Это было недавно

             Это было недавно, это было давно
               
            (Воспоминания об империи двадцать лет спустя)

Алексей Блинков

                Ленин в Горках
           -Владимир Петрович, там телята на второй ферме клевера обожрались и подохли. А с райкома телефонограмма пришла - вас с отчетом по молоку к "первому" вызывают.
         -Что, опять?! Ну, ты ж видишь какая у председателя жисть - хоть не отъезжай, хоть не отъезжай - председатель колхоза  «Заря коммунизма» Владимир Мулюкин картинно стал в героическую позу перед своей очередной любовницей - заведующей районным отделом культуры, приехавшей к нему под видом проверки состояния библиотечек-передвижек на тракторных бригадах. Сообщение об обожравшися телятах, преда вообще-то не волновало. Но вот вызов в райком  мог серьезно помешать запланированной пирушке и предполагаемой ночной утехе. Только что Мулюкин лично съездил на овцеферму, откуда забрал яйца кастрированных баранов. Из этого блюда он собирался организовать изысканный ужин для комиссии управления сельского хозяйства, проверявшей постановку техники на зимнее хранение. После же пирушки, в которой, конечно, должна была принять участие и его нынешняя пассия, Мулюкин предполагал продолжение утех до утра. Вызов в райком, однако, не отменяя прирушки, дальнейшие мероприятия скомкывал и сокращал по времени. В результате, заведущая районной культурой явилась домой, когда муж еще окончательно не нажрался и была слегка побита. Мулюкин же, вынужденный отпустить подругу раньше времени, с горя выпил больше обычного. Последнее обстоятельство, правда, не помешало  ему ровно без пяти восемь войти в приемную к "первому". Возможный запах от вчерашнего и припухшая физиономия Мулюкина не смущали. "Первый" был реалистом, понимал, что без водки управлять колхозом практически невозможно. Руководителя района скорее бы удивило и даже насторожило, если бы Мулюкин явился к нему в кабинет без явных признаков регулярного употребления водки, будто совсем непьющий. Но вот что сказать про молоко? Шли последние дни декабря, а мулюкинский колхоз явно не добирал до плана примерно два дневных надоя. Впрочем, выпитые вчера полведра сегодня придавали наглости и председатель, так и не продумав, как  будет оправдываться, открыл пухлую дверь тамбура, а затем и кабинета первого секретаря. Владелец главной властной берлоги района не сидел, как обычно за столом, а стоял к двери спиной и смотрел в окно. На робкое предово приветствие ответа не последовало. Вызванный застыл, боясь пошевелится. Прошла примерно минута , после чего "первый", не поворачивая головы спросил негромко и казалось даже устало:
-Ну и что ты намерен делать с молоком?
Вообще-то Мулюкина не только напугать, но даже немного вывести из равновесия было трудно. Но услышав такой тихий тон, он понял, что дела хреновые и надо не оправдываться, а просто сдаваться, говорить, как есть.
-Я считал...П-полторы тонны всего до плана не дотягиваем, - сказал он слегка заикаясь и обреченно замолчал.
-А кто будет дотягивать? Я-я-я!!!- резко обернувшийся первый секретарь заорал так, что Мулюкин, хоть и ожидал бури, все равно вздрогнул.
-Но...вот ...телята... , согласно инструкции управления комбикормом сено посыпаем..., - забормотал председатель и, вдруг, вспомнив, что "первый" может не только партбилет отнять, но и прислать комиссию, которая ему насчитает падежа лет на пять заключения строгого режима, весь съежился внутри и обреченно замолчал. Он вспомнил, как сам несколько лет назад был включен в комиссию, которую срочно везли на тракторной тележке (другой транспорт туда  проехать просто не мог) по  непролазной грязи за сорок километров в отдаленное село, чтобы набрать фактов для уголовного дела на одного из коллег. Сидевший рядом на соломе прокурор тогда пошутил: "И зачем семь верст киселя хлебать, давайте по тому же поводу поближе, вот к Мулюкину, например, заедем... 
Пока председатель вспоминал эту прокурорскую шуточку, "первый" поднял глаза, посмотрел на него, как на дерьмо последнее и , вдруг, опять спокойно-страшным голосом спросил:
-А ты как вообще к нам попал?
-Я -я-я...На бюро утверждали...Вы же знаете, что...Михал Ваныча я племянник,- одурев от страха решил напомнить Мулюкин. Упоминание имени своего знаменитого дядюшки, кореша "первого", как казалось несчастному, было последней соломинкой.
-А раз ты Михал Ваныча племянник, то знать должен, как по молоку план выполняют. Что дорогу на молочноконсервный завод забыл?
-Все понял, план сделаем. Гарантию даю, - залепетал Мулюкин, ощутив несказанное облегчение и неотвратимое желание выпить.
Через час  недогадливый председатель уже сидел в скромном кабинете директора завода и вокруг, да около рассуждал о том, что и всего-то полторы тонны молока до плана недостает. А если бы...то уж он потом...
