Пятая палата

Третья неделя карантина подходила к концу. За окном грело весеннее солнце, а люди сидели по домам. Сидел и Лев Андреевич Сопиков. Он жил один, но будучи общительным, до этого карантина часто гулял. А теперь он стал замечать за своим организмом какие-то новые явления. Во-первых, он начал разговаривать с аквариумными рыбками. Такого он не помнил за собой уже очень давно. Во-вторых, он стал гневаться на жившего над ним соседа, чьи пьяные крики как будто, доносились сейчас чаще, чем прежде.
Из общения у него был телевизор. Но все каналы говорили только про вирус. «Дорого бы сейчас стоил тот канал, который демонстративно в своем вещании избегал бы упоминания об этой заразе», - думал он. И ему тут же представлялось, что такой канал есть, и что его организатор он сам.
Недавно по телефону ему сообщили, что несколько монахов одного монастыря увезены в больницу. Некоторые из них прежде были ему известны.
Над головой его снова послышался пьяный крик и шум.
«А вот этот подлец выживет, - думал он, - он же никуда не выходит, только пьёт с утра до вечера да поёт песни. Конечно, выживет. И где справедливость?» «А нет никакой справедливости, - продолжал он свои размышления. – Этих прекрасных людей – монахов увезли сегодня в больницу, а он, если и уедет туда, то только от белой горячки, а у нее инкубационный период, известно, дольше. Да и вряд ли она его снова возьмет. Он подготовленный». Над потолком снова послышался крик. «У, Ирод!» - погрозил в потолок кулаком Сопиков.
Иногда он выходил на балкон. Прежде, он любил смотреть вниз, и это не вызывало у него никаких опасений. Но теперь все как-то изменилось. Его соседи на балконе напротив непомерно много курили, и он обнаружил, что для окурков они поставили целое большое ведро. Редкие пешеходы, проходившие внизу, смотрели на него опасливо, как будто ожидая, что он может скинуть на них что-то тяжелое. И, наконец, однажды он сам заметил за собой необъяснимое желание перелезть через этот чертов балкон и спуститься вниз, на зеленую травку. Это его напугало. Пугало его также и другое – что, когда он выходил из дому, чтобы выбросить мусор или в магазин, то потом почему-то чувствовал себя плохо, чувствовал, что возможно чем-то заразился. И дома он выдавливал в стакан лимона, и, разбавляя его коньяком, пил этот элексир большими глотками, и только после этого чувствовал себя несколько лучше.
Также и ночами он почти не спал. Он засыпал в десять, но отчего-то просыпался в два и долго не мог заснуть. В качестве развлечения, он начинал смотреть в интернете статистику смертности до эпидемии, сколько народу и от чего умирало, но после этого вся жизнь казалось ему вредной и опасной штукой, полной всяких неприятностей и подвохов. Ему казалось, что переживи он даже вспышку этого вируса – он непременно помрет потом от чего-то подобного. И на сердце от этого у него становилось тяжело и трагично. В глубине своего «Я» Сопиков осознавал, что если не найдет себе дела в этих четырех стенах, то сойдет с ума, но найти дело там, где его давно не было видно, было непросто. Последние двадцать лет своей жизни он специально выходил из дома, чтобы найти такое дело, а иногда даже и уезжал для этого в другие места. Он смотрел на стены и видел отклеивающиеся обои и ходил днями, говоря себе, что – вот, не дурно бы их подклеить. Но почему-то не подклеивал. Смотрел на батареи под окном и говорил, что хорошо бы было их помыть, но отчего-то не мыл. Видел грязные стекла окон, но также продолжал проходить мимо и горько вздыхать.
Сопиков подумал было – не начать ли ему курить, но сигареты продавались в магазине, походы в который необходимо было ограничить. И еще у него не было свободного ведра для окурков.
Так проходили дни за днями и, глядя на своих аквариумных рыбок, он думал о себе, что вот, он стал теперь одной из них, ограниченный стенками этой квартиры.
