В свете белых ночей. Откровения Демона

Мы с Самаэлем сидели у колонн Исаакиевского собора, в южной части фасада, обращенного к памятнику Николая 2 и прекрасного сквера по центру Исаакиевской площади. Сквер был засажен кустовыми розами, и легкий ветер едва-едва уловимо доносил до нас аромат цветов.
Самаэль крутил в руках свой блокнот, я читала стихи Бродского, полушепотом ему. Было около 3 часов белых ночей, свежий теплый май, в городе больше часа назад прошёл дождь, и теперь так хорошо дышалось.
- Невозможно хорошо! – подметил Сэм.
- Дьявольски! – игриво и лукаво добавила я. Он всё понял, улыбнулся.

Было тихо. Город спал, несмотря на соблазн ночи.
А мы исследовали город. Каждый уголок, пристань, набережную. Сэм искал след Бога, как говорил он. Хотя, мне кажется, он ищет что-то другое.
- Лилит, (когда мы были с ним вдвоем, он называл меня так) ты знаешь, что над нашими головами?
- Небо, Сэм. И… (я хотела добавить Бог, но передумала)
- Нет, я о храме. Ты видела барельеф южного фронтона собора?
- Я помню надпись под ним. «Храм мой храм молитвы наречётся»
Пойду посмотрю. Посидишь?
- Нет, не ходи. Побудь со мной. Там изображение «Поклонения волхвов»
По центру – Мария с младенцем, она сидит на троне, её окружают волхвы, они пришли ей поклониться.
Было ли это на самом деле? Затрудняюсь ответить.

Он замолчал. Открыл блокнот, стал что-то записывать.
Мне захотелось воспользоваться моментом, и я стала вслух читать ему стих.
- Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
- Бродский – великий человек. И он действительно раздавал благодарность, пока не постигла смерть его.

Внезапно раздались хлюпающие шаги по мокрому асфальту.
Кто-то шел. Кто-то встал напротив нас (но мы были за колоннами, и нас кому-то видно не было).
Кто-то стал подниматься по ступеням к дверям.
«Всё закрыто!» - подумала я про себя.
Самаэль показал жестом «тихо».
Даже подумать нельзя, возразила я взглядом.

Человек поднялся и остановился у одной из колонн.