Короушки

            Морозно и много снега. Полозья  скользят по твердой, белой дороге издавая тягучий скрип и стон, отдающийся во всем деревянном остове саней и в телах седоков.
   Отец стоит на коленях  впереди и правит, держит в голицах вожжи, погоняет лошадь. Его меховая шапка-кубанка и усы покрылись инеем. Мы едем к баушке Зине на зимние каникулы.   
      Полями ветрено, мерзнет нос, но ясно и от света слепит глаза. Щурюсь и втягиваю шею в воротник пальто. Лицо приятно обдает снежной пылью поднятой копытами. Лес как в сказке живописно завален снегом. Ёлки свесили под снеговыми одеялами ветви. Я представляю, что под этими укромными лапами-шалашами сидят зайцы, или лисы, чьи следочки петляют по снегу.   
        Мёрзнут руки и ноги. Мы слезаем с саней и неуклюже, от долгого сидения идем следом за лошадью по хрусткой дороге, по гладкому следу полозьев. Над дорогой дугой согнулись молодые деревца, а на них высокие сугробы. Стукнешь по дереву, и посыплется волшебная искрящаяся  всеми цветами пыль – чудо!
    По пути мы выбираем ёлочку на новый год. В одном месте много маленьких, нам большую, и не надо. Отец с топором сходит с дороги и проваливается в снег выше колен. Срубает и кладет нам в сани замерзшую, заиндевелую, колючую ёлочку. Срез ствола желтый и пахнет смолой. А со старой большой ёлки он отковыривает куски отвердевшей смолы, дает нам: - жуйте. И сам сует себе в рот и жует, - это вместо жевачки, - полезно.
    Со сладкими магазинными жевачками конечно не сравнишь, но мы жуем, во рту щиплет. Вскоре от жевания смола стает белой, даже розоватой. Я сижу у бортика, в руке сухая дудка, которой я скребу по снегу оставляя тонкий следок, и почему-то представляю, что это едет на саночках Дед Мороз. Что это следок его санок.
     Вот дорога стала спускаться и подниматься, переезжаем ручьи, они текут под снегом, даже слышно. Едем через реку по высокому, страшному бревенчатому мосту. Внизу замерзшая река. Высоко и мне всегда страшно. Но мост преодолели благополучно, а вот над ямой у небольшого ручья сани скувырнулись и мы вывалились. Ничего. Бывает. Сани подняли, отряхнулись и вперед, немного осталось.
     Выехали на поле, впереди утонувшие в снегу столбы и жерди прогона, а дальше высокие серые ярославские дома под белыми крышами. Тут уж меня охватывает волнение. Скоро я увижу любимый баушкин дом, от одного вида которого радостно делается.
     Объезжаем прогоном, по за огородами эту деревушку, выезжаем на последнее поле за которым виднеются в линию выстроившиеся избы родной деревни. Прямо напротив дороги виднеется дом с четырехскатной крышей и большим крылечным окном - наш. Въезжаем в широкий заулок с одной узенькой глобочкой натоптанной баушкой. Глобку как всегда изломали – лошадь копытами продавила утоптанный снег.
      Из крыльца выбегает обрадованная бабушка, почему-то всегда неожидающая нас в этот день. Обнимает и целует в замёрзшие щеки. Кое-как сваливаюсь с саней и ковыляю негнущимися ногами со скрюченными пальцами в валенцах к крыльцу. Обметаю березовым голичком снег, и на четвереньках лезу вверх по скользким крутым ступенькам крыльца. Онемевшими пальцами дергаю ручку тяжелой двери и вхожу в избу наполненную теплом, светом и приятным ароматом баушкиных щей стоящих в русской печи. Не могу раздеться, мне помогают стащить валенки. Суем руки в холодную колодечную воду -  отходят, согреваются. Лезу на баушкину высокую кровать   и пятками прижимаюсь к белому боку могучей печи.Тепло, приехали.
 
    Папка распрягает лошадь в заулке. Баушка хлопочет на кохоньке, достает из печи к обеду. Мать режет хлеб и огурчики, капустку накладывает, а я все еще грею пятки и ладошки, шлепаю ими об боковину могучей печки. Все-то трещинки, все бугорки и ямочки я на ней знаю, давно выучил. Баушка бывало уже уснет, а мне не спится. Смотрю на потолок да по печке пальчиками шарю. На переборке сучочки разглядываю. То мордочка лисья покажется, то кошечка в разводах серебрянки на трубе. Так и засну.

   Вот и сейчас, приехал, и ищу знакомые разводы, сучочки, вдыхаю запах родной избы, бабушкиной подушки пропахшей Звездочкой. С печки на меня недоверчиво поглядывает гладкая кошка, только руку к ней протяни – скроется, привыкла только к бабушке.