Он думал: «А может на дачу? Рвануть? Ночью? Пока никто не видит? А?». Но строго ругал себя за такое вольнодумство. Во-первых, дача была далеко и по дороге к ней могли оштрафовать. А во-вторых и в-третьих, делать там также было нечего, стоял еще холодный апрель, и на даче не было ни еды ни магазинов. А главное было страшно. Страшно! Это слово последнее время все чаще приходило ему на ум. А виной всему было одиночество. Он вспоминал свое прежнее место жительства, там балконы были сдвоены и, выйдя на них, можно было разговаривать с соседями о погоде, ценах и политике. А здесь он оказался кукушкой, живущей в настенных часах, иногда выглядывающей наружу только для того, чтобы скрыться снова в своем домике. Время шло, а вылететь не представлялось возможным. Он с ненавистью смотрел на эту безликую прежде газовую плиту, на этот холодильник, который, оказывается, довольно громко гудел, на доски пола, две из которых, как он выяснил, гнутся и, если прохаживаться из угла в угол, приводят в дрожание мебель. Он смотрел и находил новые узоры на плитках ванной, на обоях, и удивлялся сам себе: почему эти обои зеленые, в то время как, они всегда казались ему розоватыми. И холодильник он покупал себе совсем не гудящий и квартиру без пьющего соседа над головой. В этих скучных размышлениях его накрывал вечер, и Лев Андреевич пораньше ложился спать.
Ночью он был разбужен раньше обычного. Его разбудили крики из подьезда. Оттуда доносились звуки какого-то движения, и кто-то грозно протестовал. Лев Андреевич хотел отворить дверь. Но увидев, заклеенную им сами изнутри малярным скотчем замочную скважину, вспомнил про карантин и прильнул к глазку. На носилках выносили соседа сверху. Хлопнула дверь, и в подъезде водворилась ночная тишина, пугающая и гнетущая. Да, теперь не будет криков сверху, но почему-то от этого становилось еще страшнее. Лев Андреевич почувствовал себя аквариумной рыбкой, у которой зачем-то отняли ее соседку. Отняли, ничего не дав взамен, оставив лишь среду, пронизанный этой невидимой заразой воздух. Он подошел к аквариуму и машинально сыпнул корма, а затем вновь повалился на постель, ставшую жесткой за последний месяц, как и вся эта квартира.
Утром он встал и вышел на балкон. У соседей справа пропало ведро с окурками. Он стоял долго, около часу, в надежде, что кто-то из них выйдет, но так никто и не вышел. Замерзнув окончательно, он зашел внутрь, пришел на кухню и машинально зажег камфорку под кофе. «А вдруг пока я спал всех эвакуировали? Вдруг в доме никого нет? Вдруг остался я один?» - думал он, и холодный пот заструился у него по спине. Нет, надо выяснить. Надо, в конце концов окликнуть кого-нибудь из прохожих, закричать. Он надел куртку и выскочил снова на балкон. «Э! Да и прохожих никого! И машин нет!» – мелькнуло у него в голове. Наконец внизу появился автомобиль. Это была медленно движущаяся и страшно гудящая оранжевая машина, чистящая улицы двумя выдвижными щетками. Лев Андреевич закричал, но сам себя не услышал. Машина проехала мимо. Он нагнулся следом за машиной и чуть не перевесился вниз и не вылетел, его голова непроизвольно повернулась по направлению к соседскому балкону. Там, на месте ведра под окурки стояло другое ведро, светлое и чуть поменьше размером. Лев Андреевич плюнул и в сердцах зашел в комнату.
«А все-таки так нельзя! – Думал он. – Сидишь как на необитаемом острове. Да там и рехнуться недолго! Человеку нужно гулять, общаться, а не только питаться».
