Герою прошедшего времени

 ПИСЬМО СТАРОМУ ДРУГУ

       Написать это письмо, признаюсь честно, побудило меня  единственное желание – окунуться в прошлое, вспомнить то, что уходит от нас во времени и отдаляется в невысказанную вечность.
Помнишь ли ты наш двор в хрущёвских новостройках Ленинграда? Он был для нас местом игрищ, клубом для споров и отправной точкой всех наших скитаний – сначала по ближним окрестностям, потом по широким просторам Карельского перешейка, а далее – и по миру. Наши квартиры были скупы на мебель, и чешский гарнитур из 8-ми предметов, за которым нужно было отстоять долгую двух-трёхлетнюю очередь, считался роскошью. Но сколько уюта вносил он в жилище, служа долго-долго, перевалив из середины прошлого века в новый, не потеряв своей актуальности. Разве сейчас так делают мебель?
Смежная комната в двухкомнатной квартире, которую тебе отдали родители в пользование, всегда представлялась мне образцом идеального жилища. Там стоял старый фанерный платяной шкаф, узкая казённая кровать, всегда аккуратно затянутая зелёным суконным армейским одеялом, и двухтумбовый письменный стол – изделие мебельной фабрики им. Володарского. Какое отношение имел этот деятель революции, друг Троцкого, член Бунда, участник Октябрьского переворота к мебели,  сказать трудно. Но мебель на фабрике делали крепкую и надёжную. Настолько надёжную, что стол, к примеру, выполнял не только свои основные функции, но в отдельных случаях заменял супружескую кровать, поскольку был широк, стабилен и главное не скрипел. Спасибо за это, конечно, Володарскому, полное и настоящее фамилия которого читалось, как Голдштейн (Моисей Маркович), что в дословном переводе означало Золотой камень.
        Комната твоя всегда была аккуратно прибрана, плетёная дорожка между кроватью и столом всегда выстирана до стерильной чистоты. Всё помещение казалось музейным пространством, и я всегда заходил туда с чувством благоговения и глубокого уважения к хозяину и преклонением к чистоплотной бедности, достойной быть образцом скромного русского быта. Главное, что восхищало – ничего лишнего. Даже трёхкилограммовые гантели, всегда лежащие под левой тумбой стола, не портили комнатного пейзажа. Я уж не говорю про пружинный эспандер, висящий на гвозде, вбитом в боковую стенку шкафа. Эти предметы для физических упражнений успешно поддерживали твоё тело в нужной для того времени форме.
        От моего отца тебе перепали две тонкие и потрёпанные брошюры 1913 года издания «Система доктора Мюллера», где сам Мюллер доказывал абсолютную полезность физических упражнений и закалки организма холодной водой, снегом и воздушными процедурами. В брошюрах имелось большое количество фотографий автора с шикарными чёрными усами: на одной он представал с обнажённым торсом на фоне зимнего пейзажа, на другой делал зарядку по своей же методе, на третьей – не помню что. Здоровый вид доктора подтолкнул тебя взять на вооружение его безупречную систему оздоравливания организма. Но когда ты случайно узнал, что Мюллер не дожил до 56 лет и умер от банальной простуды – доверие к нему пошатнулось. Возможно, это был нераспознанный вирус, который каждый год забирал, и забирает до сих пор, по своему, неподдающемуся человеческой логике принципу, души отчаянно барахтающихся на поверхности человеческого моря мюллеров-рокфеллеров и даже ротшильдов. Увы, и не только их.
        Тогда, я это хорошо помню, ты практиковал ещё хатха-йогу, которая в Союзе была под негласным запретом. Доступ к этой литературе был перекрыт. Однако дотошные граждане всё-таки доставали где-то отдельные переписанные от руки брошюры чуть ли не от самого Тирумалая Кришнамачарьи.
