Копье Лонгина

                Я, ГАЙ КАССИЙ ЛОНГИН…
(главы, не вошедшие в роман "Копье Судьбы")

54 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день.
55 Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие.
56 Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем.
57 Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною.


- Позволь приветствовать тебя, высокочтимый Гай Кассий…
Незнакомец не успел закончить фразы, как центурион «Legio X Frentensis» выхватил из ножен гладиолус (короткий римский меч) и молниеносным движением приставил его к торчащей из-под капюшона седой бороде.


Не делая лишних движений, иудей произнес на латыни.
- Я пришел с миром… Кудуш ашем.
- Ты подкрался из тьмы! Стража-а-а!
- Стража не нужна, Гай Кассий. Имеющий злые намерения не приводит с собой
лантернариуса.


Из переулка забрезжил свет. Подошедший слуга лампой на шесте осветил одетого в талит-катан (белая полотняная накидка с вертикальными черными полосами) пожилого иудея.


«Этим фанатикам нельзя доверять! Даже под благообразной личиной может скрываться сикарий с  кинжалом (сикой) под одеждой».
- Руки, - рыкнул римлянин. – Я хочу видеть твои руки!


Иудей снял с головы капюшон и показал раскрытые ладони.
- Пристало ли моим сединам оскверняться кровью?
В мерцающем свете проступило худое, вислоносое лицо, неряшливо обросшее бородой и пейсами, ибо правоверный иудей должен соблюдать завет Торы: «Краев бороды твоей не стриги и не брей».
- Откуда ты меня знаешь? – не отнимая меча, спросил центурион.


Верблюжьи челюсти осклабились в угодливой улыбке.
- Кто в Иевус-Салеме не знает центуриона «Десятого Сокрушительного» легиона
Гая Кассия Лонгина. 


Имя «Лонгин» прогремело в столице после молниеносного захвата его центурией  дотоле неуловимой банды Вар-Раввана у восточных ворот «Шаллекет». Главаря банды, кстати, должны были казнить в эту Пасху.


Гай Кассий словно в насмешку носил прозвище «Лонгин» (Долгий). Центурион был низкоросл, коренаст, по-кавалерийски кривоног. Расплющенный германской палицей нос придавал его лицу выражение львиной свирепости.
- Кто ты, чего тебе надо? – спросил он, вкладывая меч в ножны.
- Меня зовут Иосиф, сын Шимона Бен Гамлиэля из Аримафеи. Я фарисей, член Синедриона. У меня к тебе важный и, главное, денежный  разговор.


- Говори, только короче. Я устал и голоден, как римская волчица, выкармливающая целый выводок Ромулов и Ремов.
- В таком случае разреши предложить тебе достойный знатного воина стол. Войди в мой дом, тут недалеко. Стол накрыт, ягненок подрумянился, фалернское распечатано и уже вздохнуло.
- Ну, что ж, веди!


Позвякивая балтеусом, солдатским поясом, на который крепился меч, центурион последовал за рябящей вертикальными полосками накидкой. Подбитые гвоздями калиги поскрипывали в ночной тишине.


Иудеи не въезжают в Иерусалим, они в него восходят. Равно как, покидая город, они не уезжают из него, они  – исходят.


В предпасхальные дни в город «взошли» толпы паломников, палаточные кущи заполонили предместьях, пилигримы спали на улицах и площадях. Центуриону прошлось пробираться через стойбища, усыпанные лепешками жертвенных коров и «горохом» баранов и коз.


На Рогатине, перекрестке трех дорог, Гай Кассий шарахнулся от выплеснутой из окна лохани нечистот. В Риме за выброс ночных горшков на улицу полагался крупный штраф, вплоть до ареста. По сравнению с Вечным городом с его акведуками и разветвленной канализацией, другие города мира, а Лонгин повидал их немало на воинском пути, выглядели помойными ямами.


Путники прошли лабиринтами улочек более поприща (тысяча шагов), прежде чем показалась Офела, элитный холм знати в Твердыне Давида.
Дом фарисея оказался мрачным строением из двух этажей.