Он сварил кофе и выпил его. Челюсти жевали как по приказу, не чувствуя вкуса пищи. «Почему же это? – Задумался он. – А происходит это оттого, что ты, Лев Андреич, отвык быть сам с собой, тебе самому с собой тесно». «Вот в детстве ты играл сам с собой, - продолжал он безмолвный диалог, - и тебе было интересно, а сейчас ты в такую свинью превратился, что оставь тебя с самим собой на час, ты начнешь вздыхать, оставь на два, - будешь нос воротить, а оставишь на три – убежишь, убеждая себя, что у тебя дело. А ведь никакого дела нет, оно выдуманное. Просто поначалу неинтересно тебе с самим собой, скучно. А пройдет так дней десять-двадцать, станет ещё и омерзительно. Дела, которое было бы с тобой везде, ты не имеешь, молиться не можешь. Сам для себя ненужный и бесполезный… Ругай политиков, брат, но не в политиках дело. Ты сам, сам стоишь сейчас на обрыве на необитаемом острове и смотришь вниз в морские волны. Надо выбираться. А с чего начать?». Он встал с неизменно скрипевшего при этом движении стула и заходил по комнате. «Ты в тюрьме, тюрьме. – Проносилось у него в голове. – А когда тюрьма бывает светлой?»
- Когда с ума сойдешь. – Ответил он сам себе вслух, и собственный голос показался ему глухим и беззвучным.
Он прошел в комнату, где на полочке одиноко стоял телефон.
«Устроиться разносчиком питания, какой-нибудь пиццы, да чего угодно, только бы пропуск дали. Только чтоб ходить среди этих деревьев».
«Так ведь заболеешь, дурак? – Сказал ему другой голос. – Заболеешь и помрёшь. Там заразы видимо-невидимо».
«Да и лучше помереть, но в своем уме, в разумной душе, так сказать. – Возражал ему Сопиков. – А то же с ума  съеду, и как соседа вынесут на соседнюю кровать в палате».
«Да ты не храбрись, потерпи немного. Может, еще и не съедешь, и карантин отменят», - говорил первый голос. – А так только напрасно погибнешь».
Он прилег на кровать и закрыл глаза. Затем на мгновение открыл их. На потолке ползали светлые пятна. Незаметно за время карантина деревья снаружи распустили маленькие листочки, и сейчас, не отягощенные ветки, колеблемые ветром, создавали такой эффект. Незаметно он заснул.
Разбудили его противные, но равномерные гулкие удары: где-то внизу или вверху били по батарее – последовательно и неотступно, словно в вечевой колокол. Лев Андреич накинул халат, и выскочил на балкон. Там происходило что-то навроде подьездного собрания квартир, находящихся по эту сторону дома, соседей, живуших под Львом Андреичем и над ним. Не у всех были балконы, самая нижняя соседка просто высовывалась из окна. Председательствовала, жившая под Сопиковым, Анастасия Ивановна, полная женщина лет пятидесяти, уверенная и активная. Как только появилась голова Льва Андреевича, смотрящая вниз, она подняла вверх палец и грозно произнесла:
- Лев Андреевич, вы меня заливаете. В условиях карантина это ох как нехорошо.
Ее платок на голове сбился и, судя по лику, вероятно раскрасневшемуся после долгого колочения по батарее, она была в гневе. Лев Андреевич побаивался ее и прежде.
- Анастасия Ивановна, но у меня ничто не течет, уверяю вас, - сказал он ласково.
- Вода, у меня на потолке не может быть от Глафиры Николаевны, - сурово ответила она, проделав рукой жест вниз.
- Правда. Правда. – Закивала внизу старушка под Анастасией Ивановной. – Не может. Она может литься только сверху вниз.
- Вы что, хотите весь подьезд затопить? – Грозно воскликнула Анастасия Ивановна. – Я вызываю сантехников. Обеспечьте доступ в квартиру.
- Но у меня нет поломки, право. – Промямлил Сопиков.
