Джин Стаффорд - Вежливый разговор

— Вы такая милая, что пришли на чай! — сказала миссис Уэйнрайт-Лоу, выдернув из трещины в плитняке последний сорняк. Теперь на террасе росла только петуния. — В последнее время мы почти не видимся.

— Да, вы правы, — согласилась миссис Хиз, которая и в самом деле навещала соседей гораздо реже, чем было принято здесь, в Новой Англии. Она попыталась выдумать себе какое-нибудь оправдание, но в такой чудесный летний день это оказалось выше её сил, и она добавила только:

— Вы такая милая, что пригласили меня!

Сказав это, миссис Хиз поразилась: как быстро чужие привычки становятся её собственными! Вот она уже и сама говорит «вы такая милая» вместо «как мило с вашей стороны». И это всего лишь очередная уступка манерам и обычаям хозяйки. За год знакомства их было сделано немало, и самая большая — посещение этих долгих чаепитий у неё на террасе. Миссис Уэйнрайт-Лоу,  маленькая и шустрая, похожая на поползня, который время от времени выглядывал из куста японской айвы, неопределённо покачала головой — то ли в знак одобрения, то ли наоборот — и потрогала чайник: не остыл ли?

Одна из её дочерей, единственная, кто сегодня остался дома, вынесла из кухни чехол для чайника, на котором красовалась  аппликация — шотландский терьерчик. Она включила патефон, и когда игла коснулась первой бороздки, звуки «Юпитера»  обрушились на них внезапно и с таким треском, что поползень тут же упорхнул в сосновую рощу. В этом доме музыку всегда сопровождал неприятный треск, можно было подумать, что его обитатели протирали пластинки пемзой или металлической мочалкой, а может использовали в качестве реквизита — энергичное семейство Уэйнрайт-Лоу каждый вечер устраивало буйные игры в шарады.

Хозяйка сказала:

— Надеюсь, музыка отвлечёт вас от этой картины, — и кивнула на кучу веток, которые после обрезки сада были свалены в живописном беспорядке у входа в амбар, тот самый, где по субботам танцевали кадриль. Накануне кто-нибудь из Уэйнрайт-Лоу, а иногда и все сразу, приглашали чету Хиз на танцы и не желали слушать в ответ никаких возражений. На лето все одиннадцать соседских чад съезжались в отчий дом. Те, кто ещё учился, проводили у матери каникулы, а те, кто преподавал  — отпуска (представители этой семьи жить не могли без образования и продолжали посещать курсы политологии или восточной философии, даже выйдя замуж и пребывая в интересном положении). Собираясь вместе, они не скучали ни минуты. Жажда развлечений у отпрысков Уэйнрайт-Лоу была столь велика, что они приглашали к себе знакомых со всей округи, лишь бы наполнить свой просторный дом и вместительный амбар неутомимыми весельчаками. День за днём и вечер за вечером оба здания лопались от гостей, безалкогольные посиделки сотрясали стены, из окон и дверей дома раздавались взрывы смеха, пение, свист, голоса, пародирующие крики птиц и зверей, стоны терзаемого аккордеона, пиликанье скрипок, звяканье старинных колокольчиков, купленных за бесценок на аукционе, а в амбаре то палили по бутылкам, то мастерили что-то из дерева, то чинили лодки. Хизы были писателями и не считали, что лето нужно проводить исключительно в праздных развлечениях, а потому так и не показались ни на одной из шумных вечеринок, куда их приглашали. Супруги редко куда-либо выбирались, только ходили в магазин да гуляли вокруг озера неподалёку от дома — местная аристократия (особенно Уэйнрайт-Лоу), которая так старалась, чтобы они «почувствовали себя здесь как дома», всё гадала, кто же они такие:  ненормальные или просто высокомерные воображалы?

Сегодня было тихо, поскольку все младшие Уэйнрайт-Лоу, кроме Евы, отправились со своими гостями на побережье. Там они запускали воздушных змеев, искали в песке красивые ракушки, купались, ходили под парусом, пили газировку ящиками и поглощали горы сосисок — короче говоря, развлекались весь день напролёт. Ева не поехала с ними, поскольку случилось невероятное:  она устала. 
Упрятав чайник под чехол, Ева спросила:

— А где же Томми?

