Александр Каранов мл. Прекрасное далёко-11

Тридцать семь и три    

Той зимой я долго разбирался с простудными эффектами. То я выздоравливал и наконец-то выходил в школу, то вдруг чувствовал, что надо измерить температуру, доставал из аптечки термометр и через некоторое время в восторге обнаруживал, что у меня тридцать семь и три. С термометром в руках я торжественно подходил к маме и спрашивал:
– Можно посылать человека в школу с такой температурой?
Мама брала в руки градусник, смотрела на ртутный столбик... В самом деле, тридцать семь и три... И я вновь оставался дома, и родители каждый вечер тревожно смотрели на термометр, и каждый вечер он показывал одно и то же: тридцать семь и три, тридцать семь и два... Однако причина, вызывавшая повышение температуры, была не понятна. Вновь вызывали участкового врача, и она не обнаружила ни хрипов в легких, ни покраснения горла. Я не чихал и не кашлял.
– Сань, может, ты натираешь градусник, чтобы разогреть его? – подозрительно спросила мама после очередного "замера".
Я воспринял этот вопрос с удовольствием и тут же предложил:
– А ты никуда не уходи и никуда не отворачивайся, пока я держу его!
Цифры были те же самые и тогда родители предположили,  что термометр врет. Попросили у соседки другой градусник, и увидели то же самое.
рис 31

А мне-то что? Я был счастлив. Врач прописала мне домашний режим, и я снова был освобожден от обеих школ… За это время я прочел несколько томов Жюль Верна, Стругацких и Ефремова, «12 стульев», вновь насладился Дарреллом… И как следует отоспался. Однако родители волновались из-за моей странной температуры и непосещения школы. По поводу пропуска тренировок мама не особо тревожилась и даже про себя думала: "Нет худа без добра". А я, как всегда в трудные для мамы периоды, успокаивал ее. У меня это хорошо получалось: нужные слова говорил от сердца, искренне переживая за беспокойство родителей.
– Мам, ты не волнуйся, что я пропускаю школу. Мне впервые так повезло за все мои пять с половиной школьных лет. Порадуйся хоть ты за меня! У нас в классе все болеют, кроме меня. А Кузя вообще через неделю ходит. Неделю поболеет, неделю походит, потом опять неделю поболеет, три дня походит... И ничего… Температура тебя волнует? Бабуля говорит, что у детей в переходном возрасте такое может быть без всякой причины. Ты не волнуйся, мама, не волнуйся. 
Однажды вечером во мне проснулась жажда движений, и я решил немного прогуляться по комнате… на руках. Потом сделал колесо, повторил; сделал несколько прыжков, постоял на гимнастических стоялках. Все это я проделывал до тех пор, пока от сотрясения стен, пола и потолка с книжной полки не свалились часы, неустойчиво стоявшие из-за нарушенного от самого рождения центра тяжести. Одновременно с их падением, держась руками за голову, в комнату со стоном ворвалась рассерженная бабушка. 
– Да как можно в квартире такой шум поднимать! Да сколько можно на голове ходить! Больной, называется! Голова раскалывается от твоего шума! О соседях хотя бы подумал! Мне завтра в шесть утра вставать, в Москву повезем больного. Бессонная ночь обеспечена! И куда родители смотрят?!
Я мгновенно притих и тут же вспомнил волшебные слова из "Карлсона, который живет на крыше". В минуты нарушения семейной гармонии мы вспоминали эти слова  – помогало безотказно. 
– Бабуленька!.. Спокойствие, только спокойствие!..
Бабуля и в самом деле притихла. Я тут же прыгнул на диван, раскрыл "Путь кенгуренка" и погрузился в чтение, а бабушка направилась на кухню: жаловаться маме и, увы, папе, который только что вернулся с работы. Дверь в комнату была отворена, а у бабушки громкий уральский голос; когда она была сердита, ее голос делался еще энергичней, так что я невольно слышал все, что она высказывала родителям.
– Сами виноваты, – бурлила бабушка, – нечего измерять каждый день температуру. Горло не болит, не чихает, не кашляет. Здоров ребенок? Здоров. А как мы раньше в школу ходили? Никаких градусников наша мама не знала. Потрогает лоб: не горячий – идешь в школу. А сейчас вымеряют, вымеряют десятые доли... Надо не на температуру смотреть, а на то, как он бесится, Энергию девать некуда, квартиру в спортзал превратил. Вы еще хотели, чтобы он бросал спортивную школу, – да тут потолки обрушатся, если он не будет туда ходить! 
Эти слова заставили задуматься родителей. И вот я слышу мамин голос:
– А бабушка, пожалуй, права! Что, если Саньке и, правда, идти в школу с этой температурой? Неизвестно, сколько времени она будет… А если почувствует себя плохо, – пусть идет домой. А то ведь, в самом деле, энергия сверх края – стены содрогаются! 
Папу уговаривать не пришлось. Похоже, он даже обрадовался такому предложению. Он вообще никогда не поощрял пропуск занятий. А бабушка обрадовалась больше всех, потому что она возвращалась с работы намного раньше родителей и на себе испытывала избыток энергии внука, второй месяц не имеющей выхода в спортзале.
На следующий день меня выпроводили в главную, учебную, школу. Весть о том, что я вышел на занятия, мигом долетела до гимнастов, и Алексей Алексеевич через несколько дней позвонил, так и не дождавшись меня.
– Я боюсь, что он совсем раскиснет, если не будет тренироваться, – сказал он.
– Да-да, – поспешно соглашалась мама. – Хорошо, пусть он выходит – только пока, конечно, без утренних тренировок. И вы, Алексей Алексеевич, тоже полегче с ним. Пожалуйста, не нагружайте слишком. Знаете, с ним такое впервые в жизни, он почти никогда не болел – ни в саду, ни в школе. За пять лет не пропустил в школе  ни одного дня. И вдруг – такое...
Мама не упустила случай затронуть наболевшую тему.
– Может быть, слишком большая нагрузка из-за утренних занятий? 
Алексей Алексеевич, конечно же, не согласился с таким предположением.
– Другие же дети не заболели, – сказал он, – а вообще в этом возрасте пропускать такое количество тренировок – значит, упустить возможность чего-то достичь в спорте. А у Саши такие блестящие физические  данные, такая психомоторика! Он не боится делать упражнения, к которым не сразу осмеливаются приступить другие гимнасты. Терять такого перспективного гимнаста очень обидно.
– Завтра он выйдет, – сказала мама.