Выбор капитана

                В тёмном подвале было промозгло и сыро. Из маленького окошка под потолком доносились приглушённые звуки с улицы маленького прифронтового городка. В марте 1943 года после затяжных боёв фронт стабилизировался, войска перешли к обороне, и наступило затишье.
               
 В одной из комнат подвала, в углу привалившись к стенке, на охапке соломы сидел военный в грязной шинели. Он не отвечал на вопросы и не участвовал в разговорах соседей. Тучный майор- интендант и старший лейтенант  артиллерист поначалу пытались разговорить капитана, но, наткнувшись на безразличие и грубость, оскорбились  и тихо общались  друг с другом. Они вполголоса жаловались на обстоятельства, приведшие их сюда в армейскую тюрьму. И только зубовный скрежет из угла иногда прерывал их  вялый разговор. – Говорят он убийца, пристрелил зам командира своего полка - опасливо косясь на угол, прошептал майор.   - Да, как это? И что его ждёт?- спросил старлей. – Слышал, что смертный приговор трибунала на утверждении командующего армией – ответил майор. – А с нами что будет? – Не дай бог штрафбат – попытался перекреститься майор.- На крайний случай пусть уж лучше разжалуют. Да, у нас с тобой и прегрешения то плёвые по сравнению с ним.
               
 Капитана их шёпот раздражал – мешал думать. Голова, перевязанная грязным бинтом,  раскалывалась от боли. Мысли в ней  тяжело перемалывались и путались : – Как это случилось? Почему опять с ним? Откуда эта несправедливость? А разве  на войне вообще может быть справедливость? Сама война это  великая и жестокая  несправедливость. На фронте с осени сорок первого года,  два раза разжалован, и дважды  кровью смывал свою вину. Да ладно, если бы это была его вина. Тогда пусть, а то, какое- то фатальное  невезение. В первый раз -  два бойца  из его роты перебежали к немцам. Всё бы ничего, списали бы как убитых, но фрицы подогнали радиоустановку и стали орать про сдачу позиций, сладкую жизнь в плену и полоскали его фамилию. Особисты быстро отреагировали – разжаловали со  старшего лейтенанта до лейтенанта, командира штрафной роты. Когда же  это было? Зимой, в начале сорок второго. Потом, в октябре эта случайность, или глупость. Кто теперь разберёт? От скуки залезли с ординарцем на колокольню и принялись щёлкать фрицев из снайперской винтовки. Штук пятнадцать уничтожили, как немец открыл огонь по окраине деревеньки из «Ванюш».  Еле успели скатиться с колокольни вниз и добежать до окопов, как колокольня рухнула от прямого попадания мины. Повезло? Повезло! Но, на его беду в деревеньку, которую оборонял его батальон, тогда  приехал комполка и попал под этот обстрел.  Полковнику ничего, а его любимого ординарца контузило. Здесь уже комбату  не повезло – комполка  обозлился. Он и так его недолюбливал, при каждом удобном случае прохаживался по - поводу гордости и высшего образования. Опять до летёхи разжаловали, только уже старшего и снова в штрафбат. И тут в марте опять. В третий раз за год с не большим. Майор, особист дивизии при конвоировании сюда, в штаб армии, зловеще пообещал:  – Всё капитан отвоевался, в третий раз, да за такое преступление светит тебе расстрельный приговор трибунала. Гнида! Ещё и в зубы заехал, когда не дал сорвать погоны.
               
