С моих слов записано верно. Глава 4

       СВИДАНКА

       Прошло всего пару дней после крещения, когда случилось первое чудо. Без малого месяц провела Таня уже в тюрьме. Конечно, она не надеялась, что ей будут привозить большие передачки. Но все же, раз в месяц по закону подследственным разрешалось часовое свидание и видя как к другим девочкам приезжают родители, она ждала, что вот-вот и к ней приедут. Буквально с первого дня в камере, вздрагивая каждый раз от лязга распахнувшейся «кормушки», она с замиранием сердца надеялась услышать свою фамилию. Случалось, подбадриваемая подругами, мол, вот видишь, и ты дождалась, - она выходила из камеры на зов дежурной, послушно складывала руки за спину, чуть ли не вприпрыжку торопилась по коридору в указанном направлении, но… один раз ее вызвали на беседу с психологом, в другой раз - для знакомства с воспитателем.
    
     Обе женщины задавали одни и те же вопросы, обе старались не смотреть в глаза, говорили что-то о порядках в камерах и о том, что помогая администрации каждая заключенная увеличивает шансы быстрее уйти домой. Все это звучало как-то неестественно, будто они сами понимали абсурдность своих обещаний.
     В кабинете психолога были фото-обои с зеленым лесом и девочка мыслями уходила в тот лес, по тропинке, растворявшейся в тумане. Все молодые  женщины в военной форме казались Тане на одно лицо. Психолога легко было узнать благодаря белой крысе, сидевшей у неё на плече. Она обожала своего питомца и охотно давала подержать всем желающим. Таня не любила крыс. Да и психолог в погонах как-то не располагал откровенничать.
     Воспитатель в тюрьме не только у малолеток. Это должность организатора, ответственного за все процессы в камере. Воспитатель требует порядка и раздает блага. Елку на новый год, театральный кружок, концерт… или наказывает за плохое поведение всю камеру, лишив всего этого. Воспитатель решает,  кого переводить в другую камеру, или даже отправить в карцер.
     Такие «знакомства» ожидали всех вновь прибывших. Капитан внутренних войск, провинциалка с обворожительной внешностью, Зинаида Григорьевна Пронина, проводила беседу о необходимости содействовать администрации, составляла первую характеристику с пометкой в личном деле. После беседы некоторые получали «зеленую полосу» - пометку на карточке «склонна к побегу» - угол листа перечеркивался зеленым маркером, или «красную» - если в разговоре заключенная откровенничала и сетовала на судьбу, мол, прям жить не хочется - «склонность к суициду». Эти полосы привлекали к их носителям повышенное внимание со стороны конвоиров. Чаще других такие девушки помещались в карцер, больше подвергались придиркам и унизительным досмотрам, с выворачиванием наизнанку не только карманов, но и собственной плоти.
  На момент знакомства с воспитателем, Таня была наслышана и предупреждена, какие мысли лучше держать при себе, и сразу улавливала провокационный подтекст некоторых вопросов. Внимательному человеку не сложно пройдя такое собеседование выйти, не наболтав себе неприятностей. Но многие нервничают, откровенничают с тюремщиками и  усугубляют свое и без того шаткое положение. Их пугают характеристикой с места заключения, которую судья якобы должен принять во внимание. На практике, такая формальность никак не влияет на приговор. Сидельцы любят шутить, мол, излишняя откровенность смягчает приговор, но не сокращает срок.
     Под конец разговора, пока ждали конвойную, Зинаида Григорьевна только раз взглянула на Таню, - Не думай, что мы будем тебя упрашивать, у нас в каждой камере есть те, кто сам с удовольствием про всех все расскажет. - Она мило улыбнулась, стараясь закончить разговор дружелюбно.
 