В зале у накрытого стола горела «менора», еврейский семисвечник, символизирующий семь дней, за которые их варварский бог – как его? – Иегова, Саваоф, Элохим? - сотворил сей бренный мир.


Легионер сбросил на руки слуге пурпурную тунику, символ центурионского звания,  снял гривастый галльский шлем, обнажив натертую его многолетним ношением уродливую мозоль на переносице, омыл руки над медным тазом.


- Ле хайм! – произнес хозяин традиционный еврейский тост, после того, как было разлито в чаши дорогое «Фалерно». - «На здоровье!»
- Сядь справа от меня, – Кассий был подслеповат на левый глаз.

Хозяин пересел.
Закон империи предусматривал смертную казнь за питие цельного вина, поэтому Кассий разбавил фалерно водой из кувшина и жадно промочил горло. Иевус-Салемская вода солоноватостью испортила благородный вкус, в дальнейшем центурион пил вино неразбавленным и в концу трапезы изрядно охмелел.


По просьбе гостя хозяин давал пояснения подающимся блюдам.
«Это маца, это горькие травы марор, это крутое яйцо - бейца… попробуй зроа - обжаренный кусочек баранины на косточке… отведай карпа… закуси сладким харосет, смесью перетертых фруктов и орехов».


Иудей часто смеялся широко распахнутым ртом, при этом верблюжьи челюсти его являли нехватку нескольких зубов, а из нутра вырывался дурной запах.


Обед оказался под стать хозяину. Блюда поражали непривычными запахами и вкусами, на столе не оказалось даже гарума, излюбленной специи римских солдат, изготовлявшейся из перетертых анчоусов и рыбьей требухи в рассоле. Центурион отведал лопатку барашка, попробовал костистого карпа с хреном, закусил приторными сладостями.
- А где же ваши знаменитые «уши Амана»? – спросил он под конец трапезы.
- Пельмени мы делаем только на Пурим.
- Говорят, вы напиваетесь до чертиков, радуясь убиению вашими предками 75 тысяч невинных персов.


Фарисей дипломатично ушел от ответа.
- Пурим один, Аманов много, - сказал он неопределнно.
- Ладно, говори, чего тебе надобно от меня, ведь вы, иудеи, ничего не делаете даром.
- Я хотел оказать тебе честь, воин.

Кассий поковырял ногтем мизинца застрявшие в зубах волокна баранины.
- Честь, - пробурчал он,- откуда вам знать, что это такое. Племя торгашей и менял. Я центурион Первого копья! – кулак опьяневшего солдата ударил по столу. - Я покрыл свое имя славой в битве при Фарсале. Я сражался за Помпея, и хотя Цезарь разбил нас, но меня он помиловал ради моей доблести!

Цезарь знал, что такое честь. С «лысым развратником» мы задали варварам перцу. Эх, и славные были денечки! Занесла же меня нелегкая в ваше чертово захолустье! Хотя, должен признаться, вы необычный народец. Говорят, ваша вера считает скверной простое общение с чужеземцами, верно? – Голос гостя зазвучал угрожающе. - Я осквернил твой дом, Иосиф?


Хозяин почтительно сложил руки у груди.
- Твое посещение сделало честь моему дому.
- Лицемер! Я изучаю обычаи варварских племен, мне они любопытны. Неужели ты
думаешь, что я не знаю, что когда я уйду, вы будете окуривать тут все своими вонючими травами, а после побежите в Храм приносить очистительные жертвы. Говорят, ваше племя было кастой неприкасаемых в Индии, отсюда ваша нетерпимость, законы очищения и прочая галиматья. Ладно, мне плевать. Говори, что тебе надо, или я пойду.