-А как у вас дела с наглядной агитацией, - вдруг непонятно зачем спросил директор.
-Все по памятке райкома, как приказано, - растерянно пролепетал председатель.
-А мы тут с нашим художником нестандартные подходы разрабатываем. Пойдем покажу, - сказал директор и повел посетителя в художественную. мастерскую которая занимала значительную часть заводоуправления.
- Вот, Василий покажи-ка товарищу Мулюкину свою последнюю работу, - сказал директор, переступая порог, и не дожидаясь, пока художник вытрет от краски руки сам развернул в строну председателя холст. -Оцени. "Ленин в Горках" называется. Чисто по товарищески можем тебе уступить за 1800 рублей..."
«Да на хрена мне ентот патрет, за такие деньги хотел», - было уже ляпнуть председатель, но, вдруг, догадавшись, зачем вообще нужен этот фокус с наглядной агитацией, в один миг прикусил язык и начал с видом знатока расхваливать картину. Уже к вечеру деньги на завод были доставлены, а на следующий день колхоз "Рассвет"  рапортовал о выполнении плана по молоку. Выполнил в тот год молоко и район в целом, поэтому на проходившем в области подведении итогов за животноводство район не ругали, а даже хвалили, в том числе и за наглядную агитацию. "Я особо хочу отметить нестандартный подход к оформлении наглядной агитации в Верхотопенском районе, где у многих председателей колхозов и у директоров совхозов в кабинетах висят картины, посвященные вождю пролетариата товарищу Ленину. Причем, вождь на них изображен в очень естественной непринужденной обстановке, как самый человечный человек. "Кстати, - докладчик отвлекся от текста и взглянул в зал, -как те картины называются?"
"Ленин в Горках" рискнул громче всех выкрикнуть Мулюкин и ему опять ужасно захотелось выпить.

                Ein grose politische Zentrum
          Лог был большой и красивый. Будто могучая застывшая река  протянулся он к далекому горизонту,  втягивая по пути в свое основное русло множество таинственных, поросших колючим кустарником отрогов.
-Что ни говори, а нет ничего прекраснее этих мест. Я здесь уже третий день душой отдыхаю. Остановите машину, - завотделом журнала ЦК КПСС «Блокнот агитатора» Гордеев, приехавший из столицы погостить на свою малую родину, вышел из райкомовского УАЗика и демонстративно вздохнул полной грудью. Следом за московским товарищем из машины выбралась секретарь райкома по идеологии, а также редактор местной газеты, уже третий день по долгу службы опекавшие именитого земляка, который, как сказали в обкоме, опасней любого цековского инструктора. Может стукнуть куда надо и полетят головы.
        -Вы  только посмотрите, Галина Ивановна, какая широта, какой простор, какой ложище тут протянулся - говорил столичный гость, обращаясь к чиновнице, которая, хоть и считала лога да балки вредным для сельского хозяйства природными объектами, но,  выполняя задание "первого", кивала и приторно улыбалась.   
       -Эти лога я помню со своего босоногого детства, - продолжал предаваться воспоминаниям Гордеев - Как мы бывало всем пионерским отрядом с песнями и барабанным боем, под красным знаменем ходили вот в такой же лог по ягоды. Прекрасное я скажу, товарищи, было время. И когда сегодня...когда сегодня я смотрю на этот,... на эти, - москвич немного замялся, подбирая слово, - На эту покоренную нашими землепашцами природу, то еще раз убеждаюсь, что на моей земле живут люди-труженики, люди-герои, с которых надо портреты писать. И мы пишем, нарочито задумчиво, с некоторой ноткой скромности в голосе заключил Гордеев, искоса зыркнув при этом  в сторону машины, где под кустом волчьих ягод редактор и шофер уже раскладывали закуску.
-Ну что вы там опять?! Ну зачем это вы? Не надо, совсем не обязательно, - заканючил гость ласково-радостным тоном и как бы нехотя увлекаемый под руку секретаршей, все же шагнул в сторону "скатерти-самобранки". А через полчаса уже изрядно выпивший и распоясавшийся столичный чин читал раскрасневшейся секретарше стихи и настойчиво уверял сосредоточенно закусывающего редактора, что нет для пишущего человека выше предназначения, чем работа в районной газете, где изо дня в день можно внедрятся в питательную среду колхозного крестьянства, любоваться рукотворной красотой полей, дающих высокий урожай зерна. -Я вам, молодой человек, от души завидую, что вы здесь на переднем крае куете наше общее дело, пишете о таких прекрасных людях, как вот тот вчерашний большой души человек - директор маслозавода, которые угощал нас очень вкусной сметаной...
-Е...твою! Куда!!! Куда, падла, - вдруг пронеслось по логу и следом под нарастающий топот копыт и щелканье пастушьего кнута пошел такой отборно-злобный мат, что столичный гость растерянно и обиженно замолчал. По центральному руслу лога гнали большое колхозное стадо. Участники  устроенного пикничка, сидевшие за изгибом одного из примыкающих отрогов вообще-то могли даже не увидеть этот пример животноводческих успехов района, но все нарушила шальная корова, зыкнувшая в сторону отдыхавших. Следом за обезумевшей буренкой на гнедой низенькой лошаденке рванул пастух. Разомлевшая к тому времени компания при виде этого пьяного колхозана и его потной недружелюбной рожи почувствовала себя крайне неуютно.
