Застряла

Стояли святые вечера. Наталья Полянская возвращалась вечерней электричкой после празднования Рождества 2003 года в тесном кругу родственников из одного подмосковного городка в свою столичную квартиру. Отметили хорошо, тихо, без взвинченных к потолку пробок и лишних бравадных тостов – да оно и ни к чему. Встретились все близкие, так давно не собиравшиеся за одним столом и, наверное, наполовину счастливы были уже из-за того, что наконец-то выпала редкая возможность ощутить себя частью единого семейного древа. Древа, ещё помнящего своими корнями незаметно улетевший с годами рай детства. Сначала, как обычно, вперемежку с тостами каждый рассказывал о себе, а потом все вместе пели песни. Наталья любила такие застолья. И год от года все больше. Ей было 28, она была не замужем и потому ей иногда хотелось потискать детишек своего брата, который жил в Рязани и с которым последнее время они встречались только три раза в году: на Рождество, на день Рожденья мамы и день смерти папы. Машенька и Толик до одури носились по трехкомнатной бабушкиной квартире, визжа и приставая к взрослым, а вечером добрая тетя Наташа читала им по два, а то и по три к ряду сказки на ночь. На святки все собирались у мамы, хотя Новый год каждый праздновал по отдельности.
В вагоне вечерней электрички было полупустынно: на каждой трехместной лавке сидело по одному, редко по два человека, а некоторые и вовсе пустовали. Рядом с Натальей все сиденья были свободны и только уголок одного – напротив у окошка – был занят пустой винной бутылкой с ярким картонным ошейником на горлышке «Дионис-клуб». Было тихо, как это только может быть в движущемся поезде – ни вагонных коробейников, ни приятельских разговоров соседей. Казалось, весь поезд впал в спячку, считая ее самым лучшим средством от постпраздничного синдрома. Вагон легко покачивало, за окном было темно, и только легкие снежинки в мелькающем свете фонарей иногда напоминали о движении мировых сил природы. Наталья закрыла глаза и попыталась присоединиться ко всеобщей святочной дреме. Однако, как только ее красивые большие ресницы коснулись друг друга, перед мысленным взором предстал образ Юрия – молодого мужчины, с которым она познакомилась в новогоднюю ночь.
С тремя подругами из отдела (а работала Наталья старшим менеджером в одной приличной фирме, занимающейся оптовыми поставками обуви) на новогоднюю ночь они решили устроить себе свой «голубой огонек», заказав столик в «Парижской жизни» – веселом и безамбициозном московском клубе сада «Эрмитаж».
 Проводы Старого и встреча Нового года отпечатались в памяти как сплошная феерия. Все было на высоте «кремлевских звезд»: и шикарно оформленный зал, и экзотический Дед мороз, и со вкусом сервированный столик, и, конечно же, порадовали маленькими подарками подруги. Но в первую очередь Наталья была восхищена сама собой. Длинное новое вечернее платье декольте так облегало ее красивую, немного спортивную фигуру, что типично стройным средиземноморским «русалкам» с подиума во главе с их «дедом-Посейдоном», раздававшим праздничные новогодние «ракушки», пришлось ощутить «страшную силу» Атлантики, когда она со своей компанией впервые вошла в зал.  Итальянские туфли на высоком каблуке приподняли ее мнение о себе, когда она прошлась перед большим инкрустированным зеркалом, еще на несколько решительных сантиметров. Шелковые волосы мягко ниспадали на плечи. И, наконец, чуть загорелое от природы красивое лицо с мягкой нежной и ухоженной кожей практически не оставляло никаких сомнений относительно того, что она будет если не «королевой» новогоднего бала, то, по крайней мере, «мисс Очарованием». Праздничная программа была организована на славу, ее устроители не поскупились даже на приглашение, в качестве новогоднего сюрприза, группу модных заграничных музыкантов во главе с певцом-«трубадуром», который (кстати!) во время выступления прямо со сцены послал Наталье воздушный поцелуй. Было море шампанского, конфетти, радостных улыбок и тонких ароматов женского и мужского парфюма. Наталья блистала. И небезуспешно. Провожая первый час наступившего года, с бокалом шампанского к ним в девичью компанию вторглась «маска» в элегантном, но не строгом костюме и с невероятно пестрым стильным галстуком. «Маска» заявила о том, что она объявляет закусочный новогодний хит под шампанское, и с блюда раздала всем по тоненькому ломтику твердого сыра, поверх которого лежал прозрачный ломтик лимона.