Маргарет Хиз объяснила, что муж работает. Миссис Уэйнрайт-Лоу бросила на неё скептический взгляд и промолвила: 

— Томми Хиз — человек, который работает круглые сутки. Запомни это, Ева!

Её тон и выражение лица говорили: уж мы-то знаем, как всё обстоит на самом деле, и с нежной, по-матерински снисходительной усмешкой миссис Уэйнрайт-Лоу принялась намазывать паштет на хлеб.  Маргарет охватила досада (она не могла определить, в чём именно суть нападок на её мужа, но было ясно:  Уэйнрайт-Лоу считают писательство чем-то таким, за что можно взяться при желании и что можно легко отложить), хотя всего полчаса назад она сама прямо-таки извелась, объясняя мужу почему он должен пойти вместе с ней на чай к вдове епископа, которая жила в доме напротив — только дорогу перейти. Послушала бы она себя со стороны, когда говорила о необходимости стать частью общества, о том, что, если они не будут время от времени принимать приглашения, от них все отвернутся — ну, вылитая миссис Уэйнрайт-Лоу! На всё это Томми непреклонно возражал, что не пойдёт ни сегодня, ни когда бы то ни было ещё, поскольку он — эксцентрик.

То было изобильное чаепитие. Стол ломился от угощений: сэндвичи с латуком, сыром, арахисовым маслом, помидорами, крекеры с паштетом, торт, шоколадные пирожные с орехами и целое блюдо сластей, испечённых Евой.

—  Мы ждали Томми, как видите, — елейно пропела хозяйка, давая понять, что её ожидания обмануты, но она смиренно прощает гостью. — Я сказала Еве, что он ест, как подобает мужчине. Лично я просто не выношу мужчин, у которых плохой аппетит. А вы?

—  Я тоже, — ответила жена Томми, хотя раньше она никогда не задумывалась над этим вопросом и вряд ли имела хоть какое-то мнение по этому поводу, до сих пор она не обращала внимания на то, сколько ест её муж, и сейчас озадачилась: а досыта ли она его кормит? Ей пришло в голову, что покойный епископ был совсем не промах по этой части — на своём парадном портрете в библиотеке, судя по его развитым челюстям и довольным, сытым  глазкам, он выглядел как заправский едок.

— Может Томми всё-таки передумает? — спросила Ева, с такой горячностью, словно была большим ребёнком. - Если я пойду и спою под его окном по-тирольски, как думаете, он же не устоит?

Картина, представшая при этих словах перед мысленным взором Маргарет, исторгла из неё вопль, похожий на мольбу о пощаде:

— Нет, не надо!

Опомнившись, она пояснила:

— Он должен непременно закончить эту работу, чтобы отослать её с завтрашней почтой.

Она надеялась, что они не спросят, какую работу, но они спросили, и она ответила: «Гранки», хотя последние гранки были вычитаны и отправлены несколько дней назад.

— Гранки? — переспросила миссис Уэйнрайт-Лоу. — Что это такое? Предложения, которые делают ему издатели?

— Да, нет же,  миссис Уэйнрайт-Лоу, — ответила Маргарет, с привычным раздражением от неспособности этой ханжи понять, что издатели ничего её мужу не предлагают, скорее наоборот. И она объяснила, что такое гранки.

— Ах, вот оно что! — протянула миссис Уэйнрайт-Лоу с лукавой улыбкой. - Значит он сможет прийти, когда закончит!

Ева воскликнула:

— Вот каково быть писателем!

- Знаете, Маргарет, Ева сочинила несколько очень умных вещей, — сообщила её мать. — К примеру, те строки, которыми она подписала подарок епископу Мастерману, когда мы ездили в Толедо на Рождество, — изумительные, и притом в стихах!

— Ой, мамочка, милая! — взмолилась Ева, — не говори об этом Маргарет! Боже мой, ведь Маргарет и Томми — настоящие писатели!

Тут, к счастью, поскольку миссис Уэйнрайт-Лоу уже совсем было собралась рассказывать об этом опусе в подробностях, перестала играть музыка, и Ева галопом умчалась в дом, завопив: «С нашим патефошей опять что-то случилось!»