Ты вчитывался в слепые буквы мятых затасканных машинописных текстов, сделанных под шесть копирок, и претворял в жизнь описанные там асаны. Часто я заставал тебя дома в позе Лотоса на вязаном из старых капроновых чулок коврике. К финалу занятий ты мог запросто закинуть обе ноги за шею и долго застывать на пятой точке, пошевеливая голыми пятками так, как это делает крыльями бабочка, сидящая на цветке. Ты почти дошёл до состояния самадхи, но учение Махамудры тогда не попалось тебе под руку, а переход к тантрическим практикам без мудрого руководства Учителя очень опасен. И ты не решился в одиночку встать на путь бесконечного самосовершенствования, оставшись на физическом уровне постижения древнего учения, где психическая и духовная составляющие, всё-таки, являются приоритетными. Традиции тамильских сиддхов тебя немного обескуражили, и ты отнёсся к ним с некоторой опаской. А Упанишады были большим дефицитом среди самиздатовской литературы и до тебя не дошли. Но в любом случае, вечный, никогда не стареющий йог Махаватар Бабаджи, был для тебя живым примером для подражания.
        Параллельно ты натолкнулся на саттвичное вегетарианское питание, которому следуют индийские йоги. Отказавшись от «плодов насилия» – мяса, рыбы, яиц, чтобы  не утяжелять свою карму и делать сознание более тамасичным, ты насел на каши, овощи, орехи, различные семечки и проросшую пшеницу. Когда я заходил в гости, ты выставлял на стол чашку тыквенных семечек для себя и блюдо с тонко нарезанным сервелатом для меня. И однажды совершенно машинально стал с маниакальной жадностью пожирать эту колбасу, потому что организм непроизвольно требовал белка, которого ты себя лишил на многие месяцы. Когда я обратил внимание на это, ты, не прожевав до конца последний кусок колбасы, сказал:
        – Организм умнее меня… Он, наверняка знает, что ему в данный момент нужнее. Представляешь, я был в полной уверенности, что ем семя тыквы. А рука сама тянулась за сервелатом.   
         Потом тебя увлёк Шри Ауробиндо с его интегральной йогой, супраментальным сознанием и Надментальным разумом. Он был слишком огромен для твоего и моего обычного мировосприятия, в коем мы пребывали, довольствуясь тупым неведением высочайших истин. Если, конечно, всё это не было примитивным одурачиванием, облачённым в некое подобие Учения о йоге клеток, о трансформации  тела  на завершающих  этапах йогического развития  и о  переходе  к  новому,  более высокому по сравнению с человеком, виду. Ты хотел стать новым хомо сапиенсом, внушая мне про Истинное Сознание? Оно, мол,  составляет саму субстанцию  всего бытия, его  чистую духовную материю.
– Вообрази, – говорил ты голосом новоявленного пророка, –  что  мы  достигли  такого  состояния,  когда движемся в динамике Неведения. Пусть даже  просветленного или  озаренного Неведения. Тем самым, мы открываем ворота  опасного и даже гибельного  заблуждения, могущего привести к остановке  в эволюции. Наиболее  вероятным  последствием будет погружение в самообман самого разного  рода, подчинение  лжи  во всех её видах  и уступка искушениям, насылаемых силами мрака, охота за сверхъестественными силами, отход  от  Божественной природы и  уход  в  природу  асурическую,  фатальное самовозвеличение,  ведущее  к образованию  неестественной,  нечеловеческой и небожественной громады раздутого эго.
Всякий раз, когда я появлялся, ты цитировал  Шри Ауробиндо, пытаясь внушить, что кроме него никто так не познал мир и человека в их абсолютном воплощении. В конце концов, ты оставил и это, посчитав неподъёмным новый способ познания, который предлагал этот восточный «монах в миру» с его многогранным духовным опытом и многосложными практиками, коим не было конца, но не было и ожидаемого результата.
