de omnibus dubitandum 113. 15

ЧАСТЬ СТО ТРИНАДЦАТАЯ (1908-1910)

Глава 113.15. ФЕДОР ПОБЕДИЛ…

    Рождественские каникулы под 1908 год повернули судьбу Федора ровно на 180 градусов в обратную сторону.

    Отец купил еще один «маленький план» вдовы Байдихи, рядом с нашим через дворик. На нем был маленький домик в три комнатки, сарайчик и кухня. Домик был чистенький, новенький…

    Его снял в аренду состоящий на льготе 4-го пластунского батальона хорунжий Николай Васильевич Шепель – казак станицы Петропавловской Майкопского отдела.
Отец любил «похвастаться» перед новыми знакомыми, что у него вот два сына, что один уже окончил учение, второй оканчивает.

    Что он говорил обо мне хорунжему Шепелю, я не знал, но когда хорунжий прибыл, он, позвал меня и представил.

    Осмотрев Федора и поговорив, Николай Васильевич не спросил, а просто сказал:

    - Хочешь Иван Гаврилович, я подготовлю Федора для экзаменов в военное училище и, он будет офицером, вот таким, как я?

    И потом, не ожидая его ответа, решительно, строго, через свои густые черные усы и через пенсне спросил:

    - Хотите, Федя, быть офицером?

    Станица Кавказская* была передовая, из поселенных в 1794 году станиц Старой Кавказской линии…

*) Кавказская станица — Кубанской области, Кавказского отдела, в 7 вер. от Владикавказской железной дороги. Жителей 5888 чел. Церковь, старообрядский скит; до 1893 г. тут жил старообрядческий архиерей. Школа, лавок 15, мельниц 21, кирпичных заводов 3, кузниц 2, бондарен 9. Базары по воскресеньям, ярмарка. 2 врача, ветеринарный врач, повивальная бабка.

    Здесь всегда стоял достаточно большой гарнизон и жило  начальство (не казаки), как и стояли целыми полками донские казаки.

    По закону заведенному на Кавказской линии казаками (жителями) вначале управлял не станичный атаман, а назначаемый «станичный начальник» в офицерских чинах, вернее им был местный начальник гарнизона. Казачье старое кладбище пестрило дорогими могилами умерших здесь русских офицеров…

    Со дня основания станицы, с 1794 года, кроме офицера-начальника, другой интеллигенции в станице никто и не знал.

    Вся жизнь казака была тогда война, а после замирения Кавказа в 1864 году, где кстати, в районе Абхазии участвовала вся «Кавказская бригада», - у казака началась поголовная мирная жизнь…

    БЫТЬ… офицером считалось словно схватить звезду с неба. И, несмотря на то, что станица была передовая форт-крепость с горцами, вечно жившая в тревоге, - своих станичных офицеров были только единицы.

    Первая категория - две-три фамилии изо всей станицы имели за службу дарственные офицерские участки в юрте станицы по 200 десятин.

    Кто они были таковы в войсках? Какое их было образование? Какие они имели чины – сейчас мы вряд ли узнаем.

    Но все двое-трое офицеров своих сыновей «не учили», и их дети были только очень зажиточными казаками…

    Вторая категория была – Антон Данилович Ламанов и Золотов. Они были в числе таких казаков, которые выдержали экзамен в Ставропольское казачье юнкерское училище, будучи уже людьми женатыми, окончили его и стали настоящими офицерами.

    Их называли «панами», и они тихо жили в своих кирпичных домах частными людьми.

    Станице льстило, что из их дедов появляются настоящие кадровые офицеры-паны, перед которыми приятно и достойно снять даже и шапку.

    Кроме того, это еще показывало, что при желании даже дети простых землеробов-казаков могут свободно стать офицерами.

    Вот в такой психологической и фактической ситуации 25-летний хорунжий Н.В. Шепель задал Федору «сакраментальный вопрос» и… буквально «смял его душу».