 За что? За то, что не дал угробить весь батальон?  Две роты. Две роты молодых ребят только что прибывших  из пополнения. Две роты, почти двести человек положили в абсолютно безнадёжном бою. Разведка боем!  Подполковник Масленников гад, мать твою. Зачем? Капитан опять заскрежетал зубами. Он вспоминал лица этих молодых ещё не обстрелянных рязанских, тамбовских и других ребят, которые так и остались лежать там в размякшем снегу под  высотой 242. Хорошо хоть  удалось сохранить третью роту, в которой  собрались бойцы, выходцы из Средней Азии. Он подсознательно берёг этих узбеков, казахов и таджиков.  Они были понятны ему своей поначалу трусостью в начале боя, потом переходящей в звериную жестокость. Своим дружелюбием в окопном быту и уважением к старшим. Он был одним из них и они, в большинстве своём бывшие штрафники, знали это. Ведь капитан родился и  вырос в Ташкенте, и большую часть из своей ещё совсем  недлинной тридцатилетней жизни прожил среди таких же азиатов. Всё, хватит про это думать. Устал, покурить бы. Нет, так раскисать нельзя.  Надо постараться  вспомнить про что-нибудь приятное, из  той, мирной жизни. Про семью, про родителей. Как же давно всё это было – уже и  забылось. А теперь, что опять в штрафники и снова смывать кровью вину? Н-е-е-т,  не выйдет! Приговор теперь будет страшным. Отвоевался, наверное, к стенке поставят – расстрел. Ну и чёрт с ним! Сколько раз уже  мог погибнуть? Он так устал за эти годы. Так устал от постоянного напряжения, от ожидания смерти в каждом бою, от этой грязи в окопах, вшей, ран и медсанбатов. Настолько отупел от страха и злобы, что стал привыкать к смерти своих солдат. Сколько он провоевал со своей третьей ротой, последней оставшейся в живых?  Всего полгода.  Главное это люди, сохранить жизнь людей!  Не дал уничтожить весь батальон. Чёрт с ним, с таким приговором. Жалко только, что не пристрелил этого самодовольного гада. Прошлого, хоть и такого короткого – всего два дня назад, не вернёшь!
                Тут, в коридоре послышались шаги, дверь заскрежетала, и кто-то невидимый произнёс: -  Акулов на выход. Капитан  не сразу очнулся от тяжёлых  мыслей, не сразу понял, что это к нему. – Акулов, на выход - заорал конвойный. Капитан тяжело поднялся, поправил на плечах наброшенную шинель и двинулся к двери. – А шинель здесь оставь, она тебе больше не понадобится. Его провели по тёмному двору к небольшому двухэтажному дому, внутри по лестнице наверх, и  завели в комнату. Сопровождающий обратился к бравому военному в новенькой форме, сидящему за столом, уставленному телефонными аппаратами:  -  Доложите командующему – арестованный  доставлен. Майор поднял трубку телефона  и коротко доложил: - Товарищ полковник – доставили, - и бросил, сопровождающему: -  Ждите. Через несколько минут вошёл полковник, бросил неприязненный взгляд на капитана и, предварительно постучав в дверь, вошёл в помещение напротив.
               
Здесь в ярко освещенной комнате, отдыхали от ратных дел два больших генерала. Первый, в погонах генерал- полковника, командующий 52 – й армией Юго-западного фронта, прохаживался с рюмкой в руке вдоль стола, край которого был заставлен закусками и бутылками. Второй – генерал- лейтенант сидел в кресле у камина, курил  и помешивал кочергой поленья. У них было хорошее настроение от выпитой водки и плотного ужина.  А выпить было за что – недавно оба получили повышение в звании.  За уверенное положение армии на фронте. За  недавнее  пополнения в живой силе и техники.  И от совещания у командующего  фронтом, где обрисовали план скорого  весеннего наступления.
               
