Старицкий кабинет Пушкина. Часть 4

Расширенный текст сообщения на XXVI Международной научной конференции «Хозяева и гости усадьбы Вяземы и Захарово» (Голицынские чтения) 25-26 января 2020 г.

В 12 километрах от Бернова находится усадьба Курово-Покровское (прежнее Михайловское) Павла Ивановича Понафидина (1784-1869) и его супруги Анны Ивановны Вульф (1784-1873). Познакомился Пушкин с Понафидиным явно у его шурина и полного тезки, павловского помещика Павла Ивановича Вульфа осенью 1828 года, когда полтора месяца жил в Малинниках. Тогда же, скорее всего, и нанес ему свой первый визит.
Дорога на Курово-Покровское ныне, мягко сказать, диковата. Видно, что ездят по ней не часто: за весь путь нам не встретилось ни машины, ни велосипеда. С опаской перевалили через узкий металлический мостик, прогнувшийся над маленькой речкой Нашигой.  Еще сотня-другая метров в гору – и перед нами в центре как будто вымершей деревни большая плоскость, на которой сквозь высокие и густые заросли проглядывается каменный особняк Панафидиных.
Вернее, то, что от этого некогда великолепного, необычного для архитектурных пристрастий здешних помещиков строения осталось. Пробившись сквозь густую дикую растительность к фасаду дома, глубоко разочаровываемся не только видом его ужасающего общего состояния, но и порушенной безразличными к гармонии руками его изначальной архитектурой. Трудно теперь и представить, каким этот дом был два века назад, когда в него переезжала большая счастливая дворянская семья.
На акварели и фотографии советского времени я видела этот двухэтажный дом с портиком и двумя мезонинами по фасаду. (1) Архитектура и декор здания лаконичны. Но явно, что даже чересчур: чего-то остро не хватает. Возможно, арочных окон второго этажа – отголосков тверского палладианства, которые сохранились на задней стороне здания.
Зато кое-чего на фасаде и явно перехватает – безобразных кубов, которыми в местах, где должны быть капители, надставлены колонны. Эти кубы появились, вероятнее всего, для того, чтобы не сильно заморочиваться с изгибами кровли, в 1923 году, когда второй этаж здания перестраивался. Возможно, тогда же и арочные окна поменяли на обыкновенные прямоугольные. И весь фасад дома как-то сразу утратил свой элегантный буржуазный вид. Впоследствии на кубах красной краской еще и начертали придавшие зданию впечатление уже полной казенности угловатые цифры «1952», а на колонны набили штырей и крюков – держателей для флагов и транспарантов: в советский период в понафидинском доме размещались школа, потом – контора совхоза.
Хорошо заметно, что здание стоит бесхозным уже многие десятилетия. Его агрессивно осваивает природа. Хилые деревца цепляются корнями за фундамент и оконные проемы, прорастают к солнышку прямо из комнат. Крупные деревья вплотную подступили к зданию и, подрывая фундамент своим корневищами, «оттягивают» от него стены в разные стороны.Одни только ободранные кирпичные колонны, остатки былой «роскоши», по-прежнему стойко держат вертикаль – несгибаемую вопреки всем невзгодам аристократическую осанку здания.
О том, что со двора первоначальный декор дома сохранился полнее, можно понять, сверяясь с полотном художника С.П. Кувшинниковой (1847-1907), которая гостила здесь в 1891 году. (2) Арочные окна второго этажа дома со двора вторят люнетам лоджии. Они сохранялись еще и после 1923 года, когда при ремонте кровли навес над лоджией переместили с нижнего этажа на верхний, и он в своем наклоне прикрыл собой и люнеты, и полуколонны. Теперь, когда у здания давно уже нет и этого навеса, прямые стоки дождевой воды с крыши безжалостно слоят и щербят кирпич, доразрушают былую красоту и гармонию. (3)
В общем, в последнем веке изнашиваться зданию активно помогали люди. И сдиранием со стен «излишнего», требующего ухода дворянского декора, и перестройками здания под собственные нужды. Кому в советское время доводилось бывать внутри, утверждают, что сначала под школу в доме были разрушены все «господские» стены и перегородки. Потом под совхозную контору из классов были нарезаны кабинеты. И уже напоследок – кабинеты были распланированы в тесные коморки для жилья рабочего люда. То есть, практически сразу после Понафидиных уничтожены были первоначальные вестибюль, цветочная и музыкальные комнаты, парадная лестница. От лоджии перед парком остался лишь фундамент.
Внутрь незаконсервированного здания входить теперь вообще опасно. Интерьеры разрухи и запустения фотографируем из открытых всем дождям и ветрам его оконных и дверных проемов. Куда что делось, сокрушается Татьяна Константиновна Пушай. Ведь в 90-х годах общественники Фонда культуры здесь все дверные и оконные проемы надежно закладывали досками. Трудно заставить себя вообразить, как по-европейски нарядно и уютно было, когда в новом большом доме обитало хозяйское семейство, принимавшее у себя по торжественным и церковно-праздничным дням чуть ли не всю берновскую округу!
