Дорога... в Храм

     Непредсказуемо здоровье: не зря, встречаясь с человеком, нашим первым словом всегда будет «здравствуй». Когда что-нибудь планируешь, то начало намечаешь на утро или, как обычно, на понедельник или на круглую дату. Но бывает, что это самое начало от тебя не зависит, оно приходит, а ты на него сразу и внимания не обращаешь. Так и вышло. Намечалась увлекательная поездка, а угодили мы в больницу. Почему «мы»? Когда заболевает любимый человек, то понятие «я» исчезает, остаётся только мы, и всё, о чём думаешь и что делаешь – всё для него, точнее, для неё. Ничто так не сближает людей, как несчастье. Раньше казалось, что ближе некуда.   
     Неожиданно обнаружилось, что необходима срочная операция. Мы, испуганные, бегаем, не знаем, что делать. Приняли в ведущую клинику, там доктора, в смысле медицинских наук, профессора. Успокоили, обещали быстро вылечить. Претерпели мы немыслимые мытарства, но до необходимой операции дело так и не дошло.
 Вместо этого нас выписали в другую больницу.
     Соседки по палате охают, жалеют: "Как же так?". Старшая сестра предупреждает: «Сегодня мороз, метель, одевайтесь теплее». Провожает по коридору. Из палат выходят пожелать удачи. Приоткрытая дверь в ординаторскую. Оттуда вдогонку несётся музыка и безысходный голос Магомаева: «Брошено в пургу сердце на снегу».
    
      Дорога неблизкая. В перевозке стою, не отпускаю руку. Ира пытается что-то сказать, громко не получается, просит нагнуться: «Профессор нас бросил…». В глазах слёзы. Это не от боли. Когда сильно болело, глаза у неё были сухие, и был молчаливый диалог – понимаем друг друга двадцать пять лет. На мой немой вопрос, она с задержками, через эту боль, тогда ответила: «Слёзы капают внутрь… вот чему я научилась». 
     То, что обещали, на что мы надеялись, во что верили, как в единственную возможность спасения, – рухнуло. Всё. Что такое отчаяние – это когда нет слов, и цена ему – жизнь. Говорить не могу. По щекам потекли слёзы.
     Ирочка, любимая моя, она говорит: «Профессор нас бросил» – хочет снять с меня ответственность за случившееся. Чтобы я не винил себя. Отворачиваюсь, якобы поправить одеяло. Наклоняюсь, рукавом вытираю лицо. Нельзя, чтобы видела мои слёзы … от неё разве спрячешь?
      
       Зима, давно голодные волки бегут лесом. Замыкает стаю волчица, она тащит раненого волчонка. Глубокий снег, волки скрываются из виду. Волчица останавливается, даёт себе передохнуть и продолжает тащить. Доволакивает до поляны и видит стаю, остановленную вожаком. Её ждут, чтобы двинуться дальше вместе с волчонком.   
       Это волки.
    