Сочетание вкуса всю компанию просто ошеломило, ибо все впервые в году вкушали такие изыски природной кулинарии, а себе в награду за это «маска» попросила несколько минут «менуэта» с одной из примадонн сегодняшнего торжества. Объявили конкурсы. И когда они вдвоем открыли тотализатор на исполнение желания, и выиграла, конечно же, Наташа, то «маске» пришлось разоблачиться. Так они познакомились. Юрий оказался очень даже симпатичным молодым мужчиной, прекрасно сложенным и с правильной красивой речью. Весь остаток новогоднего вечера они провели вместе, танцуя до упаду, лишь изредка навещая то его, то ее столики. В начале шестого они обменялись номерами «мобильников» и днем договорились созвониться.
Новогодняя ночь выдалась чудесной. А потом… – потом было продолжение чуда. Встретившись первого вечером в одном китайском чайном ресторанчике за уютным столиком на «похмел-пати», к Наталье сначала тайком, а потом все смелее стала стучаться мысль, что Юрий – «ее» парень. Ему оказалось 34, он был весел, разговорчив, не глуп (закончил Питерский университет, юрфак) и сейчас вот уже как 5 лет работал в одной московской конторе. Все в нем ей было просто магически симпатично: голос, манера держаться, легкий непринужденный юмор, одеколон, а глаза…! Его взгляд пронзал настолько, что Наталья начинала испытывать непонятное жгучее волнение внутри всего своего естества. Приняв на плечи из его рук у гардероба дубленку, на выходе из ресторанчика она была практически уверена, что женская интуиция ее не подводит. Когда же они вышли на проспект и стали ловить машину, Юрий как бы случайно пригласил ее в гости, приведя в оправдание железный аргумент – пока жена с дочерью у родителей в Питере... Защитного шлема Наталья с собой взять не догадалась, а потому соприкосновение с подобным «железом» для ее маленьких, созданных исключительно для ласки ушек оказалось очень даже впечатляющим. Что-то подкатило к горлу, но она вздохнула поглубже и проглотила. Кажется, она ответила, что от экзотического чая у нее немного начинает побаливать голова, но Юрий парировал это тем, что такое часто бывает и в течение получаса проходит….
Вообще-то Наталья была не из робких. В студенчестве она прошла хорошую школу вкуса и отвращения к жизни. После института у нее был даже гражданский брак с одним эстрадным музыкантом. Они прожили полтора года, но после решили, что память дороже будущего и решили писать друг другу письма, однако не отправляя их. Если было нужно, она могла не запьянеть и от пяти бокалов шампанского, а когда к ней откровенно начинал приставать в каком-нибудь ночном клубе явно перебравший именинник, она знала тайные точки сопряжения интересов его и ближайшей раковины. Но с женатыми мужчинами она не общалась. Старалась как-то сразу, в первые минуты знакомства наложить на них табу и далее не испытывать ничего, кроме дружеской симпатии. До определенного возраста – лет до 23 – она вообще не думала о серьезных отношениях. Потом, когда встретила своего бас-гитариста, поняла, что, кажется, созрела и для более ответственных шагов. Но Мендельсона его друзья так им и не сыграли. Он часто ездил на гастроли и после шести месяцев совместной жизни по приезду стал почему-то часто задерживаться в студии. Сначала она думала, что так и должно быть, но