жалоба

                Жалоба  (польские рассказы)               

              Десять человек в больничных халатах землистого цвета нестройной шеренгой выстроились перед капитаном Труновым.   Эта была сборная команда из военного госпиталя, выделенная для рытья траншеи в сосновом лесу.  Участок водопроводной трассы длиной около двухсот метров проходил среди деревьев, где техника работать не могла. Рубить вековые,  на редкость стройные стволы,  высоко уходящие в небо, никто не решился.
             На совещании у командующего  было  решено – этот участок будет выкопан силами госпиталя. К этому решению командование стройуправления, где Евгений Трунов   проходил службу в должности начальника СМУ, относилось скептически. Мало  кто верил, что больные и выздоравливающие пациенты осилят такой объем работ, поэтому капитана обязали ежедневно докладывать о количестве землекопов  и количестве вынутой земли.

           У Трунова были другие, более важные объекты, где работали его люди, поэтому с недужным воинством он встречался только утром и вечером. С плохо скрываемой гримасой отвращения люди получали инструмент, рукавицы,  и до вечера он их не видел.  Старшим над ними был невысокий серьезный мужчина в таком же  больничном халате. Он был наверняка выше его по званию, тем не менее,  к делу относился ответственно.  Получал задание и лаконично  докладывал о его выполнении. С ним Трунов намечал трассу, определял объем работ на текущий день.
        Несмотря на то, что его командир настойчиво рекомендовал ему пользоваться нормами выработки для своих солдат, он легко шел на уступки, понимая, каково с непривычки целый день долбить землю, иногда под моросящим осенним дождиком.  Во взаимоотношения больничной команды старался не вникать, но невольно сочувствовал бригадиру, судя по всему, назначенному  «ответственным» за исполнение приказа командующего. Человек пять из бригады, видимо, из обслуги госпиталя, выходили постоянно, состав другой «пятерки» каждый день менялся, часто сокращался до «тройки»,  в ней иногда по строптивому поведению угадывались даже молодые офицеры.
        Почти в срок траншея была готова, труба была благополучно закопана, и об этом незначительном эпизоде в сутолоке непрерывных рабочих дней можно было забыть.  Казалось, навсегда.
               
                _____________
 
        Трунов уже больше года  находился в зарубежной командировке в Польше, когда его назначили начальником отдельного участка вдалеке от Управления, в гарнизоне, где были размещены несколько различных авиационных полков. Для ведения работ ему был выделен  батальон военных строителей. Батальон «особого назначения»  формировался в Москве  и был способен вести работы самостоятельно в любой точке планеты.  В его штате, помимо ротного командования, находились офицеры-автомобилисты, взводами командовали офицеры, что в строительных войсках было редкостью. К каждому взводу был придан прапорщик-инструктор по какому-либо виду  работ.

             С командиром батальона ему повезло. Подполковник Валентин Петрович Шведов  оказался человеком уравновешенным, неизменно доброжелательным в общении.  Трунов обращался к нему на «вы» и по имени-отчеству, Шведов – по имени и на «ты». Учитывая разницу в возрасте и звании,  это было естественно.  В манере общения комбата с подчинёнными проскальзывали интонации, с которыми обычно опытный учитель  разговаривает со своими  учениками. 
    
            Неприятности у Трунова начались,  когда чуть позже его перевода в дальний гарнизон, начальник управления вышел на пенсию, а вместо него был назначен подполковник Горожанин, служивший до назначения в техническом отделе  вышестоящей организации.  Видно, этот немолодой офицер засиделся в кабинетах,  поэтому, как говорится,  начал с места в карьер.  Вскоре Евгений  оказался в непривычной для себя атмосфере придирок и покрикиваний.  Тщательный анализ  своего поведения мало что дал. Таков был стиль работы нового командира.

            Скорее всего, Горожанину не  нравилось, как  Трунов реагировал на его указания. Не изображал готовности к их немедленному исполнению  и даже выражал сомнение  в их  целесообразности, так как, в большинстве своем, они к делу не относились. На прежнем месте работы   Евгений  чувствовал уважение проверяющих за доскональное знание объектов.  Когда однажды в Москве, в Главке, необходимо было сделать доклад о готовности масштабной военной стройки, он был вызван для этого  туда персонально. В этот гарнизон его  перевели также по настоянию москвичей.

                Комбат так пояснил такое отношение начальника управления к своему начальнику СМУ.
            –  Как я понимаю, он считает тебя «блатным», чьим-то протеже, когда узнал, что простого капитана назначили на подполковничью должность. А у него друзья имеются, которым пора получать «подполковника». Снять тебя с должности,  вроде,  не за что. А ведешь ты себя слишком независимо, разговариваешь со своим командиром как с равным себе. Мешаешь самоутверждаться.
         –  Моя должность больше инженерная, излишняя субординация только вредит делу.
         –  На тебе погоны. Значит, прежде всего, ты офицер! Потом уже инженер.  Я своим подчиненным прямым текстом говорю:
         – Приказы исполняйте тупо, без самодеятельности и будете всегда правы.
         – Даже глупые,  в принципе, невыполнимые!
        –   Даже глупые и невыполнимые. Пусть об этом голова болит у тех, кто эти приказы отдает. На этом армия держится. Ведь, признайся, тебе нравится, когда мои офицеры с тобой никогда не спорят? Молча делают то, что скажешь. 
       –  Да я и не возражаю. Пусть спорят! 
       – По тебе видно,  когда ты не согласен. Притворяться не научился. А без этого умения карьеру не построишь. Ты растешь, пока объекты растут. Тебя терпят, пока тянешь эти объекты.  Охотников  на твое место мало, потому что работать надо.  Прикроют стройки – и тебя задвинут.   Тут, Женя, психология срабатывает. По себе знаю. Когда подчиненного распекаю за проступок – это называется воспитанием. Когда он мне отвечает в том же духе – это хамство...
        Комбата отвлекли офицеры его батальона, но видимо задетая тема его тоже волновала, и через некоторое время он закончил свою мысль.
        ... Вопрос исполнения неразумных, а иногда и преступных приказов всегда обсуждался в армии. Вот, что я тебе скажу. - Сомневаешься, не согласен - требуй письменного подтверждения. Есть у тебя такое право. Эта бумажка сразу повысит ответственность отдающего приказ, как, впрочем, и твою... Правда, о доверии тогда можно будет забыть.
         
                __________
               

              Из склада на строительной базе ночью было украдено несколько двадцатилитровых бачков белой эмали и три десятка ящиков импортной облицовочной плитки. Не бог весть, какая потеря. Но поражала наглость воров. Отодрали с кровли лист железа и все похищенное вытащили через эту дыру.  За забором базы находились  военные  склады авиаторов.  Их территория ночью освещалась, а вышка охраны с неизменным часовым почти нависала над крышей склада. Грязные отпечатки обуви похитителей отчетливо выделялись на влажной земле и ржавом железе кровли.
          Немедленный допрос ночного сторожа результатов не принес. Тот оказался представителем какого-то немногочисленного народа из Южной Азии  и, как оказалось, не подозревал о существовании русского языка. Этот факт, конечно, позабавил его командира роты и комбата, но те уже привыкли к  подобной забывчивости, потому   пригласили для беседы его земляка.
            Переводчиком вызвался быть высокий сутулый солдат по фамилии Сариев с бегающими глазами на лице, наверное, привычным в любом китайском городке. Сам «китаец» изъяснялся на русском получше многих своих сослуживцев  из центральной России.  Они увлеченно болтали на неведомом языке, сторож улыбался и никак не реагировал на гневные вопросы офицеров. «Китаец» с саркастической ухмылкой поведал, что военнослужащий, его земляк, о воровстве ничего не знает, ночью не спал, а сломали крышу и обокрали склад  до его дежурства.  Он, несомненно, знал, что ответственность для солдата наступит в самую последнюю очередь, а то и вовсе не наступит, а пока карательные органы вволю поизмываются над  всеми его командирами. 
 