     С каждым днем ожидание Тани росло, дойдя до пика в День рождения. Но даже тогда чуда не случилось и девочка перестала ждать. То есть она конечно надеялась, но уже не так уверенно.
     И вдруг,  шагая по узкому коридору, уже привычно держа за спиной руки, она узнала, что к ней приехали. Сердце забилось так, что казалось вылетит из груди. По дороге неприветливая продольная вруг остановилась, распахнула бокс, велела Тане посидеть пока там, заперла и исчезла. 
     Сколько времени просидела девочка в темном металлическом ящике с дырочками под потолком? Да откуда ей было знать. Следить за временем арестантам не положенно. Но только время это было мучительным, радостным и тревожным одновременно. Голова кружилась от нахлынувших чувств.  Она улыбалась, таращась широко раскрытыми глазами в темную стену бокса,  мысленно благодаря судьбу за этот день и час. Казалось, вот сейчас она увидит кого-то близкого и родного… В этих стенах! Мыслимо ли это?!  Она вдохнула полными легкими и медленно выдохнула, постаралась успокоиться. Вдруг тревога вихрем ворвалась из тишины продола и принялась холодными пальцами сдавливать виски. «А вдруг меня здесь забудут?» Такие истории не были редкостью… Но Таня улыбнулась темноте, запрещая себе дурные мысли. Она вспомнила, как отец учил ее улыбаться перед зеркалом, а если зеркала нет - просто улыбаться, особенно когда грустно или страшно… Он говорил, что мысли меняются соответсвенно мимике.  Эта хитрость ни раз выручала Таню в тюрьме.
          И вот уже по телу разливалось тепло, и страх отступил, оставив радость, не омраченную тревогой. Таня нащупав в темноте узкую деревянную полку - сидение, устроилась поудобнее, закрыла глаза и задремала, чтобы время прошло быстрее.
          Ее разбудил шум открывающейся двери. - Лескова? На выход, руки за спину,- безразлично пробубнила продольная. Таня послушно шагала по коридору. Глаза слезились от яркого света, но девочка почти не замечала этого. Преодолев многочисленные переходы, коридоры и лестницы, они вошли в помещение, похожее на сельскую телефонную станцию. Шесть или восемь кабинок с черными телефонными трубками, в каждой кабинке стул, располагались в ряд за одним столом. Посередине стола окно в другую такую же комнату - полная звукоизоляция, чтобы разговоры проще было контролировать. Специально обученный сотрудник сидит на своем месте и слушает все переговоры одновременно. В случае нарушения правил, поднятии запрещенных тем, может отключить звук, сделать предупреждение или вовсе прекратить свидание. Обо всем этом Таню и остальных заключенных предупредили заранее, когда уже усадили в кабинки, а родственников еще не привели. Они тоже проходили инструктаж.
       Не помня себя от радости и волнения, Таня вдруг увидела отца. Его ровная, почти официальная выправка, прямой волевой взгяд, широкая улыбка, говорили о сдержанности и достоинстве, но дрожь в руках выдавала волнение старика. Он аккуратно примостился на стуле, продолжая улыбаться, но уже по-иному, его глаза были влажными, а взгляд показался Тане теплым-теплым, как в детстве. Она давно уже не видела его таким. Вспоминая их последнюю встречу, девочка ждала увидеть больного старика, угрюмого и подавленного, такого, каким оставила его дома, когда закрывая за собой дверь, однажды утром,  обещала скоро вернутся.
     Но перед ней сидел мужчина, немолодой, седой, но подтянутый и свежий. Беда заставила его мобилизоваться.  Откуда-то взялись силы. Он улыбался.
     Только первую минуту они оба не могли говорить - смотрели друг на друга и изо всех сил старались не заплакать.  Таня вдруг почувствовала, как теплой струйкой слезы покатились по щекам. Отец перестал улыбаться и чуть заметно помотал головой, намекая, что тюрьма - не место для слез. Таня поняла намек, кивнула и ладонями вытерла щеки. Она сжимала кулаки, впиваясь  ногтями в ладони, кусала щеки и вскоре предательские слезы отступили, но ком стоял в горле и говорить было трудно.
     Час пролетел стремительно. Она подумала, что так ждала этой встречи и вот, когда отец здесь, и можно с ним говорить, она не знает, о чем. Темы слишком быстро себя исчерпали, он спросил ее о здоровье, обещал держаться и не падать духом.
     - Когда ты опять приедешь, - спросила Таня с уверенностью, что теперь такие встречи будут всегда, каждый месяц, осталось только выбрать день.
          - Если ты не настаиваешь, - вдруг как-то грустно и серьезно сказа отец, - я не буду больше брать свиданий. Мне слишком тяжело привозить сумку с продуктами на метро и стоять не одну, а целых две длиннющих очереди. Мне вообще стоять тяжело, а тут - по пять часов на ногах - стульев нам не положенно.
     - Ну конечно, конечно! Не приезжай больше… а я нормально… я… - и она снова закусила дрожащие губы. - Ты только пиши мне, чтоб я не волновалась, что у вас с мамой все в порядке…
       - Мама тебе напишет. Я не люблю писать.
       - Мама то пишет, но мне от тебя важно. Пожалуйста!
     - Ну хорошо, - со вздохом согласился старик, - хорошо, я напишу. Обещаю. Береги себя. Не лезь на рожон. Слушайся старших. Будь умницей.
     Время подошло к концу и связь отключили на полуслове. Таню кольнула мысль, что она не успела сказать отцу чего-то важного, но чего именно - она никак не могла понять. Решила, что напишет, когда вспомнит.
     Вернувшись в камеру, девочка обнаружила на своей шконке какие-то домашние вещи, палку сухой колбасы, проколотый шилом кусок мыла, выдавленный в пакет тюбик зубной пасты, россыпь сломанных сигарет. Она быстро разложила все добро по местам, молча легла, уткнувшись лицом в подушку, хотела было заплакать, но уснула…