    Быть офицером – об этом Федор мечтал еще с 4-го отделения станичной школы, т.е. с 1902 года, когда его друг уехал в Екатеринодар в Войсковое реальное училище. Ведь «оттуда выходят только офицеры», как тогда говорили в станице.
Ни врач, ни любые свободные и невоенные профессии в понятии казака «были ничто» в сравнении с положением офицера.

    Офицер – это власть, закон, порядок, государство, слуга Царю, его уполномоченный здесь, где он присутствует, живет…

    Офицер – это пан, господин, мягко спит, сладко ест, жена его настоящая барыня, а дети – благородного рождения.

    Офицера нужно слушать, повиноваться, его слово – закон, так как он «благородного образования» и делает только честное, чистое.

    Вот так смотрели в станице казаки на офицера, потому «учиться на него» было очень трудно, дорого, почти невозможно и для сына простой семьи – недосягаемо.
А если кто этого досягал – то был, конечно, человек особенный, выше всех стоящий.

    Так как Федор, «покраснев, как рубаха» от заданного ему вопроса, конечно дал согласие, но добавил, что это не от него зависит, а от папаши и что у него на это не хватит денег.

    Но резкий, активный и энергичный хорунжий горячо и уверенно, трепя в воздухе своею черною густою шевелюрою, поправляя дергающееся свое пенсне, стал не доказывать, а рассказывать отцу, почти приказывая ему:

    Во-первых, офицером может быть всякий честный казачий юноша;

    Во-вторых, для этого надо, первым долгом, выдержать экзамен «на вольноопределяющегося II-го разряда» и только после этого его допустят к экзамену в юнкерское училище;

    В-третьих, поступив в юнкерское училище, он как и все, будет учиться на государственный счет. И не только учится, а он этим состоит уже на военной службе и должен стараться быть прилежным, имея одну цель – окончить юнкерское училище.

    Все это было сказано так решительно и так уверенно, что отец мой этому «мало поверил», как мало поверил и я сам, но что-то закралось в мою душу, что доля правды в этом, видимо, есть.

    Н.В. Шепель ничего не требовал и от отца сейчас, но сказал: пусть Федя возвращается из Майкопа, где он учится в станицу, а летом мы посмотрим. А я пока что выпишу программу из Оренбургского юнкерского училища и тем «тебе, Иван Гаврилович, докажу, что я говорю правду. А пока что пойдем выпьем водки, а Вы, Федя, ступайте (не идите, а ступайте) домой».

    Он всегда говорил тоном приказания – уверенно-оскорбительно. У юного казака  «оборвалось сердце», и он почувствовал, что Шепель для него уже стал «пустым звуком».

    Федор вернулся в техническое училище совершенно расстроенным и с каким-то сумбуром «стать офицером». Учение совершенно не шло в голову. В особенности математика. В алгебре он совершенно не мог понять что это? И к чему? Что 2+3=5 – это всякому понятно, но что одна буква «а» плюс другая буква «в» и все это равняется третьей букве «с» - он никак не мог представить.

    Полгода он учился очень хорошо и вдруг «захандрил». По остальным предметам все шло гладко, но математика буквально захромала «на обе ноги».

    Преподаватели не могли понять, что произошло с Елисеевым. Он как всегда свои тайны никому не доверял.

    Старшие станичники были уже в привилегированных классах, где быть считалось «как перейти Рубикон», словно «в святая святых», что считалось «он настоящий техник», и вес каждого среди гимназисток был очень высок как человека, уже достигающего своей карьеры.

    Федор начал уже рассуждать, что ведь наше училище, хотя и дает хорошее образование, но оно почему-то «низшее» - и с его аттестатом надо держать вновь когда-то экзамен, чтобы получить «права».

    В Майкопе стояла сотня 2-го Кавказского полка. В ней служило несколько наших станичников, из коих колоритною фигурою нарядного и лихого на все казака был хорунжий Александр Гораздюк. Он имел прыткого «заезжего» коня.

    Федор со своим другом-земляком часто их навещал. «Старый казак» (ему было свыше 25 лет), как и другие станичники, очень любили молодых казачат и рассказы о станице, о военной службе всегда занимали их.

    Казачата с удовольствием наблюдали такие занятия сотни как рубку, преодоление препятствий и прочее. Стройные, строгие и изящные кабардинские кони занимали все их молодое воображение.