             Дружище, за свою жизнь ты сменил десяток профессий. Одним из последних увлечений, а заодно и средством для добывания денег на хлеб насущный, стала для тебя реставрация. Она повлекла за собою нескончаемое втаскивание в дом предметов антикварной старины и разного рода подделок и сомнительных раритетов, которым приходилось придавать товарный вид. Ты почти свихнулся. Бронзовые подсвечники, настольные лампы с зелёными колпаками, поддерживаемые бронзовыми же херувимами и наядами, бюсты великих философов и вождей, древние фотокамеры в деревянных футлярах, фисгармонии и клавесины, старинный хрусталь и фарфоровые статуэтки, настенные медальоны с изображениями сцен псовой охоты и мифологическими сюжетами Древней Эллады, наконец – копии картин голландских мастеров и православные иконы в серебряных окладах. (Прочёл ли ты хотя бы одну молитву перед одной из них?)
В тяжёлую безденежную эпоху начала и середины 90-х эти безделушки выручали тебя и спасали от голодной смерти или от желания выброситься с восьмого этажа кирпичного дома, в котором ты проживал со своей супругой. Ты нёс что-нибудь в антикварную лавку, и какой-нибудь родственник Володарского расплачивался с тобой сухим бумажным рублём, который давал возможность выстоять в те суровые и несносные времена всеобщего хаоса и развала, порождённого бунтом высшей партийной элиты. Рубли были сумасшедшими, как и само время, их курс менялся так быстро и внезапно, что сегодня, будучи миллионером, завтра можно было проснуться нищим с избыточной рублёвой массой.
К этому нам было не привыкать. Правда? Миллионерами мы никогда не были, но и слишком бедными тоже. Тебя выручали твои золотые руки, а меня профессия моряка – такая же вечная, как профессия «ночной бабочки»: мы никогда не оставались без дела. Так было и в доисторические времена.
        Комната твоя постепенно превратилась в хламовник, в комиссионный магазин, в лавку старьёвщика. За реликвиями собиралась пыль и ржа времён, и это ощущалось по запаху и нехватке свежего воздуха. В комнате стало тяжело находиться. Ушёл в комиссионный магазин письменный стол фабрики Володарского, фанерный шкаф ты заменил на ламинатный с антресолью до самого потолка. Там хранились артефакты ушедшего века, пересыпанные нафталином и ещё чем-то невидимым, что проникало в поры времени забитого хламом пространства. Возможно, это были формальдегиды и фенолы.
        Неужели все мы обрастаем мохом ненужных вещей, которые когда-то казались нужными и даже необходимыми, и мы придавали им особое значение? С годами всё становилось лишним и обременительным, а выбросить не хватало мужества. Так и живём, пока после нас не придёт новый хозяин и не выметет всё под метлу. Может быть, только гантели с эспандером ещё имеют какой-то смысл. Да намоленная икона. А если перед ней не молишься, то и она лишняя. Хотя, в последний день и сможет стать спасением и проводником к Богу.
        А помнишь наши увлечённости?
Я был последователем и ярым адептом Поля Брега. Он ходил по рукам в машинописном варианте и считался подпольным изданием. Его советы по исправлению человеческой природы методами добровольного отказа от пищи и выработки здоровых привычек производили впечатление на советского человека, пользующегося весьма скудным ассортиментом гастрономических магазинов того незабываемого времени. Сам Брег был примером абсолютного здоровья и долголетия. Ходила легенда, что, дожив до 94 лет и практикуя сёрфинг, он неудачно скатился с очередного гребня волны, и доска прихлопнула его, как муху. Я свои голодания доводил до недельной изнуриловки. Вместо пищи – вода. Реже соки. Худел, очищался, почти летал. А ты подсел на Малахова. «Уринотерапия» была твоей настольной книгой. Вместо Библии. Думал найти Истину: утром стакан тёплой мочи из своего личного крана, вечером тоже, и – каждодневные растирания недопитой уриной. Ты тогда учился на «бухгалтерском учёте» (вечернее отделение) в одном заштатном ленинградском институте (три часа на дорогу туда и обратно каждый день после работы – не для слабаков!). Экзамены сдавал не готовясь. Преподаватели, учуяв запах урины, отпускали тебя почти сразу без лишних вопросов. Правда, больше трояка не ставили. Но тебе больше и не надо было.
