оно отражало цвет натуры каждого. Чем светлее и ярче этот цвет, тем чище помыслы этого человека. Таких людей, увы, встречается немного.
– И поэтому он не хотел брать меня на работу? – спросила Эвелина.
– Да, зеркало может определять, кто ценен в нашем деле, а кто – нет. Но раз уж так случилось, что ты здесь работаешь, может, это произошло, чтобы мы стали друзьями?
– Прости меня, – сказала Эвелина с деланной робостью, – мэр города угрожал закрыть центр господина Цюэ, прекратить финансирование в случае, если бы я осталась без работы в центре. Мой папа заплатил за это мэру большие деньги… Когда господин Цюэ отказал мне в приёме на работу, я заболела, очень сильно расстроилась…Я болезненная, невротик, и папа слишком сильно заботится обо мне…Это очень нечестный, некрасивый поступок, и мне стыдно.
– Что ни делается, всё к лучшему, – грустно ответила Лилит. – Я рада, что у меня появилась такая подруга, как ты. Я тебе доверяю, хотя Малирун относится к тебе скептически. Я хочу доверить тебе нашу с Малируном тайну. – Эвелина увидела на глазах Лилит слёзы. – В день знакомства со мной Малирун узнал от зеркала дату своей смерти. Это произойдёт через пять лет, в день моего рождения. Чтобы я помнила его всегда. Малирун должен успеть жениться на мне. У нас скоро родится ребёнок. Зеркало будущий муж завещал мне и ему. Малирун смертельно болен, и его болезнь прогрессирует. Так суждено.
– То есть вы не собираетесь ничего предпринимать? – спросила Эвелина.
– Нет, потому что значительная часть всего, что происходит с нами, уже предначертана. Он слишком светлый человек для этой жизни; через пять лет он окончит свою главную работу – изобретёт вакцину от вируса старения, и покинет этот мир.
– Это вам ваше зеркало сказало?! – возмутилась Эвелина. – Но вы же взрослые люди, к тому же умные! Принимать обстоятельства жизни, не пытаясь ничего в них переделать! Как можно? Вы как хотите, а лично я знаю, что только я сама распоряжаюсь своей жизнью.
– Это заблуждение, – ответила Лилит.
– Так вы, стало быть, фаталисты! – выпалила Эвелина и с оскорблённым видом ушла от подруги. Лично она обретала веру абсолютно во что угодно, но лишь когда ей это было выгодно. Теперь она была полноправной хозяйкой, как своей жизни, так и этого далеко не обыкновенного зеркала. Она решила проверить его в действии. Придя домой и, дождавшись полуночи, Эвелина поднесла к зеркалу привезённую из родного города фотографию отца. Зеркало переливалось золотыми лучами. Потом она взяла вырезку из вчерашней газеты – фото одного грабителя – и поднесла его к стеклу. Оно тут же стало тёмно-синим. Затем Эвелина попробовала поднести зеркало к своему лицу, но отдёрнула руку: никому не хочется знать о себе всей правды. Зато теперь она обладала истинным сокровищем, которым она, без сомнения, сумеет грамотно распорядиться. Как – она ещё не решила, но это было лишь вопросом времени.
…– Я свободен, – произнёс гуру, стоящий в центре нарисованного мелом круга.
– Я свободен! Я свободен! – мелодично пропела толпа людей с бездумными глазами. На их лицах было абсолютное желание отрешиться от всего, больше не быть ни за что ответственными и перестать мыслить. Каждый из них был перегружен своими проблемами, справиться с которыми ему не представлялось возможным.
В зале было только две пары думающих глаз: юноши и девушки. Взгляд юноши был потерянным и непонимающим; взгляд же девушки – дерзким и вызывающим. На обоих лицах присутствовала тоска; когда восьмичасовой сеанс был окончен, гуру вежливо пригласил всех прийти на следующий день, только теперь уже не бесплатно. Все чуть ли не подпрыгнули от радости, после чего стали покидать помещение. На улице юноша поравнялся с девушкой и неожиданно спросил её: «Я обращусь к Вам, ведь Вы здесь единственный нормальный человек. Помогите мне. Некуда идти».
Девушка удивилась; юноша говорил с лёгким акцентом, но фразы при этом строил правильно. Она спросила: «Как твоё имя?»
– Ри-Цруанг.
Ей всё стало понятно. Ему удалось вырваться из абсолютно закрытой страны, а вернись он туда – ему уже не жить.
– Антугарайя? – спросила она.
– Антугарайя. Я здесь четыре дня; живу на улице, ничего не ел. Разреши мне переночевать у тебя…или, если нельзя, у твоих знакомых.
– Пойдём. Я попробую уговорить их.
– Кого – их?
– Тех, из-за кого я пришла сюда. Отца и мачеху.
– Как ты оказалась на этом сборище сектантов?! Ведь ты не только очень красивая, но и, мне кажется, на многое способная девушка… Как тебя зовут?
– Астра.
– Что привело тебя сюда?
– А тебя?
– Я потерял веру. Понял, что всё это ложь. А без веры жить нельзя.
– А я просто больше не хочу оставаться здесь. Ненавижу всё в этой жизни.
– Где – здесь?
– На этом свете. Хочу туда, где моя мама.
– Она умерла?
– Да, когда я родилась. И это сделало меня ненормальной.
– Как?
– Обыкновенно. С одной стороны, я с младенческих лет знаю женщину, которая как бы заменяет мне мать. Её зовут Эвелина. Но я с самого раннего возраста называю её исключительно по имени. И ещё…вряд ли тебе, иностранцу, это о чём-то говорит, но мой отец – Малирун Цюэ.
– Я знаю, кто это.
– Ему уже девяносто лет.
– Стало быть, тебе – двадцать. Мы ровесники.
– Как ты догадался?
– Читал его биографию.
– Что ж… Читал, значит…Ну, в общем, мачеха моя – персона двойственная. Перед отцом она всегда разыгрывала материнские чувства ко мне, но стоило ему отойти на два шага – и я тут же становилась для неё пустым местом. Она для меня символ самодовольства. Я ненавижу её столько, сколько помню себя. Я не знала, почему, до пяти лет. Тогда они с отцом впервые взяли меня с собой на кладбище. Это произошло девятого сентября – в день рождения моей родной мамы. Я была не по годам развитой девочкой. Они уже тогда мне всё объяснили: как незадолго до моего рождения отец собирался жениться на маме, как мама с Эвелиной были верными подругами…и как отец и мачеха мужественно поддержали друг друга в беде после маминой смерти, а затем это как-то переросло в любовь. «Такого в жизни не бывает, – сказала я. – Любовь и взаимопомощь – совершенно разные вещи». Но отец возразил мне, стал превозносить мачеху и заметил, что, хотя раньше он был несправедлив к Эвелине, если бы не она, он не пережил бы смерть мамы. Я недовольно покосилась на него. И в тот же день я поняла: в мачехе живут два разных человека. Мы стояли у памятника, и она плакала слезами любящей подруги. Но потом, когда отец отвернулся…мне показалось, что она смотрит на памятник моей мамы с каким-то чувством превосходства или даже ещё не свершившейся победы… А отца для неё в тот момент будто не существовало вовсе.
Через несколько секунд всё стало по-прежнему, её взгляд стал обычным, и я впервые осознала, какая в ней, никудышном учёном, умерла великая актриса. Незадолго до того дня я впервые побывала у них на работе. Она сидела в кабинете отца, в его святая святых, вела какие-то записи, а потом они вместе проводили какой-то очень важный научный опыт. У неё так горели глаза! Да, жизнь – действительно игра, позволившая ей добиться того, чего она вовсе не достойна. И я, пятилетняя, чётко ощутила это…
Так вот, в годовщину маминого рождения, уже вечером, перед тем, как лечь спать, я спросила отца: «Ты любишь Эвелину?»
– Конечно, дочка, – ответил он, не задумываясь.
– Ты не должен любить её! Я не хочу этого! – закричала я.
– Так нельзя, Астра, – сказал он. – Мы взрослые, а ты ещё маленькая и многого не понимаешь. Она очень хорошая.
– Я ненавижу её! – снова крикнула я.
– Если ты сейчас не извинишься, я накажу тебя.
– То есть?
– Я не буду разговаривать с тобой до тех пор, пока ты не попросишь прощения.
– Не попрошу.
На этом наш разговор закончился. Отец выключил свет и хлопнул дверью. После этой беседы я неожиданно поняла, что Эвелина будто бы отобрала у меня мать. Это было невозможно никак подтвердить, и потом, мне было только пять лет, но моё сердце неведомо откуда знало это. Я решила бороться с ней всеми средствами, доступными мне тогда. В ту ночь я слышала, как отец ходит по кухне и повторяет её имя. Возможно, он размышлял о том, есть ли в моих словах доля правды. Мне хотелось думать, что он поверит мне. Но, разумеется, в нём победило благоразумие, и он не прислушался к пятилетней дочери. Он обиделся на меня за мои слова, и после того вечера мы долго не разговаривали.
– И что же дальше?
– Что дальше? Я стала клеветать на неё. Говорила отцу, как жестоко мачеха наказывает меня физически, хотя это было неправдой. Я хотела добиться того, чтобы отец стал относиться к ней хуже. Он кричал на меня за враньё, и наши отношения становились всё хуже и хуже по мере моего взросления. Я постепенно пришла к своего рода нигилизму. Ничего меня в жизни не интересует. В учёбе сначала всё давалось легко, но потом моё внимание ни на чём не задерживалось: я могла думать только о том, как спасти отца из этих страшных когтей. Моя ненависть к ней перерастала в болезнь. Я целенаправленно стремилась к самым худшим людям, которых находила среди моих ровесников. Это началось лет с десяти и продолжалось четыре года. Компании эти я меняла, как перчатки. И вот в десять лет я решила забыть обо всех нормах и высказать всё, что было на душе. Я привела домой компанию ужасных, безнравственных подростков, для которых не было ничего святого. Они баловались спиртными напитками, а я поддерживала разговор, от которого меня тошнило. Я знала, что с минуты на минуту вернутся отец с мачехой, но всей компании сказала, что мы можем смело развлекаться целый вечер и ночь. Этого я и ждала. Увидев нас, отец с удивлением замер на пороге, а мачеха ушла в свою комнату. Я была для неё существом, с которым она старалась не связываться. Он в ужасе спросил, что всё это значит, а я попросила одного из приятелей рассказать пару пошлых анекдотов. Рассказал. Отец в ужасе выгнал их всех из дома. Прежде чем он успел что-то сказать, я потребовала, чтобы он выслушал меня. Я сказала, что стану гораздо хуже тех, кого он увидел в своём доме. Что я никогда не реализую себя. Что я никогда не буду счастлива. Счастье у каждого своё: для кого-то – самореализация, для кого-то – дружная семья, для кого-то – верные друзья. Я не знала и не знаю, что для меня это самое счастье. Я сказала, что совершенно не разбираюсь в самой себе. И добавила, что если отец желает, чтобы я изменила своё отношение к жизни и не хочет, чтобы я стала такой, как подростки из этой компании, а в будущем опустилась и загубила себя, то он должен немедленно расстаться с Эвелиной.
Я поставила ему ультиматум. Отец был поражён моим откровением. Раньше он считал меня подарком судьбы, который жизнь преподнесла ему почти на склоне лет, а оказалось… Он рыдал, и я рыдала. Но не извинилась бы ни за что. Отец заявил, что моё поведение неприемлемо, и, если это не прекратится, он отдаст меня в детдом. Насовсем. Представь себе, мачеха принялась защищать меня, даже будучи в курсе того, какую цель я преследовала. Она смотрела на меня ласково-ласково, успокаивала, говорила, что я ей как дочь. Отец сменил гнев на милость. Мне было противно. Я знала, как она на самом деле относится ко мне. Ей просто хотелось быть матерью Терезой в глазах отца. Лучше бы он не послушал её, отправил бы меня в детский дом, как и обещал, и я хоть перестала бы видеть её каждый день. Но увы.