- Значит, между нами где-то прорвало. – Отрезала Анастасия Ивановна с неумолимым видом. – Течь должна быть устранена.
- Так ведь карантин же? – Совсем смутившись, простонал Сопиков.
- Ничего, это экстренные службы, они должны работать всегда.
- Анастасия Ивановна, но я могу заболеть.
- Ничуть. – Женщина вновь подняла руку вверх. – Приготовьте пустое ведро и деньги, а также маску для сантехника. И можете спрятаться в комнате.
- Но… - Попытался вновь аппелировать к карантину Лев Андреевич.
- Никаких «но». – Перебила его Анастасия Ивановна. – Авария должна быть аннулирована, а не то весь подъезд будет обезвожен. – Когда специалист будет на месте, я вам просигналю по батарее. До этих бездельников трудно дозвониться, в условиях карантина они не берут трубки. Но я справлюсь.
- Да. – Ее взгляд вновь устремился наверх. - И приготовьте там себе в комнате все необходимое на два дня. Говорят, эти бактерии не живут дольше.
И с победоносным видом, давая понять, что цель собрания достигнута, она покинула балкон.
Лев Андреевич тоже зашел домой. «Это уже черт те что! – подумал он. – Надо было с ней построже. Так ведь не поможет! Не поможет!» В том, что грузная соседка сокрушит ЖЭК, он не сомневался. Как ни для чего другого она подходила для этого. Иногда Господь как будто создавал некоторых людей для конкретных целей. И Анастасия Ивановна в глазах Льва Андреевича жила для того, чтобы собирать деньги на уборку подъезда, проводить собрания, менять домофон, когда он почему-то в морозы переставал работать и тому подобных дел. Сейчас, когда в условиях карантина, поле деятельности было пустынно, течь из трубы была прекрасной возможностью проявить себя.
Лев Андреевич вздохнул и стал готовиться к визиту мастера. Он налил большую бутыль воды и, кряхтя, перетащил ее в комнату. Затем перенес туда два ведра, хлеб и электрочайник. За этими хлопотами его застали три громких удара по батарее. Он выскочил на балкон. Анастасия Ивановна внизу уже была в платье и без домашнего платка.
- Мастер будет в шесть. И если хотите, то можете действительно оставить на столе на кухне деньги и спрятаться в комнате. А то Дмитрия Палыча-то сверху, над вами увезли. Слышали? Не берегся…
Лев Андреич пробормотал что-то и заскочил обратно в комнату. Он положил на стол медицинскую маску и отсчитал несколько сотен денег. Подумав, что его могут потом отвлечь, он добавил еще несколько купюр рядом, но поставил на них коробку из-под чая. Затем еще раз окинул взглядом оставляемую врагу территорию, и зашел в комнату.
Без десяти шесть три раза ударили «в набат». «А может не открывать?», – мелькнула робкая мысль. Но следом за этой слабой попыткой бунта снизу в батарею заколотили так, что Льву Андреичу показалось, что в батарее что-то хрустнуло и она, бедная вот-вот сама потечёт. Он встал, повернул ключ во входной двери и, быстро юркнув к себе, захлопнул дверь из коридора в комнату. Спустя минуту громкий голос Анастасии Ивановны уже звучал в его кухне. Ему сопутствовал какой-то мужской баритон, журчание воды и перекатывание железных инструментов. Немного погодя все прекратилось.
- Судя по всему у вас и правда ничего нет, но на всякий случай пока не закрывайте. – Услышал он глуховатый голос Анастасии Ивановны из-под двери и маски.
Затем дверь захлопнулась, и на лестничной площадке зазвучали шаги.
Жизненное пространство Льва Андреича после утренних мечтаний об его расширении, заметно сократилось. Рыбки вместе с аквариумом остались в коридоре, вместе со многим необходимым. Неожиданно  батарея зазвучала снова. Лев Андреевич нехотя вышел на балкон. Там уже была Анастасия Ивановна.