-Куда прешь?!!! грудью было кинулся на пастуха водитель, но представитель колхозного крестьянства на райкомовского холуя даже не взглянул и не свернул. Он только слегка, сначала придержал разгоряченную лошадь и проезжая буквально в шаге от беспомощно сидящих на траве людей, вдруг тихо и с ненавистью сказал:
 -Ничаво. Ешшо будить конец етому делу...-И как бы тут же сам удивившись своему многословию, сердито ударив кнутовищем свою лошадь, ускакал. Помолчали. Гул удаляющегося стада постепенно затих. И вот уже слышно, как отчаянно зудит запутавшаяся в паутине муха, да как несколько раз звякнул горлышком о стакан редактор, разливавший уже степлившуюся водку, которую прозвали в народе андроповкой.
-Конечно, мы мало еще учим наших людей культуре, - робко начала секретарь райкома.
-Да, - вдруг решительно подхватил москвич, - Вот вы, молодой человек, -обратился он к редактору, - Вы читаете наше издание?
-Да, конечно, - ответил редактор и сильно покраснел, вспомнив, где именно он читает «Блокнот агитатора». Книжечки партийного издания всегда лежали у редактора в дощатом сортире и в связи с отсутствием в стране туалетной бумаги использовались не только для повышения политической грамотности. Впрочем кое-что в процессе туалетного сидения все равно читалось и в отделе пропаганды даже удивлялись, насколько редактор районки был в курсе всех агитаторских дел.
-Вы, наверное, заметили, как в соответствии с решениями последнего пленума мы ужесточили призыв бороться с антисоветскими взглядами. А как вы со своей газетой боретесь с антиобщественными проявлениями?
В ответ редактор, проглотив большой кусок вареной баранины, забубнил спешно, будто на партбюро отчитываясь: "Мы ведем станицы "За общественный порядок", "Пост народного контроля"...
Мэтр, однако, его уже не слушал и вновь разразился раздраженно- гневной речью:
"Мало этого, как говорил Ленин, архи мало. Тут строгость нужна. Прямо таки революционная строгость. Как когда-то в 37-м к стенке ставили расхитителей народного добра, пьяниц и дебоширов. И народ это поймет. Листком народного контроля тут уже не обойтись. Надо просто сажать тех, кто тянет с колхозных ферм корма, прогуливает. Да, сейчас в обстановке борьбы с мировым империализмом, мы не должны либеральничать, а со всей строгостью, как того требует от нас генеральный секретарь Юрий Владимирович Андропов, сказать: "Если враг не сдается, его уничтожают". И теперь совершенно правильно начали вновь говорить о великой роли, которую сыграл в судьбе нашей страны Сталин. Я прекрасно помню, как перед войной поступали с расхитителями колхозной собственности...- Рассуждая писатель махнул рукой и повалил себе на брюки стакан с водкой, но не заметил этого, а продолжал говорить. Сидящий же напротив редактор, тупо, будто завороженный смотрел, как расплывается на брюках столичного гостя водочное пятно и вдруг вспомнил собственную встречу с расхитителями колхозного добра.
- И последнее, - человек, сидящий в президиуме, взмахнул зажатой в руке перечневкой колхозов и тяжелым взглядом обвел сосредоточенно смотрящий себе под ноги райпартактив.- На каждой ферме, где вы будете закреплены, вы лично должны поймать по вору. Так и знайте, если уполномоченный вора на ферме не поймал, значит моего задания он не выполни. Ясно?
В ответ строгому голосу первого секретаря прозвучала только трусливая тишина.
-Я еще раз спрашиваю, ясно?
-Ясно, - тихонечко но вовсе не дрожащим голосом пискнул кто-то из задних рядов, не поднимая головы. Но "первый", видимо уже уловил в самой интонации смельчака намек на какую то свободу мысли, бросил на стол листок, вперил взгляд в задние ряды и тут же начал профилактику:
-Это кому там все ясно? А ну поднимитесь, поднимитесь. Вы кто?
-Петров, заведующий ветбаклабораторией, - в заднем ряду встал молодой парень и вполне дружелюбно, даже немного заискивающе посмотрел на грозного секретаря.
-Что-о-о?! Кто-о-о?!!! Да вы где находитесь? Вы зачем к нам сейчас сюда пришли?
-Так телефонограммой же вызывали...
-Что-о-о? Да я вас...Где его вообще такого нашли, - человек в президиуме грозно обернулся к сидящему несколько сзади и сбоку от него человечку. - Вот так вы, Николай Иванович, кадры подбираете. Райком ему доверяет, а ему все ясно...