А в четырнадцать лет была моя последняя попытка. Я чувствовала, что всё бесполезно. Оставался только один способ заставить отца посмотреть на мачеху другими глазами. Она вернулась домой. Нас никто не мог услышать. Я, как ни в чём не бывало, стала болтать по телефону с одной из подружек нижайшего морального уровня. Всех людей она мерила по своей мерке и думала, что в жизни есть лишь плохое. Это плохое она очень любила обсуждать. Специально для неё я сочинила историю о том, что мачеха – убийца моей мамы. Я описывала Эвелину самыми мерзкими словами и делала это громко. Мачеха услышала и вошла в кухню. Тут я специально смахнула острый нож, лежащий на столе, на пол. Эвелина слышала то, что я прямо сейчас говорила о ней по телефону, и эти слова становились всё более оскорбительными для неё. Не прерывая телефонного разговора, я издевательским взглядом смотрела на Эвелину. Я улыбалась и удерживалась, чтобы не засмеяться. Лицо мачехи перекосилось от злости. Она застыла в оцепенении, не в силах что-либо сказать – так она была шокирована. Когда она была уже на грани, я встала, подняла нож и вложила в её похолодевшую руку. Хотела её спровоцировать – чтобы она меня ударила этим ножом. Сделала ей пригласительный жест. Я представила, что через несколько секунд уже буду ТАМ…где-то рядом с моей мамой; и минут через пять сюда придёт отец и увидит ЭТО…и тогда его любовь к мачехе, естественно, сменится ненавистью на всю оставшуюся жизнь. Но ничего не произошло. Ярость в ней боролась со страхом, и победил страх. В кухню вошёл её папа – Фиелоний. Я всегда называю его дедушкой. Дедушка относится ко мне, сумасшедшей, терпеливо, с любовью, старается успокоить меня и понять. Своим разговором я разбудила его. Крайне опасная ситуация разрешилась сама собой, но он всё слышал и видел.
Потом он тихо позвал меня к себе в комнату, чтобы поговорить со мной. Я чувствовала себя виноватой перед ним до такой степени, что не смела поднять голову.
– Прости меня, дедушка, она же…твоя дочь! – сказала я и заплакала. Он обнял меня.
– Зачем же ты так с ней? Тебе жить не хочется. Я тебя не осуждаю; нельзя осуждать, когда человек не в себе.
– Мне всегда казалось, что она…гораздо хуже, чем все о ней думают! Она…мне кажется… всего достигла нечестным путём!
– К сожалению, это так, и я сам приложил к этому руку. Я шантажировал твоего папу через представителя власти, чтобы Эвелина работала там, где работает…Ты удивишься, но мне тоже трудно убедить себя в том, что она хороший человек. Я часто в этом сомневаюсь, но говорю это себе каждый день. Хочется верить, что это – истина.
– Когда же наступит истина? Когда всё хорошее и дурное, что есть в каждом человеке, всё, что неочевидно для других и таится внутри каждого из нас, станет понятным для всех? Ах, если бы только было можно взглянуть на человека и сразу понять, что у него на сердце – добро или зло!
– Я знаю, такое время придёт, – отвечал дедушка, – и люди со злым сердцем будут наказаны. Я верю в это, как и ты, внучка. Но произойдёт это, можно уверенно сказать, уже не при нашей с тобой жизни.
Я попыталась возразить ему, сказала, что такое время, наверное, никогда не наступит; он отвечал, что надо лишь ждать. Нас объединяет эта главная мечта; он понимает, что я, прежде всего, хочу разоблачения нечистоплотных дел его дочери; ему очевидно и то, что я не говорю об этом прямо из любви к нему.
После того случая я прекратила бесполезную борьбу за то, чтобы разрушить отношения отца с Эвелиной, но нормальной, как все, я не стала. С пятнадцати лет я начала ходить по разным сектам, хоть и понимаю, какой это ужас, чтобы забыться. К счастью для меня, средства отца позволяют мне нигде не работать. Я бы просто не смогла. Я всё время с ненавистью думаю об Эвелине. И всё-таки мечтаю об этом роковом, последнем часе, который всех рассудит – и добрых, и злых. О том, как высшие силы сойдут ради этого суда с небес на землю. Возможно, это всего лишь легенда, и ничего подобного не произойдёт никогда. Но верить всё равно хочется. Эти навязчивые мысли не покидают меня ни днём, ни ночью; от них болит голова. Я не могу ни секунды ни о чём другом думать. Ни одна секта не помогает мне забыться. На меня ничего не действует. Как бы я хотела быть более внушаемой! Тогда я могла бы хоть на время уйти от этих тяжёлых мыслей. Ну, вот мы и пришли.
Ри-Цруанг увидел, что они с Астрой стоят около обыкновенного девятиэтажного дома в тихом неосвещённом сквере. Он никогда бы не подумал, что здесь может жить такой человек, как Малирун Цюэ. Квартира располагалась на четвёртом этаже.
Дверь открыли не сразу; хозяином оказался почтенных лет, но совсем не старый человек в очках с умными глазами. Цруангу показалось, что хозяин дома настолько углубился в свои размышления, что и теперь ещё не до конца вышел из них; перед ним определённо стояла некая задача, не надуманная, а очень важная для всех, которую он решал каждый день. На его лице можно было заметить печать упорства, а также некоторого скептицизма по отношению к людям. На Цруанга он смотрел недоверчиво, а с дочерью будто бы боялся встретиться взглядом. Астра представила юношу как своего друга, который будто бы поссорился с домашними, и назвала его другим именем вместо настоящего, антугарайского, чтобы не вызвать лишних вопросов. Посмотрев на Цруанга, хозяин дома задумался, но тут к нему подошла изящная рыжеволосая дама в расцвете лет в нарядном платье. Какое-то мгновение на её лице было выражение скуки и вселенской тоски, вызванной её постоянным образом жизни; но затем она преобразилась, обратившись к юноше.
– Здравствуйте, дорогой гость! Даже в поздний час мы рады гостям. А в семье Вашей всё наладится. Не переживайте. Как Вас зовут?
Юноша назвал выдуманное имя.
– Между прочим, Вы зашли в дом человека необыкновенных достоинств. Малирун Цюэ, мой муж, – сказала дама с гордостью.
– Эвелина, моя жена, – произнёс Цюэ почему-то с некоторым смущением.
Тут приоткрылась дверь соседней комнаты, и Цруанг увидел мужчину лет шестидесяти с подчёркнуто мужественными и благородными чертами лица. Он скромно поздоровался. Это был Фиелоний, отец Эвелины и дедушка Астры. Гостю предложили переночевать в гостиной; вот уже несколько ночей проведя на улице, на жёсткой скамье, юноша лишь успел поблагодарить и сразу же погрузился в сон.
Ему снилось его довольно далёкое прошлое: Цруанг видел себя одиннадцатилетним, идущим по улицам родного города своей необъятной Родины. Ему казалось, что эти события происходили только вчера, и он не знал, хотелось ли ему туда вернуться. Всё было очень реально. Одиннадцатилетний Цруанг видел вокруг себя в основном ветхие бревенчатые избы; при каждой из них был ничтожно маленький клочок земли. Это называлось в Антугарайе хозяйством. Единственной культурой здесь была кумара; из неё и варили одну на всех похлёбку. Кумара была единственной каждодневной пищей, и Цруанг с детства привык к этому. Он не считал это убожеством, хотя знал, что живёт не в какой-нибудь захудалой деревне, а в столице. Да-да, именно в столице! Об этом можно было судить только по единственному каменному зданию, которое имело два этажа. Это была городская управа, и здесь располагался кабинет наместника в их городе. И наместник, и все его приближённые были иноземцами, однако, как ни странно, людьми величайшего ума. И климат, и природные условия были здесь неблагоприятны: всюду возвышались горные хребты. Но именно горы и то, что они скрывали, и были главным преимуществом этой страны, перед которым меркли все недостатки.
Но вот мальчик подошёл к городской площади. На ней он увидел явное исключение из местных архитектурных правил – Прибежище Великого Гранула. Это был огромный лотос из мрамора, украшенный рубинами. Каменный цветок вмещал в себя тысячу человек, а площадь – десять тысяч. Солнце начинало садиться. Все готовились к зрелищу, которое можно было увидеть лишь раз в году – сегодня, девятнадцатого мая. Это был единственный и самый главный праздник в стране. Площадь была переполнена людьми; здесь Цруанг условился встретиться с родителями – они задерживались на тяжёлой и изнурительной работе. Измождённые люди, какими здесь являлись абсолютно все, светились от радости в этот особенный день. Цруангу удалось протиснуться внутрь огромного мраморного лотоса; в центре круглого зала стояли люди в алых плащах. Они были из дальних краёв, но прекрасно говорили по-антугарайски. По просьбе одного из них, говорящего с большим темпераментом и выразительностью, все местные жители начали доставать из сумок и карманов сделанные собственными руками ювелирные изделия тончайшей работы. Высокий гость выразил своё восхищение, сказал, что для него величайшая честь – прибыть впервые в жизни сюда, на землю великих мастеров-ювелиров. Затем он стал демонстрировать привезённые с собой скульптуры, почти все из которых были связаны с мифологией. Он рассказывал предания эпоса разных народов, и люди с интересом слушали. Потом в зал были внесены картины каких-то художников, изображавшие счастливых и всем довольных людей или на фоне зелёного луга, или на фоне леса, или на берегу моря. Высокий гость назвал себя новым посланником Великого Гранула, живущего на небесах; указывая на портреты людей и красивые пейзажи, которых никто из антугарайцев никогда не видел в реальной жизни, он сказал, что все эти люди живут беззаботно, в холе, неге и праздности. Но придёт время, когда они перешагнут порог той, другой жизни, и тогда они не будут иметь ничего этого.
– Взгляните, сейчас эти люди живут несравнимо лучше, чем вы, и не отказывают себе ни в каких удовольствиях, – произнёс Посланник. – Вы же неустанно трудитесь, создавая прекрасное. Однажды вы будете вознаграждены за это. Не корите Небеса за вашу преждевременную смерть, за вашу многотрудную жизнь; страдания делают человека возвышенным; тот, кто перенёс много лишений на этом свете, удостоится исключительного счастья, когда перейдёт в другой, лучший мир! Так радуйтесь же! Вы – избранные!
Цруанг взглянул в это одухотворённое лицо, и в тот же миг зал взорвался аплодисментами. Все испытывали чувство эйфории и неземного благоговения. Цруанг был безмерно рад, что наконец-то он вырос, окончил школу. Без пяти минут взрослый, он скоро начнёт работать, как и его родители, во имя Искусства и Красоты. Теперь ему разрешается присутствовать на этом празднике каждый год, но как желал бы он видеть это зрелище каждый день! Но вдруг, посреди порыва всеобщего восхищения, где-то в двух шагах от Цруанга холодно и бесстрастно прозвучало: «Эх, папа, папа!»
Цруанг оглянулся и увидел подростка лет пятнадцати, одетого просто, как и все остальные; но его взгляд, обращённый к Великому Посланнику, был откровенно презрителен. Фраза была сказана шёпотом, но Посланник услышал голос сына, стоящего в первых рядах, и посмотрел на него удивлённо и укоризненно, как бы спрашивая: «Ну и зачем ты сюда пришёл?» Юноша поспешно опустил глаза и вздохнул так, как будто был готов заплакать. Цруангу даже стало его как-то жалко; вся ситуация была более чем странной. Почему этот юноша презрительно смотрел на отца, которым любой другой на его месте гордился бы, каждый день благодаря Небо за это? И почему отцу не нравилось то, что сын видит его, когда он выполняет свою величайшую миссию? Об этом Цруанг думал до конца выступления Посланника. Когда оно завершилось, всех препроводили в другую залу; там стоял стол, накрытый всевозможными яствами, которые мальчик увидел впервые. Там были морепродукты, икра, изысканные салаты…всё это называлось Пищей Богов. Не описать словами, как наслаждался Цруанг этим фантастическим, необыкновенным ужином! Потом все начали петь и танцевать и веселились, как малые дети; сын Посланника обратился к мальчику с просьбой пригласить его домой. Ходить в гости в этот день было доброй традицией, и Цруанг согласился.
– Они ещё долго будут праздновать, – сказал юноша-иноземец как о чём-то обыденном, – а я здесь в первый раз. Мне очень хочется узнать как можно больше о вашей жизни.
Цруангу очень хотелось праздновать вместе со всеми, но он почувствовал особое расположение к этому юноше и с радостью пригласил его к себе. Дома у Цруанга они разговорились. Сына Великого Посланника звали Лиму; Цруанг стал неторопливо и спокойно рассказывать ему об антугарайской жизни. Он рассказывал об очень трудной, но важной работе своих родителей: с раннего утра до семи часов вечера трудились они в подземелье, добывая драгоценные камни всевозможных видов – Антугарайя была исключительно богатой в этом смысле страной; потом возвращались они домой, и обессиленный папа занимался в своей комнате ювелирным делом, вырезая до поздней ночи из добытых камней фигуры, изготавливая украшения. Мама же в это время занималась хозяйством. Уставшими засыпали они, и с каждым годом становилось это всё заметнее; всё чаще они страдали от разных недугов. Сам же Цруанг с семи лет учился в школе; их обучали чтению, письму, счёту в пределах тысячи, а также ювелирному делу. Читали они в основном оды и хвалебные песни, посвящённые Великому Гранулу и Мулитайе – Фее Благоденствия. Иностранных языков не изучали, потому что принадлежали они «иноземным варварам с неверными ориентирами в жизни». После окончания школы все занимались той же деятельностью, что и родители Цруанга, за исключением школьных учителей и врачей – они оканчивали трёхлетние училища. Помимо девятнадцатого мая, праздником и счастливым днём считался уход человека из жизни. Все радовались тому, что их родственник или друг переходил в лучший мир, где есть всё, что пожелаешь; после похорон в доме вешали настенные изображения Мулитайи – юной девушки в платье цвета Солнца, держащей в руках букет незабудок; семья умершего пела и радовалась. У многих одноклассников Цруанга уже умер один родитель: работая в шахтах, нетрудно было получить заболевание лёгких. Цруанг сказал новому знакомому, что рад за тех людей, которые покинули этот бренный мир; Лиму посмотрел на него, мягко говоря, странно, но это продолжалось не дольше секунды.
