Часть 3. Дорога домой. Глава 1. В поисках лучшей ж

       Куда ехать?  Я не мог определиться. Знал одно: отца нет, брата Михаила тоже нет. Отец погиб в апреле 1943 года под Сталинградом, брат умер от ран 25 января 1944 года в с.Иверском под Днепропетровском. Об этом мне сообщила мачеха после получения моего письма из армии через полевую почту.

       Из близких родных никого не осталось. Но при оформлении демобилизационных документов в графе – место жительства – я всё же указал: Ставропольский край, хутор Саратовский, где жила теперь у своих родных мачеха с двумя сыновьями – моими братьями по отцу, одному  было лет одиннадцать, другому – пять. Петр и Владимир.

       В поезде, перевозившем демобилизованных, находился штаб, где хранились все наши документы, и выдавали их только тем солдатам, которые прибывали на территорию, указанную в них. Вот почему мне не удалось заехать к Гале на Украину. Документы мне вручили только в Ростове. Из Ростова мы, кавказские и закавказские демобилизованные, добирались самостоятельно, кто как, и кто на чем. Вагоны в то время ходили в основном «телячьи», то есть товарные. У них было свое название «Пятьсот веселых поездов», вот на одном из них мы и определились наверху крыши. В Ростове я встретил бывшего одноклассника из числа высланных в Арзгирский район – Баранкова Ивана Петровича. С ним мы почти неделю добирались до Невинномысска на крыше вагона.
 
       Здесь как-то в один из поздних  вечеров к нам на крышу забрались еще двое парней в гражданской одежде. Они улеглись у наших голов, под которыми лежали чемоданы, служившие нам подушками, а заодно были под нашей надежной охраной. Поезд шел на приличной скорости. Как только стемнело, у меня в изголовье что-то стало царапаться в чемодане, грызло, словно мышь, стенку немецкого чемодана, наполненного солдатскими вещами. Там было 10 метров ткани (тогда говорили «мануфактуры»), пять килограммов муки, две баночки мясной тушенки, булка хлеба, да еще кое-какие вещи и продукты. Для нас все это было очень ценно. Мы, конечно, знали о грабежах и даже об убийствах  солдат, возвращавшихся с войны, на железных дорогах, но с таким наглым поступком сами еще не встречались. Я привстал на колени и увидел кусок той мануфактуры, которую каждому вручали при демобилизации как гостинец для родных.  Он торчал из прорезанной дырки моего чемодана. Окриком и толчком в бок я разбудил Ивана, который не сразу понял, что произошло, но сразу был готов на все. Иван был больше и физически гораздо крепче меня. Один из наших непрошенных попутчиков бросился бежать по крыше вагона, на которой всплошную лежали люди. Другой схватил лоскут, дернул его, но выдернуть из немецкого чемодана не смог. В этот момент Иван нанес ему удар кулаком в челюсть, вор качнулся и с криком рухнул вниз с крыши уходящего от станции Армавир «Пятисотого веселого поезда». Его крик был поглощен охрипшим сигналом паровоза довоенного производства.

       Поезд шел своим ходом, все ближе приближаясь к родным местам, а у меня на душе кошки скребли: жаль и парня, остался ли он жив? Обидно за Баранкова, соседи по крыше его шепотом осуждали. Ночь прошла в переживаниях и в воспоминаниях об отце, брате и, конечно же, о Гале. Ругал себя за то, что не смог сойти на станции Котюжаны и навестить единственного в то время  дорогого мне человека.

       Невинномысск встретил меня развалинами того вокзала, откуда нас грузили в «телячьи» вагоны для высылки, выполняя Сталинский лозунг «Ликвидировать кулачество как класс». Иван Баранков поехал дальше на Георгиевск, затем на Прикумск и в село Николо-Александровское. Мне, по нашему уговору, дня через три - четыре после посещения мачехи и братьев, предстояло прибыть  туда же.

