Роман с судьбой 1, 2, 3 главы

                ПОВЕСТЬ

РОМАН С СУДЬБОЙ

               
Повесть написана к 100-летию моей мамы –  Конюшихиной Прасковьи Васильевны.
Публикуется в сокращённом варианте, к 75 – летию Победы в ВОВ



 

Памяти Бабушки моей

Что есть плоскость хрупких букв,
Кособокость строчек?
Окрыляли, и не вдруг –
Откровенья дочки;

Помнится, блеснёт слеза –
За успехи внука,
Бабушке моей «не шла»
Кухонная скука!

Школа, сцена – всё при ней –
Рампа и поклоны:
За кулисами дождей – 
Дом, общением полный;

Даже за стеной снегов
Согревались души:
Лишь она, без лишних слов
Так умела слушать!

Так умела поддержать –
Мягкостью улыбки,
Умудрялась всем прощать
Глупость и ошибки;

Сберегала каждый день –
Счастья быстротечность,
И ушла, однажды, в тень,
Чтоб светить нам вечно!
* 
Игорь Конюшихин.


                Предисловие

Перед вами, уважаемые читатели, правдивая захватывающая повесть о незаурядном человеке, школьном педагоге, жизнь которого, без преувеличения, была посвящена детям.                Автор очень умело переплетает повествование о самом родном человеке, своей матери, с рассказами о родных и близких и с событиями в жизни советских людей, затем граждан России – в вековом временном отрезке. Во всём чувствуется талантливая рука автора: лёгкий слог, живые поэтические образы, сильные эмоции и прекрасное знание корней социальных и исторических событий, как в своём крае, так и в стране в целом.
 Прекрасная, умная книга!  По существу этот труд, как гимн настоящим, самоотверженным педагогам времён войны и мирного времени. Книга также ценна наличием в ней уникального фотоматериала семьи героини и прочих документов более столетней давности, а также составленным автором родословным древом, насчитывающим восемь поколений.
 Лично мне было крайне полезно и радостно приобщиться к очередному оригинальному, сильному и многозначному произведению Людмилы Конюшихиной. Надеюсь, что и у вас, уважаемые читатели, эта книга получит подобный отклик.

                С уважением, С. В. Янкович, кандидат философских наук. г. Москва



Глава 1. Учительница

Телега жалобно скрипела, а тощая лошадь уже и не жаловалась: просто тупо переставляла свои неустойчивые ноги, всё чаще сбиваясь с шагового ритма.
 После грациозных мускулистых скакунов и гарцующих лошадок,   которых до раскулачивания содержал дед Полины, эта – переживающая войну лошадка – казалась сейчас какого-то неопределённого возраста, неопределённого окраса, и тем более, неопределённой  породы. Ей, с трудом тащившей саму себя, не говоря уже о грузе в виде телеги с двумя пассажирами, было давно всё  бэрiбiр (всё равно). По крайней мере, Полина всю шестичасовую дорогу пыталась спрыгивать с телеги, чтобы хоть на минуты облегчить лошади её лошадиную участь. Но хозяин средства передвижения поочерёдно цыкал то на пассажирку, то на лошадь, призывая обеих к порядку – следовать инструкции главы сельского  совета: благополучно доставить новую русскую учительницу из районного центра в русско-казахскую среднюю школу села Будёновка.  Доставить сюда, как теперь стало понятным, в место –  у «чёрта на куличках».  Когда силы и нервы у всех троих участников перемещения были на исходе, откуда-то прямо наперерез выскочила маленькая кривоногая казашка с блюдцеобразным лицом, и почти скинув Полину с телеги, стала торопливо подталкивать недавнюю почётную пассажирку в спину – по направлению к стоящей недалеко от дороги мазанке.
 - Он умрает! Мой кызымка (девочка)… Помогай! Помогай срошна!
 - Я не врач… – пыталась словесно отбиваться от напористой женщины Полина, – мен мугалiммiн (я  учитель), ал мектепке… тамак (я в школу… еду).
 - Помогай! – Кричала  женщина, переходя с причитания на громкий вой. Она тыкала пальцем в Полинин чемодан, надеясь, что там находятся спасительные лекарства.
Сопротивление было бесполезным: «Врач, так врач…  Если суждено – помрёт, что с моей помощью, что без меня…  Посмотрю ребёнка… Для них, в этой глуши, наверное, вид  русского да ещё с чемоданом –  означает прибытие универсального специалиста:  что учителя, что врача, инженера…  или всех  вместе в одном лице.
 -  Барды! (пошли!) – Припомнила Полина ещё слово из казахского языка.
Через несколько минут хозяйка и гостья-спасительница уже стояли у подвешенной к потолку люльки грудничка. Сам грудничок оказался туго завёрнутым в три слоя плотной ткани, по-видимому,  служащей ему пеленкой и будучи пунцовым от перегрева, беспрерывно орал уже охрипшим от длительной натуги голосом.
Через несколько минут ребёнок был освобождён от жарких оков и благополучно дремал на руках молодой, ещё неопытной мамаши.  Полина тихо вышла из глиняной постройки именуемой мазанкой
(сельский домик из саманного кирпича, обмазанный глиной) и привычно воссела на ожидающую её телегу…
  Представившаяся картина – нового рабочего места студентки Алма-атинского Государственного Педагогического института –  была воспринята ею далеко не на «ура». Та же мазанка, только большего размера и с побеленными снаружи стенами. Внутри помещения благополучно покоились три небольшие комнаты-классы и один длинный узкий коридорчик, в конце которого ютилась ещё одна комнатка.
Директор школы, как сразу поняла Полина, встретил учительницу у двери своего  кабинета, в том самом конце коридорчика и, поприветствовав, понимающе улыбнулся: девушка была явно более растерянной, чем уставшей.
 - Розумский Николай Фёдорович, из «прошу любить и жаловать», реально только жаловать: полюбить не успеете, – широкой улыбкой и таким же широким жестом руки, невысокий, крепкого телосложения мужчина пригласил Полину пройти в  свой кабинет.  – Ухожу на фронт, мне бы только успеть  организовать работу, сами понимаете, меньше месяца до начала учебного года. А тут такое молодое, красивое пополнение  прибыло!..
  Смутить  комплиментом стройную учительницу – с пышными чёрными волосами и огромными серыми глазами – у пока ещё директора не получилось, а вот озадачил её – слёту. Как поняла перешедшая только на третий курс пединститута Полина, ей придётся вести (на пару с ещё одним преподавателем) не только свои химию и биологию, а и все прочие предметы, в которых она более ли менее разбирается. И вся эта роскошь – начиная с шестого и по десятый класс, включительно. Короче, преподавателей будет всего двое.  Количество учеников неизвестно. Война идёт только около двух месяцев, а уже было решено школу закрыть. Здание перешло в распоряжение каких-то военных ведомств. Школу переместили в это небольшое помещение, с уверенностью, что детям будет не до учёбы. Учителя разъехались: кто на помощь к родным, кто на фронт, кто в поисках работы. А сейчас срочно решили в Рай ОНО, что учение «это – свет» в любые, даже самые сложные времена, и  что школа должна продолжать функционировать. Словом, до прибытия подкрепления в виде коллег разного профиля, Полине и некоему Куанышу Оразбаевичу придётся как-то и сколько-то выстоять на учебном фронте.
 Через час Полину пристроили на квартиру к одной из её будущих учениц, пообещав к началу занятий предоставить отдельное жилье.      

                Начало

Куанышем Оразбаевичем оказался очень симпатичный, довольно высокого роста худенький товарищ, с не совсем уж узкими  и очень неглупыми глазами и стремительной походкой. Он скоренько разбросал все классы и предметы на двоих и, будучи по образованию физиком-математиком, взял себе из естественных наук только физику, математику и астрономию. Все остальные предметы школьной программы погрузил на Полину, приплюсовав по ходу и актуальный в нынешней обстановке иностранный язык, немецкий.  Как справится с такой поклажей толком не оперённый преподаватель, никого здесь не интересовало. И Полина (с ужасом) ждала первое сентября, подбадривая себя осознанием, что на фронте сейчас людям намного труднее.

К концу августа директор школы всё-таки ушёл на фронт. Без него школа сразу осиротела. Ожидали назначения нового директора. Провожали Николая Фёдоровича тихо, желали поскорее разбить фашистов и вернуться. На прощальном застолье присутствовали двое из Рай ОНО да двое – теперь уже утверждённых учителей – и сторож. В день отъезда бывшего директора, к ожидающей  его машине подошло почти всё село, включая бывших учеников и их родителей с малыми детишками на руках. Полина, как и все присутствующие, долго махала рукой в пыльный след уезжающего грузовика и думала о своих: старшем брате, дяде, двоюродном братишке, которых не смогла вот так же проводить, а только узнала из письма сестрёнки, что они уже воюют.

Глава 2. Свет лампы

 В одной из пустующих мазанок Полине выделили две крохотных комнатки с отдельным входом. Только света во всем селе  уже целую неделю почему-то не было. Исчез. Бродили слухи, что проблемы с электростанцией или переключили напряжение на какие-то важные объекты, но никто ничего толком не знал. И теперь, долгими тёмными вечерами Полина сидела с керосиновой лампой, рассматривая, как языки прирученного стеклом пламени двоятся и троятся в своём нехитром, огненном танце. У неё была возможность ещё несколько дней оставаться предоставленной самой себе: отдышаться, оглядеться снаружи и даже заглянуть вглубь себя – вспомнить, помечтать, оживить  что-то  душевное, сокровенное…

                Детство

В семье у Василия Семёновича и Евдокии Анисимовны, из шести детей, Полина родилась пятым ребенком. Девочка росла смышлёной, талантливой и боевой.  Дед, что по отцу, со своей семьёй  приехал на освоение киргизских земель из Тамбовской губернии Моршанского уезда. Почти сразу, его семья и ещё несколько семей подобных им переселенцев, основали село Покровка и начали успешно осваивать земледелие. Отец же Василия, Семён Афанасьевич, вместе со своими ещё тремя сыновьями: Максимом, Иваном и Дмитрием, дополнительно занялись и коневодством. Страсть, как дед любил лошадей! Может оттого и пошла его фамилия – Конюшихин, кто его знает? Жену дед Семён называл всегда ласково: «Дарьюшка». Бабушка и впрямь была очень душевная и добрая, только в конце жизни потеряла зрение, по какой причине, никто не сказывал. А мама Полины была чистокровной украинкой: чернявой дивчиной с огромными синими  глазами. Отец Полины привёз будущую жену из дальней деревни Богословки, тоже основанной переселенцами, только из Украины. Увёл девицу прямо со двора, навсегда оторвав возлюбленную от всех её родственников. Красавица Евдокия имела походку павы. Была работящая и очень хлебосольная, чем сразу пришлась по нраву не только родным мужа, но и становилась «люба» каждому, переступившему порог большой и просторной избы Конюшихиных. По тем временам – три, а иногда и четыре поколения жили вместе и ведь уживались, и не тужили.  Русский язык Евдокия постигала долго и неохотно, чем явно расстраивала свою свекровь, зато песни украинские распевала на славу, а в будущем и детей кровных наградила сильными, певческими голосами.
Вся большая семья работала от зари до темна. Старшие – в поле и по уходу за скотиной во дворах, младшие были задействованы по огороду, дому и домашним птицам: курам, гусям, уткам. Вечера оставались на детские игры, прогулки да деревенские байки. Но это строго после того, как дети встретят своих домашних кормилиц-коров, которых деревенский пастух собирал по дворам на рассвете, уводил на пастбища, а вечером пригонял обратно в деревню. При этом, несмотря на желание детворы поскорее загнать животное в домашнее стойло, каждая корова вышагивала неспешно, чинно, еле покачивая своим раздутым до предела, наполненным молоком выменем. В перерывах между вечерними играми, сидя на большом бревне у «конюшихинского» дома, ребята  считали своим долгом похвастаться, сколько сегодня его родные надоили молока, ведро или больше.
 