Так мальчики стали друзьями. К сожалению, видеться они могли только в летние месяцы – Лиму приезжал к Цруангу только в июне, в начале каникул. Лиму никогда не говорил о себе; всё время они обсуждали разные мелочи, милые пустяки из жизни Цруанга. Цруанг же знал о своём друге лишь то, что его дом далеко и что он почему-то до сих пор учится, а не работает. Что-то мешало юноше открыть свою душу до конца; он предпочитал умалчивать обо всём, что происходило в его жизни. Во время разлук друзья тосковали и писали друг другу письма о том, как им хочется встретиться поскорее; Лиму задавал вопросы, а Цруанг отвечал. Но сын иноземца-посланника был не единственным другом мальчика.
Второй друг – именно такие, несмотря на разделяющую их бездну времени, сложились между ними отношения – был немногим старше ста лет. Старец увидел гуляющего на улице малыша Цруанга, когда тому было три года, и невольно залюбовался им. В результате этого случайного знакомства он стал сначала воспитателем, а потом и другом Цруанга. Именно он обучил мальчика в детстве языку, на котором говорила Астра; но старец никогда не говорил, где ему самому удалось освоить чужую речь. У Литора – так звали старца – были свои странности и некоторая инаковость мышления. Например, он никогда не посещал Праздник Великого Гранула, не объясняя причин; рассуждения его содержали много неясных намёков, но Литор сам будто стеснялся их. Но наиболее явный намёк – в виде целого рассказа – он сделал Цруангу двадцатого мая, когда мальчик окончил школу. Когда Цруанг начал гордиться своими успехами, Литор прервал его фразой: «Ты подобен тому, кто, держа поднятый с земли булыжник, воображает себя самым богатым человеком в мире». Реакцией, естественно, было непонимание. Тогда Литор продолжал: «Есть притча, имя которой – Притча о Стране слепых, её жителях и мудром Горном Духе. Давным-давно, когда существовали и племена карликов, и страны людей о шести руках, была на нашей земле Страна слепых. Жили они счастливо, вот только не было у них почти ничего настоящего. Купались они в мутной луже, которую называли морем; ощупывали они деревья, и нравился им шелест вырезанных из бумаги листьев; играли они и в снежки, только искусственным снегом. И вот однажды прилетел неведомо откуда Горный Дух. Он не знал, куда попал; увидев мальчика примерно твоих лет, он сказал ему: «Возьми очки, что я дам тебе; прозреешь». И вправду произошло чудо. Прозревший мальчик разочарованно посмотрел на всё, что видел вокруг. Заметив это, Горный Дух сказал: «Там, чуть поодаль, есть один грот; он тёмен, страшен, и пройти через него можно только раня свои босые ноги об острые камни; но вот выйдешь ты наружу, и тогда увидишь тёплое летнее море, чудесный хвойный лес с грибами и ягодами; почувствуешь ты наконец его ароматы, услышишь его звуки. А когда придёт зима…неслышно будут падать хлопья снега, ты прикоснёшься к ним и ощутишь – как это видеть и чувствовать настоящее Солнце и настоящий снег».
Тут Горный Дух словно спохватился и добавил: «Ох, зачем же я обнадёжил тебя? Ведь не можешь ты пока сам отправиться в грот. Ты ещё слишком юн, и не можешь быть полностью самостоятельным; тебе нужны люди, на которых ты сможешь опереться. Не знаю, согласятся ли они идти с тобой по острым каменьям; впрочем, может, они и согласятся».
Но надежды мальчика и Горного Духа оказались напрасными; как услышали соплеменники-слепцы мальчика об этой затее, тут же охватил их страх всего неизведанного. И предпочли они оставаться во тьме, не ведая ничего, потому что неведение – единственно возможное счастье для тех, кто провёл в нём большую часть жизни. Горный Дух просил мальчика подождать, пока он повзрослеет и не будет ни от кого зависеть, но теперь, когда мальчик знал о гроте, не мог он вытерпеть и трёх дней; желание познать прекрасное натолкнулось на невозможность его выполнения, и это породило трагедию. Мальчик нарочно захлебнулся мутной водицей из местного «моря», и жизнь его прервалась.
Горный Дух пожалел о своей ошибке. Он обрушил правду на юную, ещё не окрепшую душу, но впредь, он верил, он будет предусмотрительнее. И вот через триста лет прилетел он к одному старому человеку. Горный Дух рассказал ему о гроте всё то же самое, что когда-то и мальчику; он объяснил, что семьдесят лет ждал, пока этот человек будет готов прозреть. Но старик лишь развёл руками, сокрушаясь: «В мои ли годы отправляться в подобный путь? Почему, почему узнал я о гроте лишь на восьмом десятке лет? И кто всему виной? Вы, моё племя, люди тьмы, сделавшие меня таким же её сыном!»
После этого проклял старик свой народ и землю, на которой имел несчастье родиться. Произнеся проклятье, он тут же испустил дух.
Ещё через сто лет приметил Горный Дух в Стране слепых двух братьев: боялся он прогадать – как бы не оказалось слишком рано или слишком поздно. Решил Горный Дух обо всём поведать в день их двадцатилетия. Первый брат обладал негаснущей верой в лучшее; тяжело пережил он то, что его двадцать лет счастья оказались миражом, но с радостью отправился в грот в поисках истины. Второй же брат был другого склада: обманутый однажды, всё он теперь окрашивал в чёрный цвет, всё с цинизмом осмеивал. Он боялся показаться слабым, боялся, что все узнают, как страшит его новый обман, который ему теперь виделся повсюду. Но всё же он отправился в грот вместе с братом. Семь дней и семь ночей шли они, не смыкая глаз; из пят их, израненных о камни, сочилась кровь. Но вдруг прервалось тёмное, безвоздушное пространство, и увидел первый брат вершины заснеженных гор, падающие звёзды; воздух был так свеж, как будто он был первым человеком, который дышал им. Всюду встретили его радостные, мудрые – он сразу это понял – люди и приняли к себе.
«Вот истина!» – счастливо сказал старший брат младшему, но тот отчеканил: «Такой же мираж, как и всё прежде! Остался бы я дома, хоть не получил бы таких страшных ран! Не веришь? – злобно усмехался брат. – Сними очки, которые дал тебе Горный Дух, и узнаешь, что я прав!»
Первый брат снял очки, но всё было так же прекрасно, как и прежде; когда же второй брат снял очки, оказался он в страшном, сыром гроте, где абсолютно не было воздуха; задыхаясь, хрипло захохотал он: «Нет истины, нет и не было никогда!» – и упал, бездыханный, на землю.
– Ты сам не поверил в неё, – произнёс откуда-то сверху Горный Дух».
– Ну, Цруанг, – спросил Литор, – кто из братьев тебе более симпатичен?
– Конечно, первый брат, – ответил мальчик. Какая интересная история! А ведь это и вправду было?
– Герои далеко не всех преданий жили, Цруанг, – сказал Литор. – Эту историю придумал один человек, и поплатился за это.
– Чем поплатился?
– Жизнью. Рассказал её в день своей смерти.
– Кто он был?
– Он был во многом похож на меня.
– В каком смысле?
– Во всех возможных. – Литор задумался. – Прости, я пока не могу говорить с тобой об этом. Поговорим в день твоего совершеннолетия – когда тебе исполнится двадцать. И ещё: я ведь не просто так рассказал тебе эту историю. Мы с тобой поговорим и об истине.
– Об истине? – спросил Цруанг загадочно. – Но мне придётся ждать целых девять лет! Может, ты хотя бы намекнёшь, что это такое?
Но Литор был непреклонен. Тайна манила мальчика всего несколько месяцев, а затем непростая жизнь с куда более важными заботами заставила Цруанга забыть об этом. Он и не предполагал, как встретит долгожданное двадцатилетие. Произошла беда, и в этот день он даже не вспомнил о своей дате. В начале июля, перед днём рождения Цруанга, Лиму, навещая его на каникулах, попал под конную повозку (они здесь были единственным транспортом), и пострадал более чем серьёзно. Все жизненно важные органы были задеты, и было, увы, очевидно, что он умрёт в течение нескольких недель. Смутно понимая, где находится, он лежал в корпусе при городской управе, где жили они с отцом. Великий Посланник очень сильно переменился: прежде он настороженно относился к Цруангу, ведь дружба Лиму с этим мальчиком почему-то казалась ему нежелательной и странной; теперь же он просто пришёл в дом Цруанга и, отбросив неприязнь, попросил юношу выполнить последнее желание друга – прийти попрощаться с ним. Обычно столь ехидный с Цруангом, Посланник чувствовал грядущее общее горе. Лиму умирал.
Прощание состоялось именно в день рождения Цруанга. В комнату к другу юношу проводила ухаживающая за больным сиделка, а сама тут же удалилась. Лиму был бледен, как полотно; но он заметил Цруанга – и его глаза вдруг зажглись, и юноша почувствовал, что к Лиму вернулись прежние жизненные силы. Цруанг хотел спросить, чувствует ли друг себя лучше, но Лиму внезапно сказал: «Выслушай меня. Может, это мои последние слова».
Цруанг затаил дыхание.
– Есть такая область, называется биогеография. Она изучает суперконтинентальные циклы.
– Что – занимается изучением чего? – спросил Цруанг, слышащий такое в первый раз. Он знал, что его друг намного умнее и образованнее; поэтому прежде Лиму никогда не говорил с Цруангом о непонятном. Может, он решил наконец-то приоткрыть Цруангу дверь в свой мир? Момент был самый неподходящий; сейчас следовало бы говорить о том, как много они значат друг для друга, а не о туманных научных областях. Почему-то Цруанга пугал этот разговор.
– Ты удивлён, но это важно, – продолжал Лиму, – пожалуйста, не перебивай. Суперконтинентальный цикл – это огромный период времени длиной в пятьсот миллионов лет. В конце каждого цикла может происходить либо соединение двух материков в один, либо, наоборот, разлом континента надвое. Это происходит благодаря течениям Мирового океана, и благодаря постоянному передвижению литосферных плит – из них состоит поверхность нашей планеты. Так произошло и с нами.
Когда-то и мои, и твои предки принадлежали к одному древнему народу – крудо – и населяли один континент. Условия для жизни были очень непростыми, и потому люди едва доживали до сорока пяти лет, впрочем, как и у вас сейчас. Единственным плюсом были безграничные запасы драгоценных и полудрагоценных камней; обилие полезных ископаемых в горах позволяло развивать связанные с этим отрасли. Среди нас также было много ювелиров. Но потом произошёл разлом материка, и его прежде неразделимые части начали отдаляться друг от друга всё сильнее из-за океанических течений, и в итоге оказались в разных полушариях. За сотни миллионов лет изменяется и климат, и рельеф – соотношение гор и равнин. У нас со временем сформировался очень благоприятный климат; у вас же ситуация лишь усугубилась. И природные условия, и окружавшие нас в разные времена государства способствовали всестороннему развитию нашей страны, её выходу в лидеры по многим показателям. Однако постепенно у нас практически исчезли горы, и оставалось всё меньше шансов для развития горнодобывающей промышленности и ювелирного дела. Около ста лет назад мы поняли, что утратили важные природные ресурсы и не хотим с этим мириться. Вы, антугарайцы, были для нас ближе всех в мире – нас объединяли общие корни и язык; вы считались, как и теперь, отсталой страной, и мы превратили Антугарайю в свою колонию. Мы силой принуждали первые поколения антугарайцев; их дети стали подвластны нам благодаря новой жизненной теории, с рождения внушаемой им.
– Но почему другие страны не препятствовали этому? – спросил Цруанг.
