Лесные, эхом не возвращённые

– Не та утренняя роса.
– Не та.
– Не хватает.
– Не хватает, – вторил мне мой же голос в сонном, ещё нетронутом солнечным светом лесу.
Слишком насыщенный – для часа и места – ярко-розовый цвет неба; приглушенный, холодный оттенок и туманность очертаний – вот каким я помню раннее утро последних дней лета; осень уже стоит за дверью, и её дыхание сквозит невидимой струйкой во все щели. У меня закладывает в груди: необъяснимая, ранее незнакомая мне тяжесть сердца, я жадно хватаю ртом воздух, однако ж, совсем не чувствую облегчения.  Голова кружится, как это бывает, если в течение длительного времени находиться в душном помещении, хочется выбежать куда-то наружу, вылезти из тесной, сдавливающей тело оболочки, вырвать из себя что-то железное, грубое, неживое. Я смахиваю со лба капельки холодного пота и, кажется, начинаю понимать причину своего неважного самочувствия, настигнувшего меня здесь, как гроза застигает путника в поле: я приехала в лес с опозданием на неделю. А природа живёт, поёт, и даже ночами не отдыхает – трудится  – готовится сбросить пёстрый, жужжащий наряд и наконец обзавестись немым, огненным величием ушедшего на покой воина. Так вот, с таким лесом не спорят. «Сама виновата, попробуй, сыщи теперь их», – думаю я.
Стараясь успокоиться, я сажусь на раскладной стул, делаю глубокий вдох носом и медленно выдыхаю через рот, губы при этом стараюсь  расслабить, чтобы ощутить, как скользит по ним выходящий из меня тёплый воздух, словно моя часть – слабая часть – составляющая чувственного, не знающего пощады, но так надёжно сокрытого в памяти, что даже сама я не догадывалась, что оно существует.  А оно есть, было и будет – я роюсь в нём, как в бабушкином сундуке, перебирая покрытые толстым слоем отвратительной мне пыли его образы, музыку, запахи. Один раз в год – вся жизнь. В один и тот же день, в один и тот же час я слушаю его голос, возвращённый мне лесным эхом; его ответ поражает, будоражит. Как будто вместо горячего и мягкого внезапно получаешь что-то ледяное, острое и только – так, прочувствовав его каждым нервом, понимаешь: оно намного приятнее и ласковее, и удивительнее. С возрастом человек приобретает эту мудрость истинного восприятия, с возрастом он научился видеть в себе множество незалатанных дыр. Если встать перед зеркалом и посмотреть на все эти дыры – можно увидеть то, что их объединяет. Красивые и устрашающие, они источают свет: яркий, невыносимый для глаза, животворящий для сердца. Свет – это душа или души тех, кто когда-то отдал свою любовь, был рядом, держал за руку, плакал слезами или насухо о вас. Я пойду, следуя за его лучом, как когда-то следовала за ними.
 Лесная дорога, прямая, широкая уходит вдаль; воздух, сырой, глухой идёт рядом; на серой от грязи траве лежат капли прозрачной росы; островки неба мелькают между шапками деревьев; звук тяжёлых шагов бьёт в уши: раннее утро второй половины августа. Именно в эту пору, с четырёх до пяти часов утра, в лесу веет чем-то таинственным, влекущим, диким, одним словом, началом. Это время отправиться в путь пешком, пробраться в самую чащу: за грибами, за романтикой, за тишиной и просто так, чтобы запомнить себя настоящим. И получилось, и вспомнилось много лет спустя. Мне тогда очень хотелось как можно чаще останавливаться в разных местах, чтобы внимательно изучить жизнь сосновой иглы, мирно лежащей на земле, или муравья, взвалившего себе на спину соломку. Я по-детски замечала всё маленькое, неприметное с виду, но главное – по сути. Как же я мечтала провести день на берегу лесного озера, наблюдая за тем, как водомерки ежесекундно пересекают моё отражение в его тёмно-коричневой рябой воде, словно плетут паутину или рисуют сложный лабиринт, понятный только им. Мы же продолжали идти, прислушиваясь к звукам пробуждения природы. Если кто-то из нас уставал – подбадривали его; иной раз, бывало, всё же останавливались, но всегда вместе, не теряя друг друга из виду. Проходя мимо болот, я завидовала тем людям, которые собирали клюкву. «Они уже дошли до места и осели, а мы ещё в самом начале», - думала я и не ошибалась. Люди на болотах громко разговаривали о том, о чём молчат в городе, смеялись и шутили без умолку.
Голоса шагающих  людей: в них неумолимая жажда, одинокая молитва, невысказанные слова, которые они так долго сдерживали внутри себя, и которые грозным, шлёпающим звуком изверглись в лесную глушь. Я же думала о том, чтобы скорее брести по-своему, разглядывая листья, пни, мох, стволы деревьев, палки: это делало меня счастливой. Так уж сложилось: лесной я человек – поистине дитя природы.
Я помню, как мне всегда хотелось свернуть с дороги, углубиться, искать, аккуратно раздвигая протягивающие на встречу свои руки ветки. Но взрослые продолжали идти. Их резкие голоса, с прорывающимися в привычный тембр горловыми звуками – видимо, вследствие перенапряжения – уверенная походка словно говорили мне: «Ещё не время, вперёд».  И я шла вперёд, зная, что с ними всегда найду дорогу обратно, не заплутаю, не оступлюсь.
Бывало, бродя по лесу с корзиной, полной грибов, уставшие, мы садились под дерево, позволяя себе немного передохнуть. Ноги гудели, позади шесть часов ходьбы в резиновых сапогах, и всё же мы не торопились возвращаться. Надо было прожить этот день там. Кажущееся бессилие было необходимым, а глядя на полные корзины грибов, мне снова и снова хотелось спускаться в низину и продолжать поиски.
Я вспомнила их. Дыхание моё стало ровным. Крупные капли росы – всё те же. Ярко-розовое небо – ну что ж, бывает. Лесных голосов, тяжёлых шагов – не хватает.
– Ау.
– Ау.
– Я здесь.
– Я здесь.
– Одна, – шёпотом.
***
Вторит, крутит
Душу, как канат,
Гласной тянет вниз –
Куёт железо.

К этим ветвям сосны
Жмусь щекой,
Ползу в грязи –
Оботру лицо водой,
Обернусь лесной прохладой.

Что же вы?
Вот она я!
Окаянные волчицы,
Злобу затаили зря,
Дочь к вам в дверь стучится.