Род Панафидиных обосновался в Тверской губернии довольно давно, но в основном в Ржевском и Тверском уездах. В Старицком первым поселился Козьма Терентьевич Понафидин, служивший во флоте до выхода в отставку в 1760 году. Его внук, Павел Иванович Понафидин после окончания Морского корпуса надел мичманские погоны 17 мая 1801 года. Во время своей флотской службы он участвовал в составе эскадры Д.Н. Сенявина в сражениях с турками при Тенедосе и у Афонской горы. Награжден орденом Святой Анны III степени на саблю. После выхода в отставку 13 октября 1811 года в чине капитан-лейтенанта с мундиром поселился в отцовском селе Нестерове, и, чтобы дать возможность своим троим младшим братьям продолжать морскую службу, как старший сын, принял на себя заботы престарелого родителя по управлению родовыми имениями.
В возрасте 32 лет 3 мая 1816 года Павел Иванович Понафидин обвенчался со своей ровесницей, дочерью соседа – берновского помещика Ивана Петровича Вульфа Анной Ивановной. В качестве приданого жена принесла ему земли, которые ей достались после раздела отцовского наследства: деревни Подолы, Кожевниково и пустошь Курово. После свадьбы молодые устроились во все той же усадьбе Нестерово и приступили к строительству собственной в Курове.
Перед Новым годом, 20 декабря 1825 года, Павел Иванович и Анна Ивановна Понафидины вместе со всем своим разросшимся семейством – сыновьями Иваном, Михаилом, Николаем и дочерьми Анной, Екатериной и Натальей – переехали в собственный дом. В усадебный комплекс Понафидиных, кроме дома, входило также 16 нежилых построек, среди которых числились мельница на берегу Нашиги, молотильня, конюшня, скотный двор... От всего этого количества объектов в руинах ныне пребывают лишь два каменных флигеля, а все остальные служебные и хозяйственные постройки исчезли так, что даже и мест, где они когда-то стояли, никто не помнит.
Зато в последние десятилетия к понафидинскому усадебному дому стали прилепляться, будто на самой деревне не стало места, весьма неожиданные строения. Еще на подъезде у дороги слева от дома приметили мы …могилку. При ближайшем рассмотрении оказалось, что лишь крест с венком на месте избушки, в которой не так давно сгорела семья, мать с сыном. Об этом поведала нам единственная обнаруженная на территории имения живая душа – приезжающая на родину своих предков на лето из Санкт-Петербурга Евфросинья Захаровна Дмитриева, небольшая аккуратная дачка которой располагается у господского парка, за правым понафидинским флигелем. Место и правда ведь благодатное – река, остатки парка, звенящая тишина и головокружительный запах цветущей вокруг сирени…
Не страшно ли, интересуемся, жить здесь практически отшельницей? Иногда, признается, страшновато бывает, когда по ночам к дому подкатывает большегрузная и тяжелая техника и начинает там что-то крушить и курочить. Выйти взглянуть боязно: явно лихие люди. Знает ли, что у имения лет пять тому по благословению властей завелся хозяин? Слыхала, говорит, но такового здесь не видывала. Да и что хозяину за нужда крушить что-то ночью? И то верно: значит, просто воруют. Старинный кирпич, целехенькая до сих пор корабельная доска… Дорого дают за такие материалы реставраторы. Значит, где-то в соседних пределах более дальновидные хозяева восстанавливают другие усадьбы за наш, тверской, понятно, на все наплевательский счет.
Позади понафидинского дома еще и в советское время спускался к реке красивый, ухоженный, сосновый, в основном, английский парк. Правда, при Пушкине его еще не было, он закладывался прожившими в своем доме 44 года супругами Понафидиными в 1840-1850-х годах. Старожилы Курова для первых послереволюционных пушкинистов вспоминали о том, что перед домом еще до закладки парка росли два кедра, посаженные, по преданию, самим Пушкиным. В 1936 году эти кедры еще были целы, хотя сам парк активными лесопильными усилиями местного населения поредел уже настолько, что за ним просвечивало поле. В парке старым пушкинистам местные «экскурсоводы» показывали еще Пушкинской горку (там теперь братская могила жертв Великой Отечественной войны).
Приезжавшему ненадолго, на два-три дня, в гости Пушкину хозяева дома отводили в его нижнем этаже угловую левую комнату с камином, выходящую двумя окнами непосредственно на будущий парк и еще двумя – на угол парка, ближе к фасаду дома. Справа к этой гостевой комнате примыкала так называемая цветочная – род крытой террасы, ведущей к лестнице в сад.
При всей нынешней разрухе и продолжающемся неуклонном разграблении понафидинского дома его «пушкинская» комната, в которой самым последним размещался кабинет председателя совхоза, претерпела, кажется, наименьший урон – как будто мужественно, из последних сил сопротивляется, дожидается своей неизбежной музеификации.