        Ты ведь хотел выбиться из работяг в инженера. Думал – белая кость. На деле же вышло – одни бумажки. На заводе тебя держали почти за Кулибина, а после института ты стал местным Акакием Акакиевичем в конторе Лесного порта. Зарылся в накладных и циркулярах не хуже гоголевского коллежского асессора.
В те времена с Малахова ты вдруг перекинулся на Бутейко. Первый не оправдал твоих ожиданий. Теперь везде, где бы ни находился, ты стал умерять своё дыхание – сдерживать вдох и увеличивать выдох. Для большего эффекта обматывая свою накаченную эспандером грудь длинным банным полотенцем, чтобы уменьшить вдох до минимума, ты напоминал воскресшего Лазаря: почти не дышал, не глядел по сторонам, был сосредоточен на себе.
Что ты лечил, я не знаю. Наверное, просто не хотел заболеть какой-нибудь неизлечимой болезнью. Бутейко довёл тебя почти до астмы, временами ты стал задыхаться. Бросил систему, размотал с груди полотенце, а потом прочёл где-то, что был у тебя обычный переходный криз. Стоило его пережить, и ты дышал бы уже не лёгкими, а кожей. А это прямой путь к бессмертию.
        Но возвращаться к Бутейко ты не стал. Его место занял Порфирий Корнеевич Иванов. Закаляйся, как сталь! Каждодневные обливания холодной водой, ходьба босиком по снегу и голой земле. Ты ведь даже ездил к нему на Чувилкин бугор, а потом и на хутор Верхний Кондрючий принимать новую истинную веру в нового мессию (то бишь в самого Порфирия) и бога его Паршека, которого он считал единородным отцом. А вместе они представляли святую двоицу. В свидетели Порфирий призывал Маркса-Энгельса-Ленина. Все думали, что Порфирий Корнеевич проживёт, как минимум, до 120 лет. Его последователи тоже рассчитывали на такое долголетие, но обманулись. Учитель прожил всего лишь до 85-ти. Но и это не плохо. Всё-таки переплюнул своего предшественника доктора Мюллера. Не говоря уж про Маркса с Энгельсом.
        Твои ожидания опять не оправдались, и ты, как человек, не могущий без поводыря и учителя, почти сразу же нашёл себе нового идола – Мирзакарима Санакуловича Норбекова. Ты посещал его лекции, слушал записи, восхищался его неукротимой энергией, оптимизмом и доходчивым слогом. Он называл себя наставником эры сверхчеловека и пытался доказать, что восприятие эпифизом информации из внешнего пространства есть цель любого мыслящего человека для его совершенствования и притяжения тонких материй Вселенского Космоса.
И ты искренне поверил, что он величайший учёный-суфий и его труды должны изменить не только содержание твоей библиотеки, которую ты собирал с величайшим трудом и материальными издержками, но и тебя самого. Я помню, как ты однажды принёс от букиниста два тома «Опытов» Мишеля де Монтеня по сорок рублей за том – больше половины месячной зарплаты, считая это бесценным везением, вчитываясь в каждую строчку французского мыслителя – тем самым придавая смысл своему существованию. Затем были Гельвеций, Сковорода, Гегель, Ницше, Бэкон, Древняя Китайская философия. Но вдруг перед твоим взором появились три нетленные книги бытия Мирзакарима Норбекова: «Опыт дурака или ключ к прозрению», «Где зимует кузькина мать» и «Энергетическая клизма или триумф Тёти Нюры из Простодырово». После этого с полки было сметено всё предыдущее философское наследие, которое с таким упорством и трудом ты впитывал в себя, и их место заняли упомянутые книги. Они стали тем светом, который освещает истинный путь человека неуспокоенного. Чтобы «триумф Тёти Нюры из Простодырово» не пропал даром и захватил заодно и твоего старого друга, ты подарил мне десять аудиокассет с записями лекций  новоявленного гуру из Самарканда, чтобы я засыпал только под его голос и впитывал в себя «вечные» истины, вынутые из потаённых кладовых жизни. Я принял этот «бесценный дар» только из чувства уважения к твоим уникальным экспериментам.