  Отрывочно вспоминая своё безоблачное детство, Полина умышленно переключала себя мыслей о грустном. Но, как из любой песни слов не выкинешь, так невозможно было бесконечно убегать и от этих печальных воспоминаний…
 Полинке шёл одиннадцатый год и она уже успешно закончила второй класс начальной сельской школы, когда волна всеобщей коллективизации накрыла их, до того времени безмятежный, райский край. Борьба государства с байством и земельно-водная реформа ликвидировали остатки феодализма. В Киргизии пошла «эпидемия» официального и почти бандитского раскулачивания, насильственное создание колхозов. Несозревшее сознание большинства простых, добросовестных трудяг, из последних сил державшихся за плоды своего ежедневного труда на благо семьи, принималось как саботаж, неповиновение приказам государства и было чревато жуткими расправами. Не обошла сия печальная участь и семью Конюшихиных. Прибывшие на пустых телегах красноармейцы забирали всё по дворам, начиная от зерна и заканчивая угоном дворового скота. Избивали хозяев за малейшее непослушание, случалось, и расстреливали на месте.  Спрятать что-либо в подвалах и закромах не было возможным: всё проверялось с размаху – штыками… Полина помнит, как её двоюродный, воспитывавшийся в их семье братишка Сережа, прибежал весь запыхавшийся, сообщив, что увидел обозы и солдат – по дороге в их село. Отец только и успел крикнуть, чтобы кто-то из детей попытался увезти в горы, хотя бы по одному: из орловских рысаков, донских; арабского скакуна, ольденбургского в яблоках и ещё его любимца – гнедого…
Времени на раздумья не было. Полинка и Сергей побежали в конюшню и через короткое время уже неслись галопом на своих породистых лошадях, погоняя впереди довольно послушных ещё трёх скакунов. Дети догадывались, что оставшихся в конюшне лошадей ждёт варварская судьба: вначале изнурительный труд, запряженными в телегу, а потом и полное уничтожение – при отсутствии должного ухода и кормёжки. Хотелось рыдать от отчаяния и бессилия. Успокаивало только то, что Полинка сейчас сидела на своём любимчике – в «серых яблоках» коне, и может быть, хоть он сумеет как-то уцелеть. Отогнать лошадей было велено к чабанам, что находились с отарами овец у подножья гор. По приказу, якобы у чабанов лошадей не отбирали. И потому шанс  сохранить лошадкам  жизнь, а возможно и их породу, ещё оставался.    
Благополучно пристроив, хотя бы на время, свою четвероногую ценность, уставшие и голодные ребята уже затемно вернулись домой. Там их ждали заплаканные лица родных и долгие печальные рассказы о том, как всё было забрано из дома и двора; как красноармейцы запугивали винтовками детей, на глазах которых выпинывали своими грязными сапожищами из деревянной домашней маслобойки только что сбитое масло и втаптывали его в землю. Как изгалялись над кричащими малышами, передразнивая их крики, и пригрозили отцу серьёзной расправой, объявив кулаком. К вечеру следующего дня у двора Конюшихиных собралось всё село. Люди пришли спрашивать совета у самого образованного и почитаемого односельчанина, Полининого отца, как быть с вступлением в колхоз. Четыре класса образования Василия, плюс природный ум, честность и деловитость, внушали сельчанам бесспорное доверие к его мнению.
  - Придётся вступать. – Сказал, тогда немногословный отец. И сельчане последовали его совету, подписав вслед за ним какую-то важную бумагу из района. Вскоре единогласно отец был выбран председателем вновь созданного колхоза. Началась новая рабочая жизнь, борьба с пьяницами и бездельниками, числящимися колхозниками и получающими «ни за что» колхозные продукты. Конечно, появились и недоброжелатели.
А через год отца всё-таки упекли за решётку, как некогда «злостного кулака», у которого просто были золотые руки и дружная работящая семья. Полина помнит, что всё для семьи отец шил сам, вплоть до обуви, всё строил сам и даже придумывал что-то из колес для поднятия больших тяжестей…  В тюрьме Василий  просидел несколько лет, там же ослаб и заболел. А когда его признали невиновным, подышал чистым вольным воздухом меньше полугода и умер. К тому времени Полина уже училась в средней школе в городе Аулие-ата, который в 1936 – 1938 годах будет назван Мирзаян, а с мая 1938 года – Джамбул.
 Полине взгрустнулось. Вспомнила добрые серо-голубые глаза своего отца, его размеренную походку и всегда своевременную, истинно мужскую заботу обо всех них: его жене, детях, даже семьях его сестёр – Натальи и Татьяны. Да что там перечислять, он заботился обо всех: и кто был рядом, и кто находился за много километров от него, но нуждался в его всесторонней поддержке.

 Полине упорно не хотелось, чтобы её память «взрослела»: ещё, ещё бы побыть в детстве – мыслями, ощущениями!..
 С началом массовой коллективизации произошёл переход бывших киргизов-кочевников на оседлость. Теперь, изначально  русско-хохляцкое село Покровка пополнялось местными жителями, киргизами. Естественно, русские детишки  знакомились с национальными играми киргизской детворы, например, –  игрой в «альчики» (игра в бараньи косточки), а киргизские дети стали активно играть в лапту, мяч, прыгать на скакалках, даже чертить классики…
Началось смешение и национальных блюд. Но было во всём этом главное: явный дружелюбный настрой и бесконфликтность среди разно национальных соседей. Особенно запомнился Полине киргизский праздник Перегон: когда животных перегоняют на высокогорные летние пастбища. Обычно данное событие происходило в конце мая – начале июня, когда Полина приезжала на каникулы к своим маме и сестренкам: единственный родной старший брат Георгий, в то время, тоже учился и жил в городе.
 Перед перегоном определялся график движения: отар, табунов, гуртов. Впереди перегона шли лошади, потом отары овец и затем остальной скот. Замыкали шествие быки и верблюды, навьюченные юртами и домашней утварью. Часто перегону скота предшествовал устраиваемый колхозом праздник животноводов. Организовывались игры, состязания. Например, конские скачки и борьба на конях. В заключении было щедрое угощение для всех присутствующих, а самых смелых детей – киргизов и русских, даже катали на лошадях.
Осенью шёл обратный перегон, когда скот спускали в низовье гор, на зимние пастбища.
 Чабаны и табунщики повсеместно становились популярными и уважаемыми людьми, несмотря на их недостаточную заинтересованность стать ещё и образованными. Государственным языком, с приходом советской власти, был признан и русский, отсюда быстрыми темпами шло смешение культур разных народов, в данном случае: киргизов, русских и украинцев.
 
                Город

 - Итак, – продолжала вспоминать Полина теперь уже своё отрочество, всё дольше заглядываясь на дразнящий, заигрывающий, извивающийся в огне – фитилёк  керосиновой лампы: всё своё относительно благополучное время жизни в деревне, под крылом заботливых родных, она олицетворяла с уютным светом подобной лампы, вокруг которой, по вечерам, собирались все домочадцы. Кому-то нужно было завершить мелкую работу, на которую не хватило дневного света, или что-то обсудить с родичами, кому-то наметить планы на грядущий день или просто посудачить, но всем было тепло и радостно от возможности побыть рядышком друг с другом.  Насколько сейчас помнила Полина, первая лампочка Ильича зажглась где-то в ноябре, в подмосковной деревне Волоколамского уезда. Кажется, эта деревня называлась Кашино. А в Полинином селе лампочка возгорелась как раз в год её отъезда на учёбу в город, в тридцатом  году. Так что, не успев возрадоваться столь глобальному историческому событию, девочка отправилась в самостоятельную, уже давно электрифицированную и совсем не детскую городскую жизнь. Приютили ученицу дальние родственники с условием, что Полинина семья будет обеспечивать подростка и принявших её хозяев дома – всеми мясными, крупяными и растительными довольствиями, взращенными трудолюбивыми и сердобольными покровчанами. Кроме продовольственной помощи, родственнички попутно загрузили Полину ещё и почти всей черновой работой по дому, плюс уходом за самым старым и самым малым в их семействе: за теми, кто требовали  повышенного внимания и траты драгоценного времени, как  самого хозяина дома, зам начальника цеха кожевенного комбината, так и его интеллигентной супруги. Отучившись неделю в школе, Полина старалась, хотя бы раз в месяц, в субботу, суметь влезть в битком наполненный единственный рейсовый автобус, следующий в направлении её села, правда только до развилки дорог. Далее ей приходилось преодолевать пешком, в любое время года, двухкилометровое расстояние до села, чтобы поочерёдно обняться со всеми родными, наговориться с ними о самом важном… и глубоко за полночь – сладко уснуть в атмосфере любви, заботы и понимания. Утром она уже бежала на тот же единственный утренний, воскресный автобус, чтобы к обеду быть в городе, и скоренько сделав уроки, беспрекословно служить своим городским благодетелям.

                Первая любовь

К десятому классу Полина расцвела, превратившись в прекрасного лебедя. Нужно отдать должное, что благодаря своему природному отсутствию худобы и наличию ладной фигурки, гадким утёнком ей побывать как-то и не пришлось. Активная, улыбчивая, отзывчивая, хорошо успевающая по всем предметам, Полина не была обделена вниманием, как педагогов, так и одноклассников. Кокетство не было свойственно скромной Полине. А для симпатизирующих ей мальчиков, она казалась почему-то слишком гордой, просто недосягаемой, особенно когда принимала участие в школьных концертах, как обладательница прекрасного голоса, альта.  Конечно, в классе  Полина нравилась и своему будущему мужу (о котором хозяйка нынешних воспоминаний и не думала, и не мечтала: он для неё был просто бывшим одноклассником, и по совместительству, сынком директора их школы).
Нахлебавшись подспудного пренебрежения со стороны приютивших её родичей, Полина старалась сторониться ребят и девчат из слишком интеллигентных семей, а Юра Мельников был именно из подобной среды. И потому его интерес к Полине был однозначно обречён на провал. Полине тогда нравился другой одноклассник: простой парень, художественно одарённый, симпатичный блондин Кузя Буванов, который рисовал ей картинки природы и даже портреты самой Полины. А влюбилась девушка в двоюродного брата своей одноклассницы Вали Козьменко, в скромного Веню Майборода, очень доброго, спокойного и надёжного паренька, который пришёл к ним в параллельный десятый класс из другой школы. У Вени была широкая, добродушная улыбка, а при смехе – его серо-голубые глаза начинали светиться, поочерёдно вспыхивая мелкими искорками в районе черных зрачков. Оттого, наверное, когда их классы пересекались на занятиях по физкультуре, Полине очень хотелось, чтобы Веня был весел: уж очень необычными, загадочными были его глаза. А ещё Веня увлекался литературой и лучше всех старшеклассников читал стихи и анализировал образы литературных героев. Об этом часто упоминала обожавшая его –  их общая преподаватель по литературе. Влюблённость Полины оказалась взаимной: после длительных, осторожных ухаживаний, перед самым выпускным вечером, Веня рискнул признаться Полине в своих чувствах. А было это так: он притворился слегка выпившим, якобы не смог отказать в просьбе своей тётке – попробовать её самодельное вино. И, несмотря на то, что сейчас запаха выпивки от необычно взволнованного Вени не было, он для большей убедительности, как бы шатнулся в сторону Полины, неожиданно но мягко заключив её в свои цепкие объятия. Наступил момент вспыхнуть смущением и Полине, она попыталась слегка отстраниться от Вени, но попыталась тоже очень неубедительно. Так постояв с минуту и ощущая уже почти всем своим телом нарастающий ритм биения не только своего сердца, они вдруг, как по велению кого-то свыше, одновременно приблизили свои лица друг к другу и слились губами в первом для них обоих таком необычном, сладком, головокружительном поцелуе. Именно в этот момент их чувственная Вселенная потеряла свои пределы. Они целовались, целовались и целовались… жадно, трепетно, словно боялись оторваться друг от друга, чтобы всё это не оказалось сном, а осталось реальностью в их жизни... надолго. Навсегда! 
С этого переломного момента влюблённые открыто и довольно часто бродили по городскому парку, и Веня воодушевлённо рассказывал Полине об известных и совсем неизвестных писателях и поэтах. Он очень смешно жестикулировал, когда читал стихи, и  даже мог  нечаянно задеть рукой, идущую рядом Полину, за что потом долго и мучительно извинялся. Порой, ночи напролёт, ребята  проходили немалые расстояния до быстрой горной реки Талас, чтобы посидеть, прижавшись друг к  другу – на тёплых, прогретых палящим южным солнцем прибрежных камнях; и долго без устали говорить, говорить о чём-то или почти ни о чем, а просто наслаждаться присутствием друг друга; в недолгих паузах всматриваться и вслушиваться в разные цветовые оттенки и разно звучные переборы речных волн. Иногда, когда ночи были особенно жаркими, даже душными, влюблённые раздевались поодаль друг от друга и бросали свои разгорячённые тела в объятия водной стихии. При этом они неотрывно следили друг за другом, чтобы в случае чего, своевременно помочь выплыть к берегу, иначе сильное течение всегда холодной, горной воды могло утащить любого – в центр воронок, встречающихся на разной глубине, а ледяная вода могла вызвать судороги даже у профессиональных пловцов. На пике своего счастья, ребята решили вместе поступать в Алма-атинский медицинский институт. И успешно претворили в жизнь свою мечту. Но дальше всё случилось не по плану.