- Решила не беспокоить вас лично, Лев Андреич, но мне нужна ваша помощь. Представьте себе, льёт из квартиры Дмитрия Палыча, над вами. В стене, между ванной и туалетом, меж двух перегородок прямо вниз. А он в больнице. Нужен его ключ. Вы, наверное, знаете там  кого-нибудь по прежней работе. Позвоните, узнайте, могут ли отдать. Скажите опасность для жильцов всего дома. В условиях эпидемии остаться без воды, знаете…
- Да я уже давно не работаю. – Проронил Лев Андреич. – Он был расстроен последним посещением, его комнату загромождали ведра и бутыли, и ему совсем не хотелось куда-то звонить.
- Лев Андреич, нужно, дорогой. Не то отключат воду. ЖЭК по моей части, но медицина это уже по вашей. Это уж просто лень с вашей стороны. Позвоните, а потом просигнализируйте мне.
И, считая свои аргументы неоспоримыми, Анастасия Ивановна с достоинством покинула балкон.
Лев Андреевич зашел тоже, сел в кресло и задумался. Он работал прежде в общепите нескольких городских медучреждений, и, конечно, у него было кому позвонить в психо-неврологический диспансер. Повторного стука в батарею он не опасался: был вечер и возмущенная часть жильцов, живущих по эту сторону двора, ждала от него ответ не сегодня. К тому же, зная характер Анастасии Ивановны и строгие законы вышеназванного учреждения, он понимал, что соседка, скорее всего, туда уже позвонила и ей отказали. Он с радостью посмотрел на стоящие в комнате, наполненные им бутыли с водой и стал ужинать. Затем Лев Андреич порылся в своем блокноте и, подсев к телефону, набрал номер знакомой ему медсестры:
- Добрый вечер! Надежду можно. А… Надечка… Очень рад. Это Лев Андреич… Да. Сопиков. Как здоровье, Надечка? Работаете… А мне нужна от тебя услуга. Да.
Голос на той стороне мягко ложился в трубку и после трех недель вынужденного молчания, Сопиков с большим удовольствием слушал живую человеческую речь.
- У нас к вам увезли соседа,  а у него в квартире сломанная сантехника, а ключ у него, то есть у вас. Что? Фамилия? Шабаев, Дмитрий Павлович Шабаев. Да. Постоянный клиент, так сказать. Да. Не могла бы ты завтра посмотреть имелся ли при нем ключ и если есть, то, как его получить. Ну может кто из родных его привозил. В общем, кому смогут вернуть? А что Саша все еще работает? Александр Ильич. Что? Заведующим отделением стал? Ну ладно. Спасибо, Надечка, большое. Буду завтра ждать звонка. Номер есть. До свиданья.
Лев Андреич отодвинул телефон и случайно увидел свое отражение в зеркале. На него смотрел нечесаный, немытый субъект в каком-то видавшем виды халатике, причем смотрел как-то нехорошо, не по-доброму. Он представил себе Надечку, в чистом выглаженном белом больничном халате и шапочке и субъект стал смотреть на него еще злее. «Что с людьми делает заточение! Надо бы побриться», - подумал он, ложась на свой диван.
А ночью ему приснился сон. Все жильцы его половины высыпали на балконы, а у кого их не было – повысовывались из окон на объявленный Анастасией Ивановной митинг. В качестве представителя от другой части дома, окна которой выходили во двор, на балконе Анастасии Ивановны стояла маленькая и тихая Римма Августовна из 7 квартиры.
- После потери Дмитрия Палыча наш дом не должен больше потерять ни одного жильца, - горячо и громко говорила Анастасия Ивановна. – Наш дом, как большой корабль должен продолжать гордо плыть и в условиях карантина. У нас есть преимущество, о котором каждый из нас знает – в углу нашего дома, расположенного треугольником, находится продуктовый магазин. Сегодня мы принимаем решение закрыть подъезд от вредоносной заразы изнутри и ходить в этот магазин по крыше здания через люк, имеющийся на 5 этаже и, соответственно, люк подъезда, находящегося непосредственно перед магазином. Уверена, потом нашему примеру последуют и другие подъезды.