— Маргарет, мне бы хотелось, чтобы вы уговорили её показать вам кое-что из написанного, — сказала родительница Евы. — Вы не представляете,  как мои дети уважают вашу семью! Мартин в каждой открытке передает вам с Томми сердечный привет.

Её сын, Мартин, учился в интернате. На каникулах этот неугомонный юнец любил забираться во двор к Хизам и прятаться в кустах. Заслышав стук печатной машинки, он выскакивал из своего укрытия, колотил в дверь как сумасшедший и громко кричал:

— Я слышал машинку — значит, вы дома! Можно я зайду на полчасика и побеспокою вас?

И он заходил и беспокоил их. Но разве способен кто-нибудь отказать румяному, огненно-рыжему парню, который так восторжен и без умолку сыплет историями о школьных проделках и анекдотами про директора? Рассказывая, Мартин то и дело давился смехом, и эти приступы были порой так сильны, что он не мог продолжать и только всхлипывал тонким голосом, как обессилевший от рёва младенец.
Вернувшись, Ева сказала:

— Мартин сейчас в Сент-Луисе , говорит, этот город совсем не такой, как ему представлялось.

Маргарет поймала на себе пристальный взгляд хозяйки, но ей оставалось только догадываться, что она замышляется.

— Вы даже вообразить себе не можете, — начала миссис Уэйнрайт-Лоу, — какая отрада для Мартина соседство с молодым мужчиной, ведь его окружают сёстры!  Надеюсь, по возвращении он будет часто ходить в море под парусом и рыбачить вместе с Томми...

Она сделала паузу, а Маргарет набрала в лёгкие воздуха — видимо, её мужа уже взяли в оборот! Когда она выдохнула, чай забрызгал ей лицо. Но этот маленький инцидент остался незамеченным, и миссис Уэйнрайт-Лоу продолжала:

— А на рождественских каникулах они будут вместе кататься на лыжах и всякое такое прочее…

Они во всех подробностях обсудили трёхнедельное турне Мартина со школьным ансамблем, флоксы миссис Уэйнрайт-Лоу, до безобразия скабрёзного почтальона, который заставлял  краснеть не только женщин, но и мужчин и водопроводчика, недавно удочерившего девочку-подростка, отец у которой был убийца, а мать болела диабетом. Посреди чаепития к ним присоединилась сестра Эвелин, монахиня местной англиканской церкви. Эта церковь была весьма либеральной в некоторых вопросах, и сестра проводила свой длинный отпуск вдали от монастырской общины у своей болезненной, но воинственной матушки, в их родовом гнезде на вершине холма.  Она любила вместе с миссис Уэйнрайт-Лоу читать «Офис оф зэ дэй» в кабинете покойного епископа. В тот вечер сестра пересекла широкий, сверкающий на солнце газон плавно, как чайка, её ряса красиво развевалась от лёгких дуновений, поднимавшегося бриза. Она направилась прямиком к Маргарет и пожала ей руку — необычный поступок, причинивший Маргарет боль, — накануне она повредила большой палец, мешая дрова в камине. Сестра Эвелин сказала:

— Надеюсь, вам уже лучше.

Маргарет, не помнила, чтобы недавно чем-нибудь болела, и ответила:

— О, благодарю вас. Сейчас действительно намного лучше. Я сделала рентген, и оказалось, что перелома нет.

Сестра взглянула на неё озадаченно и сказала:

— Но вам же нездоровилось в тот день, когда кузина Пэгги позвала всех на пляж купаться.

Маргарет откликнулась:

— Ах, да! — и не нашла, что ещё добавить.

— Я подумала, вы, наверное, совсем слегли, — продолжала суровая правдолюбка, неумолимо глядя на неё, — если даже не пришли собирать латук.

У Хизов была своя собственная грядка салата, который неплохо уродился и вдобавок Маргарет понимала: сестра Эвелин и её мамаша приглашают соседей не для того, чтобы поделиться урожаем, а чтобы лишний латук не перерос в семена и не засорил им на будущий год все остальные грядки. Тем не менее, она послушно ответила:

— Я приду к вам завтра, если смогу.