                Бегство

Год учёбы в медицинском институте радовал Полину лишь присутствием рядом с ней её любимого Вени. Полина долго не признавалась никому, даже самой себе, что врачевание это дело не её. Что ей больше нравился сам процесс преподавания, за которым она следила с неподдельным восторгом и нетерпением попробовать себя в роли педагога. Она очень доходчиво, неустанно, с горящими глазами пересказывала некоторым ленивым студентам, живущим в их общежитии, легко усвояемые ею сложные темы по биологии, химии, физиологии, анатомии. А на практических занятиях ловила себя на том, что чересчур болезненно воспринимает нескончаемые жалобы пациентов и понимает, что когда-то ей придётся чувствовать свою беспомощность перед лицом чьей-то смерти и она будет по настоящему умирать с каждым своим безнадёжным больным.
 В конце второго семестра, сдав все предметы исключительно отлично, Полина, наконец, озвучила Вениамину, что она больше не будет учиться в медицинском институте, а собирается стать педагогом. Слушая любимую девушку, Веня пребывал в полной растерянности и недоумении, но по убедительности в голосе и твердости во взгляде Полины понял, что любые его попытки уговаривать её передумать, будут бесполезными.
 Уже на следующей неделе после принятого решения, Полина бродила по коридорам Педагогического института, вдыхала сладостный  воздух свободы от своего предыдущего студенчества  и ликовала от ожидания чего-то волшебного, непознанного, что будет постигать вместе с ребятишками в школе.
На городских гуляниях молодежи в честь окончания летней  сессии,  Полина совершенно случайно встретила, среди студентов педагогического, свою одноклассницу Валю – двоюродную сестру Вени. 
  Валя пригласила Полину к ним в общежитие, и после недолгого удивления её намерениям, посоветовала с просьбой о переводе пойти напрямую к ректору института: так как учебный год закончился, вступительные экзамены прошли, а перевод Полины в их педагогический институт, может быть, и получится. Главная проблема студентов, это получение общежития. Предприимчивая Валя уговорила девочек из своей комнаты, а затем и коменданта общежития, разрешить подселение в их четырёхместную комнату, на раскладушку, ещё одну будущую студентку их института. И чтобы, в случае чего,  комендант подтвердил согласие на это жильцов комнаты. Оставалось основное – встретиться с ректором пединститута Толыбековым Сергали Есбембетовичем.  Полина пыталась записываться на прием – бесполезно: её отправляли по данному вопросу на осень, к началу занятий. Полина согласна была спать у домашней двери ректора заветного института, но адрес последнего ей никто не выдавал. Тогда она решила дежурить во дворе института: ведь когда-нибудь ушедший в отпуск ректор прибудет на своё рабочее место, по каким-то срочным вопросам. И боженька смилостивился над целеустремлённой до отчаянности Полиной. Она таки встретила во дворе института ректора, к которому просто кинулась, почти в ноги, с мольбой позволить ей перевестись из нежеланного медицинского в их заветный педагогический. Ректор был немного ошарашен такому эмоциональному натиску симпатичной девушки. Подкупила искренность её желания и готовность идти на всё и до конца, ради достижения цели стать педагогом. Ректор беспомощно выставил последний аргумент для отказа – отсутствие мест в общежитии. И был сражен окончательно и бесповоротно, услышав, что будущая их студентка уже пару недель живёт в общежитии вверенного ему института и в уютной комнате, на дополнительной раскладушке, благополучно просматривает сны о своём сказочном будущем.
Так сказка догнала Полинины сны: ректор, в виде небывалого исключения, дал добро на её перевод. Документы из медицинского она предусмотрительно забрала заранее, декан педагогического перенес сданные ею предметы в свои ведомости, оставалось до осени сдать пару предметов, и первый  курс Педагогического института был Полине обеспечен.

Конечно, Полина и Веня продолжали встречаться, только уже значительно реже из-за сильной занятости обоих. У Вени  занятия продолжались практически всегда до вечера: учёба в медицинском считалась всегда сложнейшей во всех отношениях, и ещё Веня подрабатывал санитаром в больнице, а Полина нашла себя в  вокальном кружке, коллектив которого часто гастролировал с концертами по предприятиям. А потом увлеклась вышивкой, курсами «кройки и шиться», оперным пением и даже брала уроки у одной престарелой бывшей оперной певицы, которая пророчила ей большое будущее, пойди Полина по певческой стезе. В свою очередь, Полина  всецело помогала по дому своей наставнице, руки и ноги которой были нещадно скручены каким-то полиартритом, и ещё Полина подрабатывала уборщицей и сторожем на соседней ткацкой фабрике. Заработок шёл на оплату общежития, занятий вокалом, на питание и на ткани: шила всё себе сама, даже пальто.  Кое-какие деньги Полина регулярно привозила своим родным в Покровку, на случай, если они захотят что-то купить в районном магазине. Наличных денег у колхозников не было: труд оценивался трудоднями, за количество которых шла оплата натур продуктами, часто зерном. Потому торт, который могла себе позволить привезти по исключительно торжественному случаю Полина, оказывался волшебным подарком для людей, привыкших только к хлебу из своей печи. Тогда как для Полины – их душистый с запеченной коричневой корочкой хлеб, пахнущий её детством, был не менее волшебным подарком, после пресного магазинного хлеба заводской выпечки.
  К тому времени старшие сёстры Агафья и Мария уже были замужем. Собиралась замуж сестра Люба, которую будущий муж, профессиональный военный, планировал увезти по месту своей службы – на Украину, в город Винницу.
Подобные перемещения происходили и у маминых родственников в Богословке. Семьи всех её пятерых братьев (Данила, Александра, Василия, Ивана, Петра) и двух сестёр (Анастасии и Клавдии) также отпускали из своих уютных гнёзд уже окрепших птенцов – на волю. В полном смысле вылетел в лётное училище и сын Анастасии – Григорий. Некоторые женились, вышли замуж и  разбрелись, разъехались по соседним сёлам, а кто-то подался на освоение профессий и заработки – в город. Украинские родственники охотно роднились с москалями, за редким исключением некоторых, отличающихся зазнайством, но и те, при встрече или по случаю, всегда были очень щедры на угощения и добры словом. В особой помощи, по тем временам, никто не нуждался, все старались быть самостоятельными и были горды своими жизненными достижениями.

                Практика

После первого курса Полина отправилась на производственную практику в начальную школу. Волновалась перед первым своим уроком больше чем на вступительных экзаменах, а потом, на перемене, ликовала как ребёнок: подпрыгивала  на месте в опустевшем классе и хлопала  в ладоши. Довольно громко восклицала: «Урра!! Всё получилось!!». И достав из дамской сумочки маленькое прямоугольное зеркальце и увидев в нём раскрасневшуюся, счастливую свою физиономию, смеялась и поздравила собственное отражение с первым выходом в счастье.
Полина тогда чётко ощутила, что счастье тоже может быть разным, как и любовь. Ведь с Веней она тоже счастлива и тоже порой взахлёб, но это, её школьное счастье, было ответным – десятками детских глаз, голосов, жестов и излучало особую бесхитростную теплоту, которая пленила и восторгала до головокружения.
*
  На втором курсе Полина занялась лёгкой атлетикой, достигнув больших успехов в метании копья и молота, даже ядро толкала на расстояние, которое было под силу лишь мастеру спорта. Во время прогулок с Веней пристрастилась к стрельбе в тире, где её результаты тоже стали слишком высокими для непрофессионала. Своим последним увлечением Полина ранее заразила своих одноклассниц, а сейчас ещё и подруг по институту, которые тоже стали регулярными посетительницами единственного в городе тира, совершенно не подозревая, что это их невинное занятие вскоре может аукнуться смертельной опасностью.
 Студенческое время летело стремительно, радостно и очень насыщенно. На каникулах Полина торопилась посетить свой менее оживлённый, но тоже красочный своими пирамидальными тополями, школьный город Джамбул, в сорока километрах от которого старенький никем не охраняемый шлагбаум вещал о том, что едущие на разных средствах передвижения, вплоть до ишака и верблюда, пересекают границу между Казахстаном и Киргизией. Там, недалеко от границы, на  родине Полины, в Покровке, взрослели её  племянники, начинала стареть мама. И студентка-активистка изо всех сил пыталась выкраивать время, чтобы от души помочь своим родным: с посадкой и копкой картофеля, сбором  урожая овощей и фруктов, либо подменять кого-то на колхозных полях, если у  родственников случалась беда или болезнь. Колхозные законы были жёсткими: за не выработку трудодней не только лишали продовольствия, но могли и исключить из колхоза. Потому на работу шли, часто из последних сил, и все – от  шестнадцати лет и до самой пенсии. Подмену работника разрешали не охотно и не всегда. Государству было выгодно штрафовать колхозников натур продуктами.

Глава 3. Война

На лето 1941 года у Полины, как и у многих советских людей, была масса мирных и радостных планов. Веня должен был вернуться с мед братской практики в июле, и они мечтали подать заявление в городской загс.   
А пока, после окончания второго курса, студенты химико-биологического факультета тоже отправились на полевую практику по ботанике. Это был завершающий этап теоретического обучения: знания, полученные студентами на лабораторных занятиях и лекционном курсе, обычно дополняются и закрепляются работой в полевых условиях. Объектом изучения на этом этапе был фитоценоз: растительное сообщество, которое характеризуется относительной однородностью видового состава, определённой структурой и системой взаимоотношений растений друг с другом и с внешней средой, включая зависимость от экологических факторов.
  Студенты жили в походных условиях, в палатках. И практика больше походила на экскурсию по полям, со сбором растений и составлением ежедневных отчётов о проделанной работе. А по вечерам – песни у костра, печёная картошка, купания в небольшой мутной речушке: мутной из-за практически глиняного её дна.
Настроение у ребят было почти праздничное: после окончания практики они на месяц поедут по домам, а в августе всем институтом поедут на колхозные поля: убирать свёклу, помидоры, огурцы, яблоки или хлопок. Кому, как повезёт. Труднее всего было на хлопке – в наклон ходить среди сухих колючих кустарников и вынимать белые, пушистые комочки ваты из колючих коробочек. Благо, плантаций хлопка в Казахстане было мало: не достаточно жаркий климат.
Питались практиканты очень хорошо. Привезли с собой рыбные, мясные консервы и разные крупы. Из круп сами варили каши и супы. Овощи, по договорённости, разрешали студентам брать на соседнем колхозном поле. Консервы практиканты обменивали на пышные казахские лепешки, испечённые жителями аула, находящегося в полутора километрах от студенческого палаточного лагеря.  Иногда добрые казашки угощали студентов специально приготовленным забродившим кобыльим молоком – кумысом, имеющим небольшой градус алкоголя, а также вкусным твёрдым, солёным куртом, сделанным из сухого кисломолочного продукта.
Полина приберегла и для Вени несколько мелких, круглых шариков курта, зная его пристрастие к этому лакомству. Полина ждала окончания практики, как никто другой: впереди их свадьба с Веней! И девчонки, с исключительно белой завистью, выслушивали восторженные отзывы будущей жены о своём будущем муже и разделяли с ней её и свои заветные мечты о семейном счастье. 

В тот день,  22 июня 1941 года, было воскресенье. Ребята отдыхали. Жара стояла несусветная, и студенты спасались почти постоянным пребыванием в холодной речной воде. До обеда Полина искупалась трижды и собиралась опять на реку. Как вдруг, со стороны аула, ребята увидели скачущего на коне (во весь опор) аксакала. Он  громко выкрикивал какое-то слово. Разобрать слово не было возможным из-за дальности расстояния, но страх, до степени жуткости, мгновенно охватил сознание каждого слышащего этот выкрик. И когда слово уже стало чётким, со своим значением, мозг каждого из присутствующих выставил защиту, отказываясь  дифференцировать его смысл.
 - Война! Война! Война!!
   Это уже позже писали в газете, что 22 июня – день летнего солнцестояния и самая короткая ночь, которая укоротила жизнь многим…
А пока, полученный стресс, каждый из ребят переносил по своему: как получилось. Кто-то плакал, кто-то просто зависал в мыслях, кто-то бессмысленно утверждал, что это какая-то ошибка и что скоро всё прояснится. Только опытный преподаватель, оказавшийся участником революции 1917 года, очень собранно и спокойно скомандовал свернуть палаточный лагерь и попросил аксакала довести его до сельского центра, чтобы вызвать транспорт для преждевременного возвращения студентов-практикантов в город.
Для Полины переохлаждение и перенесенный стресс аукнулись вскоре, совершенно неожиданно.
С Веней они встретились через три дня после досрочного окончания её и его практики. Встретились в парке, на своей заветной скамейке у фонтана. По приказу зав кафедры, всем «биологам» практика была зачтена. Веня тоже отметил свою практику в зачётке и взял мобилизационное предписание о распределении студентов  третьего курса мединститута, в качестве фельдшеров, на фронт –  в медсанбаты, полковые медицинские пункты и госпиталя. Куда он попадёт, никто знать не мог: распределение будет позже. Вторые курсы медицинского также ожидали приказа о призыве – фельдшерами, а первокурсники, кому исполнилось двадцать лет, шли добровольцами.