В этой комнате в пушкинское время стояла кровать с высокими спинками и у одного из средних окон – ломберный стол красного дерева, за которым поэт работал. Семейные предания Понафидиных утверждают, что Пушкин в этом доме набросал несколько строк (или даже строф!) для седьмой главы своего стихотворного романа «Евгений Онегин». Происходить это могло разве что в ноябре-начале декабря 1828 года, когда не совсем еще выздоровевший поэт на полтора месяца засел работать в Малинниках, и временами рад был «сбежать» куда-либо от ожидавших от него внимания к себе дочерей Прасковьи Александровны Вульф Анны и Евпраксии. Ломберным столом из гостиной и старинной деревянной скамейкой с подлокотниками, типа дивана, на которой Пушкин вроде как сиживал, любуясь видом из окна, хозяева Курово-Покровского долго очень дорожили. Реликвии эти погибли в первые послереволюционные годы.
Внучка первых владельцев имения Анна Николаевна пересказывала ученым-пушкинистам воспоминания своих бабушки и тетушек о наездах поэта в понафидинский дом такими словами: «Пребывание Пушкина в Берновской волости было... великим событием. Все съезжались, чтобы увидеть его, побыть с ним, рассмотреть его как необыкновенного человека… В цветочной комнате, выходящей в сад, около среднего окна стоял стол. У него-то и находился поэт. Это было около полудня... Мой дедушка зашел к нему. Пушкин любил с ним беседовать и сказал шутливо: «Вот, Павел Иванович, не найду рифмы к этой фразе». К сожалению, тетушка не помнила этой фразы. Дедушка очень удачно подсказал, а Пушкин спросил: «Сколько же червонцев я должен заплатить вам, Павел Иванович?» – «...Уж право, не знаю, Александр Сергеевич, надо нам это хорошенько обдумать». И оба рассмеялись»… (4)
Пушкин ездил только к тем людям, которые были ему по-человечески приятны или творчески интересны. Понафидинский дом с целой ватагой шумной разновозрастной детворы и подростков привлекал его явно не возможностью уединения и творческой обстановкой. По всей вероятности, интересен был ему сам хозяин усадьбы, человек умный и образованный, демократичный в отношениях и в округе за то всеми очень уважаемый.
Алексей Вульф в своих Дневниках так описывает общение своих старицких родственников: «…Все они съезжались раза два в неделю проводить время или в рассказах о своем хозяйстве, которым ни один порядочно не занимается, или в неразорительной игре в вист. Мало занимаясь тем, что делается за границею их имений, проводят они дни в спокойной бездеятельности. Не получив в молодости порядочного воспитания и, проживши почти всегда в деревне, они очень отстали своим образом мнений от настоящего поколения, почему каждый и имеет свой запас устарелых предрассудков, которые только умеряются всем им общим добродушием. Исключение из них делает Павел Иванович Понафидин, муж тетки Анны Ивановны, воспитанный в Морском корпусе, служивший долго во флоте, где его братья заслужили себе имена известных офицеров. Со своим здравым рассудком приобрел он познания, которые в соединении с его благородным, в полном смысле слова, и добрым нравом, делают его прекраснейшим человеком и, по этим же причинам, счастливым супругом и отцом». (5)
Ко всем этим явным человеческим достоинствам передового человека своего времени был у Понафидина еще и собственный, если можно так сказать, колорит, «акцент». Он был потомственный моряк (его род дал России 13 известных морских офицеров) и настоящий джентльмен. Если усадьба в Павловском благодаря гамбургской немке, жене хозяина, была пропитана духом немецкой культуры, то в далеком от большой воды Курово-Покровском все «пропахло» морским бризом и «выражалось» явно на международном морском языке: по-английски.
Кроме управления имением, П.И. Панафидин главным делом своим считал воспитание своих троих сыновей-погодков, 1817, 1818 и 1819 годов рождения, на лучших традициях Российского флота. Для выработки в них духа коллективизма, навыков и покомандовать и подчиниться, умения действовать сообща Павел Иванович насобирал по своей родне в бредящие морем юнги еще с десяток мальчишек и открыл в своем имении самую настоящую мореходную школу. В ней он учил ребят, конечно, не только морским, но и вполне земным, необходимым каждому вступающему в жизнь юноше наукам. Но многие его воспитанники впоследствии стали морскими офицерами, а его старший сын, первенец Иван, дослужился до звания полного адмирала.
За безупречную 63-летнюю службу адмирал Иван Павлович Понафидин был награжден десятью российскими орденами и португальским орденом Башни и Меча. В числе иных наград адмирал был удостоен и второй по значимости государственной награды России – ордена Святого Александра Невского и редкой высочайшей награды – бриллиантовыми знаками того же ордена. Скончался И.П. Панафидин 16 марта 1900 года. С его кончиной морская ветвь династии Панафидиных оборвалась.
