Митька леворукий

Веру в Бога нашего Иисуса Христа Николай Андронов не впитал в себя с молоком матери. Его дорога к Богу была непростой и непрямой, он уходил и возвращался, искал истину и ломал себя. Ему было нелегко, как всем детям советских лет, детям безбожников. Счастливы те, в чьих семьях веру берегли, из поколения в поколения передавали, от отца – сыну, те, кого при этом не перемолотили коммунистические жернова. Вера у таких людей простая и искренняя, основанная на уважении к предкам. А нас как назвать – новообращённых, возвращающихся к вере уже своих дедов, а то и прадедов? Наша вера – рассудочная. Нас надо убедить, что она правильная. А в итоге получается не вера, а убеждение, это уже совсем другое.

Со сложным чувством посещал Андронов церковь, и лишь в последние годы – аккуратно, исповедоваться научился и причащаться. После долгих лет исканий, он наконец решил, что без веры человеку нельзя и уж если верить, то в того бога, которому тысячу лет молился твой народ. Вера объединяет людей. И её просто необходимо принять, принять сердцем, такую как есть.

Но ещё раньше Николай Алексеевич, как человек образованный, познакомился с библией – Книгой книг. Он считал, что лучше этой книги нет на свете, ценя в ней, в разные периоды жизни, то человеческий гений, то божественную мудрость.

Не так давно, по меркам человеческой истории, русскому народу всё твердили «Религия – опиум». Лишь теперь, на пике зрелости, Андронов начал понимать, что опиум ведь применяется в медицине как обезболивающее лекарство, когда человек испытывает такие муки, которые не может вынести. И уж если религия – опиум, значит, вера – это порою единственное средство при невыносимой душевной боли. В церкви, в Боге человек ищет утешение, когда больше некому его утешить.

А другая причина, по которой тяжело человеку без Бога – это то, что религия даёт веру в высшую справедливость, пусть не здесь, но в другом мире все получат по заслугам. Уж слишком много несправедливости на этом свете, и не всегда виновные бывают наказаны. Часто они грешат и живут себе припеваючи, без всяких угрызений совести, ничего не боятся. А ведь так хочется, чтобы их мерзости не сходили им с рук! Ну, и праведникам, соответственно, честным людям чтобы тоже воздалось – разве это плохо?

И третья причина, почему стал посещать Андронов храм Божий – это красота, великолепие русских церквей. Очень Николай Алексеевич их внутреннее убранство полюбил. Перед некоторыми иконами такое умиление испытывал, что слёзы на глаза наворачивались. И песнопения церковные полюбил. И обряды. Радовало его, что человек родится, женится, умирает не как пёс подзаборный, а торжественно, благостно.

Хотя Андронов мог не одну историю из жизни рассказать, когда священнослужители за деньги совершали обряды непотребным образом. Помните, как в старой сказке козла отпевали? За деньги по всем церковным ступеням благословение получили и похоронили козла по-христиански. Но никогда и никому Андронов таких случаев не рассказывал. Нисколько он попов не осуждал: все люди, все человеки. К тому же, нарушая церковные правила, они кого-то делали счастливым.

Куда больше Николай Андронов фанатиков не любил. Не терпел даже. Задолбят какие-то правила, сами этим правилам следуют и от других требуют, да от других – построже, чем от себя. А сколько таких развелось в последние годы – из бывших коммунистов! Раньше Ленину молились, теперь Господу. Раньше с Лениным несогласных давили, теперь атеистов задушить готовы. По этому поводу рассказал он мне однажды такой случай.

Николаю Алексеевичу, тогда просто Коле, в те годы было лет семь. Его приятеля Митькой звали. Был он левшой, а в те годы в школе левшей на правшей старались переучивать. Уж сколько учительница на него нервов извела, сколько раз мать вызывала, чтоб вместе воздействовать! Дорого это Дмитрию стоило, да не самым обидным было.

