Глава 20. Проблеск надежды

 

       В  кузнечном цеху, рассыпая дождь искр, оглушительно грохал  электромолот,    от подаваемого воздуха гудел и малиново светился горн, у одной из наковален,  рядом, Орлов, в   прожженном фартуке, махал пудовой кувалдой.
       - Дзинь - бах! Дзинь - бах! - чередовались удары  по раскаленной заготовке, с молотком мастера. Потом он дважды звякнул по наковальне (молотобоец опустил кувалду)  и сунул  зашипевшую  поковку в воду.
       -  Ну вот, сегодня вовсе хорошо. - Бьешь  как надо. Пять минут перекур.
       Алексей  прислонил  орудие труда к наковальне, вынул из протянутой пачки сигарету, и оба с наслаждением закурили.
       Мастер был вольнонаемным,  лет пятидесяти, звали  Иван Федосович. Говорил с напарником мало  и только по работе.
       В цеху Орлов трудился вторую неделю,  и работа ему нравилась. Огонь с железом  требовали  силы внимания, в голову не лезли  дурные мысли. Они появлялись ночью, когда казарма погружалась в сон. Алексей не мог привыкнуть к мысли, что поступили с ним несправедливо. И кто?  Государство, которому служил.
       Впрочем, этому новому, он давно  не верил. Сомнения закрались еще в Афгане.
       После возвращения в Союз - усилилась, а когда тут рухнул, оформились в уверенность. Новое государство было не рабочих и крестьян, а  либеральных демократов. Народ стремительно нищал, те обогащались. Орлов искал  для себя выход и не находил. 
       Если уволиться  со службы, куда идти?  Вне ее себя не мыслил. А поскольку новая страна все равно осталась  Родиной, которой присягал, решил идти до конца. Как дед и отец  в сорок первом. И вот, как говорится, «приплыл», государство которому служил, посадило.  Причем  ни за что. В очередной раз, явив свою сущность.
       Дальше, рой мыслей Орлов прекращал. Шептал сам себе, - еще не вечер и засыпал. Чутко, без сновидений.
       Лагерный режим особо не тяготил, был сродни армейскому.  Как и контингент, в большинстве своем не так давно носивший погоны. Правда имелись в колонии и уголовники, переведенные из других.   Было их немного, все  состояли в активе*, занимая мелкие  хозяйственные должности. С бывшими силовиками в разборки не вступали, сидели тихо.
       В отряде  Алексей со всеми держался ровно, но близко сошелся лишь с Варавой, который был    завхозом  и  в следующем году выходил на  свободу.    Тот много рассказал  о колонии. Как оказалось, ее открыли в пятьдесят седьмом, а название «утка»  осталось со  времен Гулага*. Как синоним  доноса или сплетни,  по которым  туда  попадали  «враги народа».
       Самым известным сидельцем колонии, был зять Брежнева,  Чурбанов.     Однажды для интервью   с ним, в зону приехал известный  журналист   и увез записки генерала, которые   опубликовала итальянская  газета  «La Repubblica». А затем перепечатку сделала российская, под заголовком «Зять Брежнева Чурбанов - в зоне «Красных петухов». 
       Это едва не вызвало в колонии бунт, корреспондента  срочно доставили туда и заставили извиниться. Здесь же, в разное время отбывали срок, мэр Сочи, известный олигарх и даже крупный чиновник  администрации президента.
       Деления на касты, как в воровских зонах не было, группировались по роду  прошлой службы:  военные, менты, чекисты, работники ИТУ, а также  служители Фемиды.  Имелся и уголовный элемент, как правило «стукачи», расшифрованные в других зонах.
       -  Короче, всякой твари по паре, -  подвел итог, бывший афганец. - Некоторые, как я, кого-нибудь замочили, а в основном за взятки, крупные хищения и  злоупотребление служебным положением.  Режим, за редким исключением, не нарушают  и  освобождаются по УДО*  с половины срока.
       -  А ты чего не освободился?
       -  Я как раз исключение, - вздохнул  Варава. - Набил тут одному   бывшему полкашу* рожу. Хилял, тварь, под «афганца», а как выяснилось, служил в Ташкенте интендантом, воруя  по-черному. 
       Вскоре  с Орловым случилось нечто подобное. Большинство в   отряде составляли   работники  МВД:  в прошлом оперативники, собровцы* и сотрудники ИТУ, образующие некую иерархическую верхушку. Ниже - следователи с военными и  гаишники, в самом низу судьи  с  прокурорами, а также  адвокаты.  Из чекистов в отряде он был один.
       И как-то раз, вечером, в умывальнике, дневальный из милицейских (детина под два метра ростом)  стал понуждать судью, прибывшего в отряд вместе с Алексеем, вымыть  унитазы в туалете.
       - Но я же не дневальный, - захлопал тот близорукими глазами.
       - А  мне похер.  Бери швабру.
       - Не тронь его, - швырнул Алексей  в обрез, окурок сигареты.
       - Ты, птенец Дзержинского, чего сказал? - обернулся дневальный.  А потом сделал пару шагов  вперед и хотел  мазнуть ладонью по лицу.  Не  вышло.
       Перехватил руку у запястья,  Орлов  правой вертанул ее  вбок и   вниз, а левой  рубанул  амбала по шее. Тот, хрюкнув, уткнулся  лбом в пол.   
       - Больше так не делай,  - наклонился над ним  и вышел. У судьи запотели очки, а другие  курившие и молча наблюдавшие,  переглянулись.
       - Да, - сказал кто-то. - Красиво  он его уделал.   