К глубокой печали родителей-Понафидиных, их второй сын Михаил умер 16-летним кадетом Морского корпуса, и по болезни из Корпуса же вынужден был уйти третий их сын Николай. Потом он еще послужит Отечеству в Уланском Его Высочества Михаила Павловича полку – юнкером, корнетом, уйдет в отставку поручиком и скончается в возрасте 76 лет в Курово-Покровском 15 мая 1895 года.
В годы, когда наезжал в Курово-Покровское Пушкин, морская школа капитан-лейтенанта Понафидина была на самом подъеме. По звуку боцманской дудки команда 11-12-летних мальчишек в матросках карабкалась на мачты по веревочным лестницам, управлялась с парусами, вязала на канатах морские узлы, училась на суше и в море по картам и звездам, активно осваивала английский язык… Все это для Пушкина в глубокой российской провинции уже само по себе было диковинно и интересно.
Забыв о раздражении сверхпристальным изучением его личности соседями-Вульфами, он даже радовался тому, что его творческая судьба привела его в дом «морского волка» П.И. Понафидина. На хранящемся в Берновском музее портрете Понафидина тот и по виду – истинный джентльмен, и в своей русской деревне – чопорный англичанин. Одет в строгие сюртук с жилетом. Благородных черт лицо его имеет важное, серьезное выражение.
Пушкину хозяин Курово-Покровского мог быть интересен как человек не только высокообразованный в неведанной для него области знаний, но даже и по-настоящему творческий. Над поэтическими потугами Павла Ивановича Вульфа в переписке со своим приятелем Алексеем Вульфом Пушкин, конечно же, просто добродушно подтрунивает. Но вот поводом к первому заинтересованному визиту его в Курово-Покровское в начале зимы 1828 года вполне могли стать понафидинские «Письма морского офицера», завершенные тем еще в 1806-1809 годах, но еще не видевшие печати. (6)
Хотя еще вероятнее, что, в 1828 году Пушкин был увлечен написанием седьмой главы своего стихотворного романа «Евгений Онегин», а подробно знакомиться с понафидинскими морскими записками он начал только следующей осенью, когда столь же продолжительно, как в Малинниках, гостил в имении Павловском у Павла Ивановича Вульфа. Там он начал было писать и собственный «Роман в письмах», над которым работал до тех пор, пока не понял, что его знакомство со здешними породнившимися колоритными соседями-помещиками И.И. Вульфом и П.И. Понафидиным предоставило ему новый, гораздо более динамичный и перспективный сюжет для повести. Она выкроится его пером из так и не оконченного «Романа в письмах» менее чем через неделю работы 20 сентября 1830 года в Болдине и получит название «Барышни-крестьянки».
Понафидинские морские записки – это не только неоценимые свидетельства непосредственного участника сражений в Средиземноморской кампании, но также и достаточно интересные зарисовки о быте и хозяйственной деятельности жителей Англии. В британском приморском городе Портсмуте Понафидин по долгу службы бывал не раз и подолгу, поддерживал знакомства со многими английскими морскими офицерами и их семьями.
В свое пребывание в этой стране он наблюдал не только местный флотский быт, но и вполне цивильные эпизоды как в городе, так и в сельской местности. В 52-м письме он, к примеру, отмечает: «Портсмут. 1809, марта 20-го. С наступлением хорошего времени стали чаще посещать остров Байт. Видели, как в январе месяце пахали плугом пашни, как садили деревья по дорогам, которыми делали прекрасный проспект и которые служат вместе изгородью. Ходили пить молоко к богатым фермерам, любовались необыкновенною чистотою всех вещей хозяйственных…» (7)
Очевидно, что Павел Иванович свободно владел английским языком, поскольку, как сам отмечает в своих Письмах, нередко участвовал в устраиваемых офицерскими женами-англичанками спектаклях, был близко знаком с английской культурой. Вполне естественно допустить поэтому копирование им многого из виденного в Англии в обустраиваемой им заново Курово-Покровской усадьбе. Не в подобие ли Павлу Ивановичу Понафидину литературный прототип его Григорий Иванович Муромский в пушкинской «Барышне-крестьянке» в своем Прилучине «Развел… английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка…» (8)
Персонаж пушкинской повести Муромский и поля свои обрабатывает по английской методе. Даже несмотря на то, что, как от себя замечает Пушкин переделанной цитатой из сатиры А.Шаховского, «на чужой манер хлеб русский не родится». (9) Возможно, что в такой форме Пушкин просто передает на этот счет мнение вечного оппонента Понафидина, его шурина, владельца БЕРнова, давно обрусевшего немца Ивана Ивановича Вульфа (1776-1860), которого в своей повести назвал барином соседнего имения Тугилово Иваном Петровичем БЕРестовым.