потом перестала думать и начала засыпать одна, даже когда он был в Москве. После их разрыва у Натальи наступила апатия, которая продлилась ровно столько, сколько они были вместе и вот сейчас, по прошествии двух с половиной лет она всерьез была озабочена своим будущим и очень ревностно относилась к своему женскому обаянию. С одной стороны, она как в студенческой юности еще хотела нравиться всем мужчинам и сводить с ума каждого, кто попадется ей на пути. Но с другой – ее стали все чаще мучить бессонницы; временами стали появляться головные боли от перепада давления; а иногда ее карие очи стали посылать сердцу сигналы поднимающейся откуда-то из глубины странной тоски, когда она проходила мимо женщин с колясками. С этого же времени она периодически по вечерам стала дегустировать в одиночестве разные виды европейского вина. Полгода назад Наталья просто с головой ушла в светскую жизнь, обошла практически все известные клубы и рестораны, посетила многочисленные премьеры, блистала на фуршетах и даже завела двух любовников. Оба были ее старше лет на двадцать, по два (или три) раза женаты, разведены и имели не по одному ребенку. Первый дошел в ее гамме лишь до ре, а второй и вовсе до ре-бемоля. Ее волос себе на пальцы, как ее бывший бас-гитарист, они не наматывали и струн на гитаре не рвали – дорого.
Тогда, у китайской чайной, Наташей овладело странное чувство, понятное лишь тем, кто хоть раз в жизни не на шутку пытался вступить в спор с судьбой. Ведь, с одной стороны, изменница так давно не преподносила ей подобных обворожительных подарков, и тем более в это сказочное новогоднее время, каждая минута которого драгоценно отражается на последующих долгих месяцах наступающего года. Разве должны люди вот так головокружительно встретиться, опьянеть от счастья, и лишь для той убийственной цели, чтобы потом так похмельно-обделенно расстаться…!? «Не хочу! Не хочу идти на поводу! На поводу у ежедневных пристрастных расспросов на работе о том, «как мои дела?» – Великолепно мои дела! Слышите все!?». Неизвестно почему перед ее мысленным взором внезапно всплыла галерея образов «семейных» коллег, называющих свою вторую половину сокращенно собственнически «мой». Наташе вдруг захотелось крикнуть на всю Москву, что она непременно будет счастлива, и чтоб эхо ее революционного счастья докатилось аж до Магадана. Да она уже счастлива этим новогодним чудом! И она не допустит, чтобы её теперешнее, настоящее счастье вот так взяло и растаяло-растворилось около маленького сугробика на площади Маяковского, превращаясь в серое облачко случайного таксиста, который молча бы ее довез до ее «академички». «И кто вообще придумал, что счастье можно запретить?!».
«Ты думаешь, что пройдет?» – тихо спросила она Юрия. «Конечно!» – даже как-то чуть подпрыгнув, выпалил он. «Это с непривычки. Организм настраивается на новый напиток. Ты же сама говорила, что такого чая еще ни разу не пила, а это очень редкий и дорогой сорт китайских чаев – Железная бодхисатва! Я могу тебе посоветовать сейчас хорошего коньячку. У меня, кстати, как раз дома презент от друга стоит. Он из Франции недавно приехал…» – «Ну что ж, если ты рекомендуешь, то давай попробуем. А ты далеко живешь?» – «Не очень – на Текстильщиках». Они поймали машину и поехали к нему….