            – Плохо воспитываете своих подчиненных! – выносился привычный вердикт после любого происшествия, после чего  начальственный десант уносился прочь в обжитые кабинеты, не открыв тайны «воспитания». 
      Трунов чувствовал что этот, очевидно умный азиат, над ними издевается, а комбат, зная того получше, вполне допускал мысль, что Сариев и сам мог организовать эту операцию. Как?  Кто бы там ни был, без автомобиля не обошлось. Может, и часовой на вышке был из  их краев. Узы между земляками будут посильнее армейских уставов.
    
            Приходилось выбирать. Бить сторожу морду или проводить официальное расследование. Когда Трунов писал рапорт о происшествии, он исходил из наивного предположения, что в сложной структуре Северной Группы Войск должны обязательно существовать следователи, для которых раскрытие этого воровства с массой свидетелей и следов не составит труда.
          …Но приехал один подполковник Кривулин.  Горожанин после вступления  в должность, привез того с собой  и назначил заместителем по общим вопросам. «Следователь»  молча ходил по складу, не задавая вопросов. Даже отблеска мысли невозможно было уловить на его кирпичного цвета физиономии. Только презрительная брезгливая ухмылка. Долго смотрел на пролом в крыше.  Трунов так же молча ходил за ним,  невольно стараясь постигнуть логику расследования.  Потом подполковник отправился обедать в солдатскую столовую, и больше Трунов его не видел.

                Военные люди редко делают  какое-либо дело вместе. Как в стае,  выстраивается иерархия, где лишняя звездочка не позволяет опуститься до уровня младшего по званию. Поэтому Трунов не удивился,  что со сторожем базы Кривулин предпочел общаться без него.

                Результаты «расследования» ему через неделю  перед планеркой озвучил главный бухгалтер, капитан Чепушин.   
             – Распишись в приказе, – остановил он Трунова в коридоре и протянул  пару исписанных листов. Капитан зигзагом пробежал текст. В нем перечислялись похищенные у него материалы, взятые из его же рапорта. Описание происшествия тоже было взято оттуда. Сочинитель переписал его доклад и в конце сделал заключение  – … были выявлены виновники похищения. Это начальник СМУ и кладовщица. Посему стоимость украденного взыскать с них. Видно, объяснения азиатов из неведомого племени Кривулина больше убедили чем рапорта их командиров.

          –  Давай уже, расписывайся, –  приплясывал от нетерпения Чепушин. Содержание приказа его не волновало. За время службы Трунов привык к отстраненности финансистов от проблем остальных офицеров.
           – Не ты один так попал, есть еще, кто платит.
          Евгений  машинально взял протянутую авторучку, но рука замерла над текстом. Было стыдно ощущать себя участником  какой-то непонятной низменной игры. Хорошим манерам еще только предстояло учиться. Тяготы и лишения воинской службы? Ну, уж нет!
 
               "Чушь собачья"– вывел он на первом листе большими неровными буквами прямо по тексту, первое, что пришло ему в голову  и, оставив бухгалтера разбирать каракули своего неуставного экспромта, продолжил движение по коридору. Навстречу, широко ему  улыбаясь,  двигался Кривулин. Он еще издали протягивал руку для приветствия,  выказывая самые дружеские намерения. Может,  хотел посетовать, что результаты «расследования» ему подсказал командир. Видно, совесть его была не на месте, но Трунову в этот момент было не до аналитики.  Возмущение еще не отпустило его,  и он молча прошел мимо, оставляя за спиной только что обретенного смертельного врага. В коридоре толпилось много офицеров,   многие видели беспомощно повисшую в пространстве руку подполковника.
 
              Капитан Трунов всегда работал на линии, где выговора считались обычным делом. Когда в твоем подчинении сотни людей и десятки единиц техники,  дня не проходит без происшествий. Командование обязано реагировать. Но денежные начеты! Тут сказывалось веяние нового времени.
 
               Все знали старшего лейтенанта Горюнова – нескладного,   застенчивого  зам. комроты, который платил за поврежденную польскую легковушку. Горюнов находился в кабине военного ЗИЛа, когда неопытный солдат-водитель, нарушив правила на дороге, зацепил поляка.  Польская автоинспекция предъявила советской стороне счет за ремонт автомобиля, и  старший лейтенант его  оплатил. Не с солдата же требовать эти деньги! Сослуживцы понимали несправедливость такого решения, сами в любой момент могли оказаться в подобной ситуации, но с молодым легкомыслием посмеивались над своим незадачливым товарищем.
      
           Трижды за неделю Горожанин приезжал на участок с проверкой, чего ранее за ним не наблюдалось. Они предельно корректно общались,  Трунов, чтобы не обострять отношения, старался реагировать на все, даже на мелкие придирки своего начальника.  Его удивляло,  что Горожанин всегда угадывал появляться к окончанию развода батальона на работы, когда он и комбат, уже в более неформальной обстановке, обсуждали проблемы наступившего рабочего дня. Точность приезда Горожанина вскоре получила объяснения.
            С молодыми офицерами батальона  у Трунова сложились вполне товарищеские отношения, благодаря чему один из лейтенантов  доложил ему, что во время развода видел машину начальника управления в кустах среди жилых домов, откуда хорошо просматривался плац для построений.
             – Наверное, следил из засады, как вы проводите утреннее построение личного состава.  –   Военных знаний лейтенанту вполне хватило, чтобы сделать очевидный вывод.
      
              Ожидаемый сюрприз ожидал Трунова при получении ежемесячного жалования. Оно было меньше на четверть. Больше удерживать с офицеров не полагалось. Это было уже осязаемое  проявление несправедливости. Евгений  подержал в руках пачку польских «злотых» и сунул их обратно в окошко.
          – Жертвую их в фонд дружбы народов, – не совсем спокойно заявил он опешившему Чепушину и поставил в ведомости напротив своей фамилии крестик.   Чепушин со слезами на глазах запричитал, что  ему испортили финансовый документ, посему  теперь он не знает  «что будет». Ничего не было. Все продолжалось по-прежнему.  Трунов стоял на довольствии в своем гарнизоне, его кормили в офицерской столовой три раза в сутки, так что польские деньги ему тратить было некуда. Да  и некогда. Работа отнимала все время и все силы.
      