Кстати, так звали отца И.И. Вульфа и тестя Понафидина, хозяина Бернова, который выстроил в усадьбе большой дом, где ныне размещается пушкинский музей. Судя по карандашному портрету работы О.А. Кипренского (10), во многих чертах на своего дедушку Ивана Петровича очень похож Алексей Николаевич Вульф (11). С самим Иваном Петровичем Вульфом (1741-1817) Пушкин, понятно, быть знакомым не мог. И характер у его старшего Берестова – от Ивана Ивановича Вульфа, после отставки из лейб-гвардии Семеновского полка в 1802 году безотлучно живущего в своей деревне крепкого хозяйственника. В подобие старшего Вульфа, литературный Берестов «завел у себя суконную фабрику, утроил доходы и стал почитать себя умнейшим человеком во всем околодке, в чем не прекословили ему соседи, приезжавшие к нему гостить со своими семействами и собаками».(12)
То есть, в силу его жесткого, непримиримого характера просто не решались ему прекословить. Как, собственно, и сын его Алексей. Задумав породниться с Муромскими, Берестов призвал сына в свой кабинет, закурил трубку и напрямую объявил, что намерен его женить хотя бы и по принципу «стерпится, слюбится». Альтернативой этому Алексею выставил свое проклятие с намерением продать и промотать имение до последней полушки.
У старшего Берестова в усадьбе – изрядная псарня. Такой же ярый охотник реальный Иван Иванович Вульф даже разводил собственную породу собак, известную как вульфовская гончая.
Берестов-старший напоминает дядю Алексея Вульфа Ивана Ивановича даже внешне. (13) Вульфы все физически были богатыри, высокие, полные, жившие за 80 и 90 лет, в быту – с характерными чертами обломовщины. И.И. Вульф тоже был очень высокого роста и под старость так жирен, что его дыхание, как хрип, было слышно из соседних комнат. По толщине своей он уже не мог скакать с борзыми верхом, а ездил с ружьем на долгушке (линейке). Тучен, грузен и его прообраз в пушкинской повести: прикатив в гости в соседнее Прилучино (Курово-Покровское) «в коляске домашней работы, запряженной шестью лошадьми», старый «Берестов взошел на крыльцо с помощью двух ливрейных лакеев Муромского». (14)
Материальные и духовные потребности Берестова-старшего, как и его эстетические наклонности, сводились к обломовскому примитиву. «В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней работы; сам записывал расход и ничего не читал, кроме «Сенатских ведомостей». (15)
В «плисовой куртке», как у Берестова-старшего, щеголяли обычно богатые крестьяне да купцы, а дворяне шили из плиса только домашнюю одежду. В плисовые панталоны, к примеру, одет отец Илюши Обломова. (16) Иван Иванович Вульф на своем парадном портрете изображен даже не в плисовой куртке, а хоть и в галстухе, но прямо в домашнем «бухарском» халате. Не хватает, кажется, только на заднем фоне рисунка прямо «рифмующегося» с халатом «обломовского» дивана.
Как-то естественно, что в сыновья своему Берестову Пушкин выбрал родного племянника берновского помещика Вульфа Алексея Николаевича – прекрасного высокообразованного парня, с которым знакомствует еще со ссылочных тригорских времен. Любящий в своих дневниках «поблуждать» по «закоулкам» собственной души реальный самокритичный Алексей Вульф, конечно, вряд ли поверил бы, признайся ему Пушкин в том, что героя для своей «Барышни-крестьянки» списал именно с него. «Удивительно хорош, красавец, можно сказать. Стройный, высокий, румянец во всю щеку, – рассказывает о молодом Берестове Настя, девушка Лизы Муромской. – Барин, сказывают, прекрасный: такой добрый, такой веселый. Одно не хорошо: за девушками слишком любит гоняться…» (17) Что вполне, как показала жизнь, было в характере реального Вульфа.
«Сын Берестова приехал к нему в деревню. Он был воспитан в …университете и намеревался вступить в военную службу, но отец на то не соглашался. К статской службе молодой человек чувствовал себя совершенно неспособным. Они друг другу не уступали, и молодой Алексей стал жить покамест барином, отпустив усы на всякий случай».(18) Как на портрете А.Н. Вульфа 30-х годов, когда мать Алексея Прасковья Александровна Осипова-Вульф благословила-таки его на военную службу. (19)
Если с Вульфом-Берестовым все более-менее ясно, то какие же обстоятельства подвигли Пушкина определить в дочери к «морскому волку» Павлу Ивановичу Понафидину свою любимую девушку Екатерину Павловну Бакунину, ради которой он начал было писать свой «Роман в письмах»? Во-первых, то, что Екатерина по бабушке по линии матери – тоже из рода «волков»: Волкова. Во-вторых, в своей повести Пушкин решил исправить жизнь – переделать в случай с благоприятным исходом недавно пережитый Бакуниной личный кризис, связанный с ее отношениями с кавалергардом и своим дальним родственником Владимиром Волковым. В-третьих, для Пушкина немаловажно совпадающее с отчеством Екатерины Павловны Бакуниной имя Павла Ивановича Понафидина. В-четвертых, конечно же, то, что Екатерина сама со своим отцом Павлом Петровичем Бакуниным в детстве несколько лет путешествовала по заграницам, долго жила в Англии и пользовалась там услугами гувернантки-англичанки.