       На следующее утро, во время построения,  начальник отряда - старший лейтенант, влепил  Орлову с  Медведевым (так звали дневального)  по пять суток штрафного изолятора.
       - Кончай перекур, - прервал мысли напарника Иван Федосович,  заплевав бычок, и они   встали.  Звонко застучал молоток, в унисон бухала кувалда, по сторонам летели искры. 
       В последних числах декабря, когда зону засыпало снегом, и  ударили  сибирские  морозы,  Алексею пришла  из Тулы посылка  от матери.  В ней были  теплые вещи и еда,   пара блоков «Явы», а еще письмо с поздравительной открыткой. Мать писала, что у них с отчимом все хорошо, интересовалась здоровьем сына и обещала к лету приехать на свидание.
       Далее был Новый год, в отряде установили небольшую елку, украсив самодельными игрушками.  После  ужина, состоявшего по такому случаю из макарон-по флотски, мягкой булки  и компота из сухофруктов, отряды  повели на праздничный концерт, в клуб. Под ногами хрупал белый снег, над головами клубился пар,  в темном, высоком небе,   мерцали звезды. 
       Концерт  ставили своими силами, он, что называется, удался.  Хор из лагерного актива   убедительно  исполнил «Вечерний звон», сорвав бурю аплодисментов, за ним выступили  чтецы, жонглеры и куплетисты. 
       А после отбоя, запершись в каптерке, Варава с Орловым  выпили немного спирта, закусив продуктами из посылки,  потом, открыв форточку, закурили.
       - Что будешь делать, когда освободишься? - поинтересовался  Алексей.
       - Тут сидит один бывший майор из Якутии, в прошлом начальник   милиции города Нерюнгри, я ему как-то помог, - выдул Игорь вверх струйку дыма. - Так вот, он обещает дать мне  письмо к приятелю, тот служит  начальником охраны в компании «Алроса».   
       - Чтобы помог с работой?
       - Ну да. Они занимаются добычей алмазов, там  нужны  люди и приличные заработки. Так что  заскочу  к родителям, а от них прямо туда. Глядишь, чего  получится. Чем черт не шутит?
       -  Верное решение,-  погасил окурок  Алексей. - Я бы тоже так сделал.
Потом они  отправились спать. За  окнами  казармы бушевала   вьюга, где-то дребезжало стекло,   тоскливо выл ветер. 
       В первых числа января, после работы,  Орлова  вызвали  в кабинет  начальника отряда, который  сообщил, что к нему приехали. 
«Неужели мама?»  возникла мысль. «А писала, что по весне».
       Находившийся там же ДПНК  приказал одеться и сопроводил  заключенного в отдельно стоящее  в углу жилой зоны, одноэтажное кирпичное здание, огражденное колючей проволокой.   
       Внутри оно походило на гостиницу, со шторами на окнах, несколькими чеканками на стенах и десятком, окрашенных слоновкой,  аккуратно пронумерованных   дверей. Пройдя коридором,  остановились у последней.
       - Тебе сюда, - указал пальцем майор  и  заскрипел ботинками обратно.
       Алексей   толкнув дверь, переступил порог  комнаты. Она была средних размеров, с двумя застеленными кроватями, столом со стульями  посередине  и платяным шкафом. От окна, в морозных разводах, обернулся человек. Это был Увалов.
       - Ну, здорово, Леш, - прошел  вперед и облапил Орлова.
       - Здорово, Толя, - улыбнулся  тот.  Какими судьбами?
       - На свидание к тебе. С рождественскими гостинцами и новостями.
       - Новости это хорошо, послушаю.
       - Так, ты сначала снимай шапку и бушлат, да  запри дверь, а я пока  организую пожрать. Времени у нас навалом.
       Через несколько минут они сидели за столом, на который приятель из спортивной сумки  поочередно выложил колбасную, сырную и рыбную нарезки,  такой же, в фольге «дарницкий»,   банку корнишонов  и пакет абхазских мандаринов.
       - А теперь главное, - расстегнув стильный пиджак, достал из бокового кармана плоскую мельхиоровую   фляжку. Снял с нее колпачок,  набулькал  доверху и протянул Орлову.
       -  Ну, за Новый Год и встречу!  Фляжка звякнула в колпачок, выпили.
       - Ты давай, плотнее закусывай, - очистив мандарин, сжевал дольку  Увалов.  Шамовки* для  тебя полная сумка. И еще подарки от ребят -  электробритва и транзисторный приемник.
       -  Как там они?
       - Да вроде нормально.
       - А ты?
       - Я теперь, Леша, помощник   Жириновского в Думе.  Знаешь такого?
       - Кто ж его не знает (улыбнулся Орлов)  Выходит не зря ходил на партийные тусовки?
       - Выходит. Ну да ладно, это все лирика, теперь о главном.  Мы тут подсуетились, и  кое-что сделали для  пересмотра твоего дела.  Левитин  проскочил в Белгород, где сидит  хмырь давший ложные показания,  и тот отыграл обратно.
       Через Филатова, его заявление  передали в приемную  Генерального.  Потом я рассказал о тебе  Вольфычу. Мол, патриот, настоящий офицер, пострадал от режима, и он подписал депутатский запрос на имя Скуратова*, с просьбой разобраться.
       А еще  встретились с Гуляевым  с твоим адвокатом, рассказали новые обстоятельства, и тот накатал жалобу на приговор, в Верховный Суд. 
       - Спасибо, вам, - растроганно сказал  Орлов.
       - Да ладно, брось, - шутливо толкнул   в бок  приятель. - Мы ж всегда друг друга выручаем.
       Эту ночь они не спали, проговорив до утра, а в десять однокашник  ушел, заронив робкую надежду...