Хозяин переждал вспышку раздражения, так некстати обуявшую гостя.
- Ты находишься в моем доме всего 720 халаким, а уже спешишь уйти, - сказал он, вздохнув с сожалением.
- Халаким? - переспросил гость. - Что это такое?
Иудей указал на большие песочные часы.
- Римская клепсидра. Она делает переворот за тысячу восемьдесят халаким, значит, ты находишься у меня всего лишь две трети клепсидры, вот и посчитай, сколько халаким осталось, чтобы клепсидра полностью опустела… - перед взором осоловевшего солдата потекли струйки песка. И сам он был песчинкой и летел куда-то в жаркую пустыню, где таких песчинок скопились целые горы, освещенные лишь колеблющимися язычками меноры, и шуршал над ними ветер, похожий на вкрадчивый шепот,


- и когда последний халаким упадет в клепсидре, ты станешь трезвым, спокойным и рассудительным, ты сделаешь то, что я скажу тебе, клацнув вот так зубами… - раввин клацнул верблюжьими челюстями и рассмеялся перевернувшейся клепсидрой рта.
Лонгин вздрогнул и проснулся.
- Кажется, я задремал… - зевнул он по-львиному.
- Еще бы, ведь ты устал, твоя служба тяжела… к тому же ты немолод… тебе нужно обеспечить свою старость… Сегодня мы преломили с тобой хлеб и испили вина, а, значит,  стали друзьями, поэтому я могу быть с тобой откровенным. О жертвах, о жертвах я хотел поговорить с тобой. Через три дня Пасха, будут распяты три разбойника, ты будешь командовать манипулой  оцепления… 


- Не рассказывай мне то, что я знаю и без тебя, – Гай Кассий отодвинулся от
дурного запаха, источаемого ртом хозяина. 
- Мы предлагаем триста сиклей за одну услугу.
Названная сумма была платой за службу центуриона в течение года.


Сон слетел с римлянина.
- Что я должен сделать? – спросил он.
- Облегчить страдания одного из осужденных.
- Удар милосердия? Всего лишь?
- На римском кресте преступники умирают от удушья. Ты должен заколоть его до того, как он задохнется.


- Почему ты так печешься о нем?
- По нашим законам считается, что повешенный на дереве проклят Господом. Он
должен умереть не от удушья, а от удара копьем вот сюда, между пятым и шестым ребром.


- На себе не показывай, – буркнул Лонгин, подумав: «Прокуратор не возбраняет misericordia ictu в том случае, конечно, если распятые дотягивают до заката».
- Согласен. Я заколю его ближе к вечеру, когда разойдутся любопытные.
- Нет! – возразил хозяин дома. -  Он слаб здоровьем и может не дотянуть до вечера. Смерть от удушья недопустима! Повторяю, он должен умереть от удара копья.  Это главное условие нашей сделки. Иначе за что мы платим тебе такие деньги?

Наглый напор варвара раздражил Лонгина.
- Удавленина не кошерна? – спросил он глумливо. – Это правда, что вы даже
совокупляетесь в специальных рубашках с дырками на причинных местах, иначе ребенок родится не кошерным, а? – (Нервный тик передернул бородатое лицо хозяина, на что Гай Кассий расхохотался). - Ты сердишься, Юпитер, значит, ты не прав! Охо-хо, чудны обычаи варваров! Ладно, говори, кого мне предстоит «помиловать».


Иосиф сделал знак слуге, чтобы тот подлил вина в чаши.
- На его кресте будет прибита дощечка – ИНРИ. «Иисус Назорей, царь иудейский».

Допивая остатки фалерно, Лонгин икнул, рубиновые струйки потекли по щетинистому подбородку.
- Что ж, мне не впервой убивать царей, – сказал он, утирая рот. - Деньги на бочку, и твоя просьба будет исполнена.


- У нас есть еще одно условие.
- Не слишком ли много условий? Впрочем, говори, я послушаю тебя.
- Ты должен заколоть его… НАШИМ копьем.
- Почему бы не заколоть его римской хастой?
- Нет, копье должно быть иудейским.
- Но почему? Отвечай! Я не люблю, когда меня используют втемную.

Иосиф молчал, глаза его прекратили услужливое рыскание и смотрели, не мигая.
В мозгу Лонгина проступил ответ. 
- Чужое копье не кошерно, – он крепко хлопнул Иосифа по костлявому плечу. – Аид с вами и все ваши боги. Согласен. Деньги! Пекунья!
Иосиф Аримафейский сделал слуге знак, тот принес мешок со сребрениками. Кассий омыл руки в чаше и встал, отрыгиваясь бараниной с вином. 