Поезд шел на хорошей скорости, мягко покачиваясь на рессорах. Воспоминание о Юрии стало раскручивать у Натальи клубок каких-то странных томительно-пьянящих ощущений; она погружалась в их дебри все глубже и глубже и, в конце концов, заснула бы сном коллективно-святочного дионисизма. Однако не удалось. Неожиданно двери вагона разъехались, и в них показалась маленькая дебелая бабенка с двумя большими и изрядно затасканными полипропиленовыми сумками-пакетами в руках. «Пиво, джин “стоником”, “отвертка”, сухарики, орешки…». Ее появление в спящем вагоне было подобно неожиданно раздавшемуся старческому храпу в середине спектакля: когда публика, завороженная магией сценического действа вдруг непредсказуемым бессознательным движением неожиданно извергает из собственного лона нарушителя табу. Нарушитель безбожно рвет покрывало Майи, а из образовавшей дыры как-то житейски несуразно высовывается лысоватая голова суфлера. Наталья с некоторой досадой чуть приоткрыла глаза, сфотографировала проплывающий силуэт торговки и, опознав в нем типическое, вернулась к своему сладкому образу. «Пиво, джин “стоником”…» – «А вообще-то джина можно было бы сейчас…, – мелькнуло у Натальи, – завтра, я вновь увижу тебя, прелестный мой “джин”, и ты исполнишь все мои желания. Завтра будет опять это томное опьянение, в котором так сладко можно забыться… Однако почему как-то уж слишком заунывно тянет свой святочный речитатив эта бабенка?». И действительно, было в коробейнической речевке этой торговки что-то щемяще жалостливое – то ли от того, что голос ее был немного охрипшим, то ли от обреченной невостребованности ее похмельных лекарств в конкуренции с естественно-природными средствами Его величества, повелителя сна Морфея.
 «Один джин», – протягивая пятидесятирублевку обратилась к ней Наталья, – «Пожалуйста, милая. С праздничком Вас», – скрипнула торговка. Она достала из сумки жестяную баночку, отсчитала сдачу и поковыляла по вагону дальше. Наталья рассеянно положила сдачу в кошелек и на какое-то время застыла с банкой джина «стоником» в руках. Потом она, как бы желая догнать взглядом голос, резко обернулась туда, где еще несколько секунд назад была торговка, но поняв, что эхо в вагоне исчезает мгновенно, медленно-задумчиво повернула голову назад. Дремотное состояние неожиданно пропало, а сердце отчего-то сжалось в комок. «Ну почему же, почему у нее такой голос?… Зря сдачу взяла. Надо было оставить ей. Ну почему?… Почему?!… – Да потому что женат он! Женат Юрий! И каким бархатом не обволакивал бы его коньячный дурман, как ни тонка была бы его шелковая простынь и как ни околдовывал бы его голос – он никогда не будет «моим»! Никогда…». Палец, лежащий на колечке банки, безжизненно замер. Наталья закрыла глаза. Как удивительно мелькают кадры в киноленте жизни. То ослепительно белые, то черные, а то крестами… Еще минуту назад она вспоминала о нем в сладостном томлении. Ожидая предусмотрительно назначенную еще до отъезда к маме встречу, она предвкушала его близость и целый сонм пьянящих фантазий кружился в ее голове. Она мечтала вновь окунуться в блаженство. Блаженство их личного, так быстро созревшего на новогодних винных дрожжах счастья, ради которого она была готова на самые решительные поступки. Она даже захотела его немного подогреть в себе, купив этот проклятый джин, и что? Как гром среди январских морозов ее накрывает этот заунывный голос, выплывшей из небытия дебелой бабы! Чушь!… «Надо было дать ей денег! Милостыню что ли. Что б не вонзался ее пронзительный голос туда, куда проход ему должен быть закрыт! Боже, что это происходит со мной…. Ведь мы с Юрием уже близки. И он сказал мне перед отъездом, что о такой девушке мечтал всю свою жизнь! Сказал, что брак его был студенческим, ранним и совсем необдуманным решением молодости и что теперь он, кажется, вполне осознанно понимает, что я для него нечто большее, чем случайная связь…». Наталье стало не по себе. Она почувствовала, что задыхается. Захотелось глотнуть свежего воздуха. Она полностью расстегнула свою узорчатую дубленку и решила выйти в тамбур. Однако, как только она захотела встать, тихонько лязгнула противоположная дверь вагона с другого его конца и уже знакомый жалостливый подбитый голос опять начал свою заунывную песню: «Пиво, джин “стоником”, “отвертка”, сухарики, орешки». Наталья взяла себя в руки: «Вот сейчас. Сейчас я под видом того, что покупаю еще один тоник, дам ей сторублевку, а сдачу не возьму». И она лихорадочно стала доставать из сумочки свой кошелек. На какое-то время в упорно спящем вагоне опять воцарилась тишина….