В-пятых, представление о том, что Понафидин – морской офицер, сопрягается у Пушкина с воспоминанием о едва ли не единственной в его жизни морской прогулке на пироскафе в Кронштадт. В ней произошло его знакомство с так напомнившей ему его возлюбленную Бакунину англичанкой Элизабет Кемпбелл…(20) Эта англичанка дала пушкинской героине-Бакуниной свое имя: Елизавета, а ее камеристка Люси Джаксон свое – гувернантке Лизы Муромской «мисс Жаксон». Фамилию же «МУРОМская» для своей барышни Пушкин производит, по частичному созвучию, от фамилии так похожей одновременно и на Элизабет Кемпбелл и на Екатерину Бакунину героини модного в то время романа Вальтера Скотта «Сент-Ронанские воды» Клары МОУБРей. С именем же дочки кузнеца АКУлины все совсем просто: оно образовано Пушкиным от части имени его пассии БАКУниной.
Повесть «Барышня-крестьянка» с надписанной в самом верху фразой «В одной из отдаленных губерний наших…» на листе ПД 841, л. 81 об. в своей так называемой Арзрумской тетради Пушкин начинал писать еще в Павловском, в той самой отдаленной от столицы Тверской губернии. Но затем, решив, видимо, пока отложить этот замысел, на чистой площади листа нарисовал облик будущей героини повести: Екатерины Бакуниной, лицейской любви не только его самого, но и еще двоих его одноклассников – Ивана Пущина и Алексея Илличевского. (21) Этим изображением Пушкин как бы «привязывает» образ в юности ряд лет проживавшей неподалеку, в имении А.М. Бакунина Прямухино Новоторжского уезда, «уходящей» девушки Екатерины Бакуниной к нечужой ей тверской земле.
Рукописный лист ПД 841, л. 81 об. по праву, хоть и среди прочих чуждых нашей земле экспонатов, представлен на стенде Берновского пушкинского музея. Правда, с легкой руки определившего его сюда оформлявшего берновские экспозиции московского художника Ю.Н. Керцелли уже много десятилетий посетителям рассказывают, что изображены там Алексей Вульф с его пассией Анной Керн. Почему – Бог весть. Эта же самая фантазия, впрочем, кочует из книги в книгу даже самых добросовестных исследователей. (22)
…От Бернова до Курово-Покроского пылили мы на машине означенные на развилке 12 километров по новой, проложенной уже в советское время дороге. В пушкинское же дорога вилась по течению Нашиги и длиной была всего в семь верст. Поэтому давно пора обратить внимание на то, что точно такое же расстояние – семь верст! – в «Барышне-крестьянке» между Тугиловым и Прилучиным, то есть, конкретно между усадебными домами соседских имений. Само же имение «Тугилово от нас недалеко, всего три версты: подите гулять в ту сторону или поезжайте верхом; вы верно встретите его. Он же всякий день, рано поутру, ходит с ружьем на охоту» (24), – научает Настя, девушка Лизы Муромской, свою барышню в отношении молодого соседа Берестова.
По ее совету переодевшаяся крестьянкой Лиза и побежала поутру свою трехверстную часть пути, до границы с соседским имением, укорачивая расстояние: с заднего крыльца дома через огород и поле «к роще, стоящей на рубеже отцовского владения». На следующее утро туда же побежал «с верным своим Сбогаром» свою несколько более длинную часть пути, до границ Прилучина (четыре версты, если бы бежал не через хорошо знакомый ему лес, а по дороге) молодой барин Берестов.
Через неделю после того, как Берестов «научил» Акулину грамоте, между ними «завелась переписка. Почтовая контора учреждена была в дупле старого дуба», стоящего где-то в грибной роще – месте свиданий молодых героев, на границе владений их родителей. Мы не стали искать средь современных одичавших окрестностей Курова-Покровского этот почтовый дуб, хотя (чем черт не шутит?) стоит, вероятно, на указанном Пушкиным рубеже и сегодня, по крайней мере, его «младое племя»…
Кажется, уже одной такой литературной известности Курово-Покровскому достало для того, чтобы сделаться интересным пушкинским музеем дворянско-крестьянского быта. Впрочем, и по литературной части это ведь еще далеко не все! Многие литературоведы отмечают, что из давшего начало «Барышне-крестьянке» павловского «Романа в письмах» происходят не только «Повести Белкина», но и «История села Горюхина». И первоначальный набросок предисловия к Повестям сделан Пушкиным еще в его старицкие дни. Здесь Белкин им назван Иваном Петровичем Д., владельцем села Горюхина. В облике Ивана Петровича и в характеристике его хозяйства сквозят черты, сходные, считают литературоведы, с Павлом Ивановичем Вульфом и его управлением имением Павловское. В «Метели», «Барышне-крестьянке» и отчасти в «Выстреле» полно сходных со старицкими пейзажей.