- Давай свое копье, – сказал он, поднимая тяжелый мешок с деньгами за холщовую лямку.
- Разве ты не пересчитаешь сикли?
- Где твое копье?
- Я передам его тебе в нужный момент. Я буду там.

Лонгин угрожающе исследовал бородатое лицо раввина своим единственным зрячим глазом.
- Ты что-то скрываешь от меня, мой иудейский «друг». Ну, да будь по-твоему.
Какая, в конце концов, разница, от какого копья умрет ваш несчастный соплеменник, вами же обреченный на казнь.


Под факелами во дворе ждали четверо вооруженных слуг.
- Я дам тебе сопровождение, - указал на них Иосиф.
- Солдаты Рима не нуждаются в чужой защите, - с пьяным бахвальством заявил
центурион.
- В городе неспокойно, на Пасху в Иевус-Салем восходит тьма народу, среди них найдутся воры и разбойники. Мои люди будут идти сзади, не досаждая тебе. Мазаль тов! Удачи. И помни, без моего сигнала и без моего копья ничего не совершай.

***

Солнце клонилось к закату. Стоны трех распятых все реже доносились с крестов. Скучающие солдаты манипулы оцепления разыгрывали в кости одежды осужденных.
За оцеплением стояла поредевшая к вечеру толпа. Среди зевак выделялась фигура Иосифа из Аримафеи. На голове его был белый тюрбан, тело укрыто белой мантией, под мантией виднелись льняной хитон и льняные же штаны, препоясанные льняным поясом, ибо сказано о Святом, благословен Он: «Окутан светом, как плащом…»
Рядом с ним стояли, поддерживая друг друга, две женщины в черном.
Исполосованный рубцами рыжеволосый иудей на центральном кресте молчал, уронив голову на грудь.


Центурион отдал распоряжение. Солдаты нанизали на копье губку, смочили ее в вине и уксусе и протянули Распятому. Страдалец очнулся, рой мух взлетел с его ужасных ран. Высосав немного влаги, мученик собрался с силами, гортанно прокричал что-то на своем варварском наречии, и обвис уже окончательно.


Встревоженный Иосиф жестами звал из толпы. Собиралась гроза, горизонт заволакивало клубящимися облаками, над Голгофой солнце еще светило, но большая  часть Иевус-Салема уже мрачно потемнела. 
Центурион проехал на коне вдоль оцепления и остановился возле фарисея. Тот вынул из складок хитона и протянул наконечник, который Гай Кассий нанизал на древко.

Все было продумано заранее: тупой конец римской хасты был затесан под полую ручку иудейского копья, которое в отличие от римских espietus, spedus, lancea было крупнее и плавно сужалось в «талии».


Лонгину не нужно было прищуриваться, чтобы прицелиться. Левый глаз его уже второй десяток лет был покрыт катарактой и ничего не видел. Подъехав на белом в рыжих пятнах скакуне, Кассий нанес удар. Лезвие с хрустом вошло между пятым и шестым ребром. Рывок – копье вышло вместе с выплеском крови, попавшей даже на лицо центуриона, при этом незрячий глаз его запекло, будто в него  плеснули гарумом.


Центурион зажмурился, а, когда проморгался, узрел нечто богопротивное – Иосиф, проникший вместе с его стременем к подножию креста, извлек из-под складок хитона золотую чашу и подставил ее под брызжущую из бока казненного струю. 
Струя крови вилась на ветру, наполняя чашу и забрызгивая святотатца.
Но еще большее потрясение Гая Кассиуса вызвал тот факт, что видел он эту сцену не одним глазом, а обеими. Глаз его, на который случайно упали капли крови казненного, ПРОЗРЕЛ.


Римлянин озирался в потрясении. Глазные яблоки ломило от пронзительной четкости мира. Зрачки видели то, чего раньше не замечали, – каждую заклепку на поясе солдата, каждого стоящего на Голгофе человека. То, что раньше распадалось на десятки и сотни мутных фрагментов, сделалось отчетливой картиной. Новый, бинокулярный взгляд центуриона охватывал мир ЦЕЛИКОМ.