— Хорошо, — сказала сестра. — Приходите вечером, заодно выпьете с нами чаю. Маме будет приятно. Только вчера она говорила, как было бы хорошо, если бы юные Хизы чувствовали себя свободно и не стеснялись приходить в гости.

Слово «свободно» резануло слух Маргарет. Зайти к миссис Йомен означало лишить себя свободы во всех остальных смыслах — ведь время, проведённое в её доме было равносильно тюремному сроку, когда  вы сидите без движения и каменеете под натиском нескончаемого яростного монолога о том, что времена нынче уже совсем не те.

Миссис Уэйнрайт-Лоу умело пустила в ход отработанный на протяжении долгой жизни приём — расписаться в собственном поражении так, чтобы уколоть оппонента, — и сказала вкрадчиво:

— Большая редкость заполучить кого-нибудь из Хизов на чашку чая. А уж обоих сразу — такое ещё никому не удавалось! Маргарет, правда, изредка появляется, и мы верим, что однажды, когда на небо взойдут сразу две луны, прийдёт и Томми.

— Может, они не любят чай? — спросила сестра Эвелин.

— Скорее, чаепития, — обронила Ева, направляясь мимо них к патефону.

Все засмеялись над абсурдностью такого предположения, и Маргарет — громче всех.

Когда Ева вернулась на террасу и налила себе ещё чашку чая — она не собиралась отказываться от светских привычек, хотя преподавала в Солт-Лейк-Сити и была ярой поклонницей Запада, — сестра протянула ей розовый листок бумаги:

— Здесь имена учителей. Я взяла их у Одри. Тут миссис Робертсон, миссис Пинкем, и некто Кендрикс в девичестве — Одри не знает, за кого она вышла замуж.

— Одри всё проспала, как обычно, — воскликнула Ева с каким-то гортанным, трактирным смехом.

— Да уж! — отозвалась сестра Эвелин. — Ну да ладно. В любом случае, мы можем начать с них. Думаю, нужно организовать первое собрание, согласны?

Миссис Уэйнрайт-Лоу, поправляя латук в своём сэндвиче — один кусочек выбился и торчал наружу, — объяснила Маргарет:

— Мы начинаем подготовку кое-каких мероприятий и привлекаем для участия местную молодежь. Вас с Томми это тоже касается! Прошлой зимой вы отлынивали, поскольку были новичками в наших краях, и мы вас простили. А в этом году вы уже наши!

Маргарет живо припомнила, как в прошлом январе ей и Томми внушили чувство вины - ведь они не стали откладывать свои дела и проводить по субботам игры с детьми, при том что сами дети не испытывали никакого энтузиазма по поводу этого христианского вторжения в их жизнь.

Она спросила с надеждой:

— Эти мероприятия проводятся под патронатом вашей церкви?

— Думаю, да. Формально. Так ведь, сестра?

Глядя на латук миссис Уэйнрайт-Лоу и, без сомнения, думая о том, что это уже не первый случай, когда Маргарет проявляет нерадивость, Сестра Эвелин ответила:

— Ну разумеется! Судя по всему, мы единственная инициативная группа во всей округе.

— В таком случае, — сказала Маргарет, — нам нельзя участвовать. По той же причине, что и зимой. Священник, которому мы написали, ответил, что мы не можем участвовать ни в каких движениях вне нашей церкви.

— А это не движение, — сказала Ева и снова гоготнула своим странным разбитным смехом.

— Вы слишком глубоко копаете, — раздраженно сказала её мать. — Главное, что мы католики, а уж какая именно у нас церковь, римско-католическая или англиканская, не так уж и важно. 

Сестра Эвелин засмеялась.

— Моя дорогая, не думаю, что с вами согласятся в Риме. — На её аристократическом лице в обрамлении белого монашеского платка было написано глубокое презрение к римским католикам.

Миссис Уэйнрайт-Лоу скривила губы и сказала:

—  Как хотите, мне всё равно. Просто я думаю, что Маргарет и Томми могли бы дать этим бедным ребятам несколько уроков писательского мастерства. Обидно лишать их этого.

