Как Бородатый в богемных кругах вращался

Погода стояла мерзейшая… Холодный пронизывающий ветер сдирал последние листья с деревьев, мелкий осенний дождь переставал быть мелким при каждом порыве ветра, словом… словом, это был конечно октябрьский вечер. Точнее, даже не вечер, а почти уже ночь. В такое время ни один здравомыслящий человек не вылез бы на улицу, но среди провинциальных неформалов редко попадаются здравомыслящие люди, так что на кладбище города М-ск собралась довольно внушительная компания. Семь человек прятались от дождя и ветра под елями, высаженными вдоль кладбищенской ограды, и согревали себя при помощи горячительных напитков.

Этих людей можно было бы назвать провинциальной богемой, а можно и просто начинающими алкоголиками, так что ты, любезный читатель, называй их, как хочешь – это не имеет решающего значения, но в любом случае перечислить этих персонажей и рассказать о них поподробней стоит. Итак:

Евгений Кустов, он же Бородатый: поэт, шизофреник, музыкант, дворник на четверть ставки, недоучившийся преподаватель русской словесности и просто прыщавое бородатое чмо.

Федор Тигарев, он же Федя Крюгер: лидер, основатель и единственный музыкант единственной в М-ске блэк-металл группы «Черный козел».

Катерина: просто малолетняя пафосная потаскуха без признаков таланта, зато с отдельной квартирой, в которой любили тусить представители М-ской «богемы».

Игорь, он же Барин: единственный в этой тусе человек с нормальной работой ( выпивка была куплена именно на его деньги).

Еще один Игорь, он же Гомер: главный м-ский металлист.

Дмитрий, он же Митяй: хмурый, вечно поддатый субъект в грязных камуфляжных штанах, музыкант и поэт, отличавшийся, тем не менее, лютой ненавистью к музыке и безграничным презрением к поэзии. Основными вехами в его творчестве являлись два сборника стихов, посвященных поэтам

Серебряного века; один назывался: « Х** сосите, футуристы!», а второй – «Хер вам в ж**у, символисты!».

И наконец:

Лена Горностаева: единственная действительно известная ( по крайней мере, по области) поэтесса и певица… Собственно, пьянка на кладбище была продолжением ее концерта , который она только что отыграла в м-ском Доме Культуры. Место для пьянки тоже выбрала она – наслушавшись от своих м-ских фанатов страшилок об этом месте, она потребовала устроить «вакханалию» именно здесь, среди крестов и надгробий, несмотря на все просьбы Катерины отправиться к ней на хату, которую та почему-то считала модным поэтическим салоном.

- Ну, за искусство выпили , теперь за Горностаеву! – провозгласил Бородатый, дожевав «бомжбургер» ( фирменная м-ская закусь, изобретенная Митяем и представлявшая собой кусок хлеба, намазанный дешевым паштетом с двумя шпротинами поверх).

- А третий тост подымем за твое творчество, и, как подобает третьему тосту, стоя и не чокаясь – ответил Барин.

Это было уже седьмое или восьмое оскорбление, которое за вечер выслушал Бородатый, и самое обидное было, что засмеялась и Горностаева, к которой он весь вечер безуспешно подкатывал.

Сжав зубы, он обратился к Митяю:

- Как там твой очередной сборник? Когда допишешь?

- Да почти уж готов. Будет называться «Гори в аду, паскуда - акмеист!».

- Опять про Серебряный век?

- Ну, да. Могу даже, если хотите, почитать что-нибудь оттуда.

Предложение было встречено благожелательно, и Митяй, прокашлявшись, начал:

Печальный бредет бегемот

По берегу озера Чад,

И чайка над пеною вод

Парит, словно белый фрегат.

Бананы растут вдалеке,

Повсюду тропический рай,

Спокойно лежит на песке

Лусумба из племени Квай.

Но лишь зацветет ананас,

В начале сезона дождей,

Лусумба выходит тотчас

Войной против белых вождей.

Крушит его острый тесак

Отряды алжирских стрелков,

И черный набухший е**ак,

Как знамя торчит из штанов.

Боится французский солдат,

М**ями от страха трясет.

По берегу озера Чад

Печальный бредет бегемот…

После не очень громких аплодисментов (каждый хлопал в меру своей зависти) компания потребовала продолжения:

- Что-нибудь из «Хер вам в ж**у, символисты!» прочитай – сказал Крюгер – Лена еще не слышала.