 «Ну что же ты там стоишь и ждешь», – сжимая в кулачке новую денежную купюру, мысленно умоляла Наталья. «Братья и сестры! Близятся мрачные времена. Царство антихриста не за горами. Его знаки вы видите сейчас на всех товарах, которые продаются в магазинах», – вдруг хрипловато и с прорывающимся фальцетом протянул нараспев знакомый голос. У Натальи даже кулачок разжался. Кто-то в вагоне кашлянул. «Скоро наступит конец света. Мы все должны покаяться, и, может быть, Господь еще спасет нашу Россию. Антихрист завоевывает мир и метит все кругом своими числами. Его коды сейчас пока только в виде полосок на товарах, но скоро в Америке ими будут метить и людей, вшивая им под кожу «чипы». Наши новые паспорта, тоже мечены его клеймом – и это только начало…». Кто-то в середине вагона встал, чтобы поправить шубу, кто-то громко крякнул. Кажется, общее зимнее покрывало Майи, на время превратившееся в ватное одеяло, стало сползать и вагон начал просыпаться. Такой эсхатологической «конкуренции» греческие творцы мира иллюзий и винных затмений выдержать уже не могли. «…Братья и сестры! Мы должны всепокаяться и не допустить в нашу матушку-Россию слуг сатаны. В нашем правительстве они уже поселились и хотят всю её пометить своими знаками. Будьте бдительны и осторожны… ». 
Наталья слушала и ничего не понимала. В какой-то момент ей даже захотелось громко рассмеяться, но, тут же поймав себя на мысли, что это, скорее, будет похоже на истерику, сдержалась. Мысли ее спутались: «кто эта дебелая баба? Что ей, собственно говоря, нужно? Как так можно переходить с пива и «отвертки» на какую-то совершенно абсурдную всепокаянную проповедь? И почему, в конце концов, примитивные речи этой бабы оказывают на нее невероятное магическое воздействие? Что, в самом деле, происходит в этом карнавально-колдовском святочном вагоне?!». Новоявленная миссионерка продолжала хрипеть еще минут пять, пока голос ее совсем не сел. Тогда через силу она выдавила из себя «Храни Господь Россию» и поплелась со своими мешкообразными пакетами в другой конец вагона. За ее спиной послышались одиночные хлопки в ладоши. Многие проснулись. Физиономия полупустого вагона оказалась несколько конфузливо встревожена. Однако после того как тамбурная дверь за торговкой закрылась, в воздухе пронесся облегченный вздох. Все зрители святочного спектакля, подумав, что это лишь шуточная семитская интермедия перед началом второго агона их вагонной дремоты, вновь с радостью стали тушить в своем сознании свет. Не гас он только у Наташи. Так и не купив у бабы жертвенную банку с джином, она сидела совершенно потерянная, отпуская свои мысли на вольные хлеба. Ей вдруг помнилось, что ей на роду написано умереть бездетной и всю жизнь прожить, как говорится, «в девушках». Что никогда не встретит она себе достойную пару, а за пьяницу или какого-нибудь тюфяка она и сама не пойдет. Что единственной ее родительской радостью будет забота о племянниках, а потом о их детях. Что никогда ее мать не улыбнется радостно, увидев свою единственную любимую дочь в свадебном платье и с брачным букетом в руках. Ведь сколько женщин так и остаются в одиночестве – и красивы, казалось бы, и умны, и не дуры, по-женски то, а вот не склеилась жизнь семейная до 30 лет – а там уж никто и не смотрит на тебя как на невесту. Вспомнились слова из старой песни «Очень жаль, что на 10 девчонок, по статистике 9 ребят…». «Я, наверное, и есть эта десятая… Боже мой, как реветь-то охота!». Наталья подняла повыше воротник, придвинулась вплотную к окну, достала платок и, поднося его к носу, тихонько всхлипнула. Бабулька, сидевшая напротив через ряд сидений, дремала, как и пожилой мужчина по диагонали, – а больше никто ее лица, уткнувшегося в окошко, за которым свистел ветер межзвездных пространств, разглядеть толком и не мог. И мир человеческий не увидел еще одних слез.