Дамы продолжали обсуждать свои планы и вскоре забыли, что Маргарет и Томми находятся за пределами той жизни, центром которой был дом миссис Уэйнрайт-Лоу. Маргарет сидела и завидовала Томми, оставшемуся наедине со своей работой- она посмотрела через дорогу на их дом, на широкие сердцевидные листья голландского плюща вокруг окон: Томми сейчас там, он лежит на диване, читает мемуары Сен-Симона или «Новый английский словарь», счастливый, как ребёнок, а она, бедная страдалица, слушает, как эти фанатичные крестоносицы обсуждают свои прожекты и весело спорят.

Наконец миссис Уэйнрайт-Лоу решила подключить к разговору и Маргарет.

— Вы же не считаете, что мы требуем от учителей слишком много? — спросила она. — Будь вы учительницей, разве вы не пеклись бы о своих учениках и летом?

— Вряд ли, — сказала Маргарет, удивляясь своей прямоте, но затем смягчила ответ, добавив: — Но я, конечно, не учительница.

— Кстати, — обратилась сестра Эвелин к  миссис Уэйнрайт-Лоу, — вы уже получили «Атлантик»?

— Нет! А вы? — отозвалась  миссис Уэйнрайт-Лоу с жаром, поскольку «Атлантик» заключал в себе надежды и страхи этих благородных дам.

Сегодня утром. Очень надеюсь, что и ваш номер вскоре придёт, поскольку там есть очень интересная статья сэра Эванстона Маркса. Это одна из лекций, которые он читал в университете Макгилла . В ней он, кроме всего прочего, рассуждает о том, что образование — не что иное, как воспитание характера.

—  Вот и епископ всегда говорил то же самое! — воскликнула преданная ему вдова, расплескав от возбуждения чай.

— Сэр Эванстон чрезвычайно оригинален в своих идеях и очень хорошо знает Священное Писание. Он начинает стихами из пророка Иеремии, уснащает свой текст цитатами из Псалмов и заканчивает словами из «Отче Наш».

— Да, нынче с этим проблема, — сказала миссис Уэйнрайт-Лоу. — Мы не читаем Библию. Что и говорить! Когда я была маленькой, мы каждый вечер читали по главе из Библии, и ещё много чего из таких авторов, как Ньюман. А кто теперь читает Ньюмана? Или кого-нибудь вроде него?

— Вы напомнили мне о книге «Дерево растёт в Бруклине» , — сказала Ева, продолжая похахатывать так, будто находилась в невидимом для остальных салуне. — Помните, они там каждый вечер читали главу из Библии и страницу из Шекспира и когда пошли в школу, знали больше, чем все остальные? Вы читали эту книгу, Маргарет?

— Нет.

— Не слишком ли молода была та девочка, когда писала свой роман? — спросила  миссис Уэйнрайт-Лоу. Неделю назад она презентовала пирог на тридцатилетие Маргарет и теперь, судя по её пристальному взгляду, считала морщинки на лице своей соседки. - Кажется, ей было всего двадцать четыре? 

— Честное слово, я не знаю, — ответила Маргарет холодно, а сестра Эвелин, которая понятия не имела, о чем они говорят, воскликнула:

— Боже мой! Конечно слишком!

— Вроде бы по этой книге сняли фильм, — сказала миссис Уэйнрайт-Лоу. — Я слышала по радио в программе «Городское собрание в эфире», как автор давала интервью, и её ответы не произвели на меня особого впечатления. Сестра, вы слушаете эти программы?

— Это что-то из утренних радиопередач?

— Не совсем. Они идут по вечерам. Но идея та же. 

— А вот и нет! — воскликнула Ева и принялась объяснять, но сестра не слушала и гнула своё:

— Наши сиротки в приюте обожают утренние передачи. Дело в том, что у них в студии бывают гости. Они кого-нибудь представляют и говорят: «Это Джим, он только что из Токио», и все принимаются дразнить Джима. Дети обожают эти передачи, они такие смешные. Вы слышали их, Маргарет?

Сегодня был день сплошного недоумения. Вежливо, как только могла, Маргарет ответила, что нет, не слышала, но затем, чувствуя, что зашла в своём равнодушии к разговору слишком далеко, добавила:

— Но недавно, я ловила по радио новости и услышала нечто очаровательное. Я попала на детскую викторину...