Кроме того, по наблюдениям в прошлом веке совершавшего экспедиции в старицкие места тверского пушкиниста Г.Я. Ходакова, тесно связана с окрестностями Курово-Покровского и повесть А.С. Пушкина «Дубровский», замысел и черновые наброски которой относятся также к 1827-1829 годам. Во время своей второй экспедиции Г.Я. Ходаков в своих записках отметил, что невдалеке от усадьбы Курово находится пустошь Кистеневка, а в лесу на краю Барских гор сохранились остатки какого-то укрепления или военного лагеря. Усадьбу крутого помещика Гаврилы Романовича Троекурова Пушкин в этой своей повести называет Покровское: использует половинку названия имения Понафидиных Курово-Покровское. А фамилия «Троекуров», по мнению Ходакова, образована путем соединения названий имения П.А. Осиповой Тригорское и второй части названия имения Понафидина Курово.
Причем здесь Тригорское? Его название напоминало Пушкину, что в псковском имении все той же помещицы П.А. Осиповой-Вульф он познакомился со своим будущим «гением чистой красоты» Анной Петровной Керн. Судьба ее, насильно, по приказу деспотичного отца выданной замуж за человека старшее нее на 35 лет, во многом схожа с судьбой героини повести «Дубровский» Марьи Гавриловны Троекуровой.
По запискам Ходакова, старые жители берновщины даже после Великой Отечественной войны помнили еще, что до деревни Климово простирались владения барина, жестоко расправлявшегося не только со своими домочадцами, но и с бедными соседними помещиками. А именно по этой деревне и проходила граница владений норовистого отца А.П. Керн Петра Марковича Полторацкого (ок.1775 – после 1851), любившего, кстати, гостить в благоустроенном имении Понафидиных Курово-Покровское. Аборигены называли Ходакову и деревянную церковь в селе Васильевском, в которой якобы происходило венчание героини повести Маши Троекуровой с пожилым князем Верейским…
Перечисленного более чем достаточно для того, чтобы имению Курово-Покровское стать настоящим тверским брендом – соглашается со мной Татьяна Константиновна. Плюс морская слава нескольких поколений его обитателей – целая славная история российского флота… Но и помимо этого есть еще и достаточно обширная художественная часть. Ведь в этом доме по стенам висели картины и портреты работы крупных мастеров – Боровиковского, Кипренского, Тюрина, Кившенко… Позднее сюда по приглашению детей и внуков Понафидиных приезжали С.П. Кувшинникова, И.И. Левитан, И.П. Бубнова и другие живописцы. Часть понафидинских полотен хранится в Тверской областной картинной галерее…
Видела, киваю Татьяне Константиновне в ответ, в Императорском Путевом дворце кисти Левитана 1891 года замечательный портрет младшего сына Понафидиных, 72-летнего Николая Павловича (1819-1895). А говорили, что знаменитый пейзажист не любил писать людей! Наверное, этот Понафидин был очень симпатичной художнику личностью, которую хотелось отблагодарить за гостеприимство таким замечательным творческим подарком.
В письме к А.П. Чехову из Курово-Покровского Левитан называет понафидинскую дачу Затишье, где он со своей спутницей, чеховской «попрыгуньей» художницей С.П. Кувшинниковой поселился и работал, очаровательным уголком земли. Хутор этот находился всего в версте от Курова-Покровского на берегу все той же Нашиги в окружении реликтового соснового бора, ныне изрядно вырубленного. В Затишье Левитан написал свое замечательное полотно «У омута», а также знаменитые этюды «Осень», «Лето», «Сжатое поле». В общем, целую отдельную экспозицию для с неизбежностью будущего Курово-Покровского пушкинского музея!
Здесь же, в понафидинском доме, а вовсе не в Бернове – место и для ныне ютящейся где-то под лестницей Берновского пушкинского музея экспозиции, посвященной Лидии Стахиевне Мизиновой (1870-1937) – племяннице Серафимы Александровны Панафидиной, супруги Николая Павловича. Она была близкой знакомой А.П. Чехова. Это по ее приглашению в 1891;году и  приезжали в Курово-Покровское художники И.И. Левитан и С.П. Кувшинникова.
А дальше история Курово-Покровского тесно смыкается с соседними пушкинскими местами. Сын Н.П. и С.А. Понафидиных М.Н. Понафидин женился на Инне Степановне Вревской – внучке Евпраксии Николаевны Вульф (баронессы Вревской) и наследнице Малинников. И Понафидины стали нести ответственность уже за две «пушкинские» усадьбы вплоть до того момента, пока не сдали в Пушкинский Дом сохранявшиеся ими семейные реликвии и не были вышвырнуты советской властью из собственных особняков на улицу…
…Вечереет. Пора уезжать. В лучах заходящего солнца грустно зияют вслед нам своими пустотами окна заброшенного понафидинского дома. Сердце сжимается тоской. Ведь подумать только – на глазах погибает ПОСЛЕДНЕЕ ВО ВСЕЙ СТРАНЕ здание, в котором реально и минимум дважды продолжительно гостил и работал Пушкин! В котором жили люди, сами не ведая того одарившие великого поэта не только своей дружбой, но и сюжетом его повести «Барышня-крестьянка», другими творческими замыслами.