                Проводы

Остановка была переполнена. Последние несколько дней Полина чувствовала себя какой-то очень ослабшей. Аппетита почти не было. Редкий кашель, по ночам становился просто мучительным. А сейчас, забыв о себе, она внутренне молилась, чтобы Веня не влез в ближайший автобус и ещё пятнадцать минут они бы постояли в обнимку, никого не видя вокруг и не стесняясь.
 - Пора… собираться… – Веня с усилием оторвал себя от Полины, увидев приближающийся автобус. Полине показалось, что он как-то вдруг сразу – обмяк, даже  ссутулился. –  Утром рано отправка. Придёшь проводить?
 - Конечно! Как ты можешь сомневаться? Обязательно приду! А ты   
напиши мне что-нибудь на память, Венечка. Ты же так здорово пишешь! Всем нравились твои сочинения. Литераторша всегда говорила, что твоё призвание – стать писателем.
  -  Напишу! Обещаю! Если успею… А призвание моё – стать хирургом. Литераторша ошиблась! – Веня ещё несколько раз махнул рукой из окна автобуса. Он улыбнулся, но глаза его впервые не светились… 

Всю ночь Полина провела в жару, у неё резко поднялась высокая температура, дышать становилось трудно. А утром она еле встала с кровати. Кружилась голова и тошнило. В комнате никого из девчат не было. Вокруг царила такая тишина, словно и во всём общежитии, и в мире в целом, никого не было. Только неприятный звон в голове… начал появляться, словно издалека, и быстро усиливаясь, уже стучал в висках… Очнулась Полина лежащей в комнате на полу. Сил перебраться на кровать не хватало. Такой её и застали девчонки, примчавшиеся домой: они были встревожены  отсутствием подруги на проводах. Вызвали «скорую». Полина пыталась объяснить людям в белых халатах, что ей нужно проводить Веню, любимого, что он ждёт её. Но ей укололи какое-то лекарство, и она окончательно очнулась только утром следующего дня. Приговор врача был неутешительным: у студентки обнаружили крупозную пневмонию, и лечить её обещали целых три недели. Но не это расстраивало бедную Полину, она металась от горя, что не смогла проводить своего единственного, любимого. Что она обманула его, не пришла. И оправдания ей нет никакого. Проведывающая подругу Валя не сразу рассказала Полине, как ждал её Веня, в упор не видя провожавших его родных… Как несколько раз, не взирая на запреты, выбегал из строя, чтобы с высоты своего среднего мужского роста высмотреть свою девушку  в округе, затем подпрыгивал на месте, пытаясь (поверх голов толпы  провожающих) ухватить взглядом  где-то рядом или вдали – родную, неповторимую  фигурку... его любимой. А когда грузовики с новобранцами почти тронулись с места, он, побледневшими губами, попросил Валю передать Полине письмо. И пока его машина не скрылась за поворотом, он всё время повторял одну и ту же фразу: «Где же она? Где же она? Где??».
  Сегодня Валя рискнула, уже немного окрепшей Полине, отдать прощальное письмо её любимого.
Полина радостно схватила свёрнутые вчетверо листки бумаги.
    На двух тетрадных страницах в клеточку, мелким почерком Вени было написано:
   « Простынь ещё сохраняет запах твоего тела... Дурманит! Ночь размывает черты лица, свет из окна неуверенными мазками обозначил волны твоих тёмных длинных волос, словно разбросанных по подушке, утопаю лицом в их мягкости.
В моей тёплой, большой ладони – уже почти  дремлет твоя прохладная ладошка. Часы ритмично пытаются солировать на фоне стука наших сердец: моего – без чёткого ритма и твоего – дополнительно озвученного волнением. Чувствую в тебе больше наблюдателя, чем участника... но всё равно голова кружится даже от самых невинных касаний твоего тела. Рискую. На локтях почти нависаю над тобой и едва приближаюсь, практически одним дыханием, к твоим: щекам, губам, шее. Наверное, ты что-то испытываешь, но где-то потаённо, не видимо для меня... Тепло моих губ ощущает сопротивление твоего взгляда на меня: "Ещё не время"... Но я не сдаюсь. Уже более настойчиво пытаюсь своими губами сжать ягодки твоих грудок, чтобы почувствовать сладкий сок вишнёвой спелости. И в страхе от своей настойчивости, замираю. Наверно не больно... иначе бы ты подала знак... но я опасаюсь, больше всего на свете сейчас опасаюсь знаков твоего недовольства. Кажется, пронесло... Быстрой пробежкой благодарно целую твои плечи, руки, пальчики рук и откидываюсь на подушку. По телу растекается сладкое желание бОльшего... сильного... долгого... но рано - рано - рано... Ты ещё "не проснулась". Ещё не наступило утро твоих чувств и твоего ответа. Сейчас ты просто рядом... до миллиметра, до волоска, до капельки...  И это такое Счастье! Я тебя обожаю! 
Не решаюсь озвучивать тебе свои желания: храню их внутри – поглубже, поглубже и боюсь прикасаться к ним даже мыслями, не то чтобы словами. Мысли тонкие, могут путаться, а вот слова… –  упорно прорываются в сознание, хотя бы образами, которые пытаются ускользнуть, спрятаться, потому что они, образы, всегда  сильнее, красивее и содержательнее самих слов, хотя и могут быть развеяны другими, неосторожными словами.
Так, в ночном окружении образов своих желаний, я встречаю очередное утро Мечты…».

P.  S. Прости, это мои несостоявшиеся фантазии… Но я верю, что ты меня дождёшься, и всё у нас будет именно так, или ещё лучше.  Я люблю тебя больше всех на свете!».

5 июля 1941 г. Твой я, Веня
*
 Полина наизусть знала это его нежное письмо. Но всё равно рука привычно потянулась к её женской сумочке, и как тогда, она прижала заветные листки долгим, тёплым поцелуем к своим губам. Пламя лампы затрепетало, будто почувствовало её касание к чему-то живому, присутствующему рядом… Или, может быть, это сам Веня сейчас почувствовал адресованный не столько его строкам, сколько ему самому – её трепетный поцелуй и подал об этом сигнал через пламя керосиновой лампы? Как он там? Где он?
  После больницы Полина посетила своих родных в Покровке, а перед отъездом сюда, в Будённовскую школу,  заходила к Вале, но она ничем её не порадовала. Известий от Вени ещё не было. В военкомате сказали что, как будто, он должен был прибыть в какой-то московский эвакогоспиталь на переподготовку.
 Это позже стало известно, что студентам предлагалась дополнительная специализация, после которой их оставляли в Алма-Ате – в разворачиваемых здесь госпиталях при Казахстанском медицинском институте. А также планировалась комплектация врачебного состава для полков гвардейской дивизии. Но надо знать Веню, который никогда не искал облегченных путей, особенно сейчас, когда актуальным было попасть в какой-либо госпиталь Западного направления, ближе к фронту.

                Первое…

  Первое сентября наступило ожидаемо и неминуемо. Во дворе школы собралось примерно пятьдесят разновозрастных учеников. Директором назначили Омбаева Куаныша Оразбаевича, а завучем, естественно, стала Полина: выбирать было не из кого. По чёткому графику занятия начинались с восьми часов, по два урока в каждом классе. В целом сформировалось пять классов, и рабочий день у директора и завуча был, соответственно, десятичасовым. Ученики подходили строго к назначенному времени, ведь учителей было только двое. Уже после первой недели работы оба преподавателя поняли, что это чистое самоубийство: они шли на работу с тяжелыми головами и ногами. Помощь, в лице новых учителей, к ним не торопилась. Благо, что в классах было по нескольку учеников: хотя бы дисциплину удерживать было проще.
 Учебников, на удивление, хватало, а вот с тетрадями, ручками, чернилами и прочими канцелярскими принадлежностями была катастрофа. Подручными средствами служило всё, что можно было придумать и соорудить: окружности чертились по пиалам, стаканам или с помощью ниток, привязанных к карандашам и т.д.
 Радовало, что дети учились охотно, и даже некоторые взрослые осторожно спрашивали, не начнутся ли занятия с совсем старшими, то есть с ними. Сентябрь прошёл пудовой походкой, но с улыбкой на лицах. Когда уставшие и заметно похудевшие доблестные учителя увидели на пороге своей школы ещё двух работников на ниве педагогики, они не то что были счастливы пришедшему им на помощь пополнению, а встречали их со слезами счастья на глазах.
Теперь у Полины появилась возможность отлучиться в город, чтобы что-нибудь узнать о Вене и, может быть, суметь доехать к своим родным.

В городе  Полину ждала радость: пришло первое письмо от Вени. После слов приветствия, он тут же поинтересовался, где Полина? Почему она не отвечает ему на письмо, посланное на её общежитие в Алма-Ату. Сразу упреждая вопросы, Валя сказала, что уже пару дней как отправила брату письмо и объяснила, что Полина прервала учёбу и уехала на работу в село, потому что нужны заработки, чтобы помогать родным, так как почти все мужчины в их семье ушли на фронт. Адрес Полины обещала уточнить.
  Далее Веня писал, что он сейчас осваивает специальность военно-полевого хирурга в будущем сортировочном эвакогоспитале в Москве. И что потом собирается отправиться в действующую Армию, скорее всего это будет 3 Белорусский фронт. Что он здоров, очень сильно занят и очень по всем скучает. Спрашивал о самочувствии всех родных, о своих друзьях. Написал, что мельком, ещё в июле, из окна трамвая видел, кажется Юру Мельникова – в форме с пагонами лейтенанта. А, может быть, и ошибся.
 - Да нет, наверное, не ошибся, –  мелькнуло у Полины в голове: был разговор, что директорский сынок поступил в Институт Прокуратуры в Москве.
 Быстро раскланявшись с Валей и её мамой, Полина понеслась навстречу Вениному письму, надеясь, что оно уже лежит на почте отдела «до востребования». Так обычно поступают, когда письма приходят к бывшим студентам на адрес их общежития:  переправляют на главпочтамт по месту основного жительства студента. И чудо, к огромной радости Полины, случилось!
  Письмо открывала осторожно, чтобы не надорвался адрес отправителя. Руки казались непослушными от волнительной дрожи в них.
  После множественных ласковых слов приветствия, Веня писал Полине, что он уже не в Москве, а в действенном сортировочном эвакогоспитале недалеко от передовой. Что в Москве запасся медицинскими учебниками по хирургии, так как практического опыта у него мало, читает урывками – если нет наступления. А когда начинается стрельба, то уже приходится принимать раненых, делать перевязки и ассистировать в операционной. Что принимают раненых по пятнадцать часов. Некоторых он выводит из стресса своим методом: обрабатывает раны и попутно читает им стихи. Здорово получается. Даже стонать перестают. Пишет, что очень мало перевязочного материала, приходится стирать бинты. Что госпиталь принимает в сутки до шести тысяч человек и, хотя считается тыловым, но, по сути, они работают и как первая медицинская помощь. Что половина из бойцов легкораненые, и они после поправки снова идут воевать. Некоторые умирают от заражения крови. Что нужны лекарства против инфекций. Не хватает крови для переливания.
В конце письма Веня просил, чтобы Полина не говорила обо всём этом его родным. Что он будет переправлять письма через Москву и  пусть они думают, что он в тылу, в безопасности.
Потом Веня написал, что сейчас пословно вспоминает их с Полиной разговоры, вспоминает все их прогулки и главное, всё время представляет, что она, его самая любимая на свете, рядом с ним всегда. Это даёт ему силы и уверенность в своих действиях.
  Письмо казалось большим, но прочиталось очень быстро. Полина положила письмо в сумочку, вытерла слёзы, порождённые эмоциональным коктейлем: радости, тревоги, боли и страха за Веню. Она впервые почувствовала запах смерти и увидела, сквозь его строки,  ужасающие гримасы войны.
 
P.S. Веня писал:
 « Кстати, всё хотел тебе сказать, что моя фамилия – порождение далёкой истории наших предков. Семейное имя Майборода относится к ряду фамилий, образовавшихся от прозвища предка по мужской линии. Традиция давать человеку индивидуальное прозвище в дополнение к имени, полученному при крещении, издревле существовала на Руси и сохранялась вплоть до XVII века. Фамилия Майборода происходит от украинского мирского имени Майборода, что означает «имей бороду». В восточнославянской традиции борода – символ жизненной силы,  роста, изобилия и счастья.
 Так что ты, Полинка, скоро заимеешь такую же «бороду». Смеюсь.
Я-то давно её имею, во всех смыслах: побриться и то некогда».