    Смотря на это учение, думал Федор: почему я мал? И как он был бы счастлив быть взрослым казаком и вот, вместе с ними, вот так лихо заниматься.

    - Сотня! С гиком в казарму! – скомандовал молодой офицер и, 120 гибких казачьих тел рванулось, словно в безумную атаку, к казарме, чтобы «первым» вскочить в дверь.

    «Ну не лихо ли это?» - думал Федор.

    Или сотня бывало едет по городу с песнями и лихой Саша Гораздюк был всех заметнее среди других казаков. Под ним – исключительной красоты и изящества гнедой кабардинец с черным хвостом и гривою.

    Сам он – в темно-серой скромной черкеске, с серебряными погонами хорунжего, в небольшой каракулевой шапчонке.

    У пожарной каланчи экспроприаторы убили кубанской артиллерийской батареи хорунжего Деревлёва, родного брата учительницы Марии Алексеевны, в которую Елисеев был тайно влюблен.

    Похороны были торжественны. На артиллерийском лафете везли гроб. За ним шла полненькая старушка, вся заплаканная, и рядом с нею – заплаканно-испухшее молодое лицо, маленькой, хрупкой, изящной Марии Алексеевны.

    «Зачем я здесь?» - задавал себе совсем не детский вопрос юный Елисеев. «Надо учиться только на офицера» - внутренний голос подсказывал изнутри.

    Он уже не мог выдержать, когда входя в класс утром, видел на доске, написанные кем-то революционные вирши:

Страшная морда сидит на коне,
Красные лампасы, нагайка в руке.
Старый и малый бегут от него,
Борцы за свободу – убейте его…!

    Этим занимались одиночки-воспитанники, но на это мало кто реагировал.

    Но вот прошли и экзамены. Елисеев переходил в следующий класс. Это считалось уже «сильным». Но был переведен с предупреждением, что осенью будет переэкзаменовка по алгебре, так как у него годовой балл оказался «три с тремя минусами».

    Федор решил в училище не возвращаться.

    С такими мыслями он и прибыл на летние каникулы в свою станицу. И сразу же окунулся в станичную жизнь, сделавшись «казачонком».

    Стал гулять со своими сверстниками-парубками, ходил по вечерам «на улицу», где можно под гармонь протанцевать гопака, «навприсядку», как никто другой; да еще ловя влюбленные взгляды девчат-сверстниц.

    Ему шел 16-й год.

    Принимать желаемое за действительное, готовиться «на вольноопределяющегося» было конечно фантазией упрямого юноши, ни на чем не основанная и, в полном неведении о своем  будущем.

    Если Н.В. Шепель, с получением программы из Оренбургского юнкерского училища, еще раз доказал Ивану Гавриловичу, что Федя может стать офицером, все это было, конечно, очень гадательно.

    Н.В. Шепель стал последним и единственным авторитетным резервом, он за 8 рублей в месяц уже приступил к занятиям с Федором «на вольноопределяющегося II-го разряда».

    А чтобы скорее «зафиксировать начало», он написал от его имени заявление в Екатеринодарское реальное училище, «прошу указать, когда можно держать экзамен».

    Экзамены были назначены в 20-х числах января 1909 года.

    Федор победил.

    В середине января 1909 года, с бабушкой, он выехал на перекладных до станции Кавказской, и оттуда по железной дороге в Екатеринодар для держания экзамена.
Федор первый раз в своей жизни въехал в столицу своего Войска. Это его очень сильно волновало и занимало.

    К тому же они должны были остановиться у своих знакомых, на ул. Штабной. Их младшую дочку Лидочку Федор давно и безнадежно любил, хотя знал ее только со слов бабушки и никогда не видел в глаза. Она была «мариинская институтка» и на два года моложе Федора. Он представлял ее, судя по фотокарточке, русалочкой.

    Вот и Екатеринодар. И как Федор был удивлен и расстроен, увидя маленький, низкий и буквально плюгавый железнодорожный вокзал (см. фото).

