Семейные истории имеют склонность повторяться

      «Дежа вю!» - подумала Марина Владимировна. В груди, слева, стало тяжело - история тридцатилетней давности, которою у неё не было повода вспоминать много лет, снова повторилась. Не с ней - с её крестницей Сонечкой, но душевная боль была такой же, даже ещё острее и невыносимее, чем тогда три десятка лет назад. Марина Владимировна знала, что чувствуют изгнанники, поэтому всецело была на стороне Сонечки. Ей хотелось оградить племянницу от несправедливых обвинений, смягчить обиду и разделить боль от удара, нанесённого близким человеком.
Тогда Марина Владимировна тоже нуждалась в участии и любви, но зализывать раны пришлось в одиночку. К счастью или несчастью, с какой стороны посмотреть, на тот момент она уже знала, какими жестокими могут быть самые родные люди, и успела приобрести определённую спасительную степень толстокожести. Но Соня! Не окажется ли испытание слишком тяжёлым для неподготовленной нежной души?
- Пусть Соня больше ко мне не приезжает! Никогда!
       Эту ключевую фразу, открывшую в душе Марины Владимировны потайную дверцу, за которой хранились воспоминания тридцатилетней давности, произнесла её мама. История изгнания в их роду снова повторилась, теперь с другими действующими лицами.
«Неужели сценарий, первыми исполнителями которого были я и баба Нюра, становится жестокой семейной традицией? Хотя почему первыми? - усмехнулась Марина Владимировна. - Много ли мне известно о предках? Я даже не знаю, где находится могила деда».
Баба Нюра строго настрого запретила детям заниматься поисками архивных сведений о Михаиле, её супруге:
- Пропал без вести и точка. Нечего копаться в прошлом!
Никто и не копался. Пока младшая из внучек, самая любопытная, не выяснила, что военный след деда Миши обрывается в одном из советских лагерей. Обычная история для того жестокого времени: попал в окружение, сумел выйти, но попал в лагерь для окруженцев. Там, по-видимому, и сгинул…
Почему бабушка сама не искала супруга и другим запретила? У Марины Владимировны на этот счёт имелось собственное объяснение. Во-первых, время было такое: к семье репрессированного могли применить соответствующие меры. Во-вторых, судя по всему, так и не простила баба Нюра своего первого мужа. За что? За то, что у самой Марины Владимировны, выросшей на патриотических книжках и фильмах, пионерки и комсомолки, вызывало чувство гордости и восхищения. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…!» - при первых же аккордах песни у неё замирало дыхание и наворачивались слёзы, самые горькие из всех, что были в её слёзных озёрах.
Баба Нюра не простила мужа, ушедшего на «смертный бой»!
Марина Владимировна о недолгой совместной жизни Нюры и Михаила знала совсем мало. Ещё до начала войны переехали из деревни в город. Миша устроился на металлургический завод всесоюзного значения, Нюра работала в столовой, дочь Зина ходила в садик, сын Ваня в школу. Всё у них в новой жизни складывалось степенно, по-городски, появились достаток и планы на будущую счастливую жизнь… Но началась война и разрушила всё: и планы, и достаток, и саму жизнь. Миша на своей очень нужной фронту работе получил крепкую бронь, мог бы, не испытывая мук совести, остаться дома с женой и детьми. Не выдержал - поддался всенародному настроению и, вопреки уговорам и причитаниям молодой жены, ушёл на фронт. Осталась Нюра в голодном прифронтовом городе одна, с детьми на руках, без кормильца и защитника. Надо было выживать. Вернулась обратно в родную деревню, в дом мужа, но отношения с роднёй не заладились. Кто был виноват – одному Богу известно.
Недолго Нюра терпела положение приживалки в доме свекрови: получив повестку,что Михаил пропал без вести в боях за Москву, выскочила замуж за деревенского сапожника, тоже Михаила.
Новый муж, хоть и выпивал сильно, но имел три весомых достоинства. Во-первых, из-за старой детской травмы сильно хромал на правую ногу, и по этой причине сбежать на фронт никак не мог. Во-вторых, у сапожника Мишки был неказистый, но собственный домишко, где Нюра теперь была хозяйкой и ни от кого не зависела (хочет, полет в огороде грядки, а не хочет - семечки грызёт на лавочке). В-третьих, профессия сапожника в те времена в деревне считалась одной из самых востребованных, а, значит, и почитаемых. Тапочки хромой Мишка шил добротные и крепкие, без заказов не сидел. Хлеб в семье был всегда, но и магарычи не переводились.
Если бы не тяга к спиртному, цены не было бы второму бабушкину супругу.