Два ясно видящих глаза сфокусировались на забрызганном каплями крови лице косматого раввина, разверстый рот которого, ощерив верблюжьи челюсти, трубообразно ревел: «О-о-о-тда-а-ай копье-е-е-е-е!!!»
- Ты сошел с ума! – Центурион конем потеснил раввина. – Отдать оружие? При
свидетелях? Про-очь!


Раввин вцепился в узду, но не кричал более, а смотрел снизу черными, как маслины, глазами, словно пытался прочитать по лицу римлянина, какой эффект возымел удар милосердия.


Лонгин озирался. Все было обыденно и привычно, и в то же время НОВО и ДИКО!
Тупо, за деньги, он убил человека.
НИКОГДА больше этот человек не вернется на землю, не будет жить, любить, радоваться прекрасному миру.


Пелена спала с души. Так не должно быть! Мир был задуман не так!
Когда-то люди ошиблись и свернули в кровавый тупик…
Кто-то должен поставить крест на неверном пути человечества.
В толпе за оцеплением раздались крики, там упала в обморок женщина…
Наверное, мать убитого… Убил его я, Гай Кассий Лонгин…


Из столбняка центуриона вывел все тот же одержимый раввин. Глаза его косили, кровь струями стекала по лицу, будто плакал он кровавыми слезами, крича.
- Отдай копье! Тебе ЭТОГО нельзя нести!

Тяжелой калигой центурион оттолкнул его, но Иосиф увернулся, не расплескав чашу, пронеся ее прямо перед ноздрями коня. Жеребец заржал, вставая на дыбы перед сосудом, от которого исходили неслышимые для человеческого слуха, но внятные животным вибрации, схожие с гулом приближающегося землетрясения.


Гай Кассий едва удержался в седле.
- Пр-рочь! – заревел он, занося копье. – Прочь или ты сам не минуешь «ictu misericordi»!

Как пылающий факел, Иосиф Аримафейский держал над собой полную до краев чашу.
- Остановись, воин! Ведь ты прозрел! Я вижу!

Лонгин сдержал удар, копыта мелькнули над седой головой, конь скачком ушел прочь, унося седока от ужасного колдуна в белых, обагренных кровью одеждах.

***

Вечером пасхальной субботы Гай Кассиус постучал в дом на Офеле.
Оббитая бронзовыми полосами дверь бесшумно отворилась.
Слуга побежал оповестить хозяина.


Темный конец коридора озарился лампадами. Иосиф торжественно шествовал, одетый по праздничному обряду. Голову его венчал тюрбан, перехваченный у основания широкой золотой лентой, тело облегала «лазурная риза», поблескивающая драгоценными камнями, нашитые на подол гранатовые яблочки постукивали в шагу.


Не отвечая на приветствие, Лонгин вынул из складок пурпурного плаща наконечник копья в засохших потеках крови.
- Кто был тот человек, грудь которого я пронзил вчера этим копьем? Поистине, он был великим праведником, от его крови я прозрел. Сегодня стало известно, что тело распятого пропало из гробницы. Дело пахнет колдовством и надругательством над мертвыми. Говори! Почему я должен был убить его непременно вашим копьем?


Иосиф жестом удалил слугу с лампой.
Лица Воина в пыльных доспехах и Священника в ризах лизали лишь отсветы факелов над входом.
- Ты спрашиваешь, кем был убитый тобой человек? – Иосиф прикрыл глаза и вдруг распахнул их так, словно толкнул Лонгина черной вспышкой взгляда. - Он был сыном Бога!

 
Римские божества нередко навещали землю и жили среди людей, поэтому Гай Кассий не очень удивился этому известию. Но встреча, оказанная божьему сыну в среде иудеев, поразила его до глубины души.
- Так зачем же вы распяли его? – спросил он.
- Это не мы, - покачал головой священник, - это вы распяли его!


Копье рассекло седую бороду и вскинуло раввинов подбородок кверху.
- В какие черные дела ты вовлек меня, проклятый некромант? - взрычал Гай Кассий. – Вы обошли римские законы, обманом заставили прокуратора обречь праведника на казнь, а меня подкупили, чтобы моими руками зарезать его на алтаре. Вот для чего ты собрал его кровь в чашу! Это было жертвоприношение? Я правильно догадался? Вы использовали меня вслепую?