  Хорошо у бабушки Зины. Окошки все в гераньках, самые любимые ее цветы. Она их все пестует, тряпичными ленточками к колышкам подвязывает, спитой заварочкой удобряет. Люблю смотреть, как баба обихаживает свои герани: "алые, яблоневой цвет, сыреневую, белыем цветикам". Ну и Ваньку мокрого, и вьюночки на железных березках. Баба станет цветочки обихаживать, листочки сухие сощипывать, чистой водой из кружечки поливать, и пойдет по избе геранный дух.

   Вот уж и стол перед окнами накрыт, под свиноухим "рябым деревом" с розовыми гроздьями.
   Нас зовут скорее поесть горячего с дороги. На столе щи парят, так и видно в солнечном свете парок крутится, и картошка с яичком, огурчики-капустка поблескивают маслицем и сахарком. В большой тарелке с голубым краем огромные ломти домашнего хлеба, и конечно же бутылочка домашней хлебной, приткнута газетной пробочкой. Старшие пригубляют, бабушка пьет из своей мизерной рюмочки за приезд, морщится и крякает. Обедаем, разомлели, раскраснелись.

   Родители и бабушка беседуют. Мы напившись чаю, с братом обследуем полатки, выскакивает в коридор, на поветь, там у бабушки иногда можно яблок мороженых найти, или черноплодки - лакомство зимнее.

   Через пару часов отец запрягает нашу Ракету, и с матерью отправляются в обратный путь, чтобы успеть засветло. На ночь остаться нельзя, дома печки надо топить, скотины целый двор.

   Мы остаемся, бабушка ничего не убирает, - пока не доедут. Хлопочет на кухне, собирается управляться, коз и куриц кормить.

   Зимние деньки коротки, вот в окна из заулка заглянуло красное солнышко, зарозовела переборка и печка, потом бледнее, бледнее и окна засинели, заблестели испариной – мороз на ночь крепчает. Бабушка "засветила огонь" – включила электричество, и изба наполнилась теплым желтым светом. За прохладными синими стеклами, за геранями, сказочными фонарями сияют в зимней темноте соседние избы: Соловьевы, Подосеновы, Малинины, Лебедевы…

  Много ли развлечений в глухой заметенной метелями деревне, где уж одни старики живут? Больше бабушек, стариков раз два и обчелся. Жизнь проста как полотно: дрова носить, печки топить, воду носить, хлеб печь, обед сварить, скотинку управить, порядок в доме навести.
  По вечерам баушка платья чинит, да носки на перегоревшей лампочке заплатами наставляет, под бормотание телевизора, да так и задремлет, устанет за целый день беготни, с четырех-то утра…

  А тут еще мы вклинились в этот отлаженный ритм. Но нам много не надо, наелись напились, на печку забрались. В сотый раз пересмотрим ящик с семейными фотографиями. Полюбуемся на молодую бабушку, с тугими косами на плечах, на прабабку Марью Павловну, с красивым русским лицом, на усопшего деда, лежащего под белой простынкой в каком-то свечении. На других фотографиях мамка наша и крестная - кока, совсем молоденькие. Много еще других старых безымянных фотографий, которые «наверное остались от баушки Матрены».

  На новогодний лад нас настраивали открытки. Целая пачка открыток у бабушки хранилась. Тут и Первомай, и Октябрьская, и Восьмое марта и дни рождения, но сейчас мы конечно любовались новогодними.

  Красивые открыточки, фотографические с композициями из елочных игрушек и хвои, с дождичком и витиеватыми надписями. А с оборота: "Здравствуй, Дорогая наша Зинаида Ильинична! Проздравляем тебя… "

 Много рисованных мультяшных открыток, но больше всех мне нравятся с кукольными композициями, на них Снегурочки и Деды Морозы объемные, как живые, как в диафильмах, на саночках, в блестящих, мерцающих ватных сугробах, в меховых воротничках, заглядывают в желтые окошечки, - сказка. И так легко верится в эту сказку, кажется что она здесь, совсем рядом, за синим окном, за душистой геранькой, на повети с духовитым сеном, в ближнем березовом леске, да прямо тут, на русской печке, в сумраке на полатках, где спит пугливая кошка на коричневых клетчатых шалях, в каких ходят Баба Яга и Кикимора в сказках Роу, которые наконец-то можно насмотреться вдоволь на каникулах.

  А на чердаке, куда ведёт высокая узкая лестница из морозного «колидора»? Там точно есть какая-то нечисть, ведь я же ночью слышал, когда баба Зина спала, как там кто-то ходил, постукивал. И как ей не страшно одной здесь жить?!