     Консилиум в Мечниковской больнице, куда мы приехали, слава Богу, разобрался: берутся оперировать. Снова вернулась надежда и появилось чувство благодарности к врачам уже только за то, что наконец-то они взяли на себя ответственность за нашу жизнь.   
     Я начинаю обращать внимание на то, что делается на улице, а оказывается — там есть солнце. Знающие люди говорят, что скоро весна, а какое сегодня число? Больные, как и счастливые, не замечают время. Оно измеряется страданиями, вместе с приходом боли время застывает или тянется-тянется, как и боль.
     Между трёхэтажными корпусами летают голуби, сидят на подоконниках и у подъездов. Их подкармливают те, кто связан с кухней, и, конечно, выздоравливающие. Только находясь в больнице, понимаешь, что значит забота. Посетители проходят мимо, им не до этого.
      Бегу к Ире рассказать про весну и голубей. Я здесь всё время бегаю — единственно доступный для меня способ ускорить время, и, главное, освободить его, чтобы быть с ней. Приоткрываю осторожно окно, дует, начинаю кормить голубей. Слетаются, воркуют, сталкивают друг друга. Своя птичья жизнь, для них такая же исключительная, как и наша для нас. Ирочка смотрит и начинает улыбаться. Маленькая радость? А чему, по сути, радоваться — тому, что наконец-то будут оперировать? 
     Почти ночь, темно, наш павильон с номером 20 находится в самом конце территории больницы. Из окна днём заметил чуть дальше, в стороне от нас, в окружении одиноких деревьев, небольшой купол. Я ошибся – конец оказывается вот где. Бывает в жизни так, что кажется идти больше некуда, остаётся только сюда.    
     Пошёл, освещения фонарей хватает. Небольшая церквушка, читаю название «Храм святых апостолов Петра и Павла». По местам жизни святого Петра в Израиле мы с Ирой ездили на экскурсию. Потом ещё раз сами, она хотела походить не торопясь, притронуться руками.   
     Полукруглая площадка перед входом аккуратно расчищена от снега, кусты подстрижены, всё ухожено. Следы от машины. Сюда приезжают с единственной целью. Боюсь наступить – повторить путь того, кто приезжал... Не зря при больницах церковь. Стало горько. Сколько нас тут прошло, пронесли. Гнетущее чувство. Много следов. Теперь здесь и мои. Не сразу внутри разглядел женщину, служительницу. Стал хуже видеть или не замечаю того, что с Ирой не связано?  Ставлю свечу за здравие, на удивление себе молюсь. 
     Что знал, в голову не приходит. Каноническая молитва об исцелении. Люди веками повторяют одно и то же. Бог слушает каждого и совсем не важно, на каком языке и какими словами к нему обращаются. Сегодня вот и я, раньше не было необходимости. Неужели и для нас это последняя инстанция? В храме тепло, а мне становится холодно, не могу отогнать навязчивые мысли и унять дрожь.
– Господи, верни Ире здоровье, за что её наказывать? Всё делала для других, о себе не заботилась. Господи, я ничего не просил и сейчас не прошу для себя, я Тебя умоляю. Я пожил, мне достаточно, Ира молодая, ей жить и жить. Господи… прими меня, прими мою душу, оставь Ирину. Передай мне её болезнь, я всё возьму. Святой Пётр, Ирина тебя почитала, заступись, помоги, – теплее не стало. – Услышь, Господи, раба Твоего, вылечи Иру, взамен возьми меня к Себе, когда хочешь... Я жду, Господи …Возьми!! 
      Пламя не колышется, огонь торопится. Неизбежно догорит до конца. Так и жизнь. Услышал ли меня Бог? Дольше здесь быть не могу, Ира проснётся, а меня нет.
      Пока между фонарями мелькает моя тень, успеваю подумать: большие учёные веровали. Можно насчитать с полсотни нобелевских лауреатов. Одних физиков сколько: Альберт Эйнштейн, Макс Планк, Вернер Гейзенберг, Эрвин Шредингер...   
      На втором месте в мире по читаемости после Библии стоит Сервантес. Потому, наверное, что каждый мужчина ищет свою Дульсинею. Сражается он со всякими мельницами и, если Её находит, то нет счастливее человека. Не дай Бог одному из них попасть в мельничные жернова судьбы. Может быть, лучше, подобно Данте, – издали смотреть на свою Беатриче. Я вот, не юный, мягко выражаясь, человек, обрёл неожиданно свою Дульсинею и прожил с ней «душа в душу». Какое простое и насколько точное определение – душа в душу. Только понимаешь это не сразу.
      Ира ещё спит. Стою в сторонке с полчаса. С возвратившейся надеждой вернулось время. Остановились, кажется, жернова, и опять думаю: как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым, – любимая после бессонных ночей уснула, и этого оказалось достаточно.
    Проснулась, увидела меня, тревога в глазах сменилась радостью. Я ей улыбаюсь. Постепенно глаза потухают. Беру двумя руками её ладошку, сажусь на корточки и прижимаю к своей груди:
– Не бойся, я с тобой. 


Из повести "Ирина. Признание в любви"