– Преимущество всегда имела страна с большим влиянием в мире; разумеется, это не Антугарайя. Каждый год, девятнадцатого мая, вы отдаёте нам свои ювелирные изделия, которые мы представляем на мировом рынке как результат СВОЕГО труда. И неплохо зарабатываем на этом. Нам нужно, чтобы вы работали на НАШЕ ювелирное дело и каждый день губили себя в сырых подземельях, считая это великим благом. Для этого мы и придумали вам идолов – Великого Гранула, Мулитайю.
– Идолов? – не понял Цруанг.
– Да! Выдуманных богов, никогда и не живших на свете. Мы эксплуатировали вас для себя, добились того, чтобы вы ГОРДИЛИСЬ отсутствием каких-либо прав, нижайшим уровнем жизни, надеясь, что когда-нибудь, на том свете, вам воздастся за ваши труды и мучения!
– То есть как же? Их не существует?! Всё – ложь!!! – крикнул Цруанг и разрыдался.
– Всё гораздо сложнее, – отвечал друг, – я понимаю, какой это удар – лишиться веры. На самом деле в теории о Великом Грануле и Мулитайе есть большая доля правды, но если что-то светлое и прекрасное служит низкой и подлой цели, то это прекрасное становится не менее отвратительным. Это именно тот случай. Но не закрывай своё сердце навсегда – может быть, когда-то ты обретёшь веру снова. Сейчас тебе больно об этом говорить, поэтому не будем.
Цруанг мысленно вернулся на несколько недель назад; в последнее время Лиму вёл себя как-то странно – полностью замкнулся в себе, ни с кем не разговаривал. Он только сказал Цруангу, что намерен поговорить с ним, когда примет какое-то очень важное решение. И теперь, будучи в тяжёлом состоянии, Лиму вдруг сказал: «Теперь всё решено».
– Что решено? – спросил Цруанг.
– Наверное, я попал под повозку для того, чтобы перестал наконец откладывать наш сегодняшний разговор, ведь другой случай может и не представиться. Теперь ты, конечно, понимаешь, почему мой отец никогда не одобрял нашей дружбы: ты для него – недоразумение с первобытными мыслями о жизни и о смерти, живущее в вакууме. Отец сам общается только с высшими или, на худой конец, с равными, но никак уж не с низшими. Этого он хочет добиться и от меня.
Теперь я получил высшее образование, и должен начать выполнять управленческие функции. Мне это никогда не было нужно, потому что, управляя, скажем, вашим городом, я ничего не смогу изменить в этой ужасной системе. Отец знает, что я не в силах спокойно смотреть на вашу социальную изоляцию и безрадостную жизнь. Он поставил мне ультиматум: либо я занимаю открывшийся пост наместника в вашем городе и, проживая здесь, могу видеться с тобой, либо, если я откажусь, он запретит мне приезжать сюда, и конец нашей с тобой дружбе. Он рассчитывает на последнее.
– И что, что же ты?!
– Я так и поступлю.
– А как же я?
– А ты не должен оставаться здесь, Цруанг, – отвечал Лиму, – тебе ведь неслыханно повезло: благодаря Литору ты отлично владеешь иностранным языком, а значит, не пропадёшь в этой стране! Страна хорошая, там тебе обязательно помогут. Твой выход – бежать.
– Как – бежать?! – воскликнул Цруанг.
– Мир не без добрых людей. Приходи завтра вечером, в семь, к причалу. Тебя встретит один мой хороший знакомый. Сначала ваши драгоценности будут перевозиться на судне отсюда на нашу с отцом Родину, а затем уже наши товары повезут прямо в нужную тебе страну. Мой друг выдаст тебя за одного из своих матросов. Ему поверят, можешь не сомневаться.
– И как же мне сказать об этом своим родным? – обратился к другу Цруанг.
– Ты должен обязательно рассказать. Я знаю твоих маму и папу, будь уверен, они отпустят тебя. А Литор – тем более. Но помни одно: ты никогда больше не увидишь ни родителей, ни меня, ни Литора. Понимаю, мы все дороги тебе. Но у всех нас хватит сил с этим справиться. Я, например, буду вспоминать тебя каждый день. Они тоже будут всегда желать тебе счастья. А вот ты – ты должен нас забыть. Звучит жестоко, но иначе выжить там ты не сможешь.
– Нет! – вскрикнул Цруанг.
– Я не могу заставить тебя изменить твоё решение, но меньшее из зол – уехать.
– Я должен подумать, – сказал юноша в состоянии, близком к истерике.
– У тебя нет времени для раздумий, – отвечал Лиму беспощадно, – никто не знает, сколько лет ты здесь протянешь! А если через пять лет ты от тяжёлой работы уже полностью лишишься здоровья, и пожалеешь? Ох, как ты пожалеешь, Цруанг!
Глаза Лиму были полны боли, и юноша перевёл взгляд на настенный плакат Мулитайи, который висел в комнате на случай смерти Лиму, и был приготовлен именно для него, Цруанга. Тут он сказал громовым голосом: «Остаться здесь?! Нет! Никогда!!!»
Лиму взял его за руку.
– Я перед тобой страшно виноват.
– Ты – передо мной? Не может быть, Лиму!
– Виноват. Наверное, своей смертью я расплачусь за это. Мне предоставлено всё. Я волен сам выбирать свой путь, строить свою жизнь. Ты же лишён такой возможности. Но не ты один: это, как ни ужасно, относится к целому народу. Почему мы отобрали у вас право развиваться, например, получать нормальное образование? Потому что людям, подобным моему отцу, вы такими и нужны. Подумай: как удобны стоящие на коленях глупцы, которые считают, что им крупно повезло! Запомни, нет ничего более опасного, чем униженная интеллигенция. Знание – сила, способная в этом случае всё изменить. Ведь ты куда достойнее меня! Были бы мы с тобой равны – ты бы смог сделать гораздо больше, чем смогу я.
Цруанг заметил, что на щеках Лиму появился заметный румянец; поднявшись с постели, он абсолютно выздоровел.
– Мне стало лучше, Цруанг, – сказал он стоя. – Теперь я здоров. Думаю, то, что я честно рассказал тебе сейчас обо всём, и помогло мне вернуться к жизни. А теперь тебе пора идти: в это время обычно возвращается отец. И помни: завтра в семь вечера. Но возврата – нет.
Цруанг и Лиму плакали, обнявшись, минут пять или семь; с превеликим трудом юноша заставил себя покинуть дом друга. На лестнице он встретил Великого Посланника; он понял, что ненавидит этого человека. Цруанг изобразил блаженную улыбку и сказал: «Я поздравляю Вас, о Великий Посланник! В Вашем доме большая радость: Ваш сын отошёл в Обитель Великого Гранула!»
Посланник посмотрел на Цруанга полными слёз глазами. Внутри всё упало – его сын умер. Но как скажешь этому неотёсанному антугарайцу о неверности его представлений? На этом он вырос, это у него в крови. Поэтому он и радуется смерти человека. Но в глазах юноши было и что-то издевательское.
– Да что же Вы приуныли, – заметил Цруанг, – не Вы ли сами говорили на празднике Великого Гранула, что дни смерти близких – самые счастливые для каждого из нас?!
Посланник промолчал; они вместе поднялись к его комнате. И затем – о ужас – он услышал быстрые шаги сына за дверью.
– Да как ты посмел обмануть меня?! – выпалил он.
– Простите меня за глупость и бестактность, хотя что в этом странного – я ж антугараец, – ответил Цруанг иронически. – Я всего лишь подшутил над Вами, правда, не очень безобидно. Но Вы ведь так долго смеялись над двумя сотнями миллионов человек, и ничего! Я отплатил Вам той же монетой, не более.
Трудно описать лицо отца Лиму в момент, когда Цруанг, развернувшись, начал спускаться по лестнице вниз. Посланник не знал, что и думать.
А для Цруанга этот вечер и весь следующий день слились воедино. Он рассказал близким людям о том, что покидает их навсегда; никто из них не показал своих страданий – наоборот, все одобрили это решение. Ночью никто не спал – все думали о Цруанге, а он – о них. Что было следующим днём, юноша не помнил; он шёл к пристани на встречу с незнакомцем, с которым он начнёт своё путешествие в один конец. Невольно вспомнилась ему притча о Стране Слепых; внезапно открылся смысл слов Литора – он, Цруанг, сам был жителем такой страны. Как хотелось бы ему сейчас стать первым братом из этой притчи! Но, хотя это и расстраивало юношу, внутри он почти окончательно превратился во второго брата – того, который, отрицая всё, погиб в сырой пещере. Цруанг был озлоблен и на ту страну, которую покидал, потому что здесь ему много лет лгали, и на ту, куда он только отправлялся. Там он будет вспоминать людей, которых любил. Он сможет думать о них лишь в прошедшем времени, потому что больше он не вернётся домой. И о религии. Лиму говорил, что идолов нет, но нечто подобное всё-таки где-то есть. Но где? И как эти боги могли допустить мучения стольких поколений антугарайцев? Если бы что-то было, они бы этого не допустили. Всё это выдумки, или же это он потерял способность любить и верить во что-то хорошее?! Но вот Цруанг подошёл к пристани; молодой матрос, привыкший к разным странствиям, посадил его на судно. Юношу выдали за одного из матросов, и никаких проблем на границе, к счастью, не возникло. В окно каюты Цруанг видел море. Оно было слегка неспокойно. Закрыв глаза, он напевал песню из двух грустных слов: «Возврата нет».
…– Возврата нет, возврата нет, – пел мелодичный голос ещё спящего Цруанга. Вдруг до него дотронулась чья-то рука. Открыв глаза, Цруанг увидел в окно стоящее в зените Солнце. Давно была середина дня. Незнакомая девушка обращалась к нему со словами: «Вставай, Цруанг, вставай!»
Неужели это оказался только сон? С трудом он припомнил весь их вчерашний разговор, вспомнил – её зовут Астра.
– Что тебе приснилось? – спросила она. – Ты всё время что-то произносил во сне.
Не ожидая этого сам от себя, Цруанг вдруг начал пересказывать ей свой сон, а точнее – всю свою жизнь. Она внимательно слушала. Вскоре Астре удалось добиться, чтобы отец разрешил гостю пожить здесь некоторое время. Теперь Цруанг знал, что не покинет этот дом, потому что они с Астрой сразу полюбили друг друга; они делились друг с другом всем, что было на душе; как бы отражаясь друг в друге, забыли они о своём одиночестве. Познакомился Цруанг и с Фиелонием; юноша сразу стал ему вместо родного сына. С ним Цруанг без опаски говорил о своей жизни в Антугарайе. Он не откровенничал ни с Малируном Цюэ, потому что тот был занят другим делом, ни с Эвелиной – уж она бы его не поняла. Но однажды всё изменилось.
Это произошло в тот день, когда Эвелина и Цруанг остались в квартире одни. Он жил здесь уже несколько месяцев. Дверь комнаты Эвелины отворилась. Вошёл Цруанг.
– Госпожа Цюэ, я хотел бы подарить Вам одну красивую вещь, – произнёс он интригующе.
– Было бы правильнее подарить её Астре: она ведь твоя невеста. И очень милая девушка.
– Для Вас она не очень милая девушка; я знаю про ваши натянутые отношения. Я только теперь понял – она вздорная, непредсказуемая, и от неё можно ожидать чего угодно. Но я увидел Вас.
– Не понимаю, о чём ты.
– Я люблю тебя, Эвелина. Этот учёный сухарь, книжный червь, не способен оценить тебя! Ему нет дела до твоих чувств и мыслей, пойми же это!
– Не смей так говорить о моём муже, а не то я сообщу обо всём Малируну! – крикнула она.
– Возьми подарок в знак нашей любви, – ответил юноша, протягивая ей зеркало с драгоценными камнями и с антугарайской надписью «Истина». – Нравится?
Эвелина вся пылала. Она желала только одного – обладать этой вещью. За это она отдала бы всё, что угодно.
– Откуда оно у тебя?! – спросила она дрожащим голосом.
– Это зеркало моей матери.
– Что ты за него хочешь?
– Самую малость: права любить тебя. Чтобы ты ответила мне взаимностью и чтобы у нас не было друг от друга секретов. Тебе вовсе необязательно покидать Цюэ: тебе удобна жизнь с ним, и я ни на чём не настаиваю.
– Я согласна, – сказала она просто.
С тех пор Эвелина и Цруанг стали самыми близкими людьми. Он всячески демонстрировал ей свою любовь подарками, комплиментами и сюрпризами, и она это ценила. Они ловко скрывали это ото всех, и Астра ничего не замечала, по-прежнему считая Цруанга своим потенциальным женихом. Постепенно Эвелина начала потихоньку впускать Цруанга в свою жизнь, делясь с ним такими мыслями, которые скрывала от остальных. Ей казался забавным этот юноша, который был от неё без ума; несмотря на хитрость, Эвелина была падкой на лесть. И вот однажды Цруанг спросил её: «А как тебе удалось женить на себе Цюэ? Мне показалось, что он тебя совсем не любит».