             Через месяц история повторилась, только обошлось без крестика в ведомости. Главный бухгалтер не стал рисковать документом, но пребывал в панике. В его ведомстве не существовало инструкции  на случай, когда какой-то ненормальный откажется получать свою зарплату. Трунов соглашался:  да глупо, да, ненормально. Но дело не в деньгах.   Получи он эту урезанную зарплату, значит, согласен с самодурством обожаемого командира и даже его поощряет. Тут ведь как! Можно по доброй воле отдать свои тысячи на благое дело и поставить на кон жизнь из-за рубля, который попытались отнять у тебя "гопники" в подворотне
                Горожанин все это время  делал вид, что выходка подчиненного его не касается, пристально следил за его работой, но по неопытности не знал,  как поступить. Явно с его подачи, партком вдруг затребовал конспекты лекций по политике партии, и сделал пространное замечание за недостаточное продвижение идей ленинизма среди подчиненных.
      
 
         Среди недели, прямо на участок, из Главка позвонил полковник Катков. Он являлся куратором на прежнем объекте, это по его настоянию Трунов ездил в Москву с докладом. Сейчас в десяти километрах от гарнизона разворачивался новый объект с особыми требованиями секретности, отчего  Катков, не называя его, попросил рассказать о положении дел.
         Евгений  вкратце доложил.
         – Дел там пока было немного:  дорога, ограждение, котельная, склады, казарма для рабочих… Конструкции только начали прибывать….   Лучше бы  вы с командиром на эту  тему поговорили.
          – Что, новый начальник?  Достает? – засмеялся полковник. – Раньше ты смелее был.  Предлагал ведь тебе ко мне в отдел перевестись, сейчас бы с проверкой туда заявился. 
           –Да, нет! Все нормально. Просто новый начальник!
           Предчувствия его не обманули.
            – Я запрещаю вам общаться с Москвой через мою голову, – заявил ему Горожанин на очередной планерке. – Вы не можете знать сути всех вещей,  а ваши глубокомысленные, в кавычках,  рассуждения только вводят всех в заблуждение. Он изо всех сил пытался сделать свое рыхлое бабье лицо суровым, но при этом больше напоминал актера, играющего не свойственную ему роль.
            – Я постараюсь впредь не допускать звонков. В свой адрес, – соорудил Трунов неуклюжее оправдание под смешки офицеров.
                __________
      
 
             Несмотря на то, что с планерки его  по обыкновению, отпустили первым, к своему гарнизону Трунов подъезжал уже ближе к полуночи. Грунтовая дорога проходила рядом с забором, который двойным кольцом охватывал военную территорию. Бесконечные ряды покосившихся бетонных столбов, опутанных колючей проволокой, привычно проносились мимо. Потом дорога сделала резкий зигзаг на бетонном мостике через ручей,  и снопы света прошлись по территории гарнизона. Сердце капитана сжалось. Фары выхватили из мрака длинную вереницу вагонов и платформ на железнодорожных путях. Их поставили и начали разгружать еще до его отъезда. Двадцать шесть,  вместо обычных восьми-десяти. Тот факт, что они здесь стоят, может означать только одно.  Польские железнодорожники их по какой-то  причине не забрали,  следовательно, сейчас вагоны находятся в   «простое», о недопустимости которого,  постоянно напоминала служба военных перевозок.  И о личной ответственности за них.
         
          Машина подъехала к разгрузочной площадке.  Двери вагонов были не закрыты, и  это было достаточным основанием для поездной бригады оставить их на месте разгрузки. Сутки «простоя» были гарантированы, а если учитывать, что завтра  выходной, то, может быть, и дольше.
 
          Его подчиненный, капитан Хатоев, вовремя разгрузил вагоны. Это было непросто. Кранов не хватало, места под грузы надо было расчищать.  Убирать вагоны и закрывать двери остался лейтенант Величко – командир взвода  с солдатами. Работы оставалось на полчаса. Вечером их позвали в столовую. Ужин стынет!  Лейтенанта дома ждали друзья, закончить с вагонами он поручил сержанту. Дело было привычное. Но и сержанта старшина отправил дежурить на кухню.
 
         Солдаты в сумерках поеживались на осеннем ветру, жались друг к другу на плацу, ожидая, какого-нибудь командира. К ним вышел тот же старшина, который с трудом представлял, чем занимаются его бойцы за пределами роты. 
      – Разгрузили вагоны?
      – Конечно! – И это было правдой.
      – Чего тогда стоите?
      –  Не зна-а-ем!  – протяжный голосок из-за чьей-то спины.  И это уже была не совсем  правда! Каждый из стоящих знал, что нельзя оставлять вагоны неубранными, а двери раскрытыми. Но коллективная   безответственность, как правило, ненаказуема,  ею легко успокоить свою совесть.
          – Так идите отдыхать! – поставил старшина точку в напряженной работе десятков людей и почти всей наличной техники.
      
                _______________
 
           Начальником польской железнодорожной станции был немец Миллер. Он как то умудрился остаться в городе после депортации немецкого населения после войны и стать начальником. Миллер хорошо понимал по-русски, часто заезжал в гарнизон на тепловозе, ходил по магазинам  и никогда не отказывался от выпивки, когда ее предлагали часто зависимые от него получатели грузов. Он был худощав, подвижен, всегда приветлив, но сумму за простой вагонов выкатил запредельную. Трунов с трудов вникнул в количество нулей в «акте» и прикинул, что она эквивалентна стоимости трех легковых автомобилей, вздумай он их купить в этой негостеприимной стране. Надо было с этим  что-то делать. Наверняка в компетенции начальника станции сократить количество нулей  или убрать их вообще.  Вариант решения просматривался только один....
         
           С одной стороны его складов вдоль дороги располагались упомянутые ранее армейские склады с часовыми на вышках, с другой – тщательно огороженная небольшая площадка с двумя резервуарами и новым бензовозом. В небольшом домике, казалось, постоянно проживал молодой прапорщик Алексей. Трунов познакомился с ним, когда по какой-то надобности исследовал общую линию электропитания своих складов. Прапорщик оказался из Москвы и понравился Евгению за способность поддержать любую тему в разговоре. Они не упускали возможности перекинуться парой шутливых приветствий, и постепенно между ними установились вполне дружеские отношения.
            Случайно, он узнал, что Алексей является зав. складом. В резервуарах хранился спирт, который был необходим для нормального функционирования систем истребителей, а вычищенный до идеальной чистоты бензозаправщик-спиртовоз этим спиртом многочисленные самолеты заправлял. Тот факт, что на эту скромную должность прапорщика назначали напрямую из Москвы, Трунова не удивил. Чистый спирт, а также его разведенная разновидность под названиями «шило» и «массандра»  являлись основной валютой при расчетах между обитателями авиационного гарнизона.  Доверить контроль над  таким продуктом местным кадрам Москва не рискнула. Готовые к вылету самолеты охраняли солдаты-часовые, за часовыми присматривали офицеры, за офицерами – начальство из штаба. И все из-за этой жидкости. Любой новобранец в первые месяцы службы узнавал, где у этой боевой сверхсекретной техники располагаются заветные краники.
         