Всплакнув, ей стало легче. Она, почему-то поняла, что с Юрием больше уже никогда не встретится. Не ее это дело – разбивать семью и строить свое счастье на чужой беде. «Хорошо, что два мобильных – один домашний, один служебный. Заблокирую месяца на три, а подругам новый номер разошлю…. Пусть сначала сам разберется со своей Анастасией, а только потом… Ой, все: нету никого и такого не надо. Эх, жизнь моя жестянка…, или жистянка – а какая, впрочем, разница. Видимо это и есть – крест мой. Что кому на роду написано…». Наталья еще раз поднесла платок к своему аккуратненькому носику, вытерла его, потом запахнула полы дубленки и, уткнувшись в ее воротник, устало глубоко вздохнула. Через три минуты она задремала. До Москвы оставалось еще около 40 минут ходу.
 И приснился Наташе сон. Будто идет она по центру столицы и заходит в один новый, блистающий витринами, парфюмерный магазин-бутик. Косметики и духов в нем видимо-невидимо, да все дорогое, иностранное и расположено на очень изящных, хрупких полочках. Вот ходит она по магазину, присматривается, дегустирует ароматы, аккуратно проходит между полочек, чтоб не задеть. Видит – лестница на второй этаж и чувствует, что аромат ее единственный и неповторимый должен быть именно там – наверху. Поднимается она, так же обходит полку за полкой и оказывается в глубине зала. Вдруг звонит мобильный и кто-то очень близкий, родной срочно вызывает ее к выходу. Наташа торопится найти спуск вниз, но, дойдя до лестницы, обнаруживает, что проход перевязан золотой веревочкой и не ясно: то ли можно идти, то ли нельзя. Однако она решается и, перешагнув через тесемку, начинает спуск. Спускается она по ступенькам и видит, что проем-то меж верхней и нижней несущей плитой все сужается и ей приходится сгибаться, чтоб продолжить спуск; сгибаться и приседать все ниже и ниже. И вот уже перед последним лестничным пролетом остается такое узкое пространство, что в него можно только проползти, вытягиваясь в струнку. Что делать? – Возвращаться назад Наташа не привыкла, да и времени нет. И решает она проскользнуть, подобрав животик и чуть раздвинув в стороны свои красивые пышные груди. Вытянулась, легла на спину и, цепляясь пяточками за ребра ступенек, стала себя тянуть вниз. Но вот беда: до середины этого окаянного прохода дотянула, а дальше и не может! Что ж делать-то, матушки? Лежит девушка в шикарном парфюмерном магазине в лестничном проеме, зажатая сверху и снизу двумя плитами и ни туда, ни сюда. Ухватилась бы она за хрупкую полочку с духами и вытянула себя из такой оказии, да ведь знает, что полочка та настолько хрупкая и неустойчивая, что потянет она к себе ее своими красивыми женскими, но отнюдь не слабосильными руками, а та и рухнет вся, и разобьются дорогие хрустальные скляночки и баночки. И будет большая беда для владельцев магазина. «Что же делать, Господи, ведь застряла я – в самом деле, застряла, и не знаю, как выбраться!» И вот видит Наташа, что приближается к ней какая-то девушка будто бы вовсе не из нашего времени, а из какой-то русской сказки, с повязанным на голове  платочком, улыбается ей по-доброму так и кротко, а потом берет и с неизвестно откуда взявшейся чудесной силой приподымает половину лестничной плиты, под которой она лежала…. Что-то она еще говорила, эта девушка, а вот что – Наташа и не расслышала, но только стала она благодарить девушку….