– Ты прав. – Её губы тронула лёгкая улыбка. – Он меня вообще терпеть не мог. Он меня просто пожалел.
– Пожалел?
– Да. История почти мистическая. Хочешь – верь, хочешь – нет. Сама мало про это знаю. В общем, у Цюэ когда-то была волшебная вещь. Ну, что-то вроде талисмана. И эта вещь его охраняла, подсказывала, с кем следует сходиться, а с кем – нет. Видимо, со мной сближаться было не велено. Его невеста, мать Астры, умерла незадолго до свадьбы. Тогда его талисман пропал. Я утешала его, день и ночь утирала ему слёзы. Он принял мои утешения за любовь и доверился случаю – женился на мне из жалости.
– Доверился случаю?
– Ну да. Цюэ сказал мне, что, когда он спрашивал свой талисман о том, что я за человек, неожиданно раздался гром и засверкала молния на улице, и он услышал страшный голос: «Берегись!»
– А ему есть чего опасаться?
– Ну да что ты, милый. Ничего такого у меня и в мыслях нет.
Она откинулась в кресле, прикрыв глаза; что-то доставляло ей огромное удовольствие.
«У тебя есть мечта?» – неожиданно спросил Цруанг.
– О да. У меня есть мечта. Ради неё мне и понадобилась такая фигура, как Малирун Цюэ. Я подобралась к нему максимально близко. Я второй человек после него в «Центре клетки», хотя не понимаю в этом почти ничего. Мне помогло его доверие, наши семейные узы. Если говорить правду, то, идя с ним под венец, я ожидала его смерти. При его заболевании ему тогда до неё оставалось каких-то пять лет. Поразительно, что он до сих пор жив. Ты знаешь про вирус старения?
– Знаю.
– Так вот, Кигун предсказывал его появление ещё в две тысячи триста восьмидесятом году. Сейчас уже восемьдесят второй, и нет никакого намёка на эпидемию; более того, препарат ещё полностью не готов! А ведь Кигун никогда не ошибался. Может, старик Цюэ всё ещё жив, потому что только он сможет изобрести препарат? Была бы с ним его Лилит – дела бы у них двигались куда быстрее! Ох, эта вирусология, будь она неладна! Столько лет я просидела в этом злосчастном «Центре клетки»! Поскорее бы…
– Что – поскорее бы? – поразился Цруанг.
– Да чтобы вирус этот ударил по всей планете, и тогда…
– Ты мечтаешь об эпидемии, которая может унести миллиарды жизней! Как можно радоваться такому?!
– Да нет, ты не понял, – принялась оправдываться Эвелина, – я не хочу ничего такого, просто… я всегда мечтала спасать людей, так, чтобы всех сразу – от неминуемой смерти. И чтобы все знали, что это моя заслуга. Потому мы всю жизнь и стремимся создать это лекарство. Оно поможет многим – ну не всем, конечно, – но… это будет так благородно, так героически! Все сразу узнают имена тех, кто их спас. Я бы не отказалась от такого шанса! – воскликнула окрылённая своими же словами Эвелина. Цруанг поцеловал её.
Ранним утром Цруанг проснулся. Было только пять часов утра. Малирун Цюэ был на научной конференции, Фиелоний уехал в родной город к друзьям вместе с Астрой. Цруанг проснулся, когда услышал подозрительный шум в комнате Эвелины. Он вошёл к ней и увидел, что она собирает чемоданы.
– Что происходит?! – почти закричал юноша.
– Ничего особенного, просто я уезжаю за границу, в Мурейго. Ты можешь поехать со мной. Я уезжаю с концами.
– А как же всё? Как же «Центр клетки»?
– Там есть центр куда получше. Они уже почти разработали препарат; остался последний шаг. У них со мной уговор – если они справятся с задачей быстрее, я тут же приеду к ним, и они официально причислят меня к своим учёным, которые сделали это. Об этом узнает весь мир!
– Но ты предашь Малируна, ваше совместное дело…свою страну, в конце концов!
– Ты молод, но очень старомоден. Я хочу успеха. Что здесь непонятного? Где и с кем – меня не волнует.
– А почему они оказывают тебе такую милость?
– Ну, очень давно я оказала им одну бесценную услугу.
– Какую же? – спросил Цруанг.
Как ни умолял он её дать ответ, она была тверда, как камень. Она упорно молчала. Здесь определённо что-то скрывалось. Только когда Цруанг пригрозил Эвелине разрывом отношений, если она будет скрытной с ним, она открыла свою тайну.
– Когда-то я продала им первого за сто лет младенца с синдромом преждевременного старения. Это был сын Малируна Цюэ.
Цруанг застыл на месте. Он был не в силах что-либо сказать.
Она продолжала: «Когда Лилит была беременна, она лежала в больнице при нашем центре. Тут приехали мурейцы – целая делегация, и я демонстрировала им наше оборудование. Я сумела им понравиться, и – представь себе – они намекнули мне, что в создании препарата опережают центр Малируна шагов на десять, если не на сто. Мне хотелось быть среди учёных-героев, и я пошла на сделку. Сказала, что у меня есть беременная пациентка с таким вот ребёнком, но будущей матери я пока ничего не говорила. Ты не представляешь, что это для них значило! Между нашими странами всегда существовала конкуренция – в производстве, даже в искусстве и науке. Кигун предсказывал, что новая вспышка вируса старения будет совсем не похожа на ту, что произошла сто лет назад. На сей раз вирус будет очень трудно распознать – болезнь будет развиваться необычайно медленно. Незаметное для обычного человека развитие болезни мурейские врачи и хотели проследить на примере этого младенца. Это закрытая информация, которая не сообщается никому за пределами Мурейго. Зная подобные ранние признаки болезни, они смогут быстро излечить её у мурейцев.
– Как же?! – вскрикнул Цруанг. – Ведь такая болезнь – это общая беда, и все без исключения люди должны уметь распознать её!!!
– Ты словно из позапрошлого века. В наше время каждый думает лишь о себе. Страна, куда ты недавно приехал, – главный конкурент Мурейго абсолютно во всём. Им невыгодно, чтобы мы знали ранние симптомы болезни; им выгодно, чтобы мы упустили момент, потеряли как можно больше человеческих жизней и были бы обескровлены. Тогда мы перестанем быть главными соперниками Мурейго.
Да, они ждут этого дня. С нетерпением.
– У Лилит действительно родился такой ребёнок?
– Это я постаралась.
Цруанг окаменел.
– Незадолго до родов я вколола ей… небольшую дозу этого вируса. Принесла из лаборатории. Естественно, она умерла, и родился больной ребёнок. Астру я украла у другой женщины. Ну а что мне было делать? Надо было сделать всё, чтобы вписать своё имя в золотую книгу Мурейго; но всегда нужно иметь запасной вариант – а вдруг что не сложится? Вот я и освободила себе место главного ассистента в «Центре клетки» рядом с Цюэ; Лилит мне была никак не нужна.
– И что этот мальчик?
– Его тайно вывезли в Мурейго. Они три месяца наблюдали за ним; вирус проявлялся в том, что ребёнок стал очень тихим, почти не подавал голос. Не испытывал голода. Это были скрытые признаки болезни. С помощью специальных приборов они могли изнутри увидеть старение организма. У него медленно изменялась кожа, седели волосы. Вначале это было почти незаметно для непрофессионала. К трём месяцам его организм соответствовал организму не самого здорового пятидесятилетнего человека. Всё основное мурейцы уже зафиксировали, и потому убили ребёнка – он всё равно бы умер.
Цруанг продолжал стоять на одном месте, как вкопанный. Посмотрев на наручные часы, Эвелина сказала, что ей время спускаться вниз. Она вернулась через несколько минут раздосадованной: последний опыт учёных Мурейго по созданию препарата провалился, и потому они не могли разделить с ней своё достижение.
– Что ж, будем ждать, – подумала она.
Гром грянул, как всегда, неожиданно – примерно через полгода после несостоявшегося отъезда Эвелины. Было зарегистрировано семь случаев внезапного старения – у четверых взрослых и троих детей. Все они оказались жителями ближайших городов; на других территориях, к счастью, ничего подобного не было. Хотя сначала они чувствовали себя напуганными и даже обречёнными, возникновение страшной болезни чудесным образом совпало с научным успехом Малируна Цюэ и сотрудников его центра, и исцеление было найдено – всё оказалось не так ужасно, как думали люди на протяжении многих лет, и все семь человек были спасены. Малирун Цюэ сделал своё доброе дело; в дальнейшем же вирус исчез так быстро, как будто его и не было, и те, кто был напуган зловещей новостью, вернулись к нормальной спокойной жизни.
Однако примерно через месяц ситуация резко ухудшилась. Вечером Фиелоний слушал радио; рассказывали о новой вспышке эпидемии, которая, казалось, окончательно отступила: ею были поражены сразу тысячи людей, причём из разных стран мира. Они целыми семьями приезжали в «Центр клетки», надеясь увидеть лично Малируна Цюэ, чтобы он, автор открытия, сказал им нужные слова. Но самым удивительным было то, что раньше всех почему-то пострадали люди, жившие в непосредственной близости от учреждения Малируна Цюэ.
Это длилось три месяца и окончилось к концу августа. Если бы не Малирун, город потерял бы десять из пятнадцати миллионов своих жителей. Именно благодаря ему в городе погибли только пять миллионов человек. Это был беспрецедентный случай: население всей планеты сократилось вдвое. Но хуже всего было то, что буквально на исходе этих трёх ужасных месяцев скончался сам Малирун Цюэ – именно от того, чему он в одиночестве противостоял в последнее время и к победе над чем шёл почти всю жизнь. Всё стало очевидно в один день: он выглядел так, как будто к его девяноста годам прибавилось ещё столько же, и не мог даже двигаться. К вечеру того дня его не стало.
О том, насколько вирус опасен для Цюэ, Фиелоний не раз и не два слышал от него самого: учёный говорил о трёх группах людей – сильно восприимчивых к этому вирусу, средне восприимчивых и слабо восприимчивых. К сожалению, сам Малирун относился к первой группе, и его шанс на спасение в любом случае был бы крайне невысок; на последней стадии об этом и говорить было нечего. Но, хоть и ничтожный, шанс ещё оставался у него в самом начале болезни; рядом с ним был специалист, как и он сам, который мог бы заметить первые симптомы и постараться что-то сделать – Эвелина. Но она, по-видимому, слишком поздно обратила внимание на состояние мужа. После ухода Малируна атмосфера в доме стала очень напряжённой. Это заставляло Фиелония думать о многом. Вспоминая настоящую беду, которая пришла, когда опасность вроде бы уже миновала, он спрашивал себя: «Как странно! Почему вирус активизировался не сразу? С чего это вдруг?» И ещё: как мог Малирун умереть? Да, полностью поглощённый работой – бедой других людей, он не заметил свою собственную. Но Эвелина с её даже слишком зорким глазом? Ведь именно она, помогая мужу, видела болезнь у многих, когда она была ещё на зачаточном уровне! Она спасла столько совершенно посторонних людей и не уберегла самое дорогое! Как странно!
Эвелина почти не бывала дома и патологически тянулась к одиночеству, при её-то былой коммуникабельности. Ей звонили и писали люди из разных уголков мира; все они просили её встретиться с ними, чтобы отблагодарить за всё. За то, что жизнь на планете в целом сохранена. Они все без исключения видели в ней некое подобие Малируна, ведь она двадцать лет разделяла его сложнейший труд; они вместе создавали вакцину от вируса старения, вместе экспериментировали, вместе неустанно думали об этом. Поэтому люди хотели бесконечно долго говорить ей «спасибо», задушить её в своих объятиях… Но за последние две недели Эвелина не ответила ни на одно письмо. Она ни с кем так и не встретилась; всё время она проводила в «Центре клетки», закрывшись в своём кабинете; все, конечно, думали, что она плакала там о Малируне. Но её отец знал, что это не так. Она старалась как можно реже бывать дома. Странно вела себя и Астра; она, видимо, чувствовала некую связь между Цруангом и Эвелиной – в те редкие часы, когда та приходила домой, она обменивалась с женихом Астры очень многозначительными взглядами. Астра видела это, и между ней и Цруангом наступило охлаждение. Здесь было что-то не так. И Фиелоний знал, от чего изо всех сил пытается убежать Эвелина. Его дочь бежит от страшных глаз Астры, которые она ненавидит с момента появления падчерицы на свет. Астра никогда не простит её: не только за смерть отца, но, видно, много за что ещё. Это знает только сама Астра.