Нюра поменяла фамилию, и все претензии власти, связанные с первым супругом, потеряли над ней силу. Другая фамилия, другой адрес и другая жизнь. Родила Нюра от хромого Миши сыночка Лёню и полюбила его так, словно был он единственным ребёнком.
Вот и всё, что знала Марина Владимировна о своих предках по материнской линии. В глубине души она осуждала бабушку, не простившую мужа, хотя, Бог ей судья: времена были страшные - война, репрессии. Каждый выживал, как мог.
История изгнания Марины, внучки бабы Нюры, произошла уже в мирное время, когда стали забываться и война, и репрессии. Горестные семейные истории, с ними связанные, тоже стали забываться, а какие и вовсе канули в Лету.
В детстве Марина любила приезжать вместе с мамой в деревню к бабушке Нюре. Беззаботно носилась по стёжкам, объедалась земляникой, костяникой, орехами, грибы в лесу собирала.
 Вместо белого урчащего холодильника, у бабы Нюры перед домом было таинственное молчаливое сооружение с деревянной дверью, называемое погребом. Он запирался на огромный амбарный замок, ключ висел в сенях на гвоздике. Сразу за дверью погреба начинались крутые ступеньки, и вели они глубоко под землю. Марина даже фантазировать боялась - насколько глубоко.  На ступеньках стояли корчажки с жёлтым от сливок молоком и банки с бабушкиными соленьями. По ступенькам, как только открывалась дверь, прыгали со света в темноту бородавчатые противные лягушки. Марина с опаской проходила мимо таинственной двери – она боялась и темноты, и лягушек. Вокруг сарая росла высоченная крапива, жгучая-прежгучая. Марина никогда не видела такого крапивного буйства. Эта кусачая трава заполонила глубокий лог перед бабушкиным домом, пройти через него можно было только по узким тропкам. Склоны лога, свободные от крапивы, в конце лета поблёскивали жёлтыми соцветиями бессмертника…
       Каждое лето Марину переполняло предвкушение встречи со счастьем: лесная костяника, голубые васильки на опушке леса, пение лесных птиц; даже бабушкин погреб, с тёмными ступеньками и лягушками казался издалека не таким уж и страшным…
Тем летом приехала Марина к бабе Нюре уже со своими маленькими детьми. Бытовые условия не ахти какие: вода в колонке, ветхий туалет в саду, газ в баллоне, того и гляди закончится - экономить надо, телевизора нет, вместо холодильника всё те же крутые ступеньки, ведущие глубоко под землю.., но сразу за огородом начинался сказочный лес. В маленькой деревушке, затерявшейся в задонском лесу, царили умиротворение и первозданная чистота мира. От деревенского воздуха, настоянного на душице и бессмертнике, у Марины был такой прилив сил, что казалось, подпрыгнет и достанет до макушки самого высокого дерева в лесу. Овощи с бабушкиного огорода, молоко парное от соседской коровы, мёд с деревенской пасеки, только выкачанный…
В тот раз счастье в деревне раз оказалось недолгим и закончилось категоричными словами бабы Нюры, обращёнными к Зинаиде, тоже гостившей в деревне:
- Пусть Марина с детьми ко мне больше не приезжает!
Маринины сорванцы всполошили сидевшую на яйцах индюшку. Баба Нюра попыталась вернуть нервную птицу в гнездо, но ничего не вышло. Индюшка испуганно клёкотала и шарахалась от гнезда с яйцами, как чёрт от ладана.
История с индюшкой послужила поводом для вышеупомянутого заявления, но, скорее всего, стала последней каплей в неприятии бабушкой слишком шумных и слишком подвижных потомков, нарушивших размеренной уклад её нехитрой жизни.
Гордая Марина быстро собралась и уехала. Никто, даже мама, Зинаида, не промолвила ни слова и, словно ничего не случилось, осталась догостить в деревне. Баба Нюра не предприняла никаких попыток удержать внучку и ни разу после не позвала Марину. Зинаида своего мнения не высказала, но Марина почему-то была уверена - мама бабушку осуждает. Разве могло быть иначе? Оказывается могло. Марина поняла, что такое возможно, когда Зинаида один в один воскликнула:
- Пусть Соня больше никогда ко мне не приезжает!
        Марина испытала шок. Почему именно Соня, самая нежная и самая заботливая из всех внучек мамы, стала в этот раз мишенью родового остракизма.
Агрессию Зинаиды в отношении внучки легко можно было бы объяснить возрастом (80 лет, как никак), букетом болезней и кучей сильнодействующих препаратов для этого букета. Но Марина Владимировна, окончившая девятимесячные курсы психологов, знала - семейные сценарии имеют склонность повторяться независимо от возраста и болезней его исполнителей.