 Тут поезд немного дернулся и негромкий мужской голос в динамике скороговоркой оттарабанил «Следующая остановка «Москва-пассажирская» – конечная. До станции «Москва-пассажирская» электропоезд проследует без остановок. При выходе из вагонов не забывайте свои вещи». «Ой, где это я…», –  испуганно спросони шарахнулась первая мысль о приглушенный пучок света вагонного светильника. – Однако я хорошенько вздремнула – даже сон приснился. Да и какой сон-то чудной!». Но не успела она закончить эту первую со сна обрывочную мысль, как почувствовала, что кто-то со спины приближается к ее пассажирской лавке.
 «Я вас не потесню?» – услышала она негромкий мужской голос. «Нет, пожалуйста», – ответила девушка. Единственным за всю дорогу ее соседом оказался молодой человек лет 30, среднего роста, приятной наружности в приталенном черном драповом пальто. В руках у него была черная дорожная сумка-кейс, а на лице усики, переходящие в аккуратно выбритую маленькую бородку. Когда он расположился рядом, Наталья смогла уловить легкий свежий яблочный аромат его одеколона. Она хорошо знала и любила этот запах с детства – так всегда пахло от отца, когда он утром, выйдя из ванной, целовал ее перед школой и наказывал ей принести «лукошко двоек для засолки» и «маленькую баночку колов, чтобы в стену вбивать вместо гвоздей» – «А то какой от натулиных пятерок да четверок толк в хозяйстве?».
 На душе стало как-то тепло и легко. – Может оттого, что поплакала накануне, может от этого короткого, но чудного и даже немного смешного сна, может от ворвавшегося приятным воспоминанием яблочного запаха. А может оттого, что вследствие принятого решения насчет Юрия, несмотря на всю «застрявшую» ситуацию ее личной жизни, она вновь смогла почувствовать себя сама собой – безо всяких допущений, условностей и миссий. Но об этом думать пока не хотелось. А хотелось ей уже побыстрей добраться до своей еще не полностью обустроенной, но уютной квартирки и набрать номер подружки-театралки, – ведь она с середины октября прошлого года не была ни разу в театре.
 Молодой человек расстегнул свой кейс и достал оттуда толстую книжку. «Памятники литературы Древней Руси» – прочитала обложку Наталья. «Интересно, наверное, учитель какой-нибудь, или преподаватель…, а может филолог?». Почему-то он ее заинтересовал. Скорее всего тем, что совершенно невольно восстановил в ее памяти счастливую страничку детства. Молодой человек точным движением пальцев открыл по закладке книгу и Наталья, чуть скосив взгляд, прочитала стилизованно-древнерусским шрифтом заглавие произведения: «Повесть о Петре и Февронии». Он начал разглаживать место сшивки листов, чтобы они произвольно не закрывались во время чтения, и нечаянно его закладка соскочила прямо на полу Наташиной дубленки. На какое-то мгновение глаза их встретились, он смутился, но Наташа протянула руку и смело вернула ему эту гуттаперчевую попрыгунью. «Извините, пожалуйста, спасибо», – уже боясь вновь встретиться взглядами, поблагодарил он ее. Несколько секунд он, как бы собираясь с вниманием, сидел с открытой книгой и смотрел поверх нее. Потом повернул голову к Наташе и уже уверенно и как-то очень мягко произнес: «С Рождеством Вас!»  –  «Спасибо, и Вас так же. А какой это век? – Произведение у Вас в книжке древнерусское ведь…»
До Киевского вокзала Москвы оставалось минут пять-семь езды. Просыпающиеся редкие пассажиры потягивались, надевали свои шапки, перчатки, доставали с верхних полок багаж и медленно направлялись к дверям тамбура. Еще один святочный рейс с неожиданными сплетениями рельсов на стрелках российских железных дорог подходил к концу.