Цруанг тоже не понимал состояния Эвелины; он отправился в «Центр клетки», чтобы поговорить с ней наедине. Когда она впустила его, он спросил: «Что с тобой?»
Она выглядела, как человек, поглощённый мучительным страхом, который прежде был ему абсолютно неведом. Её лихорадило.
– Мне страшно, – прошептала она, – я боюсь, что кто-нибудь… узнает всё про меня… и расскажет это всем… Это был мой первый раз и, надеюсь, последний. Оказывается, так страшно видеть дела рук своих! Ты поражён тем, что я говорю. Но если я буду молчать – потеряю рассудок.
– Рассказывай. Моё отношение к тебе не изменится.
– Ну, после выздоровления первых семи человек… не было ажиотажа ни вокруг препарата, ни вокруг наших с Малируном имён. Всё было как-то быстро и неярко. Я решила добавить драматизма. Взяла подопытный образец вируса, хранившийся в специальном месте. Вылила на одно из деревьев в саду рядом с «Центром клетки». Я всё заранее знала. И то, что мой муж в группе риска, тоже знала. Теперь я добилась того, о чём мечтала. Правда, мне стало жутковато… за всем этим наблюдать. Но я-то к вирусу почти не восприимчива. Прости, мне надо было выговориться. Но ты по-прежнему любишь меня?
Впервые Цруанг не торопился отвечать на этот вопрос.
– Люблю, – ответил он с каким-то усилием.
– Ты проводишь меня? У меня встреча со спасёнными людьми примерно через полчаса. Вот она, слава! Вот она, народная любовь!
– Да как ты туда пойдёшь? Как в глаза им будешь смотреть? Ведь по твоей милости они потеряли отцов, матерей, детей… Я не пойду с тобой, Эвелина.
– Что?! – спросила она в ужасе. Никогда прежде этот «милый недоросль», как называла она его про себя, не смел спорить с ней даже в мелочах. Но вдруг его голос стал гораздо мягче, и он сказал: «Конечно, я провожу тебя».
В центральном зале собраний было очень много людей. Их лица были очень светлыми; они как будто родились заново. Каждый хотел сказать Эвелине несколько слов, но смысл был один и тот же.
– Вы для всех нас гораздо больше, чем мать, – обливаясь слезами счастья, говорил один.
– Если бы не Вы, планета бы обезлюдела, и жизнь исчезла бы навсегда, – сказал второй.
– Я и моя сестра были на волосок от смерти, и ваша вакцина спасла нас! Как мы рады вновь нормально видеть, слышать, дышать! – восклицал третий.
Цруанг, представленный как друг семьи Цюэ, наблюдал за всем со стороны. Светлые лица людей, испытывающих одно и то же, соответствовали тёмной, мрачной картине, потому что когда светлое служит тёмному, оно тоже очерняется – всё как сказал ему недавно Лиму. Такие же глаза людей он наблюдал на протяжении девяти лет и на празднике Великого Гранула; эти светящиеся тысячи глаз должны были как-то скрывать чью-то корысть и неразборчивость в средствах. То же самое он видел и теперь: Эвелина буквально купалась в волнах любви, исходящих от благодарных ей людей. Ни о чём больше она не задумывалась; голос совести, пусть очень слабый, был заглушён этим событием, как что-то абсолютно ненужное. Её мечта сбылась – она была вознесена наверх всем миром.
Прошло около года, и жизнь в семье Цюэ постепенно вощла в свою колею. Вот только Фиелоний не спал несколько последних ночей. Ранней осенью он прогуливался в парке возле пруда, когда уже было темно. Он был очень взволнован в последнее время. Когда он вернулся домой, все уже спали, кроме Цруанга. Он стоял в комнате Фиелония, почему-то рядом с часами; когда пробило полночь, он достал фотографию Эвелины и начал рассматривать её. Он хотел достать из кармана ещё что-то, но Фиелоний остановил его: «Рассматриваешь фотографии возлюбленной? Не ожидал от тебя, ох, не ожидал! Думаешь, я не знаю, каково сейчас Астре! Мы доверяем друг другу, и недавно она рассказала, что ей всё про вас с Эвелиной давно известно. Она делает вид, что ничего не замечает, потому что надеется, что ты одумаешься… для неё чья-либо любовь бесценна, ведь её в жизни Астры так мало! Когда вы познакомились, я было обрадовался за неё… но как ты посмел так с ней поступить?! В чём, в чём она виновата? В том, что у неё непростой характер? Да, это так, но знаешь ли причину такого характера? Причина – в её обострённом чувстве на фальшь, в её слишком развитой интуиции, которая позволяет ей сразу же увидеть чужие грязные замыслы. Мне кажется, что, встречаясь взглядом с едва знакомым человеком, она видит всю его подноготную. Её обвиняют в несправедливости к людям, потому что она знает о них слишком много. Видя Эвелину насквозь, она с детства пыталась достучаться до отца, но потом поняла, что это бесполезно – и её жизнь превратилась в ад. Эта её ранимость, глубинное видение чужих мыслей и характеров – это… не для жизни. Жизнь для неё – сплошное мучение. Я думал, она нужна тебе на самом деле…»
– Да! Я люблю Астру! – крикнул юноша. – А вся эта история с Эвелиной – не более чем фарс! Я разыграл её в своих целях. Я должен Вам всё объяснить…
– Ты бросаешь мою дочь?! – спросил крайне недоброжелательно Фиелоний. – Так вот, я требую, чтобы ты сохранил вашу с Эвелиной любовь, даже если женишься на Астре, потому что Эвелина не перенесёт, если ты бросишь её!
– Вы предлагаете мне вести двойную жизнь, хотя всегда выступали за противоположные ценности! И почему сначала Вы защищали вашу внучку, а потом вдруг предложили мне обманывать её – вместе с Эвелиной? Скажите, кого Вы больше любите – Астру или Эвелину. Этот вопрос очень важен, поэтому ответьте на него.
– Астра… я воспринимаю её, Цруанг, не как внучку, а как свою дочь. Почему она и правда не могла бы быть моей дочерью – вместо Эвелины? Как будто жизнь ошиблась, поменяла поколения местами. Пойми, ведь никто, кроме меня, никогда не видел в Астре то хорошее, какое сейчас очень трудно в ком-либо найти, потому что оно скрыто за шипами, которыми она защищается от внешнего мира и всех его неправд! А Цюэ так до конца жизни ни разу и не прислушался к своей не по годам мудрой дочери!
– Я понял. А ваша дочь? Вы любите её?
– Мальчик мой, дочь – это совсем другое. Конечно, я всегда заботился о ней, как подобает отцу. Но Эвелина для меня – терра инкогнита.
– Вы когда-нибудь любили её?
– Видишь ли, помимо слова «люблю» есть ещё слова «должен» и «обязан». Я всегда жил в соответствии с ними, а иначе был бы плохим отцом. Эвелина в четыре года лишилась матери, и это серьёзно повлияло на неё. Она могла так и остаться травмированной навсегда. Но я помог ей справиться с этим. Считаю, это исключено – испытывать антипатию к своему ребёнку. Наши отношения никогда не были идеальными, но я старался подавлять все подозрения о чём-либо дурном, связанном с ней.
– Стало быть, дочь Вы не любите?
– Увы, Цруанг. Нет. Но показать я этого не мог, потому что психически она была не совсем здорова.
– Сейчас я кое-что вам расскажу. Это касается Эвелины. Вы её отец, и мои дальнейшие действия требуют вашего согласия; здесь речь идёт о её судьбе. – Цруанг достал зеркало. – Вам знакома эта вещь?
– Это же зеркало Малируна! Ведь оно давным-давно исчезло! Откуда у тебя оно?! – спрашивал Фиелоний. – Глазам своим не верю!
– Это не то зеркало; это другое, точно такое же, – мой подарок Эвелине. Зеркало Малируна сейчас у неё. Эвелина выкрала его почти сразу после их знакомства; у неё были далеко идущие планы, которые она хочет претворить в жизнь завтра. Эвелина представит зеркало в зале собраний как антикварную вещь, но продавать его не будет; это чудо станет всеобщим достоянием и изменит мир навсегда. Падут вчерашние кумиры; все закончат восхищаться недостойными, потому что отныне свою злость нельзя будет спрятать даже в самом тёмном погребе. Стоит поднести зеркало к лицу человека – и все сразу узнают, каков он на самом деле.
– Ах, если бы зеркало было моим, я сделал бы это давно; я думал, это несбыточная мечта…правда, более чем рискованная, – заметил Фиелоний.
– Вы правы. Но Вы забыли кое о чём. Вы согласны, что в первую очередь должно быть разоблачено самое большое зло из всех совершённых?
– Конечно, согласен.
– А Эвелина забыла об этом важном моменте; ей всегда движет жажда славы и признания. Она думает, что подарит миру этого великого бессловесного судью, и тогда все станут преклоняться перед ней ещё больше, чем теперь, хотя куда уж больше! Она не подумала в порыве славолюбия о том, что кто-то ради интереса возьмёт да и направит зеркало на неё. Вот я завтра и сделаю это. Тогда ей придётся признаться во всём.
– В чём? – испуганно спросил Фиелоний.
– Посмотрите на моё, на своё отражение, – сказал Цруанг, поворачивая зеркало к себе и к своему собеседнику. Оно светилось золотистыми лучами. – А теперь поверните голову сюда.
Цруанг приставил к зеркалу фотографию Эвелины; стекло зеркала почернело. Почернело его серебро, драгоценные камни. Это был цвет страшной, зияющей бездны, которая затягивает в себя всех. Фиелоний почти не удивился.
– Хотите, расскажу всё про неё? – спросил Цруанг спокойно.
– Заклинаю тебя, молчи! Молчи, молю тебя, Цруанг!
– Боитесь узнать правду?
– Как ни стыдно, да.
– Это вам сейчас труднее, чем кому бы то ни было. Но прошу, позвольте мне завтра разоблачить перед всеми Эвелину. Одобрите мой поступок.
– Ни за что.
– Я предупредил вас, так как Вы её отец. Но я сделаю это в любом случае. Вы сильный. Вы человек чести. Это доказывает вся ваша жизнь. Будьте таким до конца.
– Не понять тебе меня! – закричал Фиелоний. Внутри у него происходила борьба между самим собой и долгом перед дочерью, смешанным с ложной виной перед ней.
– Вы всегда ценили Людей с большой буквы. Что ж, теперь Вы предпочитаете быть её отцом, а не Человеком?! – рассмеялся Цруанг.
– Я бы вырвал тебе язык! – набросился на юношу Фиелоний, выбив из его рук зеркало. Мгновение – и на полу лежали лишь осколки. Стоявшая в коридоре Астра вздрогнула и тут же ушла к себе в спальню. Эвелина, к счастью, не проснулась.
– Прости. Иначе я не мог, – сказал отец Эвелины. Слёзы застыли в его глазах.
Поздним утром Эвелина проснулась; демонстрация зеркала должна была состояться в два часа. Но из шкатулки исчезли оба зеркала. Ворвавшись в комнату отца и топнув ногой, она спросила: «Где Цруанг?!»
– Зеркала уничтожил я. Набросился на него и разбил первое, а сегодня утром прокрался в твою комнату, забрал и уничтожил второе. Цруанг хотел обличить тебя сегодня перед всеми. Я не мог этого допустить.
– Ты хоть понимаешь, что сделал?! Что у меня отобрал, какую судьбу?!
– Ты и так получила гораздо больше преклонения, чем нужно, – возразил отец. – Я сохранил твоё имя, Эвелина! В глазах людей ты останешься чистой перед ними благодаря мне! Хотя, по большому счёту, Цруанг хотел поступить правильно, я отказался от правды ради твоего благополучия!!!
– Ненавижу тебя, – только и сказала Эвелина.
В этот миг сердце её отца остановилось. Он упал на пол – с вопросительным выражением на лице.
Через несколько дней с Эвелиной произошло непоправимое: она случайно заразилась вирусом старения во время контакта с его малыми дозами в лаборатории – она случайно порезала руку, и вирус попал в кровь. В этом случае уже нельзя было ничего предпринять.
Неподвижная и высохшая, она лежала в постели, не жалея ни о муже, ни об отце, ни о своих жертвах, специально заражённых вирусом, спасение которых она потом разыгрывала. Она не понимала только, почему всё должно закончиться, когда ей всего сорок четыре года. Она рассчитала всё очень точно и верно. Она готовилась взять от жизни столько, сколько не брал никто до неё. И – польстилась на комплименты этого Цруанга, рассказав ему про зеркало; а он оказался не так прост, как она думала. Она порезала палец. Ах, эта досадная случайность! И не унесёшь ведь с собой на тот свет ничего из достигнутого. Если бы у неё была ещё одна жизнь, она прожила бы её точно так же, только не доверилась бы Цруангу.