       Но тот свет в конце тоннеля оказался «светом прожектора приближающегося поезда». В роли поезда выступил неподражаемый Раджниш. Он наехал на тебя в этом длинном нескончаемом туннеле, поскольку убежать уже было невозможно – слишком далеко ты углубился в сжатое и вытянутое пространство поиска собственного Я. Все остальные учителя поблекли в свете учения нового «апостола» Истины, который с лёгкостью (а вернее – с последовательным ростом над самим собой) менял имена, спорил сам с собой, своекорыстно богател за счёт своих адептов, голосом медиума проговаривал священные мантры, рождённые в его просветлённой голове, проводил сеансы динамических медитаций.
        В 90-е куда-то исчезла цензура и зоркий пригляд за всей без исключения информацией и хлынули освобождённые потоки томимого за искусственными дамбами печатного слова. Среди этих потоков оказался и Ошо (очередное новое имя Раджниша), который окатил тебя не только своим мистическим интеллектом, но и притягательным словом скромного «пророка». Сколько было тайны в его сентенциях! А тайна всегда завораживает. И ты ходил, как заворожённый, под спудом его учения и гипнотического магнетизма. Все предыдущие толкователи жизни ему в подмётки не годились, они выглядели недоучившимися школярами и примитивными аутистами.
        Это тебя и погубило. Ум твой не выдержал изысков его эзотерических умствований, которые вошли в антагонистическое противоречие с заложенными с детства советскими принципами и взглядами на текущую перед глазами социалистическую действительность. Помнишь, ты говорил?:
        – Как была проста и хороша наша жизнь в те далёкие годы. Мы не задумывались особенно над смыслами, а строили что-то большое и невиданное доселе. И это возбуждало и давало силы к преодолению трудностей.
        Смыслы таились в самой простоте. Мы учились, жили, работали, получали зарплату, которой вполне хватало на скромное существование, влюблялись и просто, по-советски, ухаживали за девушками, ждущими от нас чего-то большего, о котором только догадывались. В 60-е оба влюбились в Эдиту Пьеху. Она казалась тогда эталоном красоты и женственности. Я даже вырезал опасной бритвой из большого рекламного стенда её портрет в синих тонах. Тогда она давала концерт во Дворце Культуры им. Цюрюпы, и чтобы не досталась другим поклонникам, я решил лишить их удовольствия лицезреть её плакатную красоту, таская её портрет в ученической папке и время от времени извлекая его на просмотр, а иногда показывая и тебе.
        – Это настоящая фемина, – заключал ты. – Истинная дочь Адама и Евы. Броневицкому повезло. Если бы жив был Цюрюпа, он наверняка отбил бы её у Броневицкого, который  был тогда её мужем.
        Они разъезжали по странам и весям с гастролями. «На тебе сошёлся клином белый свет…» – пела певица, и мы верили. Клин тогда сходился именно на руководителе ансамбля «Дружба». В 60-х, когда я служил на базе подводных лодок в Полярном, к нам вдруг заявилась эта эстрадная дива со своим бессменным импресарио. Она бегала с Броневицким по лодкам 613-го и 641-го проекта, фотографировалась с суровыми военморами Заполярья, пела с палубы пришедшей из автономного похода субмарины: «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу…» Не знаю, что она имела в виду, но после шестимесячного автономного плавания моряки хотели её все, как один, и смотрели на неё голодными плотоядными глазами.
