Белый день календаря

Мне казалось, что дорога сама бросается под колёса автомобиля, умышленно ускоряя мой и без того близившийся отъезд. Никогда ранее я не совершала столь неожиданный прыжок – в никуда. Вот стоишь в одном месте, давно стоишь, как цветок в горшке, и корни здоровые, и влаги в земле достаточно, и цветешь, и глаз радуешь, как вдруг за одну только ночь все листья посохли, корни почернели, а чтобы спастись – надо из этого горшка выпрыгнуть, быстро и метко; пустить свои корни в другом месте, доселе неизвестном, и жить, к солнцу тянуться, как к груди материнской.
Впереди показался поворот на аэропорт, и я почувствовала, как мои ладони увлажняются, оставляя мокрый след на кожаной поверхности сумки. Я мысленно поблагодарила родной город, поцеловала крышу пятиэтажного дома, вырастившего меня, и полила все деревья, которые окружали мой подъезд, словно крепость. Ну вот, теперь точно ничего не забыла.
В здании терминала международных рейсов я бывала много раз; и сейчас я рефлекторно испытывала привычные чувства радости и свободы, обычные для человека, который  отправляется в долгожданный отпуск. Но тут, вспомнив о причине своего отъезда, зал ожидания сразу стал чужим и строгим начальником. «Я еду не в отпуск, а в другую жизнь и, возможно, не увижу больше эти стены», – я позволила себе грусть. Она мгновенно окрасила моё лицо в серый нездоровый цвет, а забыв положить зеркальце в сумку, я не знала об этом.
В меня дунул тёплый ветер и, подхватив, понёс к нему. Он стоял напряжённый и сутулый, а я шла, не ускоряя шага, но и не останавливаясь, словно мне задали определённую скорость, которую я удивительным образом поддерживала. Он увидел меня, и лицо его запахло морской свежестью, руки окрепли: он помолодел на десять лет менее чем за одну минуту.
Так бывает, когда ждёшь слишком долго.
***
Это было вчера. Я проснулась в мягкой постели, на гладком красивом белье. Между штор в комнату проглядывали лучи солнца, и я уже предвкушала запах кофе и приятный на ощупь идеально чистый пол под ногами. Вокруг всё было бело-розовое, с серебряным отливом: мне сорок пять. «В том подсвечнике на столе – три свечи; три пламени будут гореть вечером, озаряя лица любимых мне людей, мерцая тепло и уютно. Как же я счастлива дома», – думала я.
Я сидела за столом в белом халате и пила кофе из белой чашки. «Символизм, да и только. Этот день пройдёт в заботе о себе, без пятен», – пела я в душе.
Вдруг звонок в дверь. Она вбежала и бросилась мне на шею. Я не могла ни отцепить её, ни оттолкнуть. Она моя сестра, но всё же мне тяжело тащить её на своих плечах. Наконец прекратив орать и растирать слезы по лицу, она бросила мне несколько слов:
– Ты теперь всё знаешь. Ударь меня!
Я не хотела, но рука с барабанным звуком уже опустилась ей на щёку. Она рыдала, шарила пальцами по моим ногам, пока я не вытолкала её из квартиры.
Я не любила сестру, её голос внушал мне горечь, слыша его, я чувствовала себя объевшейся полынью падшей женщиной. Она была обладательницей приятной наружности: высокая, стройная брюнетка, её густые жёсткие волосы завивались от природы, а пухлые губы так же от природы лгали – всё это придавало её внешности наигранную щедрость. Мы не были похожи, она и я.
Оставшись одна, я поняла, что ненавижу её, и не за то, что она имела связь – по её настоящему признанию – с моим мужем. Я ненавидела её за близость к себе, за то, что она умеет говорить, а я слушать.
Я убрала подсвечник и три свечи в верхний ящик шкафа.
***
Мой муж находился в отъезде, профессия была единственным его достоинством. Благодаря ей, он был горд, умён и смел. Я часто встречала его на вокзале, когда он возвращался из других городов, которые курировал по долгу службы. Только там – на вокзале – я любила его, только там он был выше и надёжнее меня. Сегодня я не поеду встречать его. Запах кофе давно выветрился.
***
Её лепет в трубку казался мне чириканием молодой синицы: она только что сама нашла вкусное зёрнышко и теперь хвастается своей значимостью. Я рву за неё свой рай, она растёт во мне всем миром, я жду её объятия, и пока она есть, я непоколебима в своих решениях – быть. Только она рядом, а мне больше никого и не надо. Как просто всё уладить, когда есть дочь. Встреча с мужем, ссора с сестрой – пустое. Не о чем плакать.
***
На столе два бокала, два прибора и мы. Наши руки лежат горкой, её на моей, глаза сообща срослись в знак бесконечности. Она не желает забыть мои обиды, её сердце отвечает, а моё молчит:
– Мама, я прогоню их прочь из твоей жизни. Отец и тётя Белла больше не придут в наш дом. Ты моё сокровище, мой талисман, и никто, никто не имеет права…
– Остановись, сегодня мой день, он чистый и без пятен. Знаешь, я убрала наш семейный подсвечник, и мне не видно твоего лица; сядь, пожалуйста, рядом, я поцелую твой лоб, как в детстве.
– Мама, не пытайся меня отвлечь.
– Я хочу уехать завтра.
– Куда?
– В Рим.
– Но ведь у тебя отпуск только через три месяца. Как же ты полетишь завтра и с кем?
– Милая дочь, я полечу одна, чтобы зарядить тебя своим счастьем, чтобы ты видела пример женской силы, а не злобы.
И я рассказала ей о нём всё, что знала: друг, человек, а сегодня тот единственный мужчина, кто думает и ждёт. И больше некуда идти и некого искать: он со мной, давно, по своей воле.
***
Пятнадцать лет знакомства пролетели за полчаса тихой беседы двух женщин. Мать и дочь понимали друг друга с расстояния в мизинец, их сердца вверили их разуму всю искренность и податливость чувству. И чувство растеклось по их телам и замерло в скрещенных руках.
Тот вечер сборов в дорогу, воспоминаний и надежд был точно белым, и даже слепой мог ощутить, насколько безукоризненна была его белизна. Взрослая дочь всё так же лепетала и чирикала, только теперь в её голосе чувствовалась забота о матери, а не только о себе. Как синица, готовая вложить зерно в клюв другой птицы, она металась по комнате в поисках того дорогого, что нужно матери. А мать смотрела и запоминала её такой, и была счастлива.