Против течения

1

...- Уйдём! – сказал его напарник рыжий и кудрявый, который находился на сиденье рядом.
Второй парень, на заднем сиденье был совсем подросток, и молчал ошарашенный происходящим.
- Из телефонов симки вытащите, и мне отдайте, - сказал водитель.
Пацаны подчинились. Водитель положил их все в карман своих брюк.
- Там речка есть, в нескольких километрах отсюда, течение сильное, утянет, знаю, где браконьеры местные лодки прячут в зарослях, - пояснил водитель.
- Уйдём! – радостно сказал его напарник, что сидел на переднем сиденье.
- Меня они знают, вас нет, сказал водитель – Искать будут машину, вы на лодочке уйдёте – правда, без весел там лодки. По течению, чем дальше уплывёте, тем лучше, река спасёт! Ляжете на дно лодки, если что-то подозрительное будет на берегу.
- А ты? – спросил паренёк с заднего сиденья.
- Я что-нибудь придумаю.

2

В оперативном штабе шёл доклад о задержании преступной группы.
- Замечена иномарка, на центральной трассе, только что. Ведут они себя странно! – доложил оперативный работник – По трассе, не прячась, прут! По встречной!
- Снято оцепление возле района спирт завода? – быстро спросил высокий худой полковник из управления.
- Снято! Машину ведь обнаружили, людей и так мало, - доложил начальник оперативной группы, круглолицый майор.
- Он уводит от своих, поэтому и выехал на встречную, чтобы его заметили, - негромко сказал полковник
- Ваше мнение? – Он обратился к низенькому капитану из оперативной части колонии, в которой недавно отбывал наказание замеченный местный житель при попытке рэкета на спирт заводе.
- Это возможно! Серый, кличка у Мохова, - пояснил сотрудник колонии – С малолетки по зонам. У таких разум, как застывает. Они как дети.
- Значит, как дети, - задумчиво сказал полковник из управления – Перекрывайте встречную от поста гаишников. Большегруз на дорогу, гнать, Серого в засаду.
Из приёмника на всю мощь лились слова песни: «Самый лучший день!»
Серый сидел в машине один. Руль был послушен рукам.
Голова работала спокойно.
Симки давно уничтожены.
Пацаны видать уже далеко, лодка надёжная.
Дорога гладкая, и пустая, перед глазами, точно заколдовал её кто-то, ни машины, на встречной.

3

Грязная, с помятой дверью чёрная иномарка вывернула из-за очередного поворота дороги, и Мохов, понял всё, его взгляд точно споткнулся о фуру загородившую ему путь.
По обочине мельтешили спецназовцы с автоматами.
Машина взвизгнула тормозами, точно обиженный ребёнок, и остановилась, точно вкопанная метрах в трёхстах от поста гаишников.
Серый принимал решение.
Он понимал, что сзади ему дорога отрезана.
Он в западне.
И впрямь в зеркало заднего вида водитель увидел две машины гаишников выскользнувшие тоже из-за поворота.
Потом к ним подъехал автобус с вооружённым спецназом.
Из громкоговорителя донеслись успокоительные слова о сдаче.
Серый всё о чём то думал.
Думал о зоне.
Вспоминал пацанов.
Улыбнулся чему то и завёл мотор.
И мотор радостно взревел, точно почуяв какую-то внутреннюю боль хозяина машины, и набирая скорость иномарка помчалась на преграду.
- Уберите фуру! - орал зачем то какой-то офицер, закрывая глаза, и понимая уже всё.
Взрыв подтвердил его мысли, отчётливые и короткие, как боль умирающего водителя.

4

Автозак въехал за железные ворота спец больницы, и затих. Сидевший внутри автозака подследственный, невольно перевёл дыхание. Снаружи послышались голоса, чья-то команда. Привычная кутерьма этапа. Но вот внешняя дверь автозака открылась, влез в тесное отделение, что было рядом с отделением с арестованным краснощёкий прапорщик, открыл замок, вылез из машины, хрипло скомандовал:
- На выход!
Серый вылез из автозака, озираясь.
Автозак находился в просторном дворе, стена внешняя была с колючей проволокой.