- А вот и неправда! – возразила Горностаева – у меня этот сборник даже где-то дома лежит, но все равно прочитай.

Митяй снова прокашлялся и начал:

Это, в общем, не ново, это, в общем, экспромтом,

Весь я в чем-то таком вот… непонятном каком-то.

И повсюду такое, непонятное что-то,

И с тобой, и со мною – вот такая забота.

Весь я в чем-то искристом, в отражениях света

Я бы стал трактористом – только трактора нету.

Я бы стал окулистом, да не сдал три зачета,

Я бы стал онанистом… да уже неохота…

Крюгер аж хрюкнул от удовольствия и потребовал:

- Ну, уж и из «Х** сосите, футуристы!» дай что-нибудь.

Митяй прокашлялся в третий раз: коротенькое совсем, лирика в духе Маяковского:

Позабыл я дела ежедневные,

Что держали меня в тисках,

Лишь тебя я зову царевною,

Только ты мне одна близка.

Ты, конечно, девчонка с норовом,

Уж не знаю, в чем юмор тут,

Но мой х** бы смотрелся здорово,

Окажись у тебя во рту.

Бородатый не знал даже, что его больше раздражает: открытое глумление над поэтами Серебряного века или полное отсутствие внимания к нему и его стихам, которые еще никто не попросил прочесть. Он прижался спиной к какому-то надгробию и начал мысленно плакаться самому себе по поводу того, как даже его товарищи не желают понять и оценить его талант. Меж тем, алкоголь уже начал действовать - глаза слипались, смех и похабные шуточки товарищей сливались с шумом ветра и превращались в какую-то отдаленную странную музыку…

« Вот когда помру» - подумал он – « тогда поймете, бездари, кого потеряли. Кто вам на синтезаторе играть будет в ваших песнях уродских?»

Он допил портвейн, остававшийся в стакане, и погрузился в меланхолию, а дождь все лил и лил, а ветер все шумел и шумел…

Очнулся он… кажется, от холода, а может от звуков женского плача, доносившегося откуда-то. Он открыл глаза, но ничего не увидел – кругом была непроглядная темень. Пошевелиться тоже не удалось – тело не слушалось.

«Неужто и вправду помер?» - подумал он и прислушался:

«Ох, рано, рано ты ушел. Как мы теперь тут без тебя-то?» - вопрошал женский голос, прерываемый частыми всхлипываниями.

«Фанатка, что ли? Странно… я ее голос не узнаю… Или, может быть, это тайная поклонница? Интересно, что ей нравилось: песни мои или стихи? Наверно, стихи – песен-то у меня мало было, да и записаны они как будто у Сатаны в жопе. Да, наверно, стихи».

« Я вот и цветы тебе принесла… твои любимые…»

«Точно фанатка… Эх, где же ты при жизни была, дура? Интересно, сколько дней уже со дня моей смерти прошло? Не больше сорока – после сорока душа из этого мира насовсем уходит».

Бородатый мог думать о таких вещах долго, но внезапно его размышления были прерваны порывом ветра, который, казалось, почти уже стих. Ветер этот разметал кучу опавших листьев, которыми Бородатого засыпали его товарищи, уходя с кладбища, и показал нашего прыщавого философа во всем пьяном великолепии. Кстати, не только пьяном, но и связанном, потому что руки Бородатого, как он тут же и убедился, были заботливо связаны его же ремнем, а ноги – шнурками из его собственных ботинок. Неподалеку, у могильной плиты, сидела какая-то незнакомая бабенка, с диким визгом бросившаяся бежать, как только Бородатый обратился к ней с невинной, в сущности, просьбой развязать его ремень ( на самом деле, в такой реакции не было ничего странного – Бородатый и в обычном состоянии красотой не отличался, а вылезая из листьев, замерзший и полу-похмельный, вообще выглядел как персонаж зомби-апокалипсиса). Так что звать на помощь ему пришлось еще довольно долго, пока на его крики не пришел, наконец, кладбищенский сторож, не развязал ремень, и не навешал нашему бедному прыщавому поэту не иллюзорных пинков.

Тут, пожалуй, и конец этому рассказу, хотя нет – надо еще отметить, что когда Бородатый вернулся домой, он обнаружил на своем лбу здоровенную пипиську, нарисованную зеленкой (кто-то из его товарищей не поленился сходить за ней в единственную во всем М-ске круглосуточную аптеку). Вот теперь, пожалуй, действительно

КОНЕЦ