 Полковник, приложил руку к козырьку фуражки и доложил: - Товарищ, командующий армией, по вашему приказанию арестованный  Акулов доставлен. Генерал – полковник вопросительно смотрел на полковника и молчал. - Что? Какой  арестованный? Ах, да – оба генерала уже успели забыть, что полчаса назад, прервав их дружескую беседу, сюда по неотложному вопросу вошёл начальник особого отдела армии и принёс на подпись документы. На первой странице под коротким текстом приказа уместились несколько фамилий. Генерал- полковник, прочитав про себя текст,  машинально вслух произнёс первую из списка  фамилию:  - Акулов. – Смотри-ка Михаил Игнатьевич,  какая громкая фамилия, не то, что у нас с тобой – Гречко или Храпунов. – Акулов, Акулов …  -  задумчиво протянул генерал- лейтенант: - Какая- то знакомая фамилия? Где- то я её уже слышал, где же слышал? Нет, не помню – и, покачав головой, спросил: - Ну и что этого  Акулова  к представлению на награду, или к новому званию? – Если бы - хмыкнул командующий: - Приговор военного трибунала – расстрел! – Р-а-с-с-т-р-е-л – удивлённо  протянул генерал:- Жалко, такая геройская фамилия. Нет, точно где-то я её слышал. Командующий подошёл к телефонному аппарату и, положив руку на трубку, спросил: - Ну, что товарищ член военного совета фронта узнаем кто такой этот  Акулов. – Давай, спросим  - согласился генерал -  торопиться некуда, сейчас не 41 - й и даже не 42 –й  года. После звонка, начальник особого отдела армии доложил, что вызвавший такой непонятный ему  интерес генералов, Акулов, находится здесь в соседнем здании, в камере. – Доставьте сюда, вместе с  личным делом – приказал командующий.
               
 Теперь этот человек из расстрельного списка стоял перед генералами и, помаргивая от яркого света, угрюмо осматривался. Оба генерала с сомнением смотрели на потерявшего офицерский вид , наверное, уже бывшего военного. Грязный, небритый, с  плохо перевязанной головой, и запёкшейся кровью на губе,  в гимнастёрке с наполовину оторванным погоном. -  Ну и видок …- произнёс командующий и показал на губу: - Тебя что били? – Никак нет, особист хотел сорвать погоны. – Ну, а ты не дался? – Не дался, не он мне звание присваивал! – Ишь   ты, какой ершистый – удивлённо протянул генерал: - Посмотрим, что ты там  такого натворил – подошёл к столу и открыл папку. – Награды есть? – спросил он, надевая очки. – Так точно есть. Два ордена Отечественной войны и один Красной звезды. – Боевые ордена – сказал генерал – лейтенант из кресла, пока командующий пробегал глазами первые страницы личного дела: - Их обычно  за кровь дают! Командующий поднял глаза от листа с определением военного  суда и удивлённо спросил: - Ты что же  хотел стрелять  в  зама командира полка, угрожал ему? – Так точно хотел, но не дали … - и, переживая и сбиваясь, стал рассказывать, как от его батальона осталась только одна рота. – Приехал зам комполка  подполковник Масленников и отдал личное распоряжение ( не приказ по полку ) провести разведку боем. Посадить часть первой роты на танки и атаковать противника, остальные за танками, бегом. Немцы как дали шрапнелью, сбили пехоту с танков и остальных положили. Уничтожили один танк, остальные развернулись и назад. Ну, подполковник приказал вторую роту на танки и вперёд. Я начал возражать, но он настоял. Вторую роту тоже уничтожили – бывший капитан всхлипнул, но подавил себя  (главным сейчас было успеть рассказать) и торопливо продолжил: - И три танка  подбили. Подполковник приказывает третью в атаку. Танков то уже нет. Тут я и  отказался выполнить приказ. Уже двести человек из недавнего пополнения полегло. А он: - За отказ от выполнения приказа – пристрелю. Достал пистолет и на меня. Ну, я выхватил автомат у ординарца и ткнул ему в живот. Как же так? За что двести человек просто так положили? Бывший капитан выговорился и умолк. В комнате воцарилась тишина – молчал рассказчик, молчали и генералы. Паузу прервал резкий телефонный звонок. Командующий подошёл к  аппарату, послушал трубку и  буркнул:  - Позже. И принялся сердито вышагивать по комнате. Потом подошёл к столу, налил в рюмку  водки из бутылки, подумал и, повернувшись к офицеру, спросил: - Выпьешь? – Спасибо, нет! – Почему? – удивлённо спросил генерал. – Два дня куска хлеба во рту не было. Боюсь, опьянею. Тут из кресла поднялся член военного совета: - Вспомнил! – громко произнёс он, подошёл к капитану и стал внимательно всматриваться в его лицо: - Акулов! Это не вы зимой командовали ротой в рейде по тылам противника. – Так точно, я! – Громкая была операция - генерал повернулся к командующему армией: - Громкая и успешная. Навели шороху немцам. Представляешь, всего две наши роты, а фрицы на их поиск целый полк бросили. А они, в новой форме, с новым оружием прошли по тылам противника, попутно уничтожая немецкие гарнизоны и мелкие части. Д-а-а, подняли настроение у народа  на захваченной территории, и партизанам помогли. – Какие были потери, когда назад вернулись? – повернулся генерал к капитану. –  Минимальные!
               