                Письмо

   К родным Полина заехать уже не успевала: одно свободное воскресенье не позволяло сделать несколько выездов. Вечером, вернувшись в свою комнатку, при свете той же лампы, она начала писать ответное письмо любимому Венечке.
Начало письма никак не давалось: все слова казались пустыми, серыми и совсем не отражающими её состояние… Чернила на пере ручки подсыхали уже несколько раз, а тетрадный лист в линейку так и оставался не тронутым.   
В горле всё пересыхало от волнения… Наконец, когда уже чайник вскипел на примусе и Полина сделала пару глотков ароматной жидкости (листочки мяты всегда хранились с запасом), она написала первые слова…
   Приветствие получилось настолько восторженным, что она почувствовала, что сразу и вся уже выдохлась. Хотелось писать много и о многом, но Полина понимала, что всё это мелочи, не стоящие сейчас его внимания. А о чём-то важном… разве, о нём напишешь? Прав Веня, не передать буквами как скучаешь, тоскуешь, ждёшь, мечтаешь, терпишь, веришь… и самое главное, о том как любишь(!) Что бесконечно снятся глаза, губы, руки любимого… Что проснувшись, начинаешь плакать оттого, что это был лишь сон… А за окном суровая действительность, с постоянными тревожными новостями с фронтов, прибывающими со всех сторон эвакуирующимися людьми, для которых вскоре уже не будет ни в селах, ни в аулах жилого места. Что завтра и ей тоже придётся потесниться, отдав свою вторую комнатёнку женщине с грудничком. Что по официальным данным в Казахстан только к сентябрю 1941 прибыло 24 тысячи эвакуированных. И уже есть приказы оборудовать для жилья даже амбары. А переселенцам выдают только картошку и муку, и то не вдоволь. И никому нет дела, на чём станут несчастные матери готовить скудную пищу своим детишкам? Конечно же, не будет хватать ни рабочих мест, ни зарплат. А школы, в скором времени, станут  явно переполненными, ведь эвакуируются в основном женщины и дети. Да, может быть, руководство сумеет изыскать средства на детские сады, чтобы освободить матерей для каких-то полевых работ.  Из мужчин, в пополняющемся окружении, только очень старые или очень больные…
 Полина вздохнула, почти отчаянно воткнула перо ручки в чернильницу и, успев сбросить на тетрадную промокашку излишки чернил, решила не расстраивать Венечку ещё и их тыловыми проблемами, а написать что-нибудь забавное из школьной жизни. Хотя бы пару эпизодов. Например, как вновь прибывшие учителя были шокированы условиями работы и как довольно жеманная, интеллигентная учительница русского языка и литературы чуть не взрывается от негодования, что старый аксакал – сторож и звонарь по совместительству – часто попросту просыпает время, когда ему нужно звонить, возвещая о начале или конце урока. И мы, так сказать старожилы, будим его или сами звоним в довольно увесистый колокольчик. И каждый раз Екатерина Львовна (ранее проживавшая в Воронеже) говорит, что уважение к аксакалам мы доводим, в данном случае, до абсурда. Не понимает литератор, что прибыла в чужой монастырь со своим уставом. Но мы-то знаем, скоро и она исправится... 
А недавно, во время её урока, во двор школы зашёл чей-то отвязавшийся верблюд и в то время, когда Екатерина Львовна с придыханием пересказывала бал Наташи Ростовой, он неожиданно для всех, всунул свою голову в открытое окно класса, напугав находящуюся в почти театральной роли эмоциональную женщину – до степени заикания. Заикаться она перестала, но вот после урока проходила мимо животного осторожно, плотно завязавшись платком, на случай, если верблюд, вспомнив её далеко не литературные высказывания в его адрес, решит плюнуть на неё со всей своей верблюжьей недалёкостью. Кто-то из острословов, как говорят, даже дал кличку верблюду – Болконский. Но она, кличка,  слава Богу, не прижилась.
Полина, как могла, образно донесла эти эпизоды из будней вверенной им школы и на мгновение представила улыбку на уставшем, бородатом лице Вени и его неповторимые, искрящиеся глаза, смотрящие на неё и, неожиданно для себя, разразилась  рыданием, причитая: «Ну почему всё так? Это же не правильно! Не справедливо! Почему в смертельной опасности всегда лучшие из людей? Всегда самые нужные и любимые!?».
 От усталости и эмоциональной истощённости Полина уснула –  сидя за столом.
 
   В обед состоялся педсовет, в связи с приёмом на работу ещё двух учителей из числа эвакуированных. На повестке стоял вопрос, как вернуть школе прежнее её здание, так как в нынешнем здании далее работать было просто не реально. Шесть преподавателей и седьмой – преподаватель физкультуры, это был уже солидный коллектив и количество учеников, как и предполагалось, росло с каждым новым прибытием эвакуируемых. На уровне сельского совета был получен отказ, по причине того, что прежнее здание теперь было в ведомстве военных. И снова коллектив выдвинул своими послами в Гор ОНО – с ходатайством о решении вопроса о помещении – всё тех же, пока неизменных, директора и завуча. Значит, завтра Полине и Куанышу Оразбаевичу предстоит дорога в город Джамбул.
Третьим вопросом, у вездесущей Екатерины Львовны, был вопрос о принятии мер культурно-эстетического воспитания учащихся. Она глубоко и откровенно возмущалась антисанитарией самих учащихся, начиная с чистоты их одежды и  тел и заканчивая ужасной привычкой постоянно и всюду плеваться.
Полина долго слушала отлично поставленную речь литератора, а потом не менее ярко выступила с разъяснениями по поводу:
 -  Когда мы с моим другом, – немного запнувшись, Полина на пол тона выше произнесла имя любимого, – Вениамином, заканчивали десятый класс, где-то в мае 1938 года, как раз перед выпускным вечером в город приехал казахский акын Джамбул Джабаев, приехал на праздник переименования города Мирзоян в город его имени, Джамбул. Любой из грамотных советских людей знает, что это – казахский советский поэт-акын, депутат Верховного Совета Казахской ССР, награждённый Орденом Ленина. Над переводом его песен на языки народов СССР работает целый коллектив: П.Кузнецов, К.Алтайский, М.Тарловский. С сентября этого года Джамбул Джабаев – лауреат Сталинской премии второй степени. Написал серьёзное стихотворное произведение под названием «Ленинградцы, дети мои!». Поэзия Джамбула связана с жизнью простого народа: он призывает казахов к дружбе с русским народом, сложил множество лирических, социально-сатирических песен, героических поэм и сказок.
Кстати, сын Джамбула Джабаева, Алгадай Джамбулов – ушёл на фронт в первых рядах.
  Так вот, приехал уважаемый аксакал на такси на встречу с народом. Вышел старец еле-еле: в тот год ему было 92 года. Встречали его на красной ковровой дорожке, помогли подняться и сесть на специально сооруженную сцену на центральной площади города. Оттуда он читал свои стихи и спел несколько песен. Только шофёр такси был очень недоволен и ругался, что за дорогу от Алма-Аты до Джамбула, аксакал изредка плевал прямо на коврик в его машине. Так что, понятия воспитанности и традиционных привычек-дело сложное. Материться и свистеть, тоже неприлично. Только попробуйте отучить от этого нас, русских... Но есть в этой истории главное - акыну рукоплескала целая площадь народа, несмотря на его недолгое,но трогательное и порой даже - зажигательное выступление: ценят люди своих талантливых просветителей!! Нет, Вы можете, конечно, начать активное перевоспитание  нынешнего поколения, но уверяю Вас, уважаемая Екатерина Львовна, этот процесс не скорый и должен быть основан на обоюдном желании и согласии.
Конечно, никто Полине не зааплодировал, но и дискутировать никто не стал. Все понимали, что в чём-то оба оратора правы, но сейчас стране «не до жиру…».

 После рабочего дня, немного пообщавшись со своей новой соседкой и её славным  малышом, Полина дописала письмо Венечке. И очень была довольна, что завтра собственноручно отправит письмо в городском почтовом отделении.

                За правдой

Октябрь более всего ощущали дороги. Размытые дождём, они грузили в своей грязи колеса любого не очень тяжелого транспорта. Только тракторам – ни ухабы, ни грязевые потоки не были проблемой. Полина неотрывно смотрела в окошко грузовика, и как биолог, отслеживала нехитрую растительность казахстанских степных просторов: вот качаются, на уже прохладном ветру, пожелтевшие – полынь, типчак, осока. Саксаул выпячивает свою жесткую, многократно изогнутую спину. Опавшие листья саксаула служат прекрасной подкормкой для овец на зимних пастбищах. А вот уже убранные поля пшеницы, сахарной свёклы, кукурузы, картофеля.  По полям мечутся в поисках еды: волки, лисицы, корсаки, сайгаки. То тут, то там, словно выныривают из земли шустрые сурки, весь день резвящиеся на солнышке и добывающие себе пищу, и только поздно вечером они вновь исчезают в земле, в своих норках. А в неглубокой  речке, которую сейчас проезжает их машина, если присмотреться, можно увидеть плавающих уток, и у кромки берегов – передыхающих от своего длительного заплыва – ондатр. И уж если совсем повезёт, то можно встретить в степи и  роскошного своим оперением фазана.
  Наконец машина прибыла в город и остановилась почти напротив здания Гор ОНО. И хотя дорога была не очень долгой, но втроём в кабине было всё-таки тесно: ноги слегка онемели и отекли.            Разговоры и споры с заместителем зав Гор ОНО, должного результата не принесли. Опять были ссылки на приказы свыше, на военное время и прочее, о чём можно было и не упоминать, что было и так очевидно. Расстроенная Полина пулей вылетела из кабинета зав Гор ОНО: единственным его советом было – использовать ей свою пробивную силу во вновь организованном Обл ОНО. 
Через каких-то десять минут езды по городу, Полина, сказав Куанышу Оразбаевичу, что на этот раз она попробует сама… решительно пересекла порог другого заведующего. Она настроилась, что не уйдёт из его кабинета до ночи, а в случае отказа в помощи, останется и ночевать…
 - Здравствуйте! – Громко поприветствовала Полина какого-то мужчину, сидящего в кресле у окна. Естественно, она была уверена, что это новый заведующий Обл ОНО. – Ответьте, пожалуйста, почему никто из администрации не думает о будущем наших детей? Только оговорки и советы войти в положение… Конечно трудно, конечно война, но ведь война не вечная, а кто потом будет строить мирную жизнь? Дети должны иметь образование, и естественно, условия его получать…
 - Погодите, погодите, – мужчина в костюме попытался, если не прервать, то хотя бы приостановить поток Полининых слов. – Вы не ко мне, вернее я – не тот, кто Вам нужен. Он беспомощно глянул на закрытую дверь, которая, на его спасение, буквально через несколько секунд открылась, впустив в кабинет до радости знакомую личность – бывшего школьного директора Полины. Андрей Петрович, уловив ещё висящие в воздухе ноты речевой  атаки, естественно за правое дело, поприветствовал свою бывшую ученицу:
 - Полина! Одноклассница моего Юрия! Здравствуйте, голубушка! И что это Вас так разволновало? Давайте, спокойно и основательно докладывайте. Я слушаю.
 - А Ваш вопрос решён, – Андрей Петрович обратился к мужчине у окна, – можете быть свободным. – Он приподнял руку, как бы отталкивая ладошкой  ожидаемые излияния благодарности.                И мужчина, понимающе кивнув головой, проскользнул на выход.
 Андрей Петрович основательно, по-хозяйски сел в своё, как оказалось, «новое кресло» и привычно закинул ногу на ногу.
 Расслабился сам и своим видом начал расслаблять натянутую, как струну, Полину.
  - Ну, это совсем другое дело, – мелькнуло в голове у Полины. – Это свой и очень разумный человек!
 -  Здравствуйте! – Голос Полины ещё выдавал напряжение, но с каждым далее произносимым предложением, становился мягче и дружелюбнее.
Выслушав внимательно всё сказанное Полиной, Андрей Петрович во многом согласился с его, как теперь оказалось, коллегой и заверил, что будет всячески содействовать возврату изначального здания Будённовской школы – её ученикам. В конце аудиенции, перед самым расставанием, уже почти счастливая Полина, спросила Андрея Петровича о Юре. Узнала, что Юра действительно учился в Московском институте Прокуратуры СССР, что после третьего курса прошёл дополнительную подготовку к досрочному выпуску их курса. И что с июля воюет на 2 Белорусском фронте. А это значит, что Веня не ошибся, он действительно видел Юру в Москве, тогда, из окна трамвая.