             Когда однажды  в актовом зале проходила плановая встреча летчиков с конструкторами авиатехники, начальник политотдела полка попенял им.
          – Ну, почему чистый спирт? Неужели нельзя добавить в него какой-либо гадости, чтобы наизнанку выворачивало? Как у  автомобилистов – тосол. Благодать!  У нас все силы уходят на борьбу с этим злом. Страдает боеготовность. –  На что получил ответ:
           – … Была задача выйти на определенные тактико-технические показатели. Если бы для этого надо было использовать коньяк, –  залили бы коньяк. Мы свою задачу выполнили, а вы, будьте любезны, выполняйте свою….   Ракетчики вон  гептилом свои изделия заправляют.  И не жалуются. А там чистый яд…
 
            При таком хозяйстве Алексею нечего было мечтать о бескорыстной мужской дружбе. Цистерны спирта! В  мозгах приятелей неумолимо начинался неконтролируемый подсчет количества малых емкостей, в которые можно разлить это море напитка без видимого ущерба для объема. Настороженность в глазах прапорщика при общении присутствовала всегда, но лишь через несколько месяцев он даже немного смущенно  поинтересовался у соседа,  неужели того совсем не интересует то, что хранится на его складе?  Всегда равнодушно относившийся к спиртному Трунов тоже удивился:
            – Спирт? Ну и что! В гарнизонном магазине выбор алкоголя богатый. Чем твой спирт лучше? –  И, как сглазил.
      
             Недавно состоялся этот разговор. Пришло время попытаться использовать любовь поляков к чистому этанолу.
           – Сколько надо? – сразу обескуражил Алексей, когда он вкратце поведал ему историю с простоем вагонов.  Спиртохранилище периодически пополнялось  из железнодорожной цистерны, поэтому проблема была тому знакома.
   
            Для затравки Трунов отвез Миллеру  бутылку спирта и поинтересовался, при каком количестве этого благодатного напитка, недоразумение с вагонами будет забыто. Немец взял паузу на сутки и при следующей встрече поведал: девятнадцать вагонов он из «акта» о простое изъял, оформил как ремонт, но остальные семь являются румынскими, они на особом контроле, поэтому здесь он бессилен. Пану капитану это решение обойдется всего в десять литров «алкохоля», так  в  польском языке именуется спирт потому, что ему ничего не надо, но придется угостить  начальство.   Во время разговора Трунов сидел за столом, а начальник станции носился по кабинету.  Длинные седые волосы, вокруг бледного лица  делали его похожим на профессора из какого-то фантастического фильма. Версию насчет «румынских вагонов»  пришлось принять на веру.

          Стоимость простоя существенно сократилась,  теперь на эти деньги невозможно было купить даже один автомобиль, но все равно осталась довольно внушительной. Сумма прошла по    инстанциям,  вызывая везде праведный гнев,  в итоге,  Кривулин честно разделил ее между тремя офицерами, имевшими отношение к разгрузке.
         Трунов раньше уже получал от поляков  различные «счета» на оплату – на местном заводе он заказывал недостающие  детали для конструкций. Они ему всегда казались непомерно завышенными, но в советских учреждениях их  сомнению не подвергали и  покорно оплачивали.
          Никто не стал проверять счет и на этот раз.
            
             Приказ о коллективном наказании опять был проигнорирован, но несложные математические  расчеты показали, что вычеты из зарплаты уже растягиваются на годы.  При существующем порядке вещей,  настойчивому внедрению непонятного  военного хозрасчета, этот «начет» явно  будет не последний,  и платить ему,  скорее всего,  придется до пенсии.
      
               
                __________         

            В каждом военном гарнизоне за границей в обязательном порядке строится баня с парилкой. Обычно ленивые в бытовом плане офицеры и сверхсрочники для ее обустройства не жалеют сил, легко находят средства и необходимые материалы. К субботе заблаговременно заготавливаются веники, пиво и спирт. Причем, если пиво считалось напитком обязательным для всех, то спирт  использовался в минимальных  дозах людьми крепкими, с переизбытком здоровья или теми, кто себя таковым  считал.
           Трунов не был большим любителем попариться, в его теле не было излишков жидкости и жира, от которых было бы полезно избавиться, но он всегда принимал приглашение Шведова о совместном походе в баню. С комбатом всегда был кто-нибудь из его заместителей, и  вечером  в  мужской компании, под пиво  было проще обсуждать проблемы, затрагивать которые на службе было неуместно.
 
              В очередной такой поход, компанию им составил зам. по тылу майор Ершов – молчаливый грузный заместитель Шведова.     Речь зашла о деньгах, и Трунов, к слову, высказался:  мол,  что  получается – работаешь без выходных, на службе круглые сутки, и за такую жизнь  еще платишь государству! 
             – Вот вы, Валентин Петрович! – обратился он к Шведову – служите поболе меня. Разве можно ущерб, нанесенный подчиненными в отсутствие начальника, вешать на самого начальника? Ну, дисциплинарное наказание –  это я понимаю.  Плохо воспитываю. Про дисциплину всегда можно присочинить. Тема верная.  Но платить деньги за чужое раздолбайство, по-моему,  неправильно. Да еще второй раз подряд.  Тема денежных начетов обсуждалась не раз, но здесь  в теплой доверительной обстановке можно было не стесняться.  Подполковник ответил привычным отеческим тоном.
                –  Это я знаю, что ты был во время разгрузки на планерке в управлении. Потому что мы там вместе были. И то,  уже стал в этом  сомневаться. А вот мой лейтенант этого не знает.  И другие не знают или забыли. Думают, что дома отдыхал. Вот  спроси Сергея Ивановича, – кивнул он Ершова, – что он знает о твоих проблемах. –  Голый майор  пригладил редкие усики.
                – Деньги  дело серьезное, за просто так  вычитать не будут. Должна иметься причина.
                –  А насчет похищенной плитки, – продолжил Шведов, – какая ситуация! Расследования не было. Украли! Ты повозмущался немного  и успокоился. Ну, люди предполагают:  раз молчит, значит, не все тут чисто.
                – Я  зарплату отказался получать. Протест  все-таки.   
                – Опять же! Кто об этом знает? Ты и я.  А кто знает, может подумать:  раз отказывается от денег, значит, их у тебя  и без того хватает.
                – Это слишком!  Сколько народа платит! И ваш лейтенант  в том числе. По логике начальника управления, и с вас нужно удерживать, раз он ваш подчиненный.
                – При определенных обстоятельствах, может быть, я и платил бы. Но в твоем положении я бы поборолся.  Пойми, под лежачий камень вода не потечет...

                Ершов жил с семьей в соседнем подъезде, и домой по темноте они возвращались вдвоем.
                – Был я когда-то молодым старлеем и служил на Дальнем Востоке,  – неожиданно нарушил он молчание. – Моя рота работала на сдаче дома. Приехал заместитель командующего по строительству. Со свитой. – Каждое предложение завершалось сиплым вздохом и шумным дыханием. – Мой воин  красил в коридоре, и этот генерал своим ботинком залез в краску. – Они замедлили шаги. Дом был близко, а рассказчику слова давались с трудом. – Генерал спросил:
             – Кто его командир?– Я был позади, и не видел ничего.
              – Подойди,  сказал он,  наклонись. –   Я наклонился, и он подолом моей шинели вытер свой ботинок.
             Трунов молчал, не зная, как реагировать на такое откровение. В бане Ершов, в отличие от него и комбата, прикладывался к бутылке со спиртом.
           – Почему  я тебе это рассказываю?  Мы с Величко разбирались. Вину свою он осознает. Ты, как я понял – нет. Если ты прав, значит, тебя так пытаются унизить, вытереться об тебя….  У меня до сих пор перед глазами генерал и его ботинок. Не могу простить себе. Почему стерпел такой позор? На глазах у всех.  Растерялся! Лучше бы я его тогда оттолкнул. Ударил. Да что угодно. Хоть убил!
                К дому подошли молча. Вместо слов прощания  Ершов закончил рассказ, чередуя длинные паузы с короткими репликами, обращаясь в пространство:
              – Тут ведь как!  Генерал этот….  Иванишин  его фамилия.  Вытер  и забыл. А нам жить с этим.
      