        Зачем я тебе всё это рассказываю? Но должен же я заполнить недостающие пазлы своими воспоминаниями, чтобы создать, пусть и не полную, картину ушедшего времени, и чтобы ты тоже мог оценить пройденный тобою путь, который тесно переплетался с моим. Оказывается, временем можно управлять, отправляясь на пристяжных своей памяти в прошлое или уносясь в предполагаемое будущее на одном лишь воображении, которое может быть реальнее настоящего. И это нисколько не противоречит гениальной теории Эйнштейна, в которой пространтсвенно-временной континуум представляется единым целым.
        После службы на Северном флоте я подался во флот гражданский. А если быть совсем точным – в научный. Тогда страна Советов владела не только самым большим военно-морским потенциалом, но и научно-исследовательским. Многочисленные научные суда бороздили тогда все воды мирового океана. И пока я пробирался на белоснежном научном лайнере к берегам Антарктиды, ты вышел на нового гуру, который, взяв тебя за руку, повёл к новым горизонтам самосовершенствования. Это был практикующий психотерапевт советского разлива – доктор Синельников.
        Его книги «Возлюби болезнь свою», «Сила намерения», «Таинственная сила слова» и многие другие стали краеугольным камнем твоего существования. Всё остальное отодвинулось в дальний угол и даже перестало существовать. Параллельно ты ещё занимался холотропным дыханием по методу Грофа. Но одно другому не мешало, умело сочетая дыхание с психотерапевтическими практиками. В итоге ты пришёл к выводу, что во всём виноват невроз, присущий человеку с самого рождения. И бороться надо именно с ним. Стоит его победить и жизнь превращается в вечное блаженство.
         Когда я вернулся с очередного научного рейса, ты предстал передо мною человеком с прояснённой головой  (благодаря, как ты выражался, «холотропной дыхоте») и ясным сознанием своей исключительности и универсальной самоорганизации. Главное, что ты последовательно изживал из себя невроз – главную причину всех наших неудач и болезней. Набравшись у Синельникова, создателя Школы Здоровья и Радости, различных околонаучных терминов, ты сыпал ими направо и налево, как щедрый сеятель, сеющий семена истины в их первичном воплощении. К сожалению, они попадали на не благодатную почву: все были при своём врождённом экзистенциальном неврозе и смотрели только в себя, не воспринимая азов самой истинной из всех истин.
        Потом пришёл полковник от медицины Коновалов с его Информационно-энергетическим учением! Оно тебя захватило с головой и ты даже забыл о своём фамильном неврозе. Хотя, положив руку на сердце, Коновалов и Синельников были одного поля ягоды. Правда Коновалов иногда апеллировал к Святым Угодникам и Богородице, что увеличивало его электорат за счёт верующей части общества. Не всей, конечно. Многие ещё помнили завет: «Не сотвори себе кумира» и слова самого Христа: «…и многие лжепророки восстанут и прельстят многих». Но до Нового Завета ты тогда не добрался, и слова сии тебе ни о чём не говорили.
        Всю жизнь ты находился в поиске. Кто заложил в твою голову эту тягу к новому и часто парадоксальному, заставляя искать, терять и снова находить себе учителей по жизни? Есть простая, как хлеб, истина: «Стоит кому-то объявить себя учителем, то и ученики обязательно найдутся». Примеров тому тьма. И ты – один из них. Добросовестному ученику всегда хочется передать свои знания, полученные от учителя. Но, не обладая духом учителя, передать их практически невозможно. Поэтому-то все ложные учения рано или поздно уходят туда, откуда пришли, поскольку они не оплодотворены Истиной.