                Повестка

После того как Полина подробно пересказала свой разговор с зав Обл ОНО, довольный Куаныш Оразбаевич важно изрёк, что они с Полиной  молодцы и справились с поставленной задачей.
  Далее всё было по обычному плану: так как выбираться из Будёновки в город получалось непросто, у всех всегда находились какие-то свои личные дела в городе. Сейчас Полина и водитель ждали распоряжения их начальника, по поводу имеющегося у них в запасе свободного времени. Главное, выехать вечером, чтобы не совсем в глухую ночь добраться  до места, в своё село. Сейчас свободными оставались целых пять часов. Наконец, Куаныш Оразбаевич скомандовал, где и в какое время встречаются все трое, чтобы отправиться в обратный путь. Первой вышла из машины Полина, попросив довезти её до почты. На почте она торжественно передала своё бесценное письмо во чрево специально окрашенному почтовому ящику, который сортируется в первую очередь – адресатам на фронт. И вскоре, на городском автобусе доехала до дома Вали. Хозяйка квартиры встретила Полину необычно радостными возгласами. Недавно Валюшка вышла замуж, пока не официально – за одного эвакуированного инженера. Он был направлен на строительство плотины на реке Талас, где собираются построить  водохранилище и гидроэлектростанцию. Словом, Валюша, наконец, была счастлива и даже вдвойне: у неё был любимый Виктор и ещё она ждала от него ребёночка. А вот отчего Валя так ликовала, увидев Полину, стало ясным буквально через ближайшие пять минут, и это известие совсем не обрадовало Полину.
 - Ура! И тебя не забрали! – Валя обнимала Полину за плечи и весело смеялась.
 - Куда не забрали? – Не понимала её радости Полина, растерянно улыбаясь в ответ.
 - Как? Ты разве не получала повестку из военкомата?
 - Какую повестку? Нет… Ничего не получала.
 - Так нам же всем троим, подружкам, выписали путёвки прямым попаданием в снайперское училище. Так ты не в курсе?
   Полина присела на стул:
 - Да объясни ты толком, какая повестка, что и куда?..  – у Полины всё внутри ухнуло, словно все её внутренние органы одновременно спрыгнули к пяткам…
Вскоре стало понятным, что подруги, ещё со школы увлекающиеся регулярной и очень показательной стрельбой в тире, не замечали, что за ними давно наблюдали некоторые нештатские в штатском… И сейчас умельцы стрельбы, подобные подругам, активно выявляются для отправки их в снайперские училища с последующим отбытием на фронт. 
 - Значит у тебя всё ещё впереди… – расстроилась Валя. А я обрадовалась, что тебя тоже не взяли. Вера, как фармацевт, уже работает на фронт, они здесь делают лекарства, её не стали трогать. Я, сама видишь, она осторожно положила руку на свой, уже заметно выпирающийся животик. А ты, оказывается…
Так, где же вызов твой? Наверно дома, у мамы? Надо срочно искать, иначе пригребут за отлынивание. Сейчас особенно начали всё контролировать: очень много тех, кто изо всех сил пытаются избежать отправки на фронт, даже из числа эвакуированных. Говорят, что много орудует банд и различных уголовников, из которых германская агентура готовит подрывников. Вербуют диверсантов даже из местных жителей. 
 - Понятно… – совсем упала духом Полина. Как же я доеду к маме? На чём? Времени нет, и мои спутники разбежались по делам.
А по месту работы, почему не прислали? Странно.
Остаётся только отпроситься у директора и пусть они едут в Буденовку, а я поеду в Покровку.

  Оставшиеся часы свободного времени Полина посвятила походу по их с Веней любимым местам. Она подолгу сидела на их скамейках, трогала деревья на их аллее, заходила в универмаг, где они покупали всякие галантерейные и канцелярские принадлежности. Даже купила два мороженое и, несмотря на прохладную погоду, съела их, представляя, что это они вместе с Веней наперегонки хрустели вкусными, вафельными стаканчиками.
Время пролетело быстро, наверно потому, что она старалась запомнить всё, что ей было так дорого в её жизни и заодно, на всякий случай, прощалась со всеми их с Веней местами, где третьим и совсем не лишним их спутником было их улыбчивое, искристое Счастье.
  В назначенном месте Полина ввела директора в курс дела, чем заметно огорчила. Но не отпустить её он не смог, права не имел.

                Родные

Мама от души радовалась неожиданному приезду дочки. Судя по реакции и остальных встречающих Полину, никто не был в курсе по поводу её повестки в военкомат. И Полина решила не расстраивать родных причиной своего срочного приезда. Но уж, коль приехала до завтрашнего утреннего автобуса, то решила посетить всех своих сестёр по очереди.
 Вначале отравилась к сестре Марии, живущей довольно далеко, почти на краю села. Не торопилась – вернуться можно было и по темноте: луна в селе обычно светила так ярко, что дорогу было видно, как днём. А небо и сегодня обещало быть ясным. Сестра встретила со слезами на глазах. Всё время только и говорила о том, что и опомниться не успела, как за три дня забрали на фронт её мужа, Алексея Ядова. И теперь она осталась с тремя детишками. Сестра пребывала в явной растерянности, как она справится с детьми и с хозяйством – одна? Всегда уверенная в себе Мария, сейчас потерянно блуждала по двум комнатам их дома, не выпуская из рук годовалого Мишеньку. Прибежавшие с улицы четырёхлетняя Анечка и семилетняя Валечка, послушно помыли ручки и сели за пустой обеденный стол. Попросили кушать. Мария, словно опомнилась: положив малыша в люльку, стала быстро накрывать на стол. Через десять минут все, включая Полину, дружно постукивали деревянными ложками по своим чашкам. Каша была очень вкусная, ароматная: стояла в горшке в русской печи, где была заранее приготовлена.
После еды Полина помыла посуду, недолго поиграла с племянницами, понянчила племянника и вскоре, ответив на несколько традиционных вопросов сестры: о здоровье, работе и планах на будущее, отправилась обратно – в дом мамы, старшей сестры и младшей сестрёнки. Перед уходом, Полина оставила на столе половину имеющихся в её кошельке денег, на всякий случай: не всё можно иметь за трудодни, тем более, когда и трудодни-то заработать с тремя детишками дело не простое… 
  За время отсутствия Полины, мама и сестра, как водится, когда приезжают гости, накрыли большой стол и созвали ближних родственников (младшая сестрёнка Полины была на учёбе в городе). Все ожидали услышать какие-то городские новости, может быть и о войне: долгое время простой народ СССР был уверен, что война закончится быстро. Только военные да высшее руководство знали истинное положение фронтовых дел и призывали народ сплотиться, помогать своим трудом фронтовикам и верить в Победу!  Эмоциональный дух граждан успешно поддерживали деятели культуры и искусства: кино, концерты, театры… Только на юг Казахстана, за четыре месяца войны, уже были эвакуированы более двадцати театров и ведущих вокальных, танцевальных коллективов страны. Да люди и сами старались поддерживать друг друга. Хотя бы вот в таких, стихийных посиделках, по случаю… когда, угостившись и поговорив о своём насущном, и гости, и хозяева начинали петь за столом… Как, например, сейчас: протяжные, мелодичные украинские песни, звуки которых улетали к вершинам близстоящих гор и рассыпались по ущельям, чтобы затем, с леденящими выдохами ущелий, наполнить ночное пространство разнообразными отзвуками.
Пели, как всегда, на четыре голоса: мама щедро одарила своих детей чудесными голосами с редчайшими переливами и ещё одарила способностью легко осваивать игру на любых доступных музыкальных инструментах, вплоть до игры на ложках.
  Сегодня старшая сестра Агафья выглядела чуть пободрее средней сестры Марии. У неё тоже сейчас остались без отца все пятеро детей, младшей из которых – Томе, едва исполнился годик. Полина окинула взглядом сидящих на лавочке, напротив неё,  ещё четверых детишек Агафьи: трёхлетнего Толика, шестилетнюю Леночку, одиннадцатилетнюю Марию и четырнадцатилетнего Михаила. Последний держался, как взрослый настоящий мужчина, теперь всецело отвечающий за своих маму, бабушку и малышей. Перемены в поведении старших детей отмечали и все остальные родичи: когда через неделю после ухода на фронт Дмитрия, мужа Агафьи, были призваны и Георгий Конюшихин, родной брат  Полины, и двоюродный брат Сергей Конюшихин; когда в избах родных, как и в избах большинства жителей села, остались только женщины и дети, да изредка – совсем старые дедки.
Но надо было находить силы –  жить!
 В тот вечер Полина отогревалась душой в кругу своих родных: пела вместе с ними любимые песни… и как бы невзначай нет-нет да и улавливала своим нечётким, размытым слезами взглядом – подобные же взгляды и у остальных, будто бы задушевно поющих, каждый из которых сейчас думал об одном и том же, пряча страх будущего – в песенной тоске о ещё недавнем, прекрасном настоящем... 
 Уложив детвору, глубоко за полночь, взрослые выпили на посошок по рюмочке самогона за всех, «кто сейчас защищает нашу Родину» и разбрелись на отдых. Когда в избе, как часто называли свои дома сельчане, всё стихло, Полина, на цыпочках, прошла к маме и  положила под вышитую Полиной и подаренную когда-то маме салфеточку – свои оставшиеся в кошельке деньги. Себе отложила строго на дорогу.
 Утром, на автобусной остановке, Полина крепко обнялась со всеми, кто пришёл проводить её в город, обнималась с мыслями: «А вдруг это последний раз, когда она их видит и чувствует каждого?».
Полина старательно отгоняла недобрые, вязкие мысли, и глубоко вздохнув, повторяла про себя своё заветное: «Со щитом, или на щите!».  Это было вычитанное ею (у Плутарха) изречение, произнесённое спартанкой Горго, провожавшей своего сына на битву с врагами (победить или погибнуть: по обычаю, убитых выносили с поля боя на щитах).
Так случилось, что именно этот фразеологизм уже давно помогал Полине выстоять в любых жизненных сложностях. Сработал и сейчас.
  По приезду в город Полина не стала искать транспорт, чтобы отправиться в Будёновку, а пошла прямиком в Военкомат. Раз девчатам были повестки, значит, есть и ей. Что толку искать и переживать, лучше всё прояснить сразу.
За пару кварталов до здания Гор Военкомата к Полине стала приставать среднего возраста цыганка. Она шла за ней и пыталась остановить, потянув за рукав плаща, но Полина вырывалась и старалась не реагировать на слова женщины. А цыганка не унималась:
 - Ай, красавица, зачем отталкиваешь и слушать не хочешь? Смотри мне в глаза! Правду скажу! Да не надо мне денег твоих, просто дай  украшение какое-то. Подожди! Пожалеешь, что знать не будешь! Ай, ладно… – Цыганка махнула на Полину рукой и почти крикнула ей в след: «Дорога должна быть трудная, горестная. Да не бойся, не ляжет тебе та дорога. Иди… Семьдесят пять лет жизни тебе!
 Полина, ещё по инерции, сделала десяток быстрых шагов прочь от назойливой цыганки и, почувствовав, что та отстала, облегчённо вздохнула. Замедлив шаг, обернулась: цыганки в обозреваемом пространстве уже не оказалось. А на душе, будто чуть-чуть потеплело, наверно от последних, обнадёживающих слов цыганки, прозвучавших как предсказание.
 Военкомат был набит посетителями и беспрерывно тревожно гудел: движениями, голосами, эмоциями. Полина недолго ходила в поисках секретаря, ответственного за выписку и отправку  повесток. В журнале этого месяца призыва, данных о Полине не нашлось. Потом, уже вместе с секретарём, они довольно продолжительное время листали журналы призывников разных категорий. Тоже не нашли. Затем Полина сама просматривала списки тех добровольцев, которым (по каким-либо причинам) было отказано быть мобилизованными на фронт. В итоге секретарь, уже попутно сделавший уйму дел, заметно подустал от настойчивой посетительницы и отвёл её прямо в приёмную, в кабинет начальника военного комиссариата. Последний был удивлён патриотическому настрою девушки, рьяно отыскивающей себя в списках призывников. Он попросил рассказать всё по порядку: кто, что и откуда. Выслушав рассказ девушки об их семье, обо всех ушедших на фронт родных, начальник позвонил кому-то, кто чётко отрапортовал что-то по делу Полины. Положив телефонную трубку, начальник сделал серьёзное лицо с совсем не строгими, а почти улыбающимися глазами:
 - Нет, Конюшихина, не имеем права призвать Вас – по случаю имеющейся в вашей семье несовершеннолетней девочки – младшей Вашей сестры, при  отсутствии, то есть смерти вашего отца  и наличии больной матери-домохозяйки. Вы – единственный работающий член семьи, стало быть, кормилец. Потому, Ваше дело было рассмотрено, а с отправкой на фронт – отсрочка. Возвращайтесь на свое рабочее место.
 Всю обратную дорогу Полина не шла, не ехала, а просто летела на крыльях радости – до самой Будёновки.

                Серые будни

С этого незабываемого, судьбоносного дня потянулись серые будни школьной работы и постоянные ожидания писем от Вени. За два месяца, оставшихся до Нового 1942 года, вырваться в город Полине больше не удалось. И Веня тоже не писал. Полина тешила себя надеждой, что если бы случилось что-то непоправимое, Валюша точно бы ей сообщила. Значит, у Вени такое напряжение с работой, что совсем не до писем. Сама Полина писала ему каждую неделю и отправляла с оказией на городскую почту, уверенная в скорости и надёжности именно такой доставки. Она описывала, как все рабочие будни, так и придуманные учителями праздники для детей и их немногочисленных родителей. Уже сейчас, по статистике, каждый третий житель Казахстана воевал на фронтах разного направления. Республика, как и вся страна, заметно истощала свои человеческие и жизненные ресурсы. В воздухе постепенно нависало ожидание чего-то очередного… страшного… Иногда это что-то,  чудилось как нечто зловещее, подкатывающееся, пожирающее всё и вся… И ещё сытая, круглолицая степь, уже нет-нет да и проявляла под сине-голубыми глазами неба – тёмные, болезненные круги надвигающегося голода.
 