Скрючившийся в этот момент Николай Иванович, вдруг, схватил блокнот и начал что-то туда писать, поднятый вольнодумец стоял среди скрючившихся спин, бледнел, а гроза продолжала бушевать.
-Выходите сюда, - глава президиума решительным жестом призывает к себе жертву и та обреченно выбирается из гущи кресел, плетется к сцене и обреченно останавливается под трибуной, с которой слетает очередной рык:
-Рассказывайте!
-...
-Вы что молчите?...А это еще что у вас на пиджаке прицеплено?
-Волгоград.
-Какой еще Волгоград?
-Значок.
-Зачем Волгоград?
После этой фразы, вызванный к трибуне,  судорожно отстегивает злополучный значок и прячет его в карман.
-Так вы будете нам рассказывать или будете молчать? Почему вы молчите?
-Да я, я не готовился, -уже сосем нерешительно лепечет завлаб. После этих слов голова у затравленного человека, видимо, совсем пошла кругом и он вдруг ляпнул: -У вас тут ведь, как в гестапо...
После такого неуместного сравнения зал, прежде обреченно молчавший, буквально съежился в ожидании очередного взрыва, но человек в президиуме неожиданно сбавил гнев:
-Ну ты и сравнил... Нашел с кем сравнивать. Ладно иди садись. Он где закреплен?
-В Мурыкино, в "Памяти Ильича", - услужливо прозвучало откуда-то сбоку.
-Вот и хорошо. Пусть ловит воров...Нашел сравнение...- первый, вдруг, не выдержал и самодовольно улыбнулся, - Все, до свиданья. И чтобы на фермах были безвылазно".
На следующий день еще до рассвета к окраине села Мурыкино подкатил старенький УАЗик. Фары мигнули и погасли. С переднего сиденья со скрипом вылез один человек, а сзади вышли еще двое.
-Машину придется здесь оставить.
- Все равно через плотину на ней не проедем- на мосты сядет. Да и воров спугнем.
Трое уходят, быстро скрываются в темноте и только слышно, как чавкают в грязи их резиновые сапоги. Они переходят через плотину и направляются в сторону тускло светящегося квадрата ворот животноводческой фермы. Когда комиссия райкома уже шла по склону. в этот момент из ворот появляется щуплая фигура с мешком за плечами. Вышедшая со света в темноту женщина торопливо семенит прямо навстречу делегации. Не дойдя метров сорок до незваных гостей колхозница, однако, замечает незнакомцев, кидает мешок и бросается в сторону к ручью. 
-Стой! Остановитесь, гражданка, - кричат приехавшие, а один из них, разметая кривыми ногами полы милицейской шинели, устремляется наперерез доярке-воровке. Но неизвестная уже кубарем скатилась вниз, подбежала к замерзшему ручью. Тонкий, еще неокрепший лед ломается под ее ногами, бегущая проваливается по пояс и отсюда сверху хорошо видно, как ужом извиваясь и хватаясь за прибрежные кусты она выбирается из проломившейся полыньи. В этот момент так удобно было бы прицелится ей в спину из автомата АК, у которого такой точный прицел и прекрасный бой. Но автомата у комиссии нет, да и стрелять пока не разрешили. Воспользовавшись этим обстоятельством убегавшая все же выбирается на противоположный берег и убегает.
-Вот сучара, без сапог убежала, - кричит милиционер от края полыньи и направляется назад к членам комиссии.
-В мешке то что было?
-Силос...
-Ну ладно. Хрен с ней. Акт все равно составим. Они ведь если не украдут, живы не будут, - говорит милиционер, злобно пинает ногой брошенный мешок и все трое идут на ферму.
Там внутри тускло освещенного пространства, в едком сыром тумане между рядами тощих, лохматых коров ходят человеческие фигуры, некоторые, завидев проверяющих, начинают привычно собираться в центр сарая к большой железной бочке.
-Здравствуйте, товарищи, женщины!- Неестественно бодрым голосом произносит один из подошедших и замолкает. Доярки прошелестели что-то в ответ на приветствие и в едком воздухе повисла напряженная тишина.
-Чтой-то вы бабы с товарищами начальниками так недружно здоровкаетесь, -пытается шутить, выглядывая из-за бочки, мужичонка с вилами. - Видели, как на параде солдаты с министром здороваются, так и вы должны. Я вот вас скоро надрессирую, - не унимается полупьяный балагур, но его тон явно не нравится пришедшим.
- А ты что? Умный стал? Совсем уже обнаглел - с цигаркой на ферму зашел. Сейчас вот оштрафую на десятку, - зло заорал милиционер, но не напугал мужика.
-Так она ж у меня не горить, - мужичок в доказательство заскорузлыми пальцами придавил конец папироски и нагло подмигнул бабам.
- Вы лучше скажите, почему скотину не кормите? Почему план по молоку валите? - пытается в корне пресечь мужиково нахальство один из проверяющих.
-Нас вот райком послал, - задиристо добавляет другой. Но так и не дождавшись ответа упавшим тоном спрашивает у ближе всех стоящей к нему бабы:
"А красный уголок у вас имеется?". Но та не отвечает, а боком, боком, уходит в сторону и прячется за спины подруг.