И он вошёл – впервые за эту ужасную для неё неделю. Он был в костюме, как и всегда, в своих перчатках, которых никогда не снимал, так как в детстве его руки были страшно обожжены во время пожара, и почему-то в головном уборе.
– Зачем я польстилась на твои слова! Даже я, с моим изворотливым умом, до сих пор не поняла, какую цель ты преследовал, подлец, – сказала равнодушно Эвелина.
– Я не больший хитрец, чем ты; твои хитрости до сих пор неизвестны другим людям. Может, выслушаешь в начале конца интересную красивую историю? О душе ты всё равно не будешь думать.
– Делай что хочешь,– был ответ.
– Слушай же. Здесь нет ни капли вымысла. Это случилось девяносто один год назад. В забытой всеми Антугарайе жили два брата-близнеца – Муйро и Литор. Проснувшись в день совершеннолетия, Муйро обнаружил под подушкой зеркало с надписью «Истина» и записку:
«Иди к управе городской,
Укрытый дымкою ночной;
Коль поднесёшь к его лицу –
Не скрыться больше подлецу».
Ближе к ночи отправились братья к управе; мимо них проходил наместник, высокомерно оглядывающий идущих рядом с ним антугарайцев. Муйро направил на него зеркало – и оно почернело. Посмотрелся сам, дал своему брату – увидел необыкновенное сияние. Тогда зеркало заговорило. Оно рассказало братьям, в какой эксплуатации живут все антугарайцы. О том, чтобы показать кому-то это зеркало, не было и речи; авторитарные мурейцы сразу же покарают всех, даже будучи в меньшинстве. И тут зеркало стало говорить братьям о далёких странах: о долгой жизни – в среднем от семидесяти до девяноста лет, о бесчисленных вариантах дела, которым можно заняться, чтобы оно было любимым; о путешествиях людей по другим, таким же красивым и самобытным, странам; о том, что можно посвящать время близким людям, каким-то важным в семье дням; о том, что можно отдыхать, созерцая мир, а не сгорать на работе. Но в конце зеркало добавило: «Не всё так радужно». На эти слова братья не обратили внимания; оказалось, за границей и в помине не было дикости и варварства, как их учили в антугарайских школах. Муйро тем же путём, что и я, сумел добраться сюда, в твою, Эвелина, родную страну; Литор же остался дома – это было бы ужасно для родителей, если бы их покинули сразу оба сына. Муйро надеялся попасть в другое, куда более развитое общество, чтобы показать тем людям это зеркало, которое отличает доброго человека от дурного; умные и гуманные, они откликнутся на его просьбу и положат конец бесчинствам в Антугарайе с высоты своей безусловной мудрости. Он понимал, что это зеркало может быть полезным только в руках мудрых людей.
Когда Муйро приехал к вам, была суровая зима. Найти приют ему было негде, и он жил на улице, на двадцатиградусном морозе. Ему повезло: на второй день его, полностью окоченевшего, заметила одна девушка и страшно перепугалась. Она забрала его к себе. Вскоре он рассказал ей о своей наивной мечте, и из-за Мериды – так звали девушку – мечта эта рухнула. Она объяснила, каким могут быть люди в чудесных, как думал Муйро, странах, на примере своей семьи. Её отец, которого уже не было в живых, был в юности молодым учёным, подающим надежды. Тогда у вас в стране дела с наукой обстояли неважно, и, чувствуя незаурядность этого человека, его стремились удержать в стране очень большими деньгами, чтобы он не уехал за рубеж. Начинающий учёный познакомился с девушкой, в которой увидел будущую спутницу жизни: как ему показалось, она была доброй, преданной и скромной. Даже слишком скромной. Она не была интересной личностью, но он подумал, что она прекрасный человек. Так и поженились. В это время родилась новая наука – эмбриология. Отцу Мериды очень хотелось ей заняться, хотя в стране для этого не было никаких условий. Он начал ездить на различные стажировки по другим странам. Хотя он никогда не забывал о жене, отсутствуя дома, и писал ей, она была неспокойна. Внешне она оставалась всегда кроткой и терпимой, поддерживала мужа во всех его начинаниях. Но всё чаще через приступы внезапного гнева проявлялось её желание завладеть его жизнью так, чтобы у него не осталось бы ничего для себя – всё было бы для неё. Она словно боялась, что он ускользнёт от неё куда-то. Переносить эти вспышки ему было всё труднее и труднее, но вскоре родилась маленькая Мерида, и отец стремился сглаживать все противоречия, чтобы ребёнок рос в нормальной обстановке. Работа эмбриолога его очень увлекала. Он заложил фундамент этой науки в вашей стране; было установлено, что все живые организмы в большей или меньшей степени родственны между собой. Отец Мериды благодаря наблюдениям понял, что, чем раньше расходятся пути развития двух живых существ, когда они только зародились и представляют собой одну клетку, тем дальше эти два вида отстоят друг от друга. Например, человеку наиболее близки птицы и другие животные, меньше – рыбы и амфибии. Эмбриология очень нравилась отцу Мериды; он, увлекаясь, не замечал, что посвящал делу гораздо больше времени, чем это возможно для одного человека. Это происходило, как он позднее понял, потому, что он был окружён людьми, которые лишь имитировали деятельность и суетились рядом с ним; «один работает – семеро руками машут» – вот та ситуация, что сложилась в жизни учёного.
Нуцра, его жена, напротив, была всем довольна: она теперь не была стеснена в средствах, ездила по всему миру – могла собраться и поехать куда угодно; это была та жизнь, о которой не смела она раньше и мечтать. Кроме того, жена известного мужа, она очень любила делать эффектные, красивые жесты – например, с подарками приезжала к детям в детские дома; однажды она с размаху, не отдавая себе отчёт, решила взять оттуда четырёхлетнюю девочку, ровесницу Мериды. Её муж сразу полюбил приёмную дочь; к тому же девочки нашли между собой общий язык и стали настоящими сёстрами. Несмотря на одинаковый возраст, эта девочка внутренне была куда старше Мериды. В детском доме она любила сидеть на подоконнике и вглядываться в окно; она надеялась, что именно сейчас там пройдёт её будущая мама. Но она очень рано перестала верить в волшебство, и образ мамы-волшебницы всё чаще казался ей сказкой; к четырём годам она почему-то была твёрдо уверена, что никто её не заберёт.
Теперь она смотрела на свою новую семью с нескрываемой благодарностью: это было для неё слишком много, хотя девочку здесь никто не баловал. Мерида тогда не понимала, с чем связан такой благодарный взгляд сводной сестры; как счастливый ребёнок, она радовалась сегодняшнему дню и подумать не могла, что есть дети, живущие гораздо хуже, чем она.
В то же время, когда у отца Мериды прибавилось семейных забот, на работе у него появился довольно близкий приятель. Но скоро выяснилось, что этот молодой человек постоянно заговаривал с научным руководителем о том, что приёмная дочь друга будто бы оказалась трудным ребёнком, и потому он якобы совершенно не может сосредоточиться на науке, а значит, его следует отстранить от наиболее ответственной работы. Слухи о таких заявлениях друга дошли до отца Мериды; он понял, что приятель – его соперник, который хочет перейти ему дорогу и из зависти распускает сплетни о том, что он работает спустя рукава. Развеяв слухи, он стал игнорировать завистника, и на этом выдумки того закончились.
Вскоре учёному предложили работать в другой стране, и он согласился. Жена поддержала эту затею. А затем Мерида случайно услышала разговор родителей о том, что её приёмная сестра больше не будет жить с ними. Отец возмущался, а мать объясняла своё решение тем, что не рассчитала свои силы и ей не хватает времени даже на Мериду. Дочь была для неё лишь прикрытием; но в четыре года невозможно понять, что твоей матери приятны слова широкого круга людей о её благородном поступке, возвышающие её снимки с детдомовской девочкой… и, как следствие, повышенное внимание к собственной персоне. Она была из тех, кому нравится известность. Позже Мерида поняла, что, даже если бы у них с отцом не было своих детей, её мать поступила бы с этой девочкой точно так же. Ребёнок был для неё просто игрушкой, чем-то неживым; наигравшись, она поспешила вернуть девочку обратно, даже не подумав о последствиях. Но маленькая Мерида неосознанно винила себя в том, что маме пришлось отказаться от её сестры, чтобы уделять достаточно времени ей, родной дочери. Она не могла знать, что это не так.
Мерида на всю жизнь запомнила день расставания с этой девочкой. Отец попрощался с ней в машине; в дороге и у обеих девочек, и у отца Мериды было очень мрачное настроение; только мать была совершенно спокойна. Когда девочка вернулась в детдом, она стала плакать, думая, что больше не увидит свою семью; тут Нуцра пообещала, что будет часто навещать её вместе с Меридой. Мерида тогда верила матери абсолютно во всём; как и многие дети, она считала, что родители – всегда правдивые, даже идеальные люди, но Нуцра не сдержала своего слова.
Уже за границей маленькая Мерида очень скучала по сестре, а её отец постоянно говорил жене, что это пустое обещание её не красит: ребёнку нельзя врать, как и взрослому. Она фактически предала ребёнка, который стал называть её мамой.
Повзрослев, Мерида часто представляла эту девочку сидящей всё на том же подоконнике; она, наверное, уже давно перестала ждать. И, став взрослой, она, вполне возможно, уже не сможет никому полностью довериться после такого печального опыта. И всему виной – её, Мериды, мать.
За границей отцу Мериды очень повезло с другими эмбриологами, с которыми он работал вместе. Однако его жену очень многое не устраивало, прежде всего, зарплата мужа. Для среднего человека они жили более чем обеспеченно, однако теперь у неё стало гораздо меньше возможностей разъезжать по всему свету, хотя удовольствий было и так предостаточно. Помимо этого, ей не хватало внимания: на Родине ей его все уделяли как жене единственного в своём роде учёного и интересовались её жизнью, а здесь он был одним из достаточно многих.
«Я хочу вернуться; как ты мог променять большее на меньшее?» – не понимала Нуцра. Под большим она подразумевала оклад, муж же её – совершенно другое. Конечно, он вспоминал о доме, но ему не хотелось возвращаться к недобросовестным людям, с которыми он имел там дело; он верил в сотрудничество и не хотел возвращаться туда, где всё было пронизано соперничеством.
Но ему пришлось уступить жене. После возвращения всё стало по-старому. Вся эмбриология в стране по-прежнему держалась только на его плечах, а многого ли можно достичь в одиночку? Его, конечно же, ценили, но он часто говорил уже взрослой Мериде: «Я не смог сделать и тысячной доли того, что должен был; интерес людей, делающих одно дело, должен быть равноценен». Мать же была недолго довольна жизнью. Сначала восхищалась она произведениями искусства, музеями, красивыми панорамами городов; она была горда своим удачным замужеством; ей удалось сделать то, чего так хотели её родители; такая жизнь казалась им эталоном для их дочери. Если муж возмущался её капризам, она тут же набрасывала на него узду: в случае разрыва она гарантировала, что отберёт у него дочь, и он её больше не увидит.
Но через десять лет совместной жизни наступило пресыщение. Устав от праздности, она, тем не менее, уже не могла жить иначе. Всё надоело ей, в том числе и те страны, в которых бывала она по пять раз; пошатнулось её здоровье от излишеств в вине и еде, и она стала неповоротливой, занудливой и вечно всем недовольной. Уставший от жизни с ней учёный, однако, не мог бросить больную женщину; он продолжал жить с ней и помогал, чем мог. Любуясь искусством во время очередной заграничной поездки, она сквозь зубы цедила: «Это дилетантство; отвратительно!», хотя за всю жизнь и не попыталась сделать хоть что-либо. Замужество за известным эмбриологом позволяло ей критиковать что угодно без всяких на то оснований – так ей казалось. Пресными казались ей и обеды в самых дорогих ресторанах мира. Когда Мериде было девятнадцать, её отец умер. Он часто говорил, что не удовлетворён жизнью. По его словам, он сам зарыл свой талант в землю, позволяя никчёмным людям ездить на нём, вместо того, чтобы работать с достойными его людьми. Вместе они могли бы горы свернуть! Нет, он не должен был идти на поводу у женщины, которая тоже отбирала у него силы эгоизмом и капризами. Но он, к сожалению, поступил иначе.
Так Мерида осталась одна с матерью. Благодаря её рассказу Муйро понял, что люди здесь ничуть не лучше, чем антугарайцы. Хотя последние ничего не знали об остальном мире, у них было единство и честность, причиной которой была их простота; здесь же люди поступали друг с другом гораздо хуже, чем колонизаторы-мурейцы с его народом. Желание строить друг другу козни, наживаться на чужом таланте – вот обратная сторона учёности! А Нуцра, мать Мериды? Яркий пример, казалось бы, райской жизни и долгожительства, возможность посмотреть мир… но всё это – паразитируя на другом человеке, остановившись в своём развитии! Это ужасно! Но вернуться домой Муйро не мог, и юноша остался здесь – с любимой девушкой, Меридой. Они поженились. Разочарование было очень сильным, но у Муйро был один выход – искать постепенно своё место в этом новом для него мире.