Анастасия Ивановна отпила из маленькой бутылочки несколько глотков воды и с воодушевлением продолжала:
- У нас есть еще мужчины, способные освободить препятствия на этом Пути Жизни – разгрести доски на чердаке, препятствующие сейчас проходу.
При последних словах, взгляд говорившей красноречиво посмотрел вниз на съежившегося Льва Андреича.
- Ходить за продуктами будут вызвавшиеся волонтеры из мужчин, а ответственной за сбор денег станет Римма Августовна, чья честность не вызывает сомнений.
- Известно, что в нашем подьезде нет заразившихся, и только так мы сможем победить эту пандемию. Мы сможем жить полноценно, ходить друг к другу в гости, устраивать вечера досуга, даже танцевальные вечера. И эта зараза, - палец Анастасии Ивановны подобно часовому маятнику прочертил в воздухе два движения, - не сведет нас с ума! Здесь мы пересидим ее. Да! Пересидим!
Конец ее речи потонул в аплодисментах, под которые Лев Андреич и проснулся окончательно. Не слезая с кровати, он представил себе, как он натягивает ленточки безопасного прохода на чердаке, как Анастасия Ивановна одевает ему на голову самодельный антивирусный пакет, которым она очень гордилась, и как они вместе с Риммой Августовной крестят его, провожая до пятого этажа в поход за продуктами, и ему стало дурно. В одних трусах он выскочил на балкон и посмотрел направо и налево: никакого собрания не было. Напротив него, по-прежнему чуть шелестя ветром, покачивалась липа. Внизу какой-то экстремал в маске гулял со своей собакой. Все те же безлюдные улицы приветствовали раннее утро.
Лев Андреич зашел в комнату и автоматически пошел на кухню. Он дернул дверь, но, не открыв ее до конца, замер, и затем медленно закрыл ее. Взгляд его грустно упал на ведра и воду, и он, нехотя, принялся умываться. Молоко для кофе без оставшегося на кухне холодильника прокисло, к тому же он забыл вчера принести сахар. Поэтому завтрак был невкусным и холодным. Лев Андреич вспомнил Надю и их чистенький уютный диспансер, в столовой которого он прежде проработал так долго и позавидовал Дмитрию Палычу. Он представил себе, как Дмитрий Палыч ест сейчас суп за столиком, а потом пойдет играть в шахматы со стариком Георгиевским, у которого, наверное, сейчас тоже весеннее обострение. Он вспомнил, какими толстыми стенами этот диспансер огражден от внешнего мира, и ему до смерти захотелось туда.
В 9.30 зазвонил телефон. Деловым рабочим голосом Надя продиктовала ему, что «Скорую» для Дмитрия Палыча Шабаева вызвала не родственница, каковых у него нет, а соседка, живущая через этаж – некто Домикова Анастасия Ивановна. Следовательно, ей этот ключ могут и отдать, если напишет заявление. 
Лев Андреич поблагодарил медсестру и повесил трубку. Затем, взял в руки молоток и подошел к батарее, но передумал и сел в кресло. Ему снова представилась шахматная доска в коридоре возле пятой палаты, и страшно захотелось туда, в эту чисто убранную ослепительно белую, почти всегда открытую пятую палату, в которой всегда лежали тихие, где просто не может происходить что-то не по расписанию. «Подойду к Александру Ильичу. – Думал он – Брошусь в ноги. Скажу: «Миленький. Не откажи профилактикой, схожу с ума. Ещё вот-вот и всё» И из его закрытых глаз по лицу невольно текли слезы.
В этот момент змея батареи содрогнулась от трех долгих роковых ударов.