...Из больничного белого корпуса вышла низенькая старушка, с бледным лицом, в белом халате, за ней два рослых охранника. Одному из них прапорщик из конвоя отдал папку с делом Мохова.
- Пойдёмте, - доброжелательно сказала старушка, обращаясь к Мохову.
И это обращение на вы особенно его успокоило.

5

На следующее утро Мохова вызвали в кабинет к врачу. Странное чувство испытал Серый, когда сел на предложенный стул во врачебном кабинете в своём большом не по его росту больничном одеянии коричневого цвета. Он односложно отвечал на задаваемые вопросы, помня свою легенду, кашлял, стараясь придать себе болезненный вид, но что то не давало ему играть до конца. Женщина в кабинете в белоснежном отглаженном халате со своими белокурыми волосами спадающими на её плечи, с добрым лицом не располагала к лжи. Он привык за последнее время к другому общению. В тюрьме охранниками работали тоже часто женщины, и многие из них были красивыми, но жёсткость работы делала их не от мира сего, а эта, сидевшая за столом врачиха, была чем то похожей на учительницу в школе, а он, вдруг почувствовал себя нерадивым учеником, и ещё мешала ему прикидываться гордость, он чувствовал в себе мужское достоинство, и потому едва сдерживал ухмылку, когда врачиха пыталась разговаривать о его состоянии, о его памяти, заполняя только ей известные формуляры, необходимые для оформления решения судебно-медицинской экспертизы. Да, он был в машине один, как оказался на дороге, у него провал памяти, почему поехал на фуру, голос позвал его... Серый иногда глядел на докторшу даже с сочувствием, что ей нужно выслушивать весь этот его бред. Ей бы он на воле подарил огромный букет роз! Серый даже стал мечтать об этом, и может потому стал отвечать на вопросы невпопад, и врачиха стала его переспрашивать, и видимо нервничать, и вот именно эта нервозность и вернула Серого к реальности. Кто он для неё, этой выхолощенной блондинки, очередной подопытный кролик, каких она привыкла отправлять после положенных недель наблюдения опять в тюрьмы.
Мохов сосредоточился, и стал привычно сухим в ответах, машинально отмечая про себя, как на них реагирует его врачиха.

6

Стояла душная летняя ночь, в такую ночь хорошо бы ночевать у реки, чтобы её прохлада как то дала силы. Но реки в колонии строгого режима уж точно нет. Зато есть чифир, новенький зоновский костюм, который подогнали пацаны Серому после изолятора, есть и освежающий иногда ветерок в локальном секторе. У всякого свои забавы в этой жизни. Мохов дышал полной грудью. Позади год срока, впереди ещё стена времени в застенках. А тут ещё это письмо от Ирины. Первая любовь, как никак, замуж захотела, вот и спрашивает, что ей делать то… Серый поглядел на звёздное молчаливое небо над головой, точно сверяясь с ним в каких то своих мыслях. Да, Иринушка родная, нет тебя любимее на всём свете! А губить твою судьбу не могу! Ну какой из меня жених то… Пошёл Мохов в жилое помещение, взял из тумбочки школьную тетрадь, и на гладильной доске, что была у входа в отряд, где ночной шнырь мёл пол, и всегда светло, написал письмецо – мол, рад за тебя, родная, выходи замуж, создавай семью, чтобы было у тебя, родная сестричка, как у других, всё хорошо. Запечатал письмо Серый, написал адрес знакомый до боли, и чтобы не отказаться от своего порыва, попросил, шныря, низенького старика Мишавана, всегда хмурого, взять письмо и утром в ящик возле контрольной вахты сунуть, чтобы не затерялось – чтобы верняк – когда пойдёт он, Мишаван, на завтрак, с первой сменой зэков, идущих на работу. Он то, Серый, не пойдёт на работу в этот день, сходит в санчасть, там ему Колька – косой, санитар, что-нибудь придумает, чтобы не угодить снова в кандей – ненавистное грустное место. Да и впрямь что-то уж нездоровится. Может чифиру перепил? Болит сердечко, ох, как болит! Вышел Серый снова в локальный сектор, встал у двери жилого помещения, и глядел на звёзды молчаливые, не отрываясь, точно ждал он от них какого-то ответа на свои вопросы.