                Голод
  Лето 1943 года выдалось на редкость засушливым. Урожайность зерна, в некоторых областях, была крайне низкой. Да и такой урожай убирать становилось некому: основной личный состав Красной Армии – это выходцы из совхозов, колхозов, деревень и аулов. Тыл кормил Армию, обеспечивал техникой, одеждой, продовольствием. В городе люди выживали за счёт хлебного пайка: семь килограммов муки в месяц – на работающего человека  и три с половиной килограмма муки – на иждивенца. Летом горожане работали на полях, но из-за меняющихся норм трудодня, оплаты не получали. Картофель стоил двести рублей за пуд, это была месячная зарплата учителя. Люди начали писать в газеты, в основном в «Учительскую газету», о назревающем кризисе в сельском хозяйстве и экономике.
Большинство колхозов и совхозов плохо подготовилось к зимовке, не запаслись необходимым количеством кормов. Боясь репрессий со стороны районного и вышестоящего руководства, многие председатели колхозов заносили в сводки ложные, очковтирательские сведения о количестве заготовленных кормов и подготовке скотобаз к зиме. Районные органы, на основе ложных сведений, выдавали колхозам аттестаты о готовности к зимовке скота. Началось расхищение и разбазаривание кормов. Оголившийся запас кормов способствовал падёжу скота. Колхозники начали забивать скот. Ухудшение ветеринарной службы привело животных к болезням, например, чесотке. Лекарств не хватало. А случалось, пока всё население голодало, некоторые работники районов, пользуясь своим служебным положением, под видом брака отправляли скот на бойню. Оформлялось это фиктивными актами. Широко обсуждались события в Букеевском районе Северо-Казахстанской области, где за текущий 1943 год, под разными предлогами, было забито и незаконно продано на рынке в живом виде свыше 8000 овец. В колхозе имени Серго Орджоникидзе, Сары-Суйского района Джамбульской области, орудовала целая шайка во главе с председателем колхоза, которая с помощью подложных актов расхитила 170 овец. Злоупотреблениям способствовала еще и запутанность учета поголовья в колхозах и районных зоотехнических отделах. При проверках становилось известно, что колхозы часто предоставляли заниженные данные, а излишки списывали. Ну, а чтобы скрыть недостачу, районные власти заимствовали скот, на время проверок, у колхозников.

Как стало известно чуть позже, голод 1943 года коснулся не только ряда районов Казахской ССР, но и Узбекской, Кабардинской, Бурятско-Монгольской АССР, Читинской, Вологодской областей.
 Так что переживающая сейчас голод Будёновка, не стала исключением в новых, жестких испытаниях тыловой действительности. Слышащие о разбирательствах с нечестными соотечественниками, жители Будёновки искренне гордились честностью их сельского начальства. И хотя голод хватал своими костлявыми руками многих за горло, душил и даже убивал, здесь, в Будёновке, люди были особенной породы: умели делиться последним и выживали! Многие говорили, что это потому, что в школе детей учили и воспитывали настоящие учителя, люди с большой буквы. Может быть, в этом и была капля правды, но Полина не принимала похвалу на свой счёт. Она  продолжала озадачиваться иным, важнейшим для её сердца: Веня молчал. Давно молчал, второй год. Только во сне приходил к ней всегда улыбающимся и зовущим куда-то с ним погулять. Она старалась не просыпаться, чтобы задержать в своей голове детали, запахи, эмоции этих снов, но они всё равно беспощадно улетучивались.
  Полина неоднократно ездила к Вале, которая в начале 1942 года благополучно родила красавицу Машеньку и планировала срочно закончить учёбу в институте, тем более что у неё оставался последний курс.
  И только недавно Валя, собравшись с духом, показала Полине извещение (похоронкой такие извещения люди старались не называть) о том, что ещё год назад Веня уже считался без вести пропавшим. Валя сетовала, что никакие многочисленные письма во всевозможные военные инстанции не дали чёткого ответа на вопрос, где он был на момент исчезновения и что с ним случилось. При упоминании о брате, подруга громко вздыхала и тихо долго плакала. Полина слушала Валю и не слышала: она верила только своему чутью, что Веня всё равно вернётся и продолжала мысленно разговаривать с ним и регулярно писать ему на его прежний адрес, а иногда на другие адреса, на которые писал кто-то, кому отвечали... И всех Полина умоляла спросить, вдруг видели или слышали что-то о нём, её любимом Вениамине, враче-хирурге – о парне с редкой фамилией Майборода.
Так, в каком-то чувственном коконе протекали дни, недели и месяцы Полининой, как ей теперь казалось, чёрно-серой жизни. Но судьба долго не дала ей пребывать на одной полосе, сменила окрас очередным событием: в приказном порядке её направили в город Джамбул, чтобы в течение всего августа она проходила курсы подготовки преподавателей радио-телеграфно-телефонного дела для средних школ и техникумов. Полина чётко понимала, что полученные навыки, в её личном деле – в военкомате, станут ещё одной козырной картой  для обоснования отправки специалиста на фронт. Но что поделать?

                Курсантки

Общительной Полине опять крупно повезло с курсантками в их четырёхместной комнате: на время школьных каникул в городе, да и везде, использовались под жилые помещения и школы, и техникумы. С жильём было сложно из-за большого наплыва эвакуируемых.
Итак, четыре курсантки заняли один небольшой класс городской школы. В классе были только кровати и стол. Всего в школе было размещено 25 курсантов. Оценив обстановку, молодые педагоги решили, что месяц продержаться смогут и начали активно обустраивать свой быт. Курсантов, размещённых в казарме, кормили в столовой, а размещенных в школе снабжали сухими пайками. Но разницы особой не отмечалось. Суп-баланду можно было сварить и на керогазе. Норму хлеба всем давали одинаковую да плюс на день по два кусочка сахара. Девчата в комнате, как по заказу, оказались практически одногодками и двое из них, как Полина – прервавшие учёбу и работающие в школе. Только одна девушка преподавала в техникуме и была замужем. За два года своей довоенной жизни в Алма-Ате, большая любительница оперного искусства, Полина, знала многие спектакли Казахстанского театра оперы и балета. Знала и исполняла когда-то сама, и с помощью репетитора, многие арии из опер и оперетт. Сейчас, обнаружив среди девочек из их комнаты таких же неравнодушных к этому виду искусства, Полина решила организовать, шуточный творческий коллектив из любимых персонажей известных опер и оперетт. Таким образом, с учётом некоторых характерологических данных, девушки вскоре стали: не Дубинина Маруся, Конюшихина Полина, Саржан Ольга и Крестовая Настя, а Сильва, Жрица, Марица и Лиза. Понятно, что это персонажи: «Сильвы», «Марицы»  Имре Кальмана, Жрица из «Аиды» Дж. Верди и Лиза из «Пиковой дамы» П. Чайковского. Распределением ролей все остались довольны, даже не догадываясь, что помимо азбуки Морзе и прочих подготовок связистов, девчата ещё начнут распевать арии, соответствующие своим новым именам; что в полупустом здании школы вскоре неслабо зазвучит их, не совсем бездарный, вокал. Руководила процессом становления голосов, понятно кто – Полина. Она изо всех сил вспоминала все приёмы, упражнения и замечания, которые ей давала на уроках настоящая оперная певица. 
 - Ну вот, а вы говорили, что мы с тоски помрём в пустой школе! – Приговаривала довольная успехами девчат Полина. С утра до вечера курсантов ждали изматывающие занятия, а вечерами –  прогулки, спевки и задушевные беседы, а по воскресеньям – танцы на площадке городского парка. На большее не оставалось ни сил, ни времени, ни средств. А вокруг, несмотря на то, что шла война, кипела творческая жизнь: множество гастролей всяких эвакуированных музыкальных и театральных коллективов, выставки и литературные чтения, кино…
 Как-то в одно воскресное утро, когда начальство в лице майора М. Дьяка позволило курсантам один день отдыха, девчата тут же отправились на городской рынок. Просто нанюхаться продаваемой выпечкой, пирожками, пловом;  насмотреться на одежду, обувь, украшения… словом, просто походить и порадоваться всему, что есть, а затем вместе помечтать заиметь что-то из увиденного… когда-то… в лучшее время. По рынку, как и положено, народ сновал туда-сюда. В основном были такие же зеваки, как девчата-курсанты. Редкие же покупатели, тоже задерживались у прилавков ненадолго и уходили с небольшими покупками в сиротливо болтающихся авоськах. Как вдруг взгляд Полины остановился на небывало красивых походках двух женщин. Они, эти женщины, как-то плавно не дошли, а словно долетели до прилавка с фруктами, и продавцы загрузили им преогромную сетку разнообразных фруктов, которую взял у продавцов подоспевший высокий мужчина в легкой, светлой шляпе. Полина узнала одну из женщин с грациозной, легчайшей походкой:
 -Девочки, это Уланова! Сама Галина Уланова! Смотрите, вот-вот они, балерины, справа Уланова! Курсантки, как по приказу, остановились и замерли, уставившись четырьмя парами глаз на совершенно не смущающихся балерин: артистки были привычны к восторженным взглядам и перешёптываниям за спиной. Но вот так открыто, чтобы четыре девушки остановились и замерли… Чуть заметно улыбнувшись, красавица Уланова прошла со своей спутницей и спутником между рядами прилавков в метре от  девушек. Артисты направились в сторону выхода из рынка. Девушки тоже, как по команде, последовали за артистами и невольно начали подражать божественным движениям идущих впереди балерин. Когда пришло время очнуться и вернуться в реальность, отметив как их подражания нелепы и смешны, курсантки рассмеялись, расслабились и с трудом отстали от красавиц, направившихся к стоящему у обочины дороги автомобилю. Мужчина в светлой шляпе поставил сетку с фруктами в багажник и усадил в машину своих дам. Через минуты их автомобиль скрылся за поворотом.
 - А что, девчата, первой прервала веселое молчание «Марица», –  раз Уланова здесь, значит, где-то будет концерт с её участием. Верно?
Остаётся только узнать, где?
  - И что? А если концерт не благотворительный, а по билетам? Платный? – Озадачила подруг «Жрица».
 - Да, если платный, то мы в пролёте, – завершила рассуждения «Лиза». 
Только «Сильва» молчала. Значит, в её голове созревал план действия и, наверняка, авантюрный…
    После минутных колебаний,  девушки направились в помещение недавно открытого большого концертного зала при городском Доме  культуры. И не ошиблись. На афише  красовалось: «ШЕФСКИЙ КОНЦЕРТ с участием воспитанников хореографического училища города Алма-Аты, под руководством балетмейстера и педагога, прима-балерины Ленинградского академического театра оперы и балета имени С.М. Кирова, самой титулованной величайшей балерины 20 столетия, Галины Сергеевны Улановой».
Восторгу девушек не было предела. Через день, вечером, слёзно отпросившись у строгого майора, они прибыли на концерт, заплатив из скудных остатков своих зарплат, полученных перед отправкой на учёбу, положенную не подшефным, а частным лицам – небольшую сумму за вход.
  Придя заранее, курсантки стали свидетелями разговоров в фойе. Конечно же, все обсуждали историю появления великой балерины в Казахстане.
 Кто-то слышал, что Уланова эвакуировалась в Алма-Ату вместе с Ленинградским академическим театром оперы и балета. Кто-то говорил, что приехала к своему мужу, театральному режиссёру Юрию Завадскому, который точно эвакуировался с театром имени Моссовета; что живут они в Алма-Ате в гостинице «Дом советов» там же, где сейчас живут коллективы «Мосфильма» и «Ленфильма»…
Но все судачащие в фойе сходились в одном, что им крупно повезло: сейчас, здесь, на концерте, увидеть саму легендарную Уланову!
И Галина Уланова не обманула ожидания зрителей, она вышла  во всей своей величественной красоте в одном из номеров, вместе со своими воспитанниками, и воспарила сказочной птицей  в восторженном дыхании зала!
 - Ради этих десяти минут её выступления, можно поголодать и целый день! – Поймала свою странную мысль Полина. – Она колдует, оживляет своим танцем! Одаряет: вот сейчас почти героической стойкостью духа, а сейчас – яркой игривостью с детской непосредственностью… уносит, завораживает до забытья!.. Гениально!

   Курсантки, как и многие в зале, досматривали танец Улановой со слезами восторга на своих глазах. И потом, когда балерина скрылась за кулисами, ещё с полминуты в зале стояла полная тишина, вслед за которой ударил взрыв аплодисментов. На следующий день участники концерта уезжали обратно в Алма-Ату. Курсантки были на занятиях, но очевидцы рассказывали, что Галину Уланову люди осыпали цветами до самой входной двери в их «гастрольный» автобус. 