- Вслепую? – Иосиф взялся за копье, приставленное к его горлу. – Странно слышать такие слова от прозревшего человека. Ты избавил страдальца от мучений, за что получил исцеление. Это храмовое копье, только им можно пресечь жизнь искупительной жертвы. Отдай мне копье, и я открою тебе все тайны!


Галльский шлем сдавил распухший череп. Гай Кассий рванул пряжку у подбородка, за гриву совлек бронзу с головы и занес копье над головой, проревев гортанным, никогда дотоле не свойственным ему  голосом.
- КХАПЬЕ-О-О-О МАЙЁ-О-О!

Иосиф попятился перед воздевшим оружие Воином.
- Приветствую Владыку Копья! – сказал он, кланяясь и делая манящие знаки за собой. – Сделай мне честь, войди в мой дом, я должен посвятить тебя в таинства.

При появлении римского воина в обеденном зале настала тишина.
Одетые в белое, бородатые и пейсатые старики в тюрбанах сидели за праздничным столом. Черты их лиц плохо читались сквозь дым курительниц, от которого в глазах и носоглотке Лонгина начало щипать.


Иосиф представил собранию гостя.
- Сегодня у нас праздник, Великая Суббота, Шабат га-гадоль, - пояснил он.  - В этот день наш народ получил первую заповедью «В десятый день этого месяца пусть возьмет себе каждый по ягненку на каждое семейство, по ягненку на дом». Мы взяли в Дом наш Агнца и сейчас едим Его. Присоединяйся и ты к нашей трапезе, будь нашим почетным гостем.


В давящей тишине члены Синедриона неотрывно следили за каждым движением  римлянина. Проклятые колдуны! Усевшись, Лонгин запустил руку под стол и через портки стиснул себе яйца, обиталище Приапа, отгоняющего сглаз.
- Хозяин, твои гости принимают меня за цирковую диковину? Они что, никогда не видели римского солдата?


- Прости им их любопытство, - Иосиф сделал соплеменникам знак умерить накал внимания. - Они хотели бы знать, чья душа воплотилась в твоем теле, ибо только избранным и поистине великим душам, да будет райский сад их уделом, даруется честь принести в жертву Сына Бога.


Напоминание о богоубийстве опять замутило душу дымком суеверного страха. Чтобы взбодриться, Гай Кассий осушил налитую виночерпием чашу.
Двое слуг подняли над блюдом в центре стола выпуклую серебряную крышку с крылатыми фигурками быков, подобных тем, какие украшают жертвенник Иевус-Салемского Храма. На блюде «кеара» открылось дымящееся жаркое. Гостю положили хорошо пропеченный бок с дугообразными ребрами.


Выпитое вино ударило в голову, очертания зала расплылись в тумане каждения, фигуры тринадцати белых раввинов медленно закружились, звон от удара молота по наковальне наполнил голову.


Ты очнулся от чьего-то чавкания и не сразу сообразил, что это твои челюсти так громко жуют в гробовой тишине чужого дома.
На двух запеченных ребрах, которые ты держишь перед собой, темнеет след от раны.  Сюда вошло копье.
На зубах хрустнул уголек.
Пар над блюдом развеялся.


Формируя подобие сплющенной мужской фигуры, на «кеаре» дымились кисти, ступни, ребра и голова в рыжих, облепивших бородатое лицо волосах…
Гай Кассий застыл с полным ртом. 


- Радуйся, - шепнул ему на ухо Иосиф, - сегодня ты причастился Агнцу пасхальной жертвы. Ты успел убедиться в силе крови нашего Бога – ты прозрел. Скоро ты убедишься в силе его плоти. Отныне твой удел - рождаться снова и снова, чтобы сопровождать Копье, пока Путь его на земле не будет закончен. 


Страшный плевок обдал раввинов жеваным мясом.
- Проклятые иудеи, чем вы меня накормили?! – проревел римлянин, вскакивая и
хватаясь за меч. Профессиональный воин, он был способен выхватить меч и нанести удар быстрее, чем моргает человеческий глаз. Он удержал руку в последний момент. До слуха донесся голос Иосифа, протягивающего миску.
-    Это марор, горькие овощи, заешь…