               
                ______      
 
                Попасть на прием к главному военному прокурору Северной Группы Войск оказалось неожиданно легко. В скромно обставленной приемной вежливо поинтересовались целью его визита, и через полчаса с замершим  сердцем Трунов входил в кабинет.
               
                Можно сколь угодно долго изображать из себя оскорбленное достоинство. В ожидании справедливости может пройти  вся  жизнь. Без решительных действий, улучшение положения весьма призрачно. Трунов это понимал, но только слова комбата, в которых угадывался укор, привели его сюда.  Еще, Ершов, со своей исповедью, задел самолюбие. Наверное, тот впервые поведал вслух о своем давнем унижении. О подобных вещах не рассказывают первому встречному. Майор подсказывал ему  решение, на которое сам когда-то не отважился.

                «Александров», –  прочитал он на двери после длинного обозначения должности.  За столом сидел невысокий черноволосый полковник в морской форме одежды и что-то писал.
             В первые минуты сознание отказывалось поверить в то, что с этим человеком он ранее встречался. Но вот прокурор поднял на него глаза, на миг в них отразилось удивление,  и капитан застыл в растерянности. Это лицо  он, несомненно,  видел ранее, но форма сбивала с толку. Не было у него знакомых работников юстиции в таком звании,  и быть не могло. Несколько секунд они рассматривали друг друга. Прокурор махнул рукой на стул напротив себя  а, так как  посетитель продолжать глупо молчать, сам начал задавать вопросы.  Постепенно Трунов разговорился, подбирал слова, стыдясь того, что полковник  подумает, что он пришел жаловаться на своего командира. 
 
          – За любую травму солдат, а их четыреста человек, – «выговор», или «несоответствие». Ну, это ладно! Тут трудно спорить. Обокрали склад! Я мог бы  и промолчать, материалы списать по-тихому. Доложил! И теперь плачу за похищенное  вместе с кладовщицей.  На потеху настоящим ворам. Простой вагонов!  Был в это время в отъезде – на планерке. Обязательной. Можно проверить. Сумму ущерба удалось уменьшить в пять раз. Остаток все равно выплачиваю. Какой тогда смысл военной службы?    Если Вы решите, что это справедливо!  По закону. Честное слово! Я успокоюсь  и буду работать дальше.
 
              Помимо его воли часть мозга, ответственная за память, упорно копалась в прошлом, стараясь соединить вместе его и этого полковника. Довольно скоро размышления привели к  траншее в сосновом лесу около госпиталя и остановились на  образе старшего над землекопами.  Приказ Командующего! Вполне могли попросить помочь, если тот проходил там лечение. Трунов не сомневался, что и прокурор его узнал и гадал, какое впечатление он оставил о себе той сырой тоскливой осенью.
 
                Хозяин кабинета выслушал во многом сбивчивый рассказ,  не перебивая. Потом как-то обыденно поинтересовался, – а не присочинил ли тот чего-нибудь от себя….?    Нет! 
               Ну, тогда вот тебе бумага и изложи все рассказанное  в письменном виде.
 
              В пустом кабинете Трунов как можно короче описал события последних месяцев. На бумагу просились все несправедливые оскорбления, его демарш с неполучением зарплаты, бестолковые придирки, не  имеющие  отношения к реальности. Но он припомнил предельно деловой стиль общения человека в больничном халате, поэтому ограничился только перечислением фактов и  впервые задумался, как непросто тогда в лесу было убедить молодых ребят  ежедневно выполнять малопонятную им норму выемки грунта.
 
             Александров повертел в руках исписанный листок и вызвал в кабинет помощника. Помощником оказался тоже полковник с авиационными погонами.  Его внешний вид был запоминающимся. Это был высокий немолодой мужчина, явно кавказского обличья, с маленькой седой головой и большим животом. Он заговорил, и по акценту Трунов сразу определил в нем грузина. Когда десяток лет с тобой служат представители разных национальностей, поневоле начинаешь  различать людей  по присущим только им признакам.   Пожалуй, этот «грузин-летчик» был излишне суетлив, когда получал задание - проверить факты из заявления,  что при его комплекции выглядело странно.
             Прокурор уперся глазами в капитана  и медленно, по слогам произнес:
            – Я тебе помогу... Но если ты в этой бумаге хоть раз соврал, не обижайся.

             Трунов вышел из кабинета вместе с помощником, приготовился следовать за ним для  «дачи показаний», но полковник, не обращая на него внимания  и что-то пробубнив себе под нос, скрылся в сумрачных коридорах.

                __________

        Две недели Евгений провел в ожидании приезда людей для проверки его рапорта. То, что это, по его мнению, незначительное дело поручили целому полковнику, добавляло уверенности в объективности расследования. Одно название  «военная прокуратура»  вызывало у служивых людей трепет.  Но ничего не происходило. Работа не оставляла времени для досужих размышлений, но иногда он  ловил себя на мысли:  а все ли правильно написал  он в своем заявлении? Может, напутал что  ненароком!  Прокурор выяснил  и выкинул бумажку в урну. Недаром ведь предупреждал. И чего это он так уверился в том, что  тот его узнал!  Да и сомнения появились,  мог ли сегодняшний главный прокурор пару лет назад копать траншеи? Мало ли на свете похожих людей.

            При очередном приезде в свое управление Трунов поспрашивал офицеров, которые в последнее время дежурили по части.
             – Летчик такой, пузатый, приходил? – Даже изощряться в описании не пришлось.
            – Приходил! С  командиром закрылись в кабинете. Выпивали, наверное! Вышел с красной мордой. 

             Подобную жалобу, да еще на своего командира, Евгений написал впервые в жизни, отчего совесть его была неспокойна.  На него доносы писали не раз. Он потом со стыдливым замешательством узнавал о себе что-то новое, удивительное, о чем  даже не подозревал, поэтому в ряды кляузников записываться не собирался. За границей офицеры получают двойные оклады, так что эти начеты его точно не разорят. Плюнуть на все  и смириться?    Платит ведь его подчиненный – добродушный капитан  Хатоев. С радостной улыбкой встречает каждый приезд Горожанина. Безропотно платит ротный лейтенант. Легко читаемая обида, казалось, застыла  на лице Елены Павловны – кладовщицы, жены летчика, расположенного здесь авиаполка.
         
