Утром

Долго не мог уснуть. Мысли в голову всё лезут и лезут. Верчусь, перекладываю подушку. За окном уже светает. Небо за церковью стало розоветь. Задремал. Сон разорвал непонятный резкий звук. Что это? А это молодой петушок под окном пробует голос. Раз так пять попробовал. Но голосок-то как у подростка, ломается, скрипит, как спускающийся воздушный шарик: - Кху- кху- крхру! - получается у него вместо «кукареку».
  Лежу, улыбаюсь. Пора вставать. Рассвет проспал. Солнце греет, и оживились мухи. Они с сатанинских азартом атакуют всё, что не прикрыто одеялом. Встаю, попив воды иду косить. В «вёдро, - как говорит бабушка, - надо косить, ловить момент». Трава и так нынче перестояла, на корню зачахла. Поправив брусочком лезвие косы, вздохнув принимаюсь косить.
     Из дому по стерне плетется кошка. Черная, пушистая, жарко ей. Шла, шла и упала на глобочке, потрогала лапкой желтый спотевший росой листочек тополя.
    Кошу медленно, тело не хочет слушаться, оно хочет спать, хочет понежиться в утренние часы. Утром почему-то самый лучший сон, нега. Лежишь, щуришься, нежишься – ну, еще минутку, еще чуток - бац! - и проспал целый час. Сегодня не проспал. Но солнышко уже палит. В теньке под рябиной – рай. Вовсю горланят петухи – перекликаются. Мужики погнали коров в поле. Сосед с заспанным лицом тоже гонит свою рыжую Рыжону. Она в каких-то своих раздумьях бредет, качает головой. Опасливо поглядывает на меня. Кошу белоусину, мелкую непутную травку, только силы перевожу – скотина есть не станет, только на постилу пойдет. Ещё немного.
     Шаркаю косой по земле, словно брею, оставляя слева валки-клочья белесой травы. Шаркнул еще, и в бритой стерне что-то зашевелились, зазудело – земляные пчелы. Каждый год они на этой луговине селятся, и опять тут. Из комка сухой травки, похожего на мышиное гнездо, вылетели черные, мохнатые разведчики-охранники. Посмотрели на меня, и будто бы улетели прочь. Я докашиваю. Опять задел гнездо. Вылез кто-то посерьезней, и исчезнувшие было разведчики, и другие жильцы улья стали изображать нападение, атаку – отпугивают. А я уж докосил.
    Помню в детстве, иногда после завтрака бабушка  передо мной на стол ставила белое блюдце с пузырчатыми сотами, из которых сочился мед: - На-ко, полакомься.
– Баба, а откуда это?
 – А косила я нонче, да улей скосила пчел земляных.
Мне жалко было пчел, что у них мед забрали:
 - Баба, а зачем ты взяла у пчел мед?
 - Если не взять, пропадет.
- Почему?
- Улей-то был в траве, никто его не видел. Я траву скосила, теперь вороны увидят, всё одно разорят.
      И я высасывал медок из бумажно-восковых сот, размышляя:  « Какие они, эти земляные пчелы? И как баба не боится у них мед брать? Ведь это же пчелы!»
     «Может забрать соты-то? - думал я, прикрывая потревоженный улей травой,  - а то увидят вороны? Чей,  под травой-то  не увидят…»  Обтерев пучком травы косу, и пошел в тенек под рябину. Сегодня косил в сапогах, вчера сдуру пошел в тапках – мураши одолели. Плясал притопывая и прихлопывая. Много их рыжих нынче, из-за сырости, из-за дождей. Под рябиной застарелый куст смородины. Давно где-то нашли и себе посадили. Думали красная, а потом увидели, что между красными и белые гроздочки есть. Красную убрали. Набрал горсть маленьких бусинок виноградинок,прозрачные, семечки внутри темнеют. Во рту от предстоящей кислоты так слюнки и набежали, на нёбе будто оскомина. Закинул ягоды в рот, жевнул: «Да они ж сла-адкие! Ай, да, сморода! Воистину - русский виноград!»
Подобрал косу, и пошел к дому. Следом,  мяукая поплелась кошка.
 Днем над покосом кружилось воронье.