 -  Да, я слышал, что  успешная была операция, по всем фронтам  информация прошла. Два месяца зимой в тылу у врага. Как вас народ в деревнях встречал? – включился в разговор командующий.   - Сначала не верили, думали провокация. А потом радовались, плакали. И снова наступила тишина, генералы смотрели друг на друга. Потом командующий армией подошёл к телефону: - Моего адъютанта и начальника особого отдела ко мне. Скоро в  комнату вошли сразу  два офицера. – Накормить и привести в божеский вид – приказал генерал майору. Подождал когда они с капитаном  выйдут, и обратился к полковнику: - Вы там, у своих подчинённых в дивизии выясните, что произошло на самом деле с этим капитаном. Даю час времени, и пусть меня соединят с командиром дивизии. – Не люблю неясностей -  бросил командующий члену военного совета. Скоро раздался звонок: - Пятый на проводе -  доложили из приёмной. – На вашем участке фронта, какие были боевые действия за последние дни? – спросил командующий, и,  выслушав короткий ответ, повысил голос: - Как это у вас нет данных? А у меня есть данные, что у вас силой одного батальона был атакован противник. Разберитесь и срочно доложите, кто отдал приказ, и какие наши потери?
               
  Через час вся информация о коротком бое с противником была у генералов. Всё, о чём рассказал капитан, в общем подтвердилось. Военные тем делом, разложили карты на большом столе и вместе с начальником штаба армии обсуждали обстановку предстоящего  весеннего наступления. Но, судя по вяло текущему разговору, какая-то подспудная мысль мешала им полностью сосредоточиться на работе. Наконец, генерал Храпунов отбросил карандаш, закурил и сказал командующему: - Надо с этим капитаном Акуловым что-то решать. – Надо! – подтвердил генерал Гречко: – А, что решать? – Судьбу! – жёстко ответил член военного совета фронта. – Ладно, продолжим позже – бросил начальнику штаба, командующий, и, когда он вышел, спросил: – Обсуждать будем? - Да что там обсуждать! Ты и сам прекрасно знаешь, что делать.
               
  За то короткое время пока решалась судьба, приговорённого к расстрелу, военного, его успели накормить и переодеть. Адъютант на свой страх и риск, распорядился предоставить ему комплект новой офицерской формы, с погонами капитана. Теперь, капитан заканчивал  бриться в пристройке к зданию, когда его снова вызвали к командующему. – Разрешите закурить? – просительно обратился он к майору на крыльце штаба. Тот, молча, понимая состояние капитана, открыл портсигар. Оба закурили. Адъютант дымил спокойно, наблюдая, как капитан нервно мусолил папиросу. Потом он затушил окурок, спокойно расправил гимнастёрку и пошёл вперёд.
               