— О!!! «Юный всезнайка!» — вскричала Ева.

— Нет, это была какая-то другая программа, — сказала Маргарет, уже жалея, что решила рассказать. — Но неважно. Там ведущий спросил ребёнка, кем он хочет стать, когда вырастет, и тот ответил: пылесосом.

Все улыбнулись, но только из вежливости. Сестра Эвелин сказала:

— В связи с этим я вспомнила другое. Один мальчик сказал мне, что хочет стать гробовщиком, как его дядя Джордж, от которого он без ума.

— Гробовщиком! — ахнула миссис Уэйнрайт-Лоу. — Господи помилуй!

— Я испугалась, что он успел слишком близко познакомиться с ремеслом своего дядюшки, — сказала сестра, — хотя вроде бы никаких странностей у него не наблюдается.

Ева сказала:

— Ну и хорошо! Дети есть дети.

Сестра Эвелин похлопала её по коленке, поскольку все знали, как Ева любит детей:

— Тебе ли не знать!

И Ева удовлетворённо булькнула.

После непродолжительного молчания было объявлено, что матери садовника, которая скончалась накануне в полдень, недавно стукнуло девяносто лет.

— Епископ Мастерман как-то рассказывал, — сказала миссис Уэйнрайт-Лоу, — что его пригласили на торжество в честь дамы, которой исполнилось сто восемь лет, и она вспоминала, как в детстве генерал Вашингтон со свитой часто останавливался в доме её отца в верховьях Гудзона. И все соседки приходили помогать готовить еду для генерала. Каждому, кто её слушал казалось, что между нашим и тем временем всего один шаг.

— И правда, — подхватила сестра Эвелин. —  Шериф на днях рассказывал мне похожую историю про одну старую даму из Сако — она тоже вспоминала генерала Вашингтона, или что-то в этом роде.

— Да-да, — сказала миссис Уэйнрайт-Лоу, вздохнув при мысли о том, что все эти исторические события происходили не так уж давно. — Епископ Мастерман так талантливо учил детей! Я вспомнила по этому случаю, как он объяснял мне, что хотя первый год от Рождества Христова кажется очень далёким, нас отделяет от него всего лишь двадцать отрезков, длиной в человеческую жизнь. Таким образом, с начала летоисчисления до наших дней было прожито всего двадцать жизней по сто лет, да и то их годы немного пересекались.

— Это ужасно интересно, — сказала Ева, — но что-то я не помню, чтобы он рассказывал об этом мне.

— Ты даже то, что было вчера забываешь, — ответила её мать.

— Зато я очень хорошо помню дом в Англии, который он нам показывал. Помните, двор замощен булыжником, а вход в часовню прямо под вишней?

— Очаровательный дом! — отозвалась миссис Уэйнрайт-Лоу. Самая лучшая гостиная была на третьем этаже.

— Самые лучшие всегда на втором или третьем, — сказала сестра. — Даже во времена моей матушки парадную приёмную устраивали на втором этаже. А бальный зал, конечно же, на самом верхнем.

— Я забыла спросить, — повернулась миссис Уэйнрайт-Лоу к Маргарет, — что сказал ваш друг-архитектор по поводу вашего дома? Сестра, у Маргарет есть друг, он архитектор и проводит лето в Вест-Бате . Мы обе мечтаем услышать его советы насчёт того, как нам лучше обустроить свои кухни.

— Боюсь, он не слишком интересуется старыми домами, — сказала Маргарет.
Взгляд вдовы затуманился неодобрением, и она произнесла ровным голосом:

— Он сам из Нью-Йорка, не так ли?

— Из Нью-Йорка, — повторила сестра Эвелин, констатируя этот прискорбный факт.

— Да, — ответила Маргарет и, подливая масла в огонь, добавила:

— Сказать по правде, он там родился.

Повисла тишина, словно лист, готовый упасть с дерева. Чашки застыли в воздухе над блюдцами. Что ж, на последующих чаепитиях манеры миссис Хиз и моральный облик её друга получат должную оценку...