    Вместо извозчика бабушка повела его куда-то дальше от вокзала, на трамвай. Тут-то Федор впервые и «познакомился» с трамваем. Вещь оказалась недурная, которая бойко бежала по Екатерининской улице.

    Город был укрыт глубоким мягким рыхлым снегом. В воздухе было тихо, торжественно.

    Они добрались до дома и Федор, с замиранием сердца ждал встречи с «нею» - свою русалочку, с томными темными глазами и с густою темно-русою косою, какою он часто разглядывал у бабушки на любительском снимке.

    Бабушка была у них не только своим человеком, но принимала самое деятельное участие в хозяйстве, чтобы прислуга «не обманывала барыню».

    Федор был одет «чисто по-станичному» - в Андрюшиной темно-синей черкеске при дедовском серебряном кинжале, в ноговицах, в мелких галошах поверх чевяк. Одетый «стильно» и по-станичному «богато» он увидел, что семья была хотя и военная по отцу, деду и старшему сыну, сделалась уже слишком «городской», для которой «казачье сословие» и даже их родная станица были лишь необходимым придатком к их барской жизни.

    В своем дворе на Штабной, они имели три кирпичных дома, из коих два сдавали в наем. Третий же дом со всеми европейскими удобствами занимался ими – мать, две дочки и третий сын.

    Лида встретила Елисеева с мягким любопытством, как встречают зверенышей, которые по молодости еще не кусаются, почему они и неопасны.

    Она была действительно красива. И красива всем своим лицом – нежно-смуглым, чистым, свежим и словно заканчивая дивное создание, на вас смотрят темно-карие гипнотизирующие глаза, проникая глубоко в сердце…

    Детское лицо обрамляла густая темная коса. Его все сразу же назвали «Федя», и таким он для них остался навсегда…

    Конечно, Федор хотел, первым делом, осмотреть Екатеринодар…

    Да, город его очаровал. Во-первых, масса офицеров на Красной улице. Все в пальто или в бурках и почти все в косматых папахах. Зима стояла суровая и очень снежная. Красная была очень модная улица. Шумел-звенел трамвай, неслись извозчики на дивных парных санях, каких Федор еще не видел…

    Кузов их был поднят над полозьями, и они представляли собою «уменьшенный экипаж». Цветные сетки, идущие от крупа лошади до кучера, предохраняли седоков от комков снега, отскакивающих от копыт быстро несущихся лошадей. Все извозчики были только «парные», очень нарядные и лихие. Здесь чувствовался «центр», допускаемая роскошь, щегольство.

    Казачья и военная форма на улице, шныряние многочисленных писарей, черкесов-рассыльных, юнкера в громоздких навесных погонах, бесконечное «отдание чести» - все это его очень прельщало и приятно волновало.

    Казалось, он попал в самый центр того казачьего сказочного царства военных, о котором мечтал с детских лет, 7-летним мальчиком, идя по своей станичной улице специально для того, чтобы встретив офицера «отдать ему честь».

    И вот она – настоящая действительность. Только 16-летний юноша, в этом городе оказался меньше 7-летнего малыша в своей станице, к тому же совершенно незаметным здесь, без погон – почему отдавать честь многочисленным офицерам было просто неудобно.

    В подворотне – витрина открыток, вся Украина, запорожцы, Кавказ – типы черкесов, кабардинцев, ингушей…

    Бабушка отвела внука к главной достопримечательности Екатеринодара – памятнику Матушке Екатерине с запорожцами.

    Снежный пух окутал небольшие елочки и пихты Екатерининского сквера и словно придавил их своей тяжестью к земле. Поэтому издалека весь памятник был четко виден. Но что там – еще не разобрать.

    Они подошли.

    Не так «Матушка-Екатерина», величаво со скипетром, высящаяся над всеми, как именно ниже ее стоящие крупные простые чубатые и усатые фигуры запорожцев в своих свитках и с большими кривыми саблями – привлекли его молодое любопытство.

    Казачью историю он не знал, так как ее не было в учебниках, но больше понаслышке или интуитивно зналось, чувствовалось что-то Великое в своем Казачьем народе.