 - Ну вот, теперь совсем другое дело – сказал командующий, внимательно посмотрев, на вошедшего человека: - Совсем другой вид боевого офицера Советской Армии. Помолодевший капитан, беспристрастно и хмуро смотрел на генерала. И, только лихорадочно блестевшие глаза, выдавали его состояние. Генерал – полковник снова заходил по комнате, посматривая на генерал-лейтенанта, сидевшего опять в кресле. Потом, подошёл к офицеру, и заговорил: - Ну что капитан выбирай или приговор трибунала, или десять суток отпуска домой? Тут же стушевался, махнул рукой и продолжил: - Вернёшься на фронт, воюй также бесстрашно, до Победы.  Береги солдат!  Смуглое лицо капитана, побледнело; он сначала растерялся, но потом, усилием воли взял себя в руки и твёрдо  ответил: - Есть воевать! Чётко развернулся и, печатая шаг, вышел в приёмную. Там, сознание  помутилось, его зашатало, и адъютант, дружески взяв его под локоть, быстро вывел на свежий воздух. – Ну, что это с тобой, капитан? Там в окопах было не страшно? А здесь забоялся? И услужливо раскрыл портсигар: - Вот, покури и успокойся. Всё уже позади.
               
 Дальше  всё происходящее  было как во сне. Было приказано отправить капитана в отпуск прямо из штаба армии, не направляя в полк. На следующее утро ему выписали проездные документы, ординарцы командующего одели по всей форме, собрали полный вещмешок продуктов и даже где-то раздобыли орденские планки. А, адъютант договорился с авиацией, чтобы отпускника на попутном  транспортном самолёте подбросили до Москвы. По настоящему, капитан пришёл в себя уже в поезде. На его счастье в прицепном к товарному составу пассажирском вагоне было мало народа. И он один удобно расположился в пустом купе. Первые три дня дороги капитан спал, отсыпался за все бессонные ночи на фронте. Только сон был какой-то неспокойный, тревожный, под  мерный стук колёс. Там на фронте вошло в привычку засыпать даже под грохот артиллерийской канонады, а здесь, в мирной обстановке напрягала тишина, особенно когда поезд подолгу стоял на станциях. Старшая проводница вагона сочувственно смотрела на мрачного пассажира, когда он изредка приходил за чаем. А, её напарница, молодая, курносенькая девчонка, с  косичками заглядывалась на симпатичного капитана. Всё пыталась с ним заговорить и привлечь внимание к своей особе. – Брось, оставь его в покое. Он смурной какой-то. Видать здорово его войной обожгло – говорила старшая. – Да я тётя Поля просто так, пообщаться хотела. Жалко его, может, несчастье,  какое приключилось. А так видный мужчина, молодой, чернявенький, только виски седые – оправдывалась  младшая проводница. Только, когда поезд пересёк границу с Казахстаном, и начал мерить бескрайние, залитые солнцем  степи, капитан стал  приходить в себя, привыкать к мирной обстановке. Он подолгу смотрел в окно на проносящиеся мимо пустынные полустанки и уже реже выходил в тамбур, покурить.
               
  По словам проводниц, поезд обычно прибывал в Ташкент на пятый день, рано утром, приблизительно в семь часов. Капитан проснулся ещё затемно, попросил у старшей проводницы большую кружку с горячей водой и стал бриться на ощупь  опасной бритвой. Торопился  он напрасно, так как поезд надолго задержали на узловой станции Арысь. Пропускали составы, направлявшиеся на фронт. На железнодорожный вокзал в Ташкенте поезд прибыл в 10 часов утра. Перрон и привокзальная площадь, в первые,  годы войны, обычно забитые, эвакуированным людом, сейчас были пустыми. В далёком от фронта тыловом городе шёл обычный рабочий день. Ранняя в этом году весна радовала солнечным светом, теплом, обилием цветущих деревьев и яркой зеленью травы по краям журчащих арыков.
               