"Она немая, -объясняет скромность напарницы другая пожилая доярка.- Правда, Нюр, приветливо кивает она спрятавшейся женщине и что -то умело объясняет оторопевшей подруге на пальцах. -А красный уголок у нас вон тама по проходу. Идите туды. Там и эстахветы и все что вам нужно имеется".  Члены комиссии идут в заданном направлении, сначала  вдоль рядов коров, затем вдоль каких-то клетушек, в которых стоят по колено в навозе задумчивые, худые телята. Внутри одной из таких клеток шевелится и человек. Шкряб-шкряб - железным скребком длинная неуклюжая баба пытается соскрести со скользких досок пола навоз.
-Потопли, потопли вы совсем в навозе, - кричит на нее одни из проверяющих, не обращая внимание на то, что рядом с женщиной, также как телята утопая ногами в зловонной жиже, стоит маленькая, лет трех девочка и испуганно смотрит сквозь побеленные известкой брусья клетки на злого дядьку. Не отрывая глаз от сердитого лица проверяющего девочка красными от холода пальчиками хватается за полу грязного материнского халата.
-Уйди, уйди, - кричит на ребенка мать. Но в последнее мгновение голос ее срывается, лицо кривится и она плачет беззвучно и жалко.
-Во, поглядите на Семениху опять жалкун напал. Видно, сегодня еще не похмелялась, - встревает милиционер. -Я же тебе говорил, полечись от алкоголизма. Нет, видимо, будем тебя в ЛТП отправлять. Поняла? Поняла, говорю?- кричит участковый, но так и не дождавшись ответа скрывается за некрасивой дверью с надписью "Красный уголок".
Там, внутри также холодно и неуютно, но есть телефон.
-Да, да мы тут на "второй". Давай подъезжай, - один из проверяющих уже кричит в трубку, а второй достает блокнот и что-то подробно списывает с развешенных по стенам стендов.
-Ты посмотри, они уже неделю эстафету надоев не заполняют.
-А тетрадь случек и отелов есть?
-Есть. Вон под портретом на гвозде висит.
Один из проверяющих не спеша подходит к большому, слегка засиженному  мухами портрету Генерального секретаря ЦККПСС и снимает с гвоздя грязненькую тетрадочку. Он задумчиво смотрит в нее, потом на портрет вождя  и вешает тетрадь на место.
-Пред что сказал?
-Сейчас приедет.
-А то мне надо еще вопрос насчет мяса порешать. Заведующий отделом просил достать, да и себе возьму. А то моя скажет, что только пьянствовать по колхозам езжу.
-Пореша-а-аем, все на хрен пореша-а-аем — зевает в ответ другой член комиссии.
Потом проверяющие вызывают в красный уголок заведующего фермой и нудно расспрашивают его, задавая вопросы по райкомовской памятке:
-График чтения лекций есть?
-Есть.
-План культурно-массовых мероприятий есть?
-Есть.
-Флаг трудовой славы есть?
-Только возле правления.
-А возле фермы?
-Возле фермы нет. Но мы сделаем. Трубу вот привезут.
-Но я пишу, что нет.
-Ладно.
В конце-концов приезжает председатель колхоза, с которым они еще раз обходят уже опустевшую от доярок ферму, а затем через широко распахнутые ворота выходят наружу. Тут уже посерело - ночь отступает и через дорогу видна еще одна ферма.
-А там у вас что?
-Овчарня. Идем покажу.
-Один и проверяющих идет к овчарне, а два других стоят и смотрят им вслед. Уже совсем рассветает и через распахнутые председателем двери овчарни видны сбившиеся в кучу овцы. Люди и овцы смотрят друг на друга недоверчиво, тупо. И только все это хмурое утро молчавший член комиссии, замечает на стене овцефермы надпись по немецки, сделанную, видимо, каким-то проказливым учеником местной школы: "Diese Haus ist ein grose politische Zentrum".
-Так вы запомните мое напутствие, молодой человек, - московский гость настойчиво ищет взгляд захмелевшего и ушедшего в воспоминания человека.
-Да, я запомню, -встрепенулся редактор районки и еще раз представив себе ту странную надпись на стене овчарни, вдруг бодро сказал:
-Мы обязательно добьемся создания в наших селах больших политических центров.
Растроганный этим неожиданным порывом и дурацким заявлением писатель с чувством пожал потную руку молодого человека и полез целоваться.   