            Невдалеке, в углу аэродрома, часто в воздухе висели вертолеты. Винты с шелестящим свистом рубили воздух, а сам корпус машины оставался неподвижным, как привязанный.
         – Мой муж, – как-то сказала она с гордостью, – лучший летчик в полку!  Только ему доверяют облетывать вертолеты после ремонта. – Трунов знал, что этот полк был выведен сюда из Афганистана. На торжественных  построениях  у многих офицеров на груди сияли ордена.
            – А мой без ордена остался,- Елена Павловна будто извинялась за эту несправедливость, -   перед выводом оформил наградные на всех подчиненных, начальство обещало его внести в свой  список. В суматохе забыли. Потом упрекали, почему  себя не вписал, когда своему звену оформлял? А ему стыдно было. Как это - самого себя награждать!
              А воевал капитан Мартынов добросовестно.  Все, кто его знает, так говорят. "Надежный мужик" - высшая похвала из уст воевавших офицеров. Никогда ничего для себя не просил. И жена его такая же. Ответственная.  За не полученный орден переживает больше, чем муж. А ее за просто так записали в преступницы. Конечно, она знала о визите своего начальника в прокуратуру, восхищалась его поступком и  с затаенной надеждой ожидала результата.
                _____________

                Новая стройка в лесу требовала все большего внимания.  Специально закреплённый за объектом «особист» следил за соблюдением режима секретности. Военные строители работали там в рабочих комбинезонах, автомобили лишились своего привычного зеленого цвета и военных номеров.  Для контроля над работами  и приемкой «Объекта» в эксплуатацию в гарнизоне разместилась специальная воинская часть во главе с полковником.  Старшие офицеры этой части  из службы «заказчика», числом до десятка, являлись разнопрофильными специалистами – от проектировщика до электронщика,  маялись от безделья и изводили Трунова мелкими бытовыми просьбами.  Прибыли они сюда около года назад, когда об «Объекте» еще только ходили осторожные разговоры, «изучали документы» и являлись наглядным примером того, что военное подразделение  может прекрасно существовать,  абсолютно ничем не занимаясь. 

                В очередной  свой приезд в лес капитан обнаружил пропажу нового сварочного аппарата.  Стройка по периметру имела двойное ограждение из колючей проволоки и находилась под круглосуточной охраной, поэтому тяжелый аппарат просто стоял под навесом, укрытый брезентом, в ожидании какой-либо срочной  работы. Механику очертания  накрытого аппарата показались подозрительными. Он пнул ногой,  из под брезента гулко отозвался пустой деревянный ящик. «Сварочника» было жалко, понятно,  что вывезли его через ворота, но потенциальные похитители на стройке  недоуменно таращили глаза, а  результат очередного «расследования» Кривулиным был предсказуем.

                ____________

            Грузы в вагонах  деликатно назывались  «местами».  Удивляло  своеобразие секретности при военных перевозках. «Места» полагалось беречь от посторонних глаз, между тем эти изделия номерных заводов перегружались на границе в открытые вагоны с узкой колеей и далее следовали в таком виде через половину Польши.
 
            При оформлении очередного железнодорожного транспорта Трунов заглянул к Миллеру и в разговоре, между делом, посетовал на  воровство среди солдат. Ясно, что покупателями похищенного были земляки пана начальника станции, ведь в стране дефицит всего, даже самого необходимого. Польский немец удивился:  а почему пан офицер не обратится в местную полицию? Он, со своей стороны,  готов помочь своему советскому другу. 

            Предложение Миллера несколько дней созревало в мозгах капитана и механика участка, в "подотчете" которого этот пропавший агрегат числился.  Наконец, механик составил его подробное описание, а начальник станции  который,  несомненно, переживал за  причастность к неприятностям своего «друга», помог перевести заявление с русского на польский.  Даже съездил с ним в местный участок полиции. Он понимал, что в случае успеха может рассчитывать на новую порцию «алкохоля».
      
            Через три-четыре дня он пробился через несколько телефонных коммутаторов и радостно  завопил, путая русские и польские слова:
           – Можна брать то, цо украдли, треба ехать тераз до злодзея!   Полиция чека на себе... Ждет.
           Можно было послать  механика и  кого-нибудь из лейтенантов, но Трунов решил  ехать сам скорее из любопытства, чем по необходимости. В подобный исход он не верил  совершенно.
 
          Машина попетляла по узким улочкам  вслед за «уазиком» польской полиции, за городом свернула с трассы и остановилась около обширного хутора. Из полицейской машины вышли двое –    мужчина средних лет в строгом деловом костюме и долговязый полицейский в шинели, с пистолетом и резиновой дубинкой на боку.  Вымощенный камнем  просторный двор окружали постройки. В воздухе стоял  запах навоза. Под навесом виднелся  неизменный в подобном хозяйстве колесный трактор. Около прибывших суетился растерянный хозяин – старый мужик в заношенной одежде. Вел разговор человек в штатском. Полицейский стоял в сторонке, меланхолично оглядывая двор.
            – А что, пан ничего не покупал у жолнежей?
            –  Нет.  Ницо. – Мужик беспомощно разводил руками.
            В окнах мелькали испуганные лица домочадцев. Последовал малопонятный нервный диалог, полицейский подошел сзади и вдруг, с размаху хватил крестьянина дубинкой по спине. Трунов растерянно оглянулся. Из крытого кузова машины за расправой завороженно наблюдали солдаты в комбинезонах. Их взял с собой механик, помня о весе похищенного трансформатора. Человек в штатском указал на ворота сарая.
             – Открывай.
             С трясущимися руками хозяин хутора долго возился с замками.     В сарае под потолок было навалено сено.   Снова последовал вопрос насчет аппарата. Польский страж был наготове. «Злодей» отчаянно замотал головой, незамедлительно получил по ней дубинкой и обреченно стал разгребать   небольшой стог в углу.

          С затаенным дыханием от увиденного солдаты загрузили «сварочник» на машину, и дальнейшее разбирательство произошло без них.   Скупщик краденого невольно вызывал жалость.  За сараями  в огороде валялась куча ржавых конструкций, в которых угадывались плуги, бороны и другие простые сельскохозяйственные приспособления.  Сварочный аппарат там бы пригодился. В местных  магазинах инструмент был дорог, а заводские рабочие в стране в то время были заняты больше  забастовками и борьбой за свои права, чем пополнением ассортимента товаров.
 
            Миллер получил вожделенную награду  и объяснил поразительную оперативность сыщиков:  поляки не любят, когда их соседи нарушают закон. Сообщить об этом куда надо –  долг каждого добропорядочного гражданина. Воров и тех, кто им помогает, ждет  справедливая кара – большой штраф.
                Трунов посетовал, что и в случае с плиткой  надо было обращаться в полицию, толку было бы больше, чем от Кривулина.
              – А может быть с помощью этого «злодея» можно  найти своих воров? Ну, там - очная ставка! Или еще как.  Полиция поможет?
                Железнодорожный начальник разразился длинной тирадой, которую, если сократить, можно выразить одним предложением: наши доблестные «стражи права» вернули украденное, а своих жуликов ищите сами.
                ___________
            
          Александров не назвал конкретного срока окончания расследования, а Трунов не осмелился спросить. Он находился несколько дней, под впечатлением действий  польской полиции потом  решил узнать результаты работы прокуратуры своих Вооруженных сил, какие бы неприятными для него они не оказались.
 