И происходит здесь умирание реального тянущего на бренд территории исторического объекта во времена, когда музеи возникают на местах даже мимолетного пребывания гения, по самым мелким случаям, по легендам и преданиям. Не известно, была ль на самом деле грамота предка причиной визита Пушкина в Погорелое Городище нынешнего Зубцовского района нашей же Тверской губернии – и вот вам в этом местечке два года назад открытый энтузиастом-художником Борисом Аркадьевичем Диодоровым частный пушкинский музейчик! Плохо ли это? Напротив, восхитительно! Как еще один повод для разговора с туристами о нашей национальной гордости. Хоть на чуточку, а все ж не так утомительно им будет отмахивать в наших краях на Пушкинском кольце Верхневолжья огромные расстояния между его убогим на сегодняшний день набором достопримечательностей, состоящим по сути из всего двух музеев да могилы Анны Керн на погосте в Прутне.
Плохо, очень плохо другое: что в великолепном и заслуженном Курово-Покровском пушкинского музея до сих пор нет! При современном состоянии здания частному лицу справиться с его реставрацией, надо честно признать, весьма затруднительно. Требуются крупные, государственные инвестиции. Только не слышно пока среди властьпредержащих в регионе ратующих за включение этого важного для культуры всей России объекта хоть в какую-то государственную программу.
Лишь людская алчность да матушка- природа год за годом исправно делают свое дело – погребают, повергают во прах материальный ряд здешней богатой культуры и гордой истории. Еще с десяток лет – и в Курово-Покровском очнемся мы вдруг в очередном стандартном новорусском дачном поселке москвичей и петербуржцев. И кто тогда будет в этом виноват? Как всегда, Пушкин?

Ссылки и комментарии:

1 – Дом Понафидиных в Курово-Покровском. – «И берег, милый для меня. Пушкинское кольцо Верхневолжья». Комплект из 16 открыток. Художник Р. Благовещенский – М., «Изобразительное искусство», 1975; Школа (или контора совхоза?) в доме Понафидиных, фото – эл. ресурс https://pastvu.com/p/589074, 30.04.2020
2 – С.П. Кувшинникова. Вид на Курово-Покровское, 1891.
 Хранится в Тверской картинной галерее – эл. ресурс http://litmap.tvercult.ru/, 30.04.2020 или Сидорова Л. В гости к барышне-крестьянке (коллаж). Проза.ру, 11.06.2019
3 – Вид на Курово-Покровское, фото 1987-1997гг.– эл. ресурс https://pastvu.com/p/589050, 30.04.2020
4 – А.С. Пушкин в Тверском крае. Тверь – Торжок – Старицкий уезд – М.:Гелиос АРВ, 2003. С. 153
5 – Вульф А.Н. Дневники (1827-1842) // Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы. – М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2010. С. 306-307
6 – Первая публикация «Писем морского офицера» состоялась в 1916 году в журнале «Морской сборник». К 300-летию Российского флота «Письма» были переизданы в сокращенном варианте.
7 – Понафидин П.И. Письма морского офицера – эл. ресурс 30.04.2020
8 – VIII, 109. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 16 томах – М.: Л.: АН СССР, 1937–1959. Здесь и далее в скобках римской цифрой обозначается том, арабской – страница
9 – Там же
10 – Портрет И.П. Вульфа. Художник О.А. Кипренский, 1811 – эл. ресурс https://yandex.ru/images/search?text=иванпетровичвульф, 30.04.2020
11 – Портрет А.Н. Вульфа– эл. ресурс https://yandex.ru/images/search?text=алексейниколаевичвульф, 30.04. 2020
12 – VIII, 109
13 – Портрет И.И. Вульфа – эл. ресурс https://yandex.ru/images/search?text=иванпетровичвульф, 30.04.2020
14 – VIII, 119
15 – VIII, 109
16 – Кирсанова Р.М. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок. Костюм – вещь и образ в русской литературе XIX века – М.: «Книга», 1989. С. 182
17 – VIII, 112
18 – VIII, 110
19 – Портрет А.Н. Вульфа в мундире – эл. ресурс https://yandex.ru/images/search?text=алексейниколаевичвульф, 30.04.2020
20 – Об этом см. Сидорова Л. В гости к барышне-крестьянке. Проза.ру, 11.06.2019
21 – Об этом см. Сидорова Л. «Она любит нас всех, но…». Проза.ру, 25.07.2018
22 – К примеру, Сысоев В.А. Анна Керн. Жизнь во имя любви. – М.: «Молодая гвардия», 2010. С. 168
23 – VIII, 113