Даёшь дембель!

    
    Сколько дряни в нас, и мы носим эту заразу, кашляем, плюёмся, дышим сами же своей и чужой хворобой, травим друг друга ненавистью, завистью, хамством, зазнайством и ещё овощ его разберёт, чем. И говорим тогда: " Сколько дряни вокруг...".
    В черенках алюминиевых ложек штык - ножом сверлились отверстия. Ходит зашуганный дневальный вдоль столов, накрытых к обеду, носит эти ложечки, нанизанные на толстую проволоку, как бусы на шее. На столах ложек нет. А иначе не углядишь, растащат, тогда огребёшь по полной. И не будет пощады. Огрести можно чем угодно. Сразу же, кружкой, чайником, миской, пинком, кулаком, подзатыльником по шее, благо, что скамейки, рассчитанные на пятерых, не летали -- тяжеловаты. И чувство безисходности. Это противное, унизительное ощущение, даже не столько страха, а какой - то неотвратимости происходящего и могущего случиться в любую секунду, минуту, час, через день, месяц -- и так, пока не наступит тот сладостный миг, когда сам становишься "старым ". Тогда твоя очередь и ты зол и страшен своей вселенской местью. А те, кто " гонял " тебя, ушли на " гражданку ". Кому достанется весь твой накопленный " опыт " ? Ясно, младшему призыву.
   Вот они, красавцы. Форма на них мешком. Где подходящие размеры, спросите каптерщика. Такое впечатление, что всё, что шилось для армии, было от пятидесятого размера и выше. Ремень утянут на осиной талии, не подтянут, а именно утыркан, усажен, вдавлен в пупок пряжкой и не дай Боже, ослабишь -- накрутят сержанты на пару нарядов. Именно, накрутят -- берем за пряжку и вращаем, скручиваем ремень, вдавливая кулаком к спине все непереваренные мамкины харчи.
   А глаза ! Я не помню своих, некогда было в гору глянуть, не то, что в зеркало. Но однажды обратил внимание на эти зеркала души уже после меня пришедших салаг. Затравленный, запуганный, бездонный взгляд, какая там душа -- спряталась как можно подальше, понезаметнее. А еще вселенской грусти там немного и вечной нехватки жратвы молодому организму и пустота и страх, неосознанный, ко всем и ко всему. На старослужащего, на его выгоревшее, многажды стиранное хэбэ смотрят, как на существо из другого, высшего мира. Эти взгляды осязаемы, они напитаны такой энергетикой, что чувствуешь себя дизелем с неограниченными возможностями и вседозволенностью, ты -- божество для этих маменькиных сынков.
   Армейская иерархия моего времени службы:
Карантин -- призрак, никто, тело.
До полугода -- слон, дух, вонючка, тело.
До года -- молодой, душара, боец.
В этот период держишь булки максимально сжатыми.
В год -- черпак, ремень можно ослабить. Можно и самому слегка расслабиться, но не совсем -- дедушка не даст.
В полтора -- дед.
Дальше дембель.
   Через полгода службы на погоны мне шмякнулись две сопли -- младший сержант, но, хотя я и стал формально командиром, всё равно оставался салабоном, надо мной было еще много ступенек по лестнице дедовщины. И избежать я её не мог и не пытался. И не важны занятия боксом, ушу, мушу, вообще, никакие физические данные. Один на один, -- да, но долбить тебе науку служить ( выживать ) будут не поодиночке, " гуртом и батьку бить легче ". Держись, сынок, повоюем !
   Молодой сержант -- вечный дежурный по роте, все наряды твои. А там, где я начинал служить, было стольку народу, что кормёжка в столовой шла в три очереди. Поглотали, как чайки, еду одни, тут же сметается использованная посуда и дневальные другого подразделения накрывают столы для своих. А мне следить, чтобы до прихода роты, не разграбилось, не растащилось, не съелось, не выпилось на ходу ушлыми вечноголодными чужаками, всё съестное и не пропал шанцевый инструмент -- кружки, чашки алюминиевые, черпаки разливные. Дальше всё -- солонок, горчицы и тому подобных изысков не было. Не верите ? А вот не было, хоть тресни, что дали, то и жри. Особенным головняком были ложки. Вот и придумала армейская смекалка отверстия в них. И бусы на шее. То ещё украшение, век буду помнить. И, если " молодой " -- раб, то рядовой дневальный ( конечно, не дедушка ) -- раб вдвойне. Может и более. Но он хотя бы только за себя отвечает, а я уже огребал за себя и за того парня, за дневального своего. Ещё сам только отучился чернягу таскать по карманам, а тут тебе два бойца в придачу. И лови, младшой,  от своих, от чужих, от прапоров, от офицеров, от черпаков, от дедов, только дембеля смотрят на тебя, как на пустое место -- им всё по барабану.
    Дебилизма везде хватает. Почему армия должна стать исключением ? Да тут всякого добра довольно, недаром говорят, армия -- это макет нашего гражданского социума. Этакий гипертрофированный сгусток всяких моделей поведения, которые существуют в природе. Но не в мире животных, а, как раз, среди самого венца всего этого -- среди людей. Чего уж диву даваться, что с виду нормальные пацаны, вчерашние школьники, становились такими скотами, что и зверь отвернётся. Но и собаки могут прощать и могут убить, но тогда съедят потом, если голодные, а если нет, то помилуют. Человек -- нет, в превосходстве своём над другим, в упоении властью над слабым, забитым, переходит все мыслимые границы и моральные запреты.
    Были исключения ? Были, как и в любом правиле. Считалось такое не нормой, но слабостью, если говорить честно. И потому доброта тоже расценивалась не угодной, мещающей раз и навсегда заведённым порядкам. Не хочешь гонять молодого, будешь сам выполнять за него любую работу. Выбор, в конце концов, делался не в пользу салабонов. А ведь прошли, пролетели два года, как? что? Наваждение какое - то. Хотите пример? Пропадает у какого - нибудь бойца хлястик с шинели. Ну, бантик такой, сзади, на талии, на две желтых со звёздами пуговицы пристёгивался. Через неделю половина роты будет ходить без этих бантиков. Парадокс? Не, дебилизм чистой воды. И заканчивалось такое только, когда старшина заказывал в местной швейке штук сто, с запасом, таких хлястиков и раздавал всем " безбантичным " с крепким напутствием дожить до дембеля и парой слов от себя, как алгоритм запоминания заветов великого Ленина.
  Вот так служили, два года, кто три, в Морфлоте ещё и почище была дедовщина. И независимо, где ты есть, в армии, на гражданке, спишь, ешь, катишься в санках по горе крутой, на войне, в плену, слепой, глухой, богатый, бедный, сытый, голодный, голый, одетый, да хоть трижды распрекрасный -- ты живёшь. И жизнь одна, не как у кошки, и как её прожить, есть советчики, да нет помощников, и не надобны они, твоя жизнь, дали -- живи. А чего тогда боимся ? Если уж мы не в силах изменить законы Мироздания и уйдём все, то тогда чего нам бояться ? Совести? Я её, родимую, не боюсь, всё лады у нас ( кроме скелета в шкафу ). Смерти ? Я боюсь физического её проявления, но тогда она подарит мне свободу от боли. Бесчестья боюсь. Да, страшно, доброе имя и после кончины говорит само за себя, а плохое и при жизни разрешает творить неудобоваримое. Но и доброе и плохое имя забудется, да, да, пока живём -- помнят, пока помнят -- живём. А потом всё одно, забудут, ещё как, и плохое и хорошее.