        И я не удивился, что вслед за Коноваловым, портрет которого ты всегда держал под подушкой для поднятия своего энергетического поля, появились Семёнова со Стрельниковой. Семёнова призывала самыми радикальными методами избавляться от паразитов и грибков, которые полчищами живут в нас и являются виновниками всех наших болезней, и невроза в частности. При этом нужно регулярно чистить все наши органы, путём вливания в себя всевозможных соков, отваров, настоек и талых вод. Вершиной предлагаемых чисток значились пятилитровые очистительные клизмы. Всё это называлось внутренней уборкой организма. А когда организм чист, он ничем не болеет. Стрельникова же предлагала при этом ещё и дышать по методу Бутейко. Это ты уже проходил. Другими словами – круг замкнулся: Стрельникова держалась за Бутейко, он, в свою очередь, за  Семёнову, она за Коновалова, тот – за Синельникова, Синельников за Раджниши, который держался за Иванова, а тот – за Норбекова с Малаховым, и, наконец, сам Малахов держал Стрельникову, но только с другой стороны. Получился большой хоровод провозвестников новой жизни. Он существовал не только в твоём воображении, но и в жизни тоже, поскольку всё это были реальные люди, призывающие маленького человека к совершенству и гармонии. А стремление к совершенству ты носил в крови.
        Вопрос в другом: насколько ты приблизился к этому совершенству, исследуя и применяя практики новоявленных учителей жизни? Когда твой большой круг стал замыкаться на Стрельниковой, ты впустил в него ещё одного дервиша научной мысли – Сытина. Не знаю, числился ли он родственником известного в своё время издателя Сытина, но книг этот Сытин Второй издал много – по числу всех органов в человеческом организме и по числу наиболее распространённых болезней.
        Каждому органу или болезни он посвящал книгу. По его методе заболевший орган нужно уговаривать обязательно выздороветь, а болезнь прогоняется долгим повторением одних и тех же мантр типа: «Я здоровею-крепну, становлюсь моложе». При подобных длительных заклинаниях можно снова стать молодым. Главное – не перестараться, не перейти, что называется, барьер собственного рождения. Подобных настроев у Сытина накопилось порядка 20 тысяч. Выбирай любой. И все эти настрои работали, если их повторять сутки напролёт – днём и ночью. Мэр Москвы Юрий Лужков так впечатлился методикой Сытина, что выделил для его Института Здоровой Жизни большое многоэтажное здание в центре столицы для исследований, практик и внедрения в жизнь новейшей теории, которая на деле оказалась Большим Блефом.
        После года занятий по Сытину я спросил тебя:
        – Ну, как? Ты избавился от близорукости, снял очки? Тебя уже не беспокоит твой радикулит? И невроз покинул тебя навсегда? Вены на ногах больше не вспухают, и прошло плоскостопие?
        Ты произнёс тогда ключевую фразу: «Болезни не уходят, они перемещаются по организму от одного органа к другому. Идеально здоровых людей не бывает. За исключением, может быть, самого Сытина». Всё – круг замкнулся, и ты больше никого в него впускал. Христос и Мухаммед были вне этого круга. Буддой ты интересовался раньше, но он не оставил сколько-нибудь заметного следа в твоей славянской душе. Осталась пустота, работа охранника, и не рождённые дети. За мной числилось «героическое» прошлое, разбежавшиеся дети и внуки, и тоже – пустота, к краю которой мы оба подошли.
        А что дальше? Дальше будет жизнь. Но уже без нас. Будут преодоления, поиски учителей и пастырей, указывающих путь к сытным пастбищам, неуёмная жажда творчества, чтобы приближаться к Творцу и – бесконечные и бесплодные разговоры о смысле нашего существования, которые не решают, в сущности, ни одну нашу проблему.
         Ещё за год до его кончины, я вознамерился приобрести небольшую лодку с парусом, чтобы можно было вместе пройти по живописным озёрам, посетить многочисленные острова, наловить рыбы, сварганить уху…, ощутить всю радость бытия и нескончаемой жизни, эстафету которой мы передаём, следующим за нами, поколениям.
         И меня очень смущает та мысль, что Бог не дал мне осуществить мой замысел, ибо лодку с парусом я купить могу, но рядом не будет моего старого друга, и путешествие по озёрам нашей мечты теряет для меня всякий смысл. Харон уже перевёз его душу на необитаемый остров безвременья.