      
               

                Ржавый след
                Зимой в плохую погоду не бывает рассвета. Просто ночь светлеет. И вот уже  виден косо висящий на стене пластмассовый репродуктор, газета "Труд", придавленная на столе очками с погнутыми дужками и даже рисунок старой клеенки, которой покрыт сам стол.  Старику давно не надо жить по часам. Пришло такое время, когда тебя уже никто не ждет, но сон от этого не становится крепче. Вместе с нуждой рано вставать проходит и желание поспать еще чуть-чуть, а сам сон становится нудной обязанностью и ты иногда часами просто лежишь и ждешь утра. Но утро не приходит и не наступает, оно вырастает из зимней ночи серым сгустком тоски и безысходности. Лет шестьдесят назад кажется каждое утро, даже зимой, было светлым, бодрым и веселым. Особенно хорошо было воскресное утро, когда ты еще спал, но уже чувствовал, как в окно пробираются солнечные лучи, как тепло и уютно в комнате и был уверен: именно сегодня будет замечательный, удивительный день. Но дни проходили, а ничего особенного, восхитительного в них не было. Менялись только числа и годы с их минутными радостями и долгими печалями, бесконечными волнениями и бестолковыми ежедневными заботами. И за всей этой суетой затуманились, забылись и солнечные блики в березовой роще, и торжественная тишина вечерней зари, и кончик листка папоротника, выхваченный из сплошной тьмы зеленоватым фонариком светлячка, и удивительно прозрачные капли осеннего дождя на оголившейся ветке липы, и лукавые глаза маленького родного человечка, лепечущего свои первые глупенькие словечки. Остались только тени чего-то светлого, хорошего и большого, как мир.
                Из всей стариковой утвари особняком стоит большая газовая плита с оцарапанным боком. Это чудо-техники привез в прошлом году из города сын. Где-то, по его словам, не купил, а просто за бутылку достал: "Уметь, -говорит, надо!" Сын теперь к старику приезжает редко. Очень редко. А когда приезжает, то всегда озабочен, раздражен и все доказывает, доказывает, как будто сам не верит в то, что говорит. Соседи давно уже пользуются баллонным газом, а старик все никак не рискнет отказаться от керосинки и установить газовую плиту. Надо ведь еще баллон с газом получить. Старик за эту услугу уж заплатил, отстояв часа два в сберкассе, а баллон ему все не везут. Бывает, что проскочит по улице этот самый газоразвозочный автомобиль, но куда и кому он везет красные пузатые баллоны неведомо. Соседи сказали, что надо идти через весь поселок на выгон, где теперь отгорожено место под газовый участок, а там всем баллоны отпускают. Только имей при себе квитанцию - получишь и на санках привезешь. Можно даже сначала позвонить по телефону, узнать есть ли в наличие газ и тогда уж наверняка идти получать. Старику вообще-то не очень хочется идти на газовый участок. И дело не в том, что ноги теперь плохо ходят. Просто он предполагает, что и там будет очередь и не всем может хватить, может быть, даже придется упрашивать кладовщицу, чтобы выдала из резерва. "Другим-то газ нужнее,- рассуждает старик, а я бы на керосинке. Но ведь сын привез плиту, позаботился и когда приедет, то может обидеться, что старик так невнимательно отнесся к его подарку". В конце концов он решил: "Позвоню от путейцев и, если скажут, что есть газ, то схожу".
На улице холод, метель надвинула за ночь на стариков двор большие сугробы. Невдалеке у железной дороги барак путейцев смотрит себе под нос грязными серыми окнами. Старик идет туда и, пройдя через заставленные ломами и лопатами сени, открывает дверь в чрево пропахшей табаком и мазутом дежурки. Внутри трое мужиков в рыжих жилетках смотрят, как четвертый, скособочив голову и прижмурив один глаз от едкого дыма зажатой в углу рта сигареты, сосредоточенно размешивает по блестящему от черной грязи столу костяшки домино. Старик поздоровался, но его как будто вначале не заметили. Потом один из игроков все же скосил на него глаз и весело заорал: "Во, дед пришел! Дед, ты на што одет! Га-а-а!. Давай-ка возьми пустые бутылки, да сгоняй в "рыгаловку" за пивом." После этих слов сидящий с краю мужик, видимо желая поразить деда огромным количеством пустой тары, ткнул ногой, обутой в большой серый валенок, в подлавочную темноту, откуда послышался убедительны и жалкий звон.
"Да я вот это...Мне бы позвонить, если можно, - заискивающе спрашивает старик, но в ответ ему звучат только костяшки домино.
-Значит за пивом ты, дед, идти не хочешь, -после минутной паузы говорит, растягивая слова и глядя на свой набор костяшек, один из игроков.
-Сам то, небось, -обидчиво и даже зло продолжает другой, - уже самогонки рванул!
-И на бабку скакнул, - с видом веселого дурака завершает третий.
-Да нет у него, бабки...Он от нее давно уже отделался. Правда, дед? - Как бы по свойски, по доброму обращается к нему, четвертый, судя по всему самый рассудительный и старший.
Старику бы надо поддержать эти "шутки", но, вспомнив, как тяжело умирала старуха, как уже после смерти жены казнил себя, что единственный раз за всю жизнь подарил ей на 8 марта пузырек одеколона "Кармэн" и гребешок, он молчит и смотрит себе под ноги. "Я  только один раз позвоню", - по прежнему нерешительно и негромко бормочет он и боком протискивается  к черному неуклюжему аппарату, стоящему на окне. Замерзшими пальцами ему неудобно крутить диск. Старик торопится, ему неловко стоять между стеной и широкой спиной одного из игроков, а телефон молчит. Старик попытался что-то спросить у путейцев, но те не слышат: "Рыба!!!" Грохот, шум, смех, обмен мнениями о состоявшейся партии и начало новой.