          Главный прокурор пребывал в хорошем настроении. 
         –  Извините...,  прошло три недели…, хотелось бы узнать результаты…
         – А это мы сейчас узнаем вместе. – Палец на кнопку. – Габедаву ко мне.
          В кабинет решительными шагами вошел  тот самый, толстый посередине,  тонкий сверху, полковник.
          – Вы провели проверку жалобы этого капитана?  Какие результаты?
          – Так точно,  правел. Неправду он писал!
          – Вот как! Поясните нам поподробнее.
          – Абманывает всех.  Плахой он человек.
 
         Мерзкая ситуация, когда твою персону обсуждают, будто тебя тут нет.  Русский язык для грузина был не родным, поэтому его краткие определения звучали весомо.   Трунов не представлял, как вести себя в подобных обстоятельствах. Страшные слова прозвучали не где-нибудь в курилке, а в кабинете Главного прокурора Северной Группы Войск.
 
            Лицо у Александрова стало меняться.  Оно еще сохраняло благожелательное выражение, но удивление уже проступило.
              – Что скажешь? – это он уже к нему обращается. Евгений не узнал своего голоса:
              –  Ничего он не расследовал.…  Коньяк распили с Горожаниным.  – Он внезапно решил, что вежливым с этим карикатурным «летчиком» он быть не обязан.      
           – … Нажрался  там,  вот и все расследование.   
          Грузин задергался в истерике. Длинные руки мотались вокруг  толстых ляжек.
          – Вот видите! Я гаварил! Плахой чилавек!
           Хозяин кабинета стал терять терпение.
          – Меня не интересует,  хороший он человек, или плохой. Я спросил:  ты проверил факты в его заявлении?
          –  Канечно, праверил! Все знают, какой он негодяй!  Зачем праверять?
          Александров начал вырастать из-за стола:
           – Я тебя, ишак, еще раз спрашиваю,  ты был в его гарнизоне?  В чем этот строитель соврал? Конкретно!
          Фальшивый  авиатор  в ответ начал выдавать совсем уж несуразный текст. Его акцент усилился, бессвязные слова было трудно разобрать.
         Главный прокурор себя не сдерживал.
        – Тебе  можно поручить, хоть какое-нибудь дело?  Идиот!  Сколько можно это терпеть!

         Трунов опять ощутил себя лишним в кабинете.  Он не предполагал, что два полковника могут так общаться между собой. Александров абсолютно не выбирал выражения. После его слов о том, что  его помощник "выпал из-под какого-то хвоста", Евгений решил переждать бурю в коридоре.
          Наверное, не только его рапорт был причиной гнева прокурора над этим верзилой. Скорее всего, накопилось. Теперь тот наглядно демонстрировал преимущество должности над званием.
         
          Трунов невольно зауважал бесстрашного прокурора. Тот с «летчиком» находился в разных весовых категориях.  Сам Евгений, по мере возможности,  посещал в городе экзотическую для советских людей  спортивную  секцию борьбы  «карате»  и представлял, каково выстоять, даже морально,  против противника, который на две головы выше тебя. 
          Наконец, крики за  дверью начали стихать, голос прокурора выровнялся. Таким тоном обычно даются указания. Капитан вернулся в кабинет и занял свое место рядом с сыном Кавказа.      Александров устало произнес:
          – Он заново займется расследованием…  Зарывается твой начальник.  Идите.
 
         Вскоре они сидели в помещении, имеющим захламленный казенный вид, видимо, кабинете помощника. Трунов ожидал вопросов,  даже заранее составлял  в уме обстоятельные  ответы, но полковник только сопел и шумно отдувался.
           – Нет! Какой падлец!  Какой падлец ... твой камандир, – возбужденно  причитал он. – Так абманул!  Савсем плахой чилавек.  Много жалуются на него.
          – Вам  сказали факты проверить, – осторожно заметил Евгений, – как будем проверять?
          –  Канечно,  праверим. Все праверим! Видно, что ты хароший чилавек. –  Помощник  включил кавказское радушие, и капитан  ощутил себя другом этого доброго человека.   Он все еще находился под впечатлением сцены в кабинете главного прокурора и смотрел на полковника, как на нечто, находящееся за гранью его понимания.  Невольно прикидывал, смог бы он работать с Горожаниным дальше, вздумай тот вылить на него даже часть оскорблений, доставшихся  немолодому кавказцу.  А этот ничего, приспособился!

           Из прокуратуры Трунов вышел со смешанными чувствами. Главный прокурор решительно развернул дело  явно  в его пользу. Но к чувству удовлетворения подмешивалось недоумение. Представления о работе такого грозного учреждения у него были другие. Следователь легко меняет свое мнение, как меняют полюсами батарейку, смотря по обстоятельствам. Прямо в кабинете он переписал свое "расследование", где все "минусы" теперь достались Горожанину, а капитан предстал достойным офицером, пострадавшим от произвола зарвавшегося командира.
           Он обещал разобрать вину остальных наказанных, но доверия к его словам не было.  Где-то  ведь он служил раньше, дорос до полковника. Может, и генералом станет в своей республике.
        Вон  Ершов, скорее всего, на пенсию  майором уйдет. Как и летчик Мартынов. Люди просто служат, уважают себя и свою работу. Разве можно руководствоваться принципом «плохой – хороший человек», да еще с чужих слов в расследовании преступлений? Волею обстоятельств Трунов оказался «хорошим человеком», но можно представить, сколько судеб «плохих людей» исковеркал этот служитель закона, не вникая в существо дела.
      
                ______________

                Большинству людей свойственно сообщать добрые вести с непритворной радостью. Чепушин просто светился от счастья, когда выдавал Трунову зарплату за четыре месяца, будто в этом была его заслуга. А может, просто был доволен, что привел в порядок свои платежные ведомости.

            Надо было  пережить укор в глазах кладовщицы Елены Павловны, плохо скрытый за сильными линзами очков. Как любой честный человек, она нуждалась в защите. Разбираться с ней никто не собирался. Евгений пытался рассказать ей о ходе «расследования», но, похоже, она  его рассказу не сильно поверила. 
         «Поехал, договорился, с кем надо, свои денежки выбил, а на трудности подчиненных ему наплевать».  Она бы никогда не призналась в подобных мыслях, но определенный стандарт в них среди рабочих всегда можно было предположить.

         Шведов, как бы между прочим, поведал:
       – Горожанин впервые насчет тебя интересовался…. "Что представляет собой этот капитан?" То есть ты.
        – И что вы ответили? – Трунов ни на минуту не забывал, что нелестную характеристику на него  прокурорский следователь получил от отца-командира.
        – Сказал -  не знаю.  Он все время  на работе, нет времени пообщаться… Ты бы пару бутылок спиртика приготовил к его приезду. Где он еще  попробует такого, как здесь…  Остальное - я организую. 
          
            К тому времени  Евгений в инициативном порядке сделал качественный ремонт в обители начальника спиртохранилища  и потому стал меньше переживать, когда наполнял очередную, нужную для дела, емкость. Спирт  волшебным образом  решал любые проблемы в военной службе. Он был высочайшего качества, не имел выраженного запаха и вкуса. Разве глотаемый огонь имеет вкус?
         Из-за строжайшего учета  подавляющее большинство офицеров авиационного гарнизона, включая летчиков,  были лишены доступа к этому стратегическому продукту. Их боевые машины имели существенный конструктивный изъян.  Напиток, в чистом виде несущий людям радость, а самолетам – безопасность, слитый после полетов, приобретал бурый  цвет,  вкус  и запах резины, отчего   вызывал рвотные позывы. Только комполка с ближайшими заместителями имел возможность приписывать себе плановый  вылет  и за счет сэкономленного спирта на месяц решать вопрос с выпивкой.
 