Андроновы в четвёртом подъезде жили, а Митькина семья – в первом, они недавно в город переехали. И так уж получилось, что Митькин отец вскоре нелепо погиб. Осталась мать с двумя детьми. Младшему ещё двух лет не исполнилось. Никаких родных у них не было. Пенсию на детей, наверное, платили, но ведь не всякую помощь деньгами можно заменить. И вот Митькина мать, тётей Валей её звали, овдовев, в религию ударилась. И такой уж богомольной стала, дальше некуда. И сыновей, конечно, приучала. Митька слушал, как сказку, и верил всей душой. В церкви вместе бывали.

Однажды во время церковной службы Митька перекрестился левой рукой. Какая-то старуха стояла рядом и заметила, матери зашипела:

– Сын твой левой рукой крестится. Это нечистый его водит.

Мать побледнела, губы сжала, детей из храма вывела и давай Митьку по левой руке бить, выговаривая с ненавистью, с остервенением, как врагу заклятому:

– Я тебе сколько раз говорила: не крестись левой! Не крестись левой!

И не больно била да слова больно ранили. Митька в слёзы, вырвался и убежал.

Церковь от дома хоть и далеко стояла, но по прямой. Дошёл, не заблудился. Единым духом пролетел, во дворе в закуток спрятался. Там Коля его, зарёванного, и нашёл. Сидит мальчонка и свою левую руку зубами грызёт, ладонь вся в крови, запястье в синяках. Кусает себя и рыдает. Не в себе парень совсем.

Коля сообразил, что другу срочно помощь нужна, помощь взрослого человека, и чуть ли не силком его к себе притащил, знал же, что бабушка дома. Николай привык всегда у неё утешение находить, сколько его собственных слёз в бабушкин фартук выплакано! Привёл он к ней Митьку. Баба Лиза как-то очень быстро спровадила внука в комнату уроки учить, а сама с Митей на кухне осталась. Руки ему вымыла, раны перевязала, накормила. Николай не помнит уже, о чём они говорили, хотя и подслушивал. Бабушка всё Митю по голове гладила: «Хороший мальчик, хороший, маленький». Успокоился он.

Простая была бабка, не ведьма, не знахарка, да и в бога верила постольку-поскольку, только что яйца на Пасху красила.

Притих Митя. Сидят они на кухне, шепчутся, потом собираться стали. Бабушка его к матери отвела. Боялся он, не хотел идти. Николай в то время не поинтересовался, как бабе Лизе удалось Митькину мать на мирный лад настроить, что она такое сказала. Через много лет только вспомнил, спросил бабушку.

– Я, – говорит, – ей помощь предложила. Понимаю, сказала, каково тебе одной детей тянуть. От меня, старухи, пользы немного, но если когда нужно с детьми посидеть – приводи в любое время.

Добрыми подружками тётя Валя с бабушкой не стали, но Ванюшку, младшего, тётя Валя частенько к Андроновым приводила. Утром приведёт – и на работу сама, а Митя после школы его забирает. Подолгу в гостях сидел, чаи распивал, с бабушкой Лизой беседовал.

Окончив восемь классов, этот Митька уехал в Ленинград, поступил в профтехучилище, на электросварщика выучился – в те годы редкая специальность была. Женился ещё до армии, а потом так там, в Питере, и остался. Первые годы бабушке письма писал.

Однажды Коле и Дмитрию довелось встретиться, когда Андронов в Петербурге проездом был. Случайно. Но Дмитрий его всё-таки домой затащил. Хорошо живёт, обеспеченно, с женой дружно и дети хорошие. Посидели, выпили, бабу Лизу помянули. Дмитрий говорит: святая душа была. А мать свою он так до конца и не простил, обида осталась. Впрочем, после их встречи столько воды утекло, может, и простил теперь – её тоже можно понять.

Дмитрий Николаю в тот раз чемодан показал, тетрадями набитый. Все тетради исписаны. Это, говорит, я еще в ПТУ учился,  в общаге жил и по вечерам «Войну и мир» переписывал. Левой рукой. Всё переписал, до последней точки. А в церкви он так больше никогда и не бывал.

Так что у каждого человека свой путь к Богу, и не каждый верующий несёт добро своим близким, как не каждый атеист несёт зло. И самый опасный грех – это нетерпимость, а когда нетерпимость соединяется с силой – это всегда горе.