                Бандитский разбой

Месячный курс занятий, который пролетел как-то очень быстро, слегка переключил Полину с минорного настроения. Да и хандрить-то… было совсем некогда: впереди первое сентября, а ослабленные голодом школьники требуют большой отдачи жизненных сил учителей. Это уже заметили на себе практически все преподаватели. И всё же судьба не оставила Полину без поддержки: подкинула в их коллектив умненькую девушку-учительницу, с которой Полина как-то сразу стала откровенно дружна. Как по иронии судьбы, новую подругу опять-таки звали Валентиной. Месяцем раньше Валентина тоже прошла курсы телеграфистов и теперь, шутя и серьёзно, подруги тренировались перестукиванием друг с другом азбукой Морзе. А когда пошли слухи о возможной вербовке некоторыми инстанциями вновь прибывающих на работу людей, эти знания не раз давали им возможность согласовывать свои ответы на подозрительные вопросы малознакомых личностей. Теперь молодые учителя-подруги на пару ожидали весточек от своих любимых, воюющих за «счастье советских людей и за их личное счастье».
Видя, как Полина страдает из-за отсутствия писем от Вени, Валентина пыталась потихоньку, не навязчиво, переключать подругу от постоянных переживаний о Вене – на переписку со своим родным братом – Женей, который ушёл на фронт, не провожаемый никем из девушек. Женя писал сестре довольно регулярно и очень сожалел, что был так робок в знакомствах с девушками, что ему сейчас так не хватает слов и чувств… очень хочется, чтобы им тоже кто-то интересовался и по-настоящему ждал…
Полине от души было жалко Валентининого брата, и она пыталась войти в его положение, но…  никак не могла вывести на листе бумаги имя другого парня…  кроме заветного имени.  Не получалось без слёз. Наконец Валентина уговорила подругу писать просто дружеские письма её брату, без всяких охов и вздохов. Тем более что Полина уже озадачила поиском Вени и Женю. Теперь и  Женя в курсе, что она ждёт и ищет именно своего любимого человека.
  Тем временем голод на юге Казахстана продолжал набирать обороты. Дети слабели: засыпали на уроках, падали от головокружения и худели прямо на глазах. Воровство, подкупы, подлоги добрались и до их когда-то честнейшей Будёновки. Люди стали подозрительными, более замкнутыми.
Однажды, под утро, в окно Полининой комнаты постучал её ученик, шестиклассник Болат. Он сказал, что слышал ночью разговор каких-то чужих людей, которые собирались утром напасть на колхозного чабана, пасшего последних совхозных овец у подножья ближних гор.
 - Быстро! –  просил мальчик, – светло будет! Я смотрел дорога, никто ешо из села туда не пошла. Они, этот шайтан, ешо тут.
   Полина скоренько переоделась и вышла на улицу. Холодный воздух, со стороны гор, дохнул тревогой и подспудным страхом. В окнах домов света ещё не было. Только небо начинало высветляться началом солнечного восхода. Куда податься, кого позвать на помощь? А вдруг мальчику показалось? Или придумал историю, каких сейчас немало бродит из уст в уста? И не проверишь ведь…
 - Иди спать, Болатик! Я разберусь. Спасибо тебе, что рассказал. – Полина решила хотя бы попить тёплой водички: её немного потряхивало от недосыпа и чувства голода. Но развести примус, это значит разбудить соседку с младенцем, а он и так уснул только за полночь. – Ладно, доберусь до председателя, а там решим, что делать с информацией.
Едва  Полина вышла на дорогу, ведущую к дому председателя села, как увидела телегу с двумя мужчинами, повернувшую в сторону гор. Один из мужчин управлял лошадью, другой сидел на краю телеги. Управляющий явно торопился, он почти постоянно погонял лошадь. Теперь уже времени на раздумье у Полины не оставалось. Она ещё не знала, как будет действовать дальше, но сейчас, в десятке шагов от неё, во дворе бывшего ветеринара, в его сарае стояла старая и, похоже, не совсем здоровая лошадь. Полина несколько раз постучала в дверь, а затем в окно дома ветеринара. Ответа не последовало – наверно ветеринар, после того как остался без работы, опять пьёт по-чёрному… 
 - А была - не была! – Полина бросилась к сараю, отвязала лошадь, стала искать седло. Но нашла висящим на крюке только старое,  вконец затёртое и обтрёпанное: новое седло, скорее всего, хозяин предусмотрительно занёс  в дом.
 Вывела лошадь, привычно быстро оседлала: благо, обучена была этому с детства. А тогда, в их ещё радостном детстве, они с Сережкой седлали своих любимых лошадок ещё и наперегонки.   
В общем, через несколько минут Полина уже скакала на абсолютно не резвой лошади – в сторону быстро удаляющейся телеги.
Полина вывернула наперерез и через каких-то пятнадцать минут настигла телегу:
 - Стойте! Вы куда направляетесь?
 -  Твоё какое дело? Ты кто? – Возничий презрительно сплюнул. – Уйди с дороги: буду ещё всякой бабе отчитываться! Пошла вон!
 - Я не отступлюсь, пока вы не развернётесь обратно! Думаете, не понятно, что едете скот воровать или резать на продажу.
 - Вот и скачи прочь, пока тебя тоже не зарезали! Выискалась честная. Не крутись под носом! Скачи от греха подальше!
 - У вас нет выбора. Сейчас подоспеет народ из села, и я вам не позавидую.
 - Да убери ты её с дороги! – Второй мужик соскочил с телеги и направился к сидящей на лошади Полине. В руках у него была винтовка.
 - Как там дед учил нас? – Мелькнуло у Полины в голове. – Главное руку правильно завести и рывком…
Через секунды винтовка оказалась выхваченной из руки мужчины (петлёй кнута) и откинута на приличное расстояние.
Бандиты и ахнуть не успели от такого, почти циркового трюка наездницы.
 - Ну, всё: конец тебе! – Опомнившись и окончательно озверев, второй пошёл подбирать свою винтовку.
Полина поняла, что этих людей не остановить ни разговорами, ни угрозами. А отступить, значит обречь чабана и весь оставшийся скот на смерть, а эти овцы – ещё три месяца сытной пищи для больных и ослабленных детишек села.
Лошадь под Полиной нервно переступала и подрагивала всем телом: так себя ведут эти животные, когда у них сильно болят суставы ног. Полина понимала, что даже если она отступится, ей, на такой лошади, ни за что не уйти от погони. Но ведь отступать она и не намеревалась!
Пока второй бандит искал свою винтовку, затем вразвалочку  подходил обратно к телеге, вдали послышались крики трёх всадников, несущихся во весь опор по направлению к спешившимся на дороге.
  Это судьба! Она, Полинина судьба, опять улыбается ей глазами её любимых, которые очень хотят, чтобы Полина оставалась живой, чтобы любила и всегда помнила их! Полина запрокинула голову к небу, оно уже было светлым и добродушно-открытым. Бандиты даже не пытались убегать и, тем более, отстреливаться. Их конвоировали в село и через несколько часов увезли в районное отделение милиции. Как выяснилось: вернувшийся домой Болатик разбудил своего деда аксакала и рассказал ему о случившемся, а  далее была организована не столько уже погоня за бандитами, как операция по спасению отчаянной учительницы.
 Валентина, шокированная произошедшим, в этот же день поменялась жильем с соседкой Полины, уступив женщине с ребёнком свою более комфортную, отдельную комнату. Валентина решила, что так ей спокойнее будет отслеживать  непредсказуемость поведения её импульсивной подруги. Вечером, в письме, пожаловалась на Полину, уже давно не равнодушному  к переписке с Полиной, Жене.
Ученика Болата, за добрый, смелый поступок наградили грамотой от сельсовета, прямо на школьной линейке. Полина отделалась строгим предупреждением, а через месяц её всё-таки тоже премировали – поездкой в город, на концерт симфонической музыки. Этому событию она действительно радовалась искренне и беспредельно.

1944 год пролетел в голоде и холоде. За Полинину работу в Будёновке, из стен школы вышли во взрослую жизнь два десятых класса: 1941-42г., 1943-44г. выпуска. Своё обещание Андрей Петрович Мельников выполнил, и школьникам, ещё в начале 1942 года, вернули здание школы. После ремонта школа выглядела просто красавицей – среди соседних сельских школ.

                Школа имени С.М. Кирова

 А в конце учебного года, приказом гор ОНО, Полину неожиданно перевели учительницей по Естествознанию на работу в город, в  семилетнюю школу имени С. М. Кирова. Полине так и не удалось понять, кто был инициатором этого перевода. Версии она рассматривала только две: либо неугомонный военкомат хотел, чтобы «ценный кадр» был «под рукой», либо скромный Андрей Петрович Мельников, нынче заведующий Обл ОНО, решил вытащить свою бывшую, пробивную ученицу из села в город.
Но факт, в августе 1944 года Полину провожала, уже ставшая ей родной, её Будённовская школа. Провожала всем своим составом: учителей, учащихся и их родителей. Уезжая на рейсовом автобусе, Полина вспоминала, как многие из ныне присутствующих, вместе с ней, провожали в сорок первом году на фронт директора этой же школы – Розумского Николая Фёдоровича. Теперь Полина сполна чувствовала всё, что тогда, наверное, чувствовал он, директор: боль разлуки… и теплоту сердец, что сейчас передаётся через слова и блестящие слезами глаза не только ребят, но и взрослых…
 
                Победа!

Победу 1945 года праздновали всем городом. Прямо на улицах, во дворах, люди накрывали столы, выставляя всё, что имели, доставали все свои крохотные запасы и без оглядки угощались, старались делиться друг с другом своими радостями и пытались поменьше омрачать друг друга своими печалями.  Повсюду звучала музыка. Незнакомые граждане обнимались и даже танцевали на площадках и тротуарах.
 Полина послала поздравительное письмо в Будёновку – Валентине и всем учителям. Но ответа от Валентины не получила. Только через месяц  девушки случайно встретились в Гор ОНО, куда каждая пришла по своим делам. Валентина была рада подруге, но заметно растеряна и смущена.
 - Что-то случилось у тебя или вас? – Полина пыталась заглянуть  Валентине в глаза, но та отводила взгляд:
 - Да. Случилось. Но это не плохое… В общем, Женя наш вернулся. И не один… Представляешь? С какой-то Зоей. Вроде девушка ничего, но точно – окрутила нашего тихоню. Только познакомился и сразу привёз жениться.
 - Ух, – облегчённо выдохнула Полина.  Где-то в подсознании она боялась возвращения Жени именно к ней: тогда бы она столкнулась с необходимостью поиска в себе чувств к нему, а потом – с необходимостью объяснений, почему чувства не находятся. Так что судьба опять уберегла Полину от ненужных ей стрессов.
 - Я очень рада за Женю! Очень! Пусть он будет счастлив! Самое главное – вернулся живой и невредимый!
 - Ты, правда, не обижаешься? – Валентина впервые за их беседу посмотрела прямо в глаза Полине.
 - Конечно, нет! – Светящиеся радостью Полинины глаза мгновенно рассеяли сомнения Валентины, и она начала активно рассказывать: о Жениных наградах, о делах в школе, о своих планах и ещё о многом, что Полине уже показалось не очень важным.  Полина несколько рассеянно отвечала на вопросы Валентины, сказав пару слов о том, что работает в семилетке и ещё замещает химию в старших классах в соседней средней школе. И что всё у неё хорошо.
 *
В первые же школьные каникулы Полина посетила своих покровчан и узнала последние новости.
В семью не вернулись с войны: муж старшей сестры Агафьи, Дмитрий Рыбалкин, в Советско-японскую войну, в сентябре 1945 года, погиб любимый двоюродный брат Сергей Максимович Конюшихин. 
 А ведь когда-то основатель рода Конюшихиных, дед  Афанасий, пошёл пешком из Тамбовской губернии Моршанского уезда в Иерусалим, помолиться Богу за благополучие своего рода. Ушёл старец и с тех пор его больше никто никогда не видел. Может оттого, что усердно молился Афанасий, и удалось уберечься от смертельных пуль: мужу сестры Марии – Алексею Ядову,  мужу сестры Любови – Георгию Кабанову, родному брату Полины – Георгию Конюшихину, будущим мужьям: Полины и сестры Татьяны. А со стороны маминой сестры Анастасии остались живыми: Владимир Ревин – старшина и Георгий Ревин – старший лейтенант, лётчик. Но погибло несколько родных племянников, детей других сестёр и братьев матери, имеющих фамилию Рыбалкины и другие фамилии – своих отцов.
 Этот Полинин приезд был самым эмоционально болезненным. Оно и понятно: в какой дом не войдёшь, только и разговоры что о чудом уцелевших или не вернувшихся… Очень тяжело было встречаться взглядами с людьми, потерявшими своих родных на войне. Какое-то подспудное чувство вины, что ты остался жив, а они погибли – посещало каждого пережившего войну, и не раз…

 ФОТОГРАФИЯ 1945 года

Ветхий домик на пригорке,
«Дед» в военной гимнастёрке, – 
Растянул улыбку и гармонь…
Пальцы гнутся крючковато.
 - Разучился, – виновато
говорил вернувшийся герой.
 - Но, не осуждайте, братцы:
Не могу силком смеяться,
Уж фотографируйте, как есть… – 
На деревне парень первый,
А теперь седой и нервный,
Он вдруг, рассердился:
 - Мне ли честь?
Корчусь перед аппаратом,
А в земле лежат ребята.
Не поднять теперь их никому…
Как мне вдов солдатских встретить?
Как смотреть в глаза их детям?!
Как с войны вернуться самому?!

Здесь меня всего лишь малость:
Всё моё – с войной осталось…
Что же у неё, проклятой, быть в плену?
Не возьмёшь!.. Не нам сдаваться!..
Если есть приказ: «Сниматься!»,
Наводи точнее и: - Огонь!!
Мне за них, погибших, братцы,
Строить, жить… Давай сниматься! –
Растянул улыбку и гармонь.
                Л.К.

 продолжение следует...