На этот раз поводом для сцены изгнания стала не индюшка, а пропажа туфель. С глазами обиженного ребёнка Зинаида рассказала Марине, что Соня коварно подсунула ей свои старые некрасивые туфли, а её, блестящие и новые, забрала себе. Марина попыталась объяснить матери: не могла крестница взять чужое - скорее с себя снимет последнее:
- Соня – прекрасная девушка, ты, мама, должна ею гордиться, а не возводить напраслину. У тебя ноги отекли, вот и стали туфли малы. Соня – твоя внучка, дочь твоей дочери. Оскорбляя её, ты оскорбляешь и свою дочь. Представляешь, что Галя и её муж будут чувствовать в этой некрасивой ситуации?
Маринины призывы к объективности и порядочности были тщетны: старушка упрямо держалась своей версии. Досталось и Марине, мама обвинила её в потакании Сониным преступным наклонностям и пригрозила громким разоблачением внучки.
Соня, не обращая внимания на оскорбительные обвинения, продолжала навещать бабушку. Но её стоическая преданность лишь подливала масла в огонь и приводила к новым скандалам. То утюг Соня заменила на другой, неподъёмный, то ложки оказались в ящике не те, что были раньше, то медали пропали…
- Представляешь, - в очередной раз откровенничала Зинаида с Мариной, - Соня спать меня уложит, а сама дела свои проворачивает. Так я в последний раз всю ночь не спала. Всё равно - ложки подменила. Вот ведь какая! Так и хочет меня изжить! Пусть ко мне больше не приезжает!
Рассказывая о проделках внучки, Зинаида нервничала, у неё тряслись руки, синели губы, прерывалось дыхание. «Парализует ещё!» - пугалась Марина. Было жалко маму, заложницу своих болезненных фантазий, и обидно за Соню, без вины виноватую. Марина доказывала матери, что туфли малы оттого, что ноги отекают, а не потому, что их кто-то подменил. Утюг стал тяжёлым, так руки ослабли. Медали? Может, сама спрятала, а теперь забыла куда, да и были ли они - никто их никогда не видел.
Зинаида только злилась и хваталась за сердце.
В конце концов, Марина, потерпевшая фиаско в желании навести порядок в голове Зинаиды, осторожно посоветовала Соне больше не приезжать к бабушке. Когда увидела расстроенное лицо племянницы, сама расстроилась. Соня никак не могла поверить, что не появляться в доме родной бабушки – лучший выход в сложившейся ситуации.
- И охота, тебе, Соня, каждый раз выслушать весь этот бред? Мазохизм какой-то!
- Я думала, что сумею бабушку задобрить, и помочь ей хотела – она ведь совсем старенькая и одинокая. Мы и занавески вместе меняли, и картошку сажали, и спину я ей массировала… может, я, всё-таки, буду ездить? Бабушка, в конце концов, оттает, и у нас всё станет, как раньше.
Соня посмотрела на Марину такими чистыми глазами, что та было засомневалась в своей правоте, но, вспомнив трясущиеся губы Зинаиды, вздохнула:
- Поверь мне, Соня, твоя христианская теория «пощёчин и щёк» сейчас не прокатит. Я много раз пыталась переубедить бабушку, но, увы, всё заканчивалось лишь гипертоническим кризом. Бабушка не слышит разумных доводов, потому что у неё есть непреодолимое желание повторить семейную историю. Мне жаль, что именно ты стала очередной жертвой. После меня.
Марина рассказала Соне свою историю изгнания.
- Бабушка Зина не осуждала свою мать, бабу Нюру, как я думала. Пугливая и зависимая, она хотела быть такой же своенравной и независимой. Вот и оторвалась на тебе, Соня. Интуитивно рассчитала, что не получит жёсткого отпора: с других-то внуков, где сядешь, там и слезешь. А ты, Соня, ласковая, добрая, – с тобой не опасно. Даже не сомневайся, все мы на твоей стороне, можешь на нас рассчитывать. А бабушка слишком старенькая и больная, чтобы давить на неё сейчас. Может не выдержать напора.
Я буду продолжать её переубеждать. Ложки, утюги, туфли… всё это не возьмёшь на тот свет, а вот доброту и прощение взять надо. Без этого там (Марина показала вверх) трудно будет.
Так и договорились: Соня к бабушке - больше ни ногой.
          Нелегким был разговор с крестницей, но Марина ни о чём не жалела. Защищая Соню, она получила от судьбы счастливый шанс быть рядом с той молодой одинокой женщиной, какой была тридцать лет назад. Круг судьбы замкнулся.