Внезапно на миссис Уэйнрайт-Лоу нашло раздражение, она выпрямилась и сказала:

— Полагаю, Томми назовёт меня мещанкой, но я уверена, что он глубоко заблуждается, думая, что можно жить одним лишь искусством.

Ева закинула в свой большой рот крекер с паштетом и сказала:

— Мама, перестань! Вы сами вязали этот свитер, Маргарет?

— Нет, свекровь.

Сестра Эвелин сказала:

— Мама очень расстроилась, что ваша свекровь так и не заглянула к ней, пока была у вас в гостях.

— Нам не хотелось беспокоить вашу матушку, поскольку мы знали, что она больна, и что тогда вы подыскивали, но ещё не нашли служанку.

На самом деле всё было не совсем так. Услышав, как сын с невесткой описывают соседей, свекровь Маргарет сказала: «Хорошо жить рядом с такими людьми. Наверное, это здорово, что вы с Томми можете пойти к ним, выпить по чашечке чаю и отдохнуть после напряжённого трудового дня. Но... давайте не пойдём».

Сестра Эвелин, окончательно погрязшая в мирской суете, сурово заметила:

— Могла бы по крайней мере прийти посмотреть новую деревянную отделку в нашей библиотеке.

— Сестра, а как сейчас у вас обстоят дела с прислугой? — спросила миссис Уэйнрайт-Лоу.

— Вчера приехала служанка из Рокленда. Но жить она будет не у нас, а у своей тётки в деревне: та будет привозить её к семи утра и заезжать за ней в начале восьмого вечера. 

— А кто эта тётка? — спросила миссис Уэйнрайт-Лоу.

Сестра Эвелин засмеялась.

— Её зовут Энни Бедлоу, и с ней весьма запутанная история. Я вызнала у Одри, что до замужества она была Кашман и её мать, Нелли Кашман, жила в доме у Артура Резерфорда на Понд Роуд - этот дом сейчас принадлежит сёстрам Арчер. И эти миссис Арчер являются двоюродными племянницами Энни Кашман-Бедлоу, а наша девушка - Бетти Темпл её зовут - будет жить то у тётки, то у этих кузин, которые приходятся ей троюродными сёстрами. Троюродными? — переспросила сама себя сестра Эвелин. - Да, правильно, троюродными.

— Вот это да! — воскликнула Ева, откинувшись на спину и распластавшись на газоне. — За чтение наизусть я бы поставила вам «отлично»!

Солнце уже садилось. Маргарет не отрываясь смотрела на широкую манжету сестры, и когда та подняла чашку, с облегчением увидела, что стрелки больших, знающих своё дело часов показывают половину седьмого. Она вернула свою чашку на поднос и встала со словами:

— Мне пора идти домой на ужин.

— Но вы только что из-за стола! — возразила хозяйка.

— Да, но Томми голодный.

— Это не потому, что его не приглашали. Я решительно заявляю, что завтра жду его светлость к чаю и слышать не хочу никаких возражений. Так и передайте ему от меня, Маргарет: отказы не принимаются. И всякие там штуковины, пересылаемые по почте, его не извинят.

— Ничуть, — сурово поддакнула сестра.

— Может вы возьмёте с собой несколько роз, чтобы украсить его стол? — спросила неуёмная вдова.

И Маргарет была вынуждена ждать, пока Ева принесёт ножницы, а миссис Уэйнрайт-Лоу, которую обуяла идея передать Томми цветы, натянет садовые перчатки, чтобы защитить руки от шипов, и будет злонамеренно долго и придирчиво выбирать наикрасивейшие розы из своего сада, держа их словно бесценные чаши, полные яда.

Вручая Маргарет букет, она сказала:

— Спасибо за визит. Какая же вы милая, что пришли!

В этот миг на дороге показалась машина, она быстро приближалась к дому со стороны пляжа. Пользуясь случаем, сестра Эвелин, которая тоже ожидала удобного момента, чтобы откланяться, сказала со сдержанной светской улыбкой:

— А завтра, когда Томми придёт сюда с вами, вы заглянете к нам и навестите маму, договорились? Я так рада, что вы будете жить здесь круглый год...