   Папка прежде отъезда приладил нам ёлочку. Мы ее нарядили ватными игрушками: Деда Мороза и Снегурочку поставили, из фантиков кое-чего навертели, снежинок настригли, в общем украсили. Гирлянды жаль нет, дождичка блестящего, было бы понаряднее, как на открытках, но и так хорошо. Особенно радует запах лесной красавицы. Не велика елочка, а дух от нее по всей избе, новогодний, ска-зочный. Может и в нашу избу, с улицы как на открытках Дед Мороз заглядывает? - заглядываю я под ситцевую занавесочку в окно, но уже так темно, что только лампочка отражается, да мое лицо.

 Засыпаем мы под стук ухватов на кухне, под пыхтенье квашенки на печи, под кошачье мырканье, и  под баушкины разговоры с путающейся под ногами кошкой.
  В такой беззаботности неумолимо иссякали драгоценные каникульные денечки у бабушки Зины. И наконец, когда их оставалось совсем мало, и вот-вот со дня на день на снежных просторах полей могла показаться наша лошпдь Ракета, и на нас нападала грусть предстоящей разлуки с бабушкой, в один из вечеров, в канун «Рожжества» мы допоздна  сидели на русской печи или на "полатках" кутались в бабушкины безразмерные коричневые толстые платки и смотрели вниз, в кухню где она энергично "мяла пестиком" картошку, или осаживала квашонку. Ждали мы когда она примется   вымешивать крутое тесто для особого печева,  для наших любимых рождественских "короушек",  которых она лепила вместе с нами.
   Странные были эти "короушки", больше походили на мышей. Но лепила баба Зина их ловко, скатает гладкое яичко, пальцами прищипнет несколько раз, и готовая короушка уже сидит на большой светлой сковороде. У нас так не выходило, все какие-то кривенькие получались, но мы и не останавливались на этом. Из наших ручонок выходили поросята, сушечки, звездочки и прочие плоды нашей фантазии.
   Как тесто израсходуем, бабушка выносила сковороду с кулинарными шедеврами на «мост» т.е. в холодный коридор, чтобы короушки застыли на морозе.
  Утром в Рожжество, проснувшись мы уже слышали чудесный запах баушкиных короушек.
  После завтрака баба Зина ставила на стол румяненьких, в белых веснушках короушек и прочих наших зверушек. Грызли мы это печево, чаем запивали или молоком, целый день лакомились а потом еще и с собой домой увозили.
  Для меня загадкой было, почему короушек на мосту надо морозить? Обычно было наоборот, тесто в тепло баба ставила подыматься, а потом только в русской печке выпекала. Много лет спустя баба Зина раскрыла процесс выпечки короушек. Рецепт этот она переняла еще  от своей мамы.
 Тесто месилось на меду или сахаре, с обязательным добавлением сливочного масла или животного жира, круто вымешивалось. Чтобы фигурки за ночь не расплылись, т.к. сахар и масло в тепле начнут таять, их и нужно было заморозить. Но это еще не все, для сохранения формы, утром, перед тем как поставить печево в печь, короушек баба обваривала слегка в кипятке, что тоже сохраняло форму, и давало бараночный глянец. Вот какие, они непростые были эти короушки.

 Однажды, когда я уже был подростком, на летние каникулы к бабе Зине собрались и другие внуки, которые реже бывали у бабушки. Звали они её почтительно "бабушка Зина или бабуля", а не как я – баба, или просто баа!
  Начались перестановки, передвигания кроватей. Когда же мы отодвинули большую железную кровать от русской печи, то из щелки на пол что-то упало. В клубочке кошачьей шерсти на полу лежала короушка. Сколько ей лет было? Не знаю, но выглядела она совершенно свежей и чувствовался тот самый запах.

 Для других внуков эта печенька ничего не значила, мусор, для меня же – нечаянная радость. Что-то дрогнуло внутри, вспомнилось как я лежал на этой постели упершись пятками в горячий бок русской печи, грыз короушек,  играл ими на животе, а потом одной не досчитался…

 Чудом показалась ее нетленность,  ведь  прошло уже несколько лет, умер отец, и на зимние каникулы мы больше не приезжали.

  Двоюродные братья и сестры не знали что такое короушки, поэтому находку мы разделили по-братски.
 – Бабуля, испеки таких кровушек! – просила наша сестра Дашка. Но мы ей объяснили, что сейчас никак, сейчас лето, надо чтобы мороз был, Рожжество ...

 Жаль, что мы съели ту короушку, надо бы было сохранить её на память о зимних каникулах у бабушки, о той живой сказке. Да впрочем, я и так ее не забыл, и до сих пор помню солнечную избу, горячую печь, аромат короушек.