-Не отвечает, - бормочет старик себе под нос и направляется к выходу. Уже в сенях из-за неплотно закрывшейся двери он услышал едкий смех путейцев и слова: "Позвонил дед по отключенному телефону. Г-а-а-а. Доживуть же люди до таких годов". Слова, как плевки летят в спину старика, а он только запахивает свой бушлат и спешит подальше от барака. Когда он не был стариком, то всякая неудача злила его и он ругался с людьми и даже раза два дрался. Но теперь скандалить и драться совсем не хочется, хотя на душе все так же противно и муторно.
И все же в тот день старик пошел за газом. Отковыряв кое как лопатой с качающейся ручкой от двери сарая снег, он выволок оттуда старые запаутинившие с круглыми ржавыми полозьями санки, прикрыл дверь и потянул санки за собой, подергивая за узловатую веревку. Пройдя несколько шагов он обернулся и увидел, что от застоявшихся полозьев по снегу тянется ровный ржавый след. С этим следом было что-то связано в его жизни. Что-то очень важное, оттуда, издалека. Старик почувствовал это, но что именно не вспомнил.
Чтобы пройти до газового участка нужно  пересечь железную дорогу, долго идти вдоль длинного скучного забора "сельхозтехники", за которым уже несколько лет лежат никому не нужные механизмы, потом пройти задами новых домов и мимо мусорных баков на выгон. Идти по глубокому снегу трудно, а метель еще подсыпает, ветер упрямо давит в лицо, хватает за полы длинного пальто, будто кто-то невидимый и сильный не пускает старика по его делам. Но он все равно идет и лишь изредка оборачивается к ветру спиной и тогда видит свои санки. След от них уже чист, значит уже раскатались, но по  сугробам их все равно нелегко тянуть, как нелегко смотреть на этот серый бесконечный забор и такое же невзрачное низкое небо.
На огороженном колючей проволокой дворе газового участка людей не видно. На железных дверях склада висит замок. "Куда прешь? Не видишь, что закрыто!- Кто-то в коротенькой курточке, вытирая ладонью губы, прыгает с подножки машины, приткнувшейся к складу. "А куда же...Мне бы газ получить",- лепечет в спину уходящему шоферу старик, но тот не слышит и вскоре скрывается в стоящем напротив склада бараке. Старик бросает возле машины санки и идет следом за шофером. Войдя в длинный коридор барака он толкает одну дверь, другую, третью - все закрыто. Наконец одна со скрипом поддается и старик видит, что там внутри под большим облезлым лозунгом сидят на лавках вдоль стен несколько человек и ничего не делают. Один из сидящих будто нехотя пытается обнять маленькую толстую, тепло укутанную женщину, а та, лениво сопротивляясь бьет ухажера по облезлой кроличьей шапке большой связкой ключей. "Я бы...мне бы газ получить...", - бормочет старик в приоткрытую дверь и растерянно обводит взглядом присутствующих. Сидящие по лавкам, однако, в ответ на стариково бормотание лишь молчат долго и напряженно. Первой не выдерживает бабенка, которая не повернув головы к посетителю кричит громко и со злобой: "Дверь закрой, не лето. А газ это не здесь. Идите к заведующей складом". Где искать заведующую старик не понял. Дверей в бараке много, но все закрыты. Наконец, в одной из комнат он находит женщину в тулупе и пуховом платке, которая, сидя за столом, перебирает какие-то узенькие листочки.  На скрип двери она поднимет глаза и глядит поверх очков на старика, и тут же оценив по достоинству его старое несуразно длинное пальто, потрепанную, завязанную под подбородком шапку-ушанку заявляете: "Нету газа. Когда будет, тогда и приходи. Понял? Да сначала позвони, узнай. Вон телефон еще пока работает".
              На дворе снег валит по прежнему, а ветер будто еще сильней. Что-то не так. Ах, да санки! Вот надо же. Видно, водитель стоявшей тут прежде машины, сдавая назад, наехал на них колесом. Старик терпеливо пытается выпрямить погнутые полозья, но что тут поделаешь. В одном месте полоз совсем лопнул и везти санки теперь неудобно - они постоянно заюливают в сугроб. Надо бы бросить их - совсем ведь старые. Но старик не бросает. А ветер, как будто нарочно повернувшись вновь дует ему в лицо, забирается под плохо завязанную шапку. Обочина тут завалена снегом и поэтому идти приходится по краю дороги. Сзади слышится резкий сигнал. Старик торопливо лезет вместе с санками в сугроб. Из окна медленно проплывающего легкового автомобиля бессмысленно смотрят сквозь него глаза газовой кладовщицы. Женщина поправляет платок, зевает и старик замечает ее золотые некрасивые зубы.