7

На следующий день на зоне был выходной, и после завтрака зэки пошли по отрядам, строем в клуб – был какой-то кинофильм, про какую-то огромную любовь, с расставаниями на пару дней, как и положено по сюжету, потом встреча, опять любовь. Серый почти механически отмечал глазами перемены в судьбах людей на экране. Не было никаких эмоций, он почти наизусть помнил теперь отосланное с утра Мишаваном письмо к Иринке – и губы его шептали её имя, и он стиснул зубы, стараясь забыть это родное имя, но даже и это не помогало, а было ощущение опустошения, которое всегда приходит после важного поступка в жизни.

8

Мишаван метался по жилому помещению отряда, точно загнанный в ловушку зверь, неуклюжий, коротконогий, он подскакивал к кроватям, и тряс их, стараясь разбудить зэков.
- Ты что сдурел!
- Михась, Серый вскрылся в комнате отдыха, сказал мне, что надо погладить костюм, я открыл комнату, а он взял ключ, и заперся, я почуял неладное, звать, а он мне в ответ: «Не мешай!»…
- Что ты пургу гонишь, Мишаван, может Серому одиночества захотелось…
- Вскрылся, нутром чую, когда ему ключ от комнаты отдавал, почуял что-то неладное, но что я могу ему сказать, Серому!
Вышел завхоз из каптерки, услышав сбивчивый доклад ночного дневального, тихо сказал:
- Вскрывайте дверь! Я на вахту позвоню.
Дверь открылась под умелыми руками зэков, отмычка помогла. Серый лежал на полу возле подоконника, пол под ним был точно красное знамя от крови.

9

Перевязанные руки не болели, Колька-санитар перед этапом успел вколоть обезболивающий укол. Автозак трясло на ухабах, и эти толчки, как ни странно как то отвлекали, и от боли, и от мыслей в голове. Мохова везли на больничку. И уже от того, что изменится как-то ситуация, будет он в другом месте, становилось полегче. Невольно вспомнились слова хитрого опера, перед отъездом: «Отдохнуть хочешь, Мохов. Отдохнёшь, только от себя ведь не уйдёшь!»

10

В больничной палате была тишина, после отбоя, и эта тишина нарушалась лишь монотонным, но внятным пересказом интересной, когда то прочитанной книги. Пересказывал Шнур великолепно, с деталями, с какой-то собственной завороженностью. Он завтра актировался – рак горла. И жить ему, видимо, осталось совсем недолго.
Утром Шнура провожали, поддерживали зэки, будто не он выходил на свободу, а они. Серый отдал ему большой шерстяной шарф – прислала когда-то Иринка. Посмотрел на Шнура, на его худое, бледное лицо, и пожал крепко руку.

11

Снился странный сон Серому, будто стоит он в поле, а перед ним люди, знакомые люди, в том числе, и очень близкие, а он стоит и глядит, куда-то вдаль.
- Так что же ты не подходишь то к нам? – спрашивает один из этих людей.
- Так я, наверное, умер, раз я не живу среди вас, - поясняет он, и так и стоит, точно отяжелели его ноги, точно зачарован он вот этой неподвижностью, и своей нестерпимой болью, гложущей его, как собака голодная мясную кость, постоянно, не покидая его сознание ни на миг.