Мантры

(Рассказ опубликован в "Антологии русской литературы 2/2020" издательства "Перископ-Волга".)

Лысеющий санитар вез каталку. Ксения видела над собой его щеки и ноздри, широченные мясистые плечи под халатом. Шагала твердой походкой врачица с синей папкой под мышкой. Каждый раз, когда колесики каталки натыкались на неровности пола, та вздрагивала, но Ксения не чувствовала боли, не чувствовала ничего. После оглушающей дозы она могла лишь с полнейшим безразличием взирать на чужих людей и просматривать вспыхивающие перед внутренним взором хаотичные воспоминания, словно подобранные по пути, чужие, кем-то потерянные в попытке собрать себя заново.
День, кажется, начинался обыкновенно – затем следовал провал, а вечер после был похож на пылающий ад. Помнила зажатое в пальцах лезвие бритвы, слышала воду, бьющую о дно ванны. В резком свете лампы, горящей на потолке, видела, как лезвие приближается к покрытой шрамами руке. Вот касается предплечья и проходящих под кожей сосудов, режет, глубже, больше ран, разум тонет в потоке ослепляющей боли, агонизирует в ожидании вечного ничто. И снова провал, а за ним новые события, как будто не имеющие отношения к ней. Может быть, это не она лежит на каталке, может, это не ее предплечья плотно замотаны бинтами, может быть, все – не то, и все – чужой сон.
Позже в палате с зелеными стенами сидит на кушетке, две пожилые медсестры методично раздевают ее. Не чувствует их прикосновений, и тело ватно-тряпичное, голову держать трудно, изо рта вытекает слюна. Заметив это, медсестра раздраженно вытирает ей рот скомканными трусами, которые только что грубо стянула с покрытых старыми шрамами бедер. Другая медсестра сказала: «Посмотри», они смотрели на ее тело, покрытое сетью иероглифов отчаяния, которые она наносила себе годами; медсестрам не привыкать к такому, приказали встать, не встала, тогда подняли сами рывком. Держали, одевая в больничную пижаму, пахнущую дезинфицирующим средством. Смотрела на дверь, гадала, откроется или нет, войдет ли кто-нибудь, но было, по большому счету, все равно, не стала бы пугаться, переступи порог сам красный дракон; только одно желание чувствовала ясно: уйти в ничто, пасть сухим листом и дать земле вобрать себя без остатка, и даже тогда, несмотря на запах больницы, в ее ноздрях еще жило воспоминание об осени, так жестоко обошедшейся с ней в этот раз. Впрочем, осень никогда не была добра к ней – высокомерия, отчуждения, скорби сколько угодно, но ни крупицы теплоты.
По крайней мере, уйти из реальности тогда ей никто не препятствовал. Когда очнулась – много позже, голова была выбрита под ноль, сама пристегнута к кровати ремнями. Двигать руками и ногами удавалось лишь в пределах пары сантиметров. Слюна текла в глотку.
Войдя в палату, врачица наклонилась, осмотрела, померила давление, велела перевернуть набок, чтобы не захлебнулась. Что-то писала в истории болезни: все дни, все ночи, слившиеся, слипшиеся в один бесформенный ком. Провал огромного куска времени. Возвращение в реальность, и вид из окна палаты на голые ветви и свежие сугробы. Когда резалась, до зимы было далеко. Смотрела на заживающие шрамы, изуродовавшие предплечья, особенно левое. За время своего заключения почти ни с кем не общалась, сторонясь таких похожих на нее пациентов-призраков. Ничего не хотела. Ни к чему не стремилась. Врачица вызывала к себе в кабинет, усаживала на стул и задавала вопросы, почти всегда одни и те же. Ксения рассказывала о привычных кошмарах, повторяла собственные мантры, которые ей необходимы были как воздух.