-Откуда ты, Михалыч, такую страсть прешь?- неожиданно сбоку появляется по воробьиному бойкая фигура знакомого одногодка. -За газом ездил? Не дали? Да у них его всегда нет. Надо было жалобную книгу потребовать. Нам ветеранам теперь почет. А они того...Побаиваются. Я когда руководил, сам помнишь,  все было четко. Надо бы подъехать, вон автобус, -попутчик машет рукой и действительно останавливает служебный автобус, в котором вместо одного из передних стекол почему-то вставлена фанера. Лицо знакомого при этом становится серьезным и озабоченным. -А тебе, брат, с санками сюда нельзя, - кричит он старику на прощание и уезжает. Старик, все  еще стоя в сугробе, провожает глазами уезжающий автобус, потом выбирается из снега, вытаскивает санки и продолжает свой путь. Холодно, трудно. Колючий снег уж совсем залепил старика, набился во все складки его неуклюжей одежды. Вот также набился снег и в корявую кору старых деревьев, чьи толстые стволы  сейчас маячат вдоль дороги. Взгляд старика скользит по деревьям, голова его поднимется и он уже видит огромные голые кроны, путающиеся в белом метельном месиве. Старик останавливается и зачем-то внимательно и долго смотрит в это красивое переплетение ветвей и летящего снега. Жаль, что летом уже невозможно будет увидеть эти кроны зелеными, когда сквозь листья проникают ласковые солнечные лучи и кусочки голубого неба. Год назад люди посчитали, что деревья выросли слишком большие и сделали им обкрутку - срезали с низу стволов кору. Все лето могучие гиганты мучительно умирали . Теперь зима. А весной их наверное спилят на дрова. У старика теперь тоже дров для печки маловато осталось. Но он подумал, что не хотел бы жечь в огне остатки деревьев, которые знал всю свою жизнь. Он так часто проходил здесь вблизи, но почему же так редко любовался этим чудом природы. Старик опустил глаза, повернулся. Пока он любовался на деревья, из окна маленького домишки напротив на него тоже смотрели. Покрытый материнским платком маленький мальчик внимательно и грустно, с пониманием рассматривает старика. Их взгляды встретились и они поняли друг друга. Но надо идти. Надо уходить. Пора. мальчик ведь останется. Он запомнит.
-Как все же хорошо, что я сходил,- думает старик, - Деревья увидел и мальчика с грустными глазами. И пусть все будет так. Все так. Мысли путаются, их вытесняют чувства. Ледяные кочки цепляются за неуклюжие стариковские ноги, но он идет, идет. Дом уже недалеко. Там, за поворотом.
          Калитка знакомо проскрипела. Дверь в сарай опять замело, а лопата то в сарае. Старик неуклюже пытается отгрести снег ногами, обутыми в валенки, с трудом приоткрывает дверь, ставит санки. Дом встречает его тишиной и холодом. Надо теперь вот печь растопить. Хорошо, что дрова с вечера приготовил. Только спичкой чиркнуть. Он опускается пред печкой на колени,  шуршит спичками. Маленький синеватый огонек быстро схватывает сухую газету, перебирается на корявенькие, неровные дровишки. Уже давно пора прикрыть дверцу, подсыпать угля, а старик все стоит на коленях и смотрит, как языки огня причудливо бьются в печке, как горят сучковатые дровишки, так похожие на человеческие судьбы. Старик ощущает тепло на своем лице и покой и уверенность в неотвратимости и правильности всего происходящего на этой земле окончательно вытесняют все неприятные чувства, возникшие этим серым днем или вернее этой светлой ночью, прикинувшейся днем. Ничего. Сейчас разгорится печка, потеплеет. Зима ведь не навсегда. Будет и другой день, будет и весна, будет...
           Он не дожил до весны. А приехавший из города сын с женой после похорон все пытались  "по уму" распорядится оставшимися после старика вещами. Что-то они отдал соседям, а что-то продали. Вот только на газовую плиту почему-то покупателя не нашлось. В конце концов, по настоянию жены, решено было забрать плиту с собой, но чтобы увязать ее потребовалась веревка. -Пойди и найди веревку, -торопила женщина. - В этой хате хотя бы какая-то веревка найдется!
-Не кричи, сейчас где-нибудь найду, - муж вышел во двор, приоткрыл дверь старого сарая. Но разве здесь что-нибудь найдешь! Впрочем... Обрывок узловатой веревки подался и сын вытянул на свет старые санки. Коротка на них веревка. Он хотел все это бросить, но взгляд, скользнув по закругленным полозьям, по ржавому следу, отпечатавшемуся от них на подтаявшем мартовском снегу, его остановил. Он вспомнил до голубизны чистое зимнее утро и себя еще совсем маленького. Заботливо укутанный материнскими руками, он выходит из дома. Снег на солнце сияет, а в тени он хоть и белый, но такой синий-синий, а улыбка стоящая у сарая отца такая большая и добрая. Вот отец вытаскивает из сарая старые санки и тащит их