         Кроме боевой подготовки, любой офицер нуждался в политическом воспитании, важным пунктом  которого являлось  оформление наглядной агитации. Политработники заботливо снабжали авиаторов текстами,  а материалы для их размещения  предлагали добывать в инициативном порядке. На сотни километров вокруг Трунов являлся монополистом по части фанеры и красок, поэтому все агитаторы, не умеющие воровать, в конце концов, оказывались в его кабинете. Евгений не мог отказать ребятам, с которыми каждое утро встречался на гарнизонной спортплощадке,  в их просьбе, но легкость, с которой за его счет те решали свои политические задачи, начинала возмущать.  Когда однажды после очередного пленума  к нему ввалилась целая эскадрилья и начала  совать в качестве оплаты бутылки с раствором резины и смазки, он попытался создать им трудности: 

         –  Генштаб поручил мне задействовать вас в важной миссии, чтобы вы не болтались по аэродрому без дела.  Короче…, вот пишу: - за выданные материалы обязуюсь произвести залп из всех видов бортового оружия по указанной мне цели.  Подпись, дата. Документ,  всё-таки.
         Командиры ракетоносцев совещались шесть секунд.
         – Разбомбить, что ли, чего...? Можем. За кусок фанеры? Это справедливо! – Авторучкой выписывали  в углу «документа» завитушки, похожие на фигуры высшего пилотажа, получали заветную записку и счастливые бежали на склад к Елене Павловне.  Было заметно, что в  авиационные училища набирали юношей без комплексов.

          Главный инженер полка подполковник Василий Никитич Воронов был серьезным партнером. За материалы и технику он расплачивался керосином в неограниченных количествах. На керосине, разбавленным  его же машинным маслом, работали все дизели на стройке. Питие, которым травились его орлы, Василий Никитич зимой заливал в радиатор своего автомобиля. Евгений поделился с ним результатом сотрудничества с «Генштабом».
              – Ваши летуны мне задолжали. Целый город за стройматериалы обещали разнести!
              Воронов возмутился. – Город? Так мелко! Дай автокран и бульдозер на день,   я тебе любую страну, на выбор, раздолбаю. – Взаимодействие разных родов войск посредством честного бартера  было налицо.

                _____________

           Через неделю его разыскал запыхавшийся дежурный по гарнизону,  незнакомый подполковник из авиационного полка, с болтающейся кобурой на ремне. Судя по упитанности и одышке, с самолетами он имел дело только на расстоянии. Тот факт, что дежурный сам прибежал из неблизкого штаба, говорил о важности сообщения.
           – Вас  вызывает  Главный военный прокурор. Срочно! Мы телефонограмму получили. –  Он заставил капитана расписаться в журнале  и с сочувствием поинтересовался, какое преступление тот совершил, что им интересуются на таком высоком уровне. Трунов скорбно нахмурился.
            – Преступление, товарищ подполковник, как вы сами должны понимать, государственного масштаба.    Шьют шпионаж в пользу «бундесвера»..., то да се...         
         Дежурный растерянно топтался перед ним, не зная, как поступить. Об аресте, вроде, речь не шла. А вдруг  сбежит. Граница недалеко. Наручники в «дежурке» на такой случай не были предусмотрены. 

             Конечно, Александрову  было известно  о благополучном завершении его дела, и он, почему-то, решил продолжить общение. Трунов знал, что у высоких чинов, вместе с проблемами с жильем  всегда пробуждается интерес к строителям. Не у них,  так у их жен, поэтому он всякими переживаниями не мучился. Тем более, он ранее прикидывал, будет ли  удобно самому  заявиться к прокурору и сказать простое «спасибо» за оказанную  помощь.
            
            Александров встретил Евгения так, будто вчера расстались.
           – Подожди. Сейчас съездим ко мне домой. Пусть твой водитель в нашей столовой пока пообедает. Скажи, я распорядился!
             Конечно, это он был тогда в лесу! Как можно было в этом сомневаться!  А прямо спросить об этом всегда казалось Трунову невозможным.  Слишком  смахивало на заискивание и панибратство, когда сам полковник не спешит пускаться в воспоминания. Казалось, в таком случае нарушится доверие, которое, как он надеялся, между ними возникло. Когда-то была тяжелая мужская работа, про которую мужчина не любит рассказывать,  но хочет, чтобы об этом помнили другие.
      
            Главный прокурор проживал в городе   в отдельном коттедже с маленьким участком земли, густо заросшим деревьями и кустарником. Все высшие чины СГВ проживали в подобных коттеджах, построенных  немцами еще до войны и теперь регулярно ремонтируемых его управлением.  Александров показал замысловатую конструкцию из трубок и проводов:
          – Связисты телевизионную антенну мне соорудили. Уверяют, что ловить будет все, что пожелаешь. Надо только поднять повыше... Сможешь?
 
         У офицеров во время службы за границей, как  и у их семей,  было мало развлечений. Телевизор хорошо показывал две программы Центрального телевидения, хуже – польские каналы и совсем плохо – телевизионные передачи из Чехословакии. Гвоздем среди программ являлось, понятные без перевода, ночные эротические шоу по субботам,  для чего, собственно,  и городились эти  чувствительные антенны. Разумеется, к первому встреченному с такой просьбой не обратишься. 
 

          Трунов всегда ценил коллективный разум в околостроительных областях. Вскоре проект мачты с участием механика, толковых офицеров и ИТР, а также  всезнающих солдат, был готов. Мачта была телескопическая и легко поворачивалась вокруг своей оси. В ней воплотились все новаторские идеи его строительно-монтажного участка.

         В прокурорском «уазике» он тогда не молчал:
        – Кладовщица платит! Это несправедливо!
        – А ты в ней уверен?
        – Абсолютно! 
        – Похвальное мнение!  Правда, не бесспорное. Твоего командира мы привели в сознание. Не один ты на него наехал. Пусть твоя кладовщица напишет ему жалобу на незаконные вычеты.  Или мне. Я поручу расследовать.  Только писать должна она сама…! И другие  обиженные.
           Так Александров говорил с переднего сиденья, и, казалось, насмешливо покачивал головой.
          – Расследуем. Примем меры.
 
          Рано утром три человека, во главе с механиком, на базе грузили на машину части мачты и инструменты. Заказчик сегодня ждал их на своем коттедже.  Елена Павловна должна была передать с механиком свою жалобу. Об этом ее  и других «штрафников»  Евгений предупредил заранее.
            – Понимаете?  Не я! А вы лично должны потребовать объективно расследовать! Такой порядок. Ваши бумаги не пропадут.
              Кладовщица, самая невиновная из всех наказанных, несколько раз порывалась начать писать, с тревогой спрашивая:
            – Расследовать будут? Ну, вот завтра  точно принесу! – При этом  взгляд  за очками испуганно  метался по сторонам....  В итоге  механик уехал ни с чем, только с железом.  Главный прокурор тогда в машине не насмехался. Он лучше знал людей.