       По пути из Невинномысска до хутора Саратовского навстречу мне бросались работающие в поле и мужчины, и женщины как к солдату-победителю. Каждый ждал своего родственника, каждый спрашивал, не приходилось ли с ним встречаться? Восемнадцать километров по-солдатски я прошагал сравнительно быстро и уже к вечеру был в хуторе. Встреча вышла не очень радостная, только слезы и воспоминания, мать рассказывала, как она с двумя малолетними сыновьями на коровьей упряжке из мест ссылки добиралась в хутор Саратовский – на свою родину, где еще жил ее отец и сестра. Младший брат Вова несколько раз в глаза спрашивал меня, видимо словами матери: «Почему убили немцы не тебя, а моего папу?» И добавлял: «Лучше бы тебя убили». Так в тоске и в воспоминаниях прошли дни моего пребывания у родных.

       Примерно через неделю я отправился в те места, где провел свои школьные годы, где глотал пыль и пекся на солнце, работая на хлопковых полях, где наша семья отбывала свою ссылку. Из Буденновска, пройдя пешком сорок километров, я добрался  в село Николо-Александровское к вечеру. Там еще жила жена моего брата Миши с двумя детьми: сыном Виктором и дочерью Любой, а так же жена моего двоюродного брата Андрея, семья которого в 1932 году вытащила у нас из-под пола тот злосчастный горшок с медом. Кроме них в селе еще оставалась жена  брата моей родной  матери Андрея -  Попова Анастасия Ивановна. Сам Андрей и его сын Василий не вернулись с войны,  как и мой отец с братом, а так же мой двоюродный брат Андрей. Все они бывшие кулаки, репрессированные в годы коллективизации, положили свои головы за власть Советов,  за Родину, за Сталина.

       Здесь меня встречали более радостно и приветливо. За долгие годы разлуки мне посчастливилось встретиться с некоторыми своими одноклассниками: Сивокозовым, Шевченко, Клименко. Но многих уже не было, они отдали свои жизни за счастливое будущее, которое ни они, ни их  дети так и не увидели. То разруха  и голод после революции, потом коллективизация и раскулачивание,  ссылки и аресты, потом война с гитлеровской Германией, снова послевоенная разруха и голод, сталинские преследования и бериевские расправы, годы застоя и перестройки…

       Со временем все сильнее и сильнее меня тревожила мысль о Гале, которая так же в эти годы влачила нищенскую жизнь. В зимние морозные ночи  ей, молоденькой девчонке, приходилось на сцепках товарных вагонов полураздетой ездить в Бессарабию за кукурузой, чтобы хоть как-то кормить мать и младшего брата Григория. По станциям  милиция, как охотничьи собаки, бегали за этими несчастными девушками и женщинами, чтобы отобрать у них или деньги, или уже купленную кукурузу. Они мерзли между вагонами, прятались от воров и милиции, нередки были случаи, когда попадали под вагоны, так и не привезя ничего своим детям, братьям и сестрам. Вот она – жизнь советского человека в то время!

       Погостив у жены моего старшего брата и у двоюродной сестры, мы тронулись с Баранковым в путь–дорогу в поисках лучшей жизни. Мы снова в Буденновске, снова в поезде, который шел на Георгиевск. Нам посоветовали ехать в Армению или Грузию, где жить в те годы, по рассказам бывалых людей, было легче, чем на Ставрополье. В Георгиевске мы пересели на поезд, который довез нас до города Прохладного. Оттуда мы отправились в Нальчик, через некоторое время снова в Прохладный.

       Прошло больше месяца после нашей демобилизации, а мы еще нигде не отметились о прибытии в военкомате, так как не могли решить, где остановиться и чем заниматься. Вот это и привлекло внимание к нам оперативной группы, таких в то время было довольно много на железной дороге. Так вот, когда мы ехали в Грозный в поисках своего места под солнцем, нам предъявила серьезные претензии одна из таких групп. Вид мы действительно, имели не респектабельный: выцветшие, видавшие ни один десяток боев и застиранные без мыла, гимнастерки; прошедшие многокилометровые военные дороги сапоги; желтые осунувшиеся лица; взлохмаченные, давно не видавшие подстрижки волосы. Оперативники приказали нам сойти с поезда на станции Терская Грозненской области, не доезжая до города Кизляра, и стали обвинять нас в бродяжничестве и даже воровстве. Убедившись в том, что мы демобилизованные из армии фронтовики, оперативники нас отпустили, напомнив о необходимости срочной регистрации в военкомате.