Сто сорок строк и вся жизнь

I

Больная тема: есть риск ее не закончить,
весной даже бактерии рады скорее кончить
да им нечем. Придется горланить звонче,
но в то же время надев пальто карантина,
которое дрожит так, как может дрожать ангина, –
в нем тикают часы,  словно в кармане – мина.
Привыкать сидеть на шее своего дома –
для инвалида как леченая саркома:
выживать не мешает,  но близко – кома.
Да и вообще, инвалиды – бич для здоровых:
нас не показывают в рекламе новых
подшипников, от Франкфурта до Айовы.

II
 
У нас другие женщины, они не целуют в губы,
путают Канта с Контом и часто довольно грубо,
глушат вечером литрами поддельное пиво  «Туборг».
Простые слова – стресс, длинные – вовсе ступор,
руки держат лодочкой, другая фигура – рупор,
фразочки из «Вконтакте» выглядят просто глупо.
Жаль в них уже другого, погибшего интеллекта –
мало такие думают, работают выше спектра,
речь похожа на бледные выжимки из конспекта.
Эмоции снижены, поставлены тихим фоном,
обида на безответные картинки из телефона, 
ошибки из пунктуации будят внутри Горгону.

III

Люблю другие скорости и замедляю быстрое:
бутылка шампанского или вина игристого
созерцает прошлое, в котором была неистова.
Глаза обретают навык фотографичности:
одиночными кадрами бьют по отдельной личности –
сразу видно, адмирал или мичман ты.
Сердце – плохой прораб, работает все быстрее,
будто за ним гонится умерший Альберт Шпеер,
а мозг от страха читает «пиво» по-русски: «беер».
Не тороплюсь: хоть даже и странно – бегаю,
официанты в кафе меня не считают веганом,
а когда я сижу, часто путают с Биллом Эвансом.

IV

Теперь о страхе. Только не в фильмах ужасов.
И не таком, когда мир под ногами рушится.
Бывает страх постоянный, как районная шушера,
от какой-то несущественной мелочи:
брелка, мусорного мешка, остатков щелочи
во рту, от знакомого по роману имени Эллочка,
от свадебного платья, пошитого в долг,
от субъекта, если не определить пол, –
от такого непонятного я и становлюсь зол.
Вся эта тревога ведет себя, как пружина:
металлический вкус железа – и я машина
для трусости, от нее так и нет вакцины.

V

Нет, кажется, есть – сочинять плохие стихи
в надежде: из десяти хотя бы одно – хи-хи! –
будет хорошим – так, методом от чепухи,
можно попасть на плот необычных рифм:
туда, где кораллы гласных споют про Барьерный риф,
туда, где римские боги слагали о людях миф, –
будет награда не скоро, но это не важно ведь –
славно, как в детстве, в небо без слез смотреть! –
оно еще голубее, если жизнь прожита на треть.
Если бы не стихи, то я пригласил бы смерть:
темную, как века, худющую, словно жердь,
принял бы ее яд, как старый пустой конверт

VI

без адреса назначенья, без всяких вообще помет,
кроме красного сургуча, как раз под рубинов цвет
моей группы крови, в которую я одет
по воле своих родителей,  как в гидрокостюм.
Любому конверту нужен модный парфюм,
особенно смерти, пока она  в «сервис рум».
Я хорошо подготовился, много думал о ней:
не хочу быть со старухой в один из последних дней;
она может стать кем угодно, хоть Анитой О'Дэй
в молодые годы, а я как раз обожаю джаз,
(Фредерик Шопен, прости, но не в этот раз) , –
прошу Луи Армстронга дать музыкальных фраз:


VII

тем более, он уже умер и есть похоронный марш,
веселый такой, как старый дружеский шарж,
негритянский спиричуэлс – в ногу, шагом марш!
Африканец радуется смерти – чуть ближе его бог,
как бы ни был сух колодец или кров убог
для него скудная пустыня на Земле – залог
райских кущ на небе, в силу закона пальм,
по-русски – сохраненья энергии, иначе – напалм,
взрыв мозга, несправедливость, гвалт,
ибо если у кого-то убыло, где-то должно прийти,
как денежный перевод из Нэшвилла в Джибути,
как счастье, которое так нелегко найти.

VIII

Столько людей несчастных, у них нет даже воды!
Те же самые африканцы, да это ведь полбеды!
Какой пьяный русский не любит быстрой езды!
Так где же счастье, почему так мало его у нас?
Может быть, спросим у власти: прямо и без прикрас?
Нам ответят очень не сразу, что мы упустили шанс!
Поэтому африканцы правы: здесь счастья нет,
но оно должно быть там, вот только его портрет
любой рисует одинаково, хоть каждый себе эстет.
Рай! – слышу я, а как выглядит этот рай?
Ад хорошо описан –  пытку быстрей выбирай! –
а рай выглядит бледно, как далекий собачий лай

IX

на фоне грозного рыка прямо из пасти льва,
как странные слухи, духовная, но молва,
под эгидой литературы (умножим эффект на два),
отточенная веками долгих и нудных войн,
стригущих, как большую овцу, голубой
шар, на котором церковь  ведет свой бой!
Смысл вполне очевиден: деньги царей,
слава во имя Бога, века открытых дверей
для прихожан, поборников всех мастей.
Если бы сказки про Бабу-Ягу были не для детей,
мы бы церкви имели для всех из богатырей,
а сатаной прошел бы Разбойничек-Соловей.


X

И все-таки я забыл, для кого я сейчас пишу.
Это все известно и так, если не малышу,
то обывателю. Без поводка волю карандашу
не стоило и давать. И что во многом то же –
не стоило резко вынимать правду из ножен.
Мир прост, но лишь кажется, что не сложен.
Карантин приучает говорить слишком долго
о том, что было, когда дубовая полка
над моей головой была здорового толка –
то есть о прошлом. Прошлое доставляет боль
или вселяет радость, если унылый ноль
смог жениться на единице. Соль

XI

в том, что у нас, инвалидов, память другая:
более цепкая, но только не подумайте – злая.
Здоровые люди живут до самого края
в настоящем, пусть даже оно пресное и претит,
а комнату с открытыми окнами ждет отит.
Настоящее странно, как английское it.
Мы, напротив, живем прошлым: книгами,
прочитанными много лет назад; джигами,
вышедшими из моды. Мы прыгаем
в прошлое, как в теплую постель,
которое напоминает винтажную букву эль,
прыгаем с головой, не боясь наскочить на мель.

XII

Это вовсе не значит, что мы душой старики,
но мы знаем цену времени – той горной реки,
где, пока еще молоды, пороги ее легки.
Настоящее видим урывками, где-то на берегу,
обзору мешают брызги, которые не могу
описать подробнее, так как в моем мозгу
иссякает электричество. Может, конечно, быть,
что будущее там, где притихла сныть,
за поворотом. Но это если линейно жить.
А если правит балом вовсе не А.Эйнштейн
и весь этот наш бедовый бредовый Рейн…
Если его нет?  Что тогда? Ферштейн?

02.05. 2020 г.