 Капитан, в скатке на одном плече и с  вещмешком на другом, неторопливо зашагал по дороге  в сторону Госпитального рынка. Там, в маленькой  квартирке, в большом коммунальном дворе на Малогоспитальной улице он перед уходом на фронт, оставил свою жену, с маленьким сыном. Скоро он их увидит. Почти два года в разлуке; только тоненькая ниточка редких писем на фронт и с фронта связывала их. С такими мыслями, в ожидании скорой встречи, капитан невольно ускорил шаг. А, вокруг были люди в непривычной для его глаз гражданской одежде, которые куда-то спешили по своим мирным делам. Вот, справа показался собор, у ограды которого крестились женщины в  чёрных платьях. Значит,  идти уже осталось совсем немного.
               
 Дверь на застеклённую веранду была заперта. Капитан положил вещмешок и шинель на скамейку в палисаднике и приподнял коврик у входа – там лежал ключ. Он улыбнулся: - Как всегда, как всегда, бери, открывай и заходи в гости, кто хочет. Потом, снял фуражку и расположился на скамейке, в ожидании. Тем временем, соседи из ближайшей к воротам квартиры,  послали свою дочь в школу, в которой работала жена капитана. Девчушка торопилась, и по дороге, в волнении, перепутала все слова важного известия. – К вам там военный пришёл! – только и нашла, что сказать худенькой женщине в учительской.
               
 Капитан докуривал всего - то вторую папиросу, как во двор влетела та самая женщина из учительской. Лёгкое пальтишко  было расстегнуто, косынка на шее сбилась в сторону. Увидев человека на скамейке, она сначала в изумлении остановилась, а потом как вихрь налетела на поднявшегося капитана: - Витя, Витенька! Живой, живой! Я так и подумала, когда сказали. Она обнимала, плакала и смеялась одновременно и засыпала мужа вопросами: - Ты надолго? Почему три месяца от тебя не было весточки? Я уже и не знала, что и думать. Отстранилась и стала разглядывать такое родное лицо. И сразу всё увидела: и жёсткие морщинки  на лице и посеребрённые виски и главное, усталые печальные глаза. А, он, молча, обнимал, давил в себе всхлипы, и дышал таким  знакомым, родным запахом любимой женщины.
               
 Она с трудом оторвалась от него: - Ну, всё, пойдём в дом, - и, нагнувшись, отогнула угол коврика: - Вот же ключ. Ты почему не вошёл? Открыла дверь, взяла мужа за руку и повела в комнату. – А, Вовка где? – спросил он о сыне. – Вовка у Ани с бабушкой. Я же каждый день на работе, в школе. Ты садись, я сейчас тебя кормить буду и про всё рассказывать. У нас с вечера каша оставалась. Сейчас чайник на мангалку поставлю. Он стоял в комнате и осматривался – вся обстановка была давно знакома, только у стенки появилось пианино. – Рахилька, подожди! Сыграй что-нибудь, - показал он на инструмент. – Ну что ты, Витенька, может не сейчас? – Я тебя прошу, сыграй, пожалуйста! – Да я уже почти год к пианино и не подходила. – Ну, я очень прошу. Она обернулась к мужу, внимательно посмотрела ему в лицо и подошла к инструменту. – А, что сыграть? – Вальс Штрауса – неожиданно сказал он. – Вальс Штрауса - протянула она задумчиво и спросила: - А какой? – Любой! Жена села на стул, открыла крышку пианино, немного размяла руки и приступила к исполнению. Получалось вначале не очень, да и инструмент был расстроен. А, потом пальцы обрели былую гибкость и полились плавные звуки  Голубого  Дуная. Он, сначала  слушал стоя, потом присел на старый, продавленный диван и не отрывал глаз от жены. А, она, вдохновлённая его вниманием, продолжала играть, всё больше и больше попадая под влияние музыки. Когда, через несколько мгновений, она повернула голову к мужу, то увидела:  капитан, откинув голову на спинку дивана, чуть приоткрыв рот, тихо спал.