Меньше чем через год у них родился сын, которому дали имя Малирун. Фамилия его, как нетрудно догадаться, была Цюэ.
– Он ни разу и словом об этом не обмолвился, – ошеломлённо сказала Эвелина.
– И правильно сделал, – заметил Цруанг. – Тебе я бы тоже ничего не рассказал.
– Что потом было с зеркалом?
– Муйро оставил его сыну. Чтобы он лучше разбирался в людях и в жизни, хотя ему и так было этого не занимать. Муйро понял, что человечество в целом ещё не доросло до такого подарка. Однажды утром за ним пришли и арестовали его. Муйро уже давно разыскивало правительство Мурейго; юношу вернули в родную Антугарайю. Ни слова беглецу не сказали опозоренные родители; его было приказано обезглавить за бегство из страны. Когда ему дали последнее слово, он попытался объяснить антугарайцам, что они отгорожены от всего мира, и рассказал им притчу о Стране слепых, которой по сути была Антугарайя. Но все только осмеяли его, и Муйро был казнён.
– Кто рассказал тебе всё это?
– Литор, родной брат Муйро. Наверное, он жив до сих пор. Мы говорили обо всём накануне моего бегства. Но и это ещё не всё. Через много лет, когда Литору было уже за девяносто, он обнаружил у себя на столе точь-в-точь такое же волшебное зеркало. Второй экземпляр. В нём отразилось лицо женщины. Зеркало сказало: «Выйди на улицу; скоро она пройдёт возле твоего дома. Я скажу ей кое-что важное». Литор послушал зеркало и отдал его женщине. Оно поведало ей всю правду о жизни в Антугарайе, а затем добавило: «Отправляйся в Мурейго. Я помогу тебе – перенесу тебя туда. Там найдёшь младенца, который нуждается в спасении. Не бойся ничего. Потом возвращайся; возьми ребёнка к себе. Ты станешь ему матерью, твой муж – отцом. Но первые двадцать лет его жизни должны вы хранить молчание».
Она послушалась, и перенеслась в Мурейго. Жить ей было не на что; она три года училась на врача, но по сравнению с мурейскими специалистами она не знала ничего. К счастью, очутилась она прямо рядом с какой-то клиникой. Клиника была подпольной. Убедившись в базовых умениях, её взяли работать санитаркой. Она заметила, что все наблюдают за каким-то больным ребёнком. Волосы у новорождённого были как у глубокого старика, кисти рук – тоже. Его собирались усыпить и отправить на вскрытие. Но эта женщина забрала его; зеркало в тот же миг перенесло её домой. Это тот самый ребёнок.
– И что с ним потом стало?
– Тебя обманули; он не умер. Введённая тобой доза вируса была недостаточной, и вскоре старение остановилось. Он и сейчас жив и здоров.
– Быть этого не может!!!
– Терпение, Эвелина… терпение, милая. Послушай лучше, что означает слово «истина», написанное на твоих любимых зеркалах.
Цруанг достал из кармана какую-то записку и сказал: «Это Литор написал для меня и попросил прочитать, когда я сяду на корабль до Мурейго».
«Мы хотели поговорить с тобой об истине, когда ты был совсем ещё юным. Теперь пора. Когда приедешь в нужное тебе место, без труда разыщешь женщину по имени Эвелина Цюэ. Отдай ей моё зеркало; взамен требуй любви. Ты должен знать о ней всё. Слушай своё сердце: оно подскажет, что со всем этим делать. Это – единственный ключ к истине. Может, и увидимся ещё.
Литор».
– Что, добился, чего хотел? – спросила озлобленно Эвелина.
– А ты добилась ли своего?! Всё равно ведь не унесёшь на тот свет чужое преклонение и поклоны до пола! – сказал Цруанг, глядя не на неё, а в сторону.
– Зачем тебе это?!
– Точно! Мне следовало бы упомянуть имя этого мальчика. Его имя означает «чужеземец» и дословно переводится как «попутный ветер», а конкретнее: «цру» – ветер, «анг» – попутный, по-антугарайски. Ничего не напоимнает?
Он снял с рук перчатки. На руках была кожа человека преклонных лет. Это были рабочие руки. Затем он снял шапку. Юноша смыл краску, и волосы были белыми, как снег.
– Да! Цру-анг! Цруанг – вот как зовут чуть не загубленного тобой ребёнка! Узнала меня теперь? Малирун – мой отец!
– Да как ты посмел выжить, да ещё и вторгнуться в мою жизнь?! – собрав последние силы, выпалила Эвелина.
– Так же просто, как ты когда-то вторглась в мою!!!
Цруанг заметил, что она без сознания; он начал будить её, но Эвелина не реагировала.
– Астра! Астра!!! – закричал он, ещё не уверенный, грустить или радоваться.
Астра сидела на кухне. Если он кричит – значит, с НЕЙ что-то произошло. Зачем он волнуется? Даже если она умрёт, что с того? Уже не вернуть ни папу, ни дедушку. Неохотно Астра пошла в спальню Эвелины и вдруг остановилась на полпути. Она стояла не в коридоре, а в пустыне. Было ужасно жарко. Дул иссушающий ветер. Посреди пустыни она увидела громадных размеров камень – размером с двадцатиэтажный дом. И вдруг из-под этого камня послышался голос откуда-то из глубин, надломленный и хриплый… но это был голос Эвелины! Девушка испугалась; впервые в жизни она захотела помочь своей мачехе. Эвелина, по всей видимости, была придавлена этим гигантским камнем. Убедившись, что всё происходящее – не галлюцинация, Астра громко сказала: «Эвелина, где ты?! Я помогу тебе выбраться! Я спасу тебя!»
– Ты стремилась спасти меня всю сознательную жизнь; но если утопающего пытаются вытащить из воды, а он отталкивает и, более того, хочет утопить своего спасителя, говорить здесь не о чем, – ответил необыкновенно звучный голос Эвелины.
– Но я не спасала тебя! – удивилась Астра. – Напротив, я обращалась с тобой просто недопустимо. Я жалею об этом. Как вытащить тебя отсюда?! Не хочу, чтобы ты погибла!
– Я уже погибла. Твоё поведение за гранью дозволенного было предупреждением для меня. Но сколько бы ты меня ни предупреждала, я не внимала твоим словам. И вот результат: ещё секунду назад я была там, в своей комнате, а теперь моя душа здесь, под этой каменной глыбой. Но уже совсем скоро я и все подобные мне будут нигде… а вы останетесь.
– Кто – мы? – спросила Астра.
– И ты, и Цруанг, и многие, многие другие… Передай ему, что он был прав. Истина уже совсем близко. Простите меня и забудьте. Прощай, Астра.
Потом каменная глыба начала исчезать в пространстве. Опомнившись, девушка вошла в комнату Эвелины. Её мачеха была мертва. На девушку неожиданно нахлынули эмоции; она рассказала Цруангу, что ей открылось то, что людям обычно не дано знать при жизни. Сразу после того, как Цруанг узнал о фальшивых богах в родной Антугарайе, он отреагировал бы на такое откровение Астры сарказмом, но он знал, что она ни за что не обманула бы его; он знал об её прозорливости, особенном видении многих вещей. Кроме того, два волшебных зеркала было не под силу придумать ни одному человеческому разуму. Логического объяснения этим чудесам быть не могло: они были посланы свыше. Цруанг понял, в чём была главная ошибка Муйро: в его страхе. Он не рискнул показать зеркало всем в Антугарайе, боясь ответной мести тех, чьи злые дела и помыслы были бы раскрыты. Но была бы эта месть настолько опасна? Цруанг сомневался в этом, потому что добра в мире при всех его бедах было всё-таки больше. Он принял решение вернуться в Антугарайю, чтобы открыто говорить с людьми о том, о чём говорил много лет назад Муйро. Картина мира антугарайцев была для них абсолютом только потому, что никто никогда не предлагал им альтернативы. Его слова непременно всколыхнули бы народ, и многим пришло бы на ум, что в их стране всё далеко не так гладко. «Если ты знаешь правду, кричи о ней, даже если никто не верит», – всегда говорила Астра. Она так и поступала с самого детства – в ущерб себе.
Цруанг собирался домой. Он знал, что его ожидало – казнь на лобном месте. Он запрещал Астре ехать с ним, но она и слышать ничего не желала. Сначала они приехали в Мурейго; после их передали в Антугарайю. Там Цруанг сообщил о своём побеге с Родины; он заявлял, что намерен распространять информацию о том, о чём здесь говорить запрещено. Астра сказала, что будет делать то же самое. С ними обоими было решено расправиться через три дня, восемнадцатого мая. Цруангу не дали даже увидеть родителей.
В роковой день, в шесть часов вечера, Цруанг и Астра стояли на площади Великого Гранула. Всё было пышно украшено и уже подготовлено к завтрашнему грандиозному торжеству. Зачитав приговор, Великий посланник предоставил молодым людям последнее слово. Цруанг без тени робости называл факты прошлого и настоящего, которые подтверждали тягостную зависимость его страны от Мурейго. Реакция была ужасной: аксиома о том, что критиковать устройство местной жизни – преступление для любого антугарайца, была вбита в голову каждого намертво. Юноше никто не верил. Слышались оскорбления; даже те, кто раньше знал Цруанга, освистывали его; кое-кто кидал в него камни. Вдруг до него донёсся шёпот правой руки Великого посланника: «Что же Вы затягиваете? Долго он ещё будет здесь разглагольствовать? Отдавайте приказ о казни!»
– Не могу, – сказал посланник, – он всё равно узнает. Если я это сделаю, сына у меня больше не будет. А вот и он… я не позволил ему приезжать сюда без моего ведома! – крикнул он, бросив взгляд на другую часть площади. Там стоял Лиму с глазами разъярённого дракона; рядом были Литор и родители Цруанга. Литор держал в руках то самое зеркало. Как будто оно и не было разбито. Зеркало снова существовало: произошло нечто невероятное. Литор окликнул того, кто стоял рядом, и начал в чём-то его убеждать, протягивая зеркало. Незнакомец лишь зубоскалил; но, не желая продолжать беседу дальше, он вынужденно взял зеркало из рук Литора. Оно полыхало всё ярче и ярче; отведя взгляд, незнакомец переменился в лице – теперь он смотрел на Цруанга с надеждой и без жестокости. Он передал зеркало стоящему рядом, тот – своему соседу, и со всеми произошла эта перемена. Происходящее привлекло и внимание самого посланника. Когда зеркало обошло всю площадь и попало к нему в руки, он поднёс его к себе. Его отражение было окутано мраком.
– Его душа ничтожна,– пронеслось по всей площади. В этот момент посланник и его помощники запаниковали, умоляя людей не делать им ничего дурного.
– Мы не тронем вас, но только в том случае, если вы отпустите их, – сказал Литор, указывая на Цруанга и Астру.
Посланник медлил, но его помощники прокричали: «И не думайте их слушать! Они побоятся и ничего нам не сделают!»
После этого посланник приказал занести над Цруангом топор, но удар не получился: голова Цруанга была словно железной. То же было и с Астрой. Но вдруг все, кто содействовал посланнику, да и он сам, куда-то исчезли; посмотрев под ноги, люди увидели там огромных ядовитых насекомых. Они стали жалить всех; но, ужалив, они тут же испарялись. Везде появились длинные-длинные лестницы, уходящие высоко в небо. По ним начали спускаться люди. Толпа, стоящая на площади, постепенно сливалась со сходящими с лестниц. Всех охватило необъяснимое чувство радости.
Вдруг Литор подошёл к мужчине с лестницы, абсолютно похожему на него; это был его брат-близнец Муйро. Он держал за руку Мериду, а позади стоял её отец-эмбриолог. Чуть поодаль стояли Фиелоний и его жена; но неожиданно к Цруангу и Астре приблизились Малирун Цюэ и Лилит.
«Мама! Папа!» – закричал радостно Цруанг. Теперь у него появились ещё одни родители. Но главное, теперь все люди стали одной большой семьёй; взявшись за руки, они смотрели друг на друга. Подняли они руки к небу и сказали в один голос: «Пришла истина!»
И осталась она с ними навсегда.
Тайна волшебного зеркала - лето 2015 г
© Copyright: Полина Репина, 2020
Свидетельство о публикации №220050102245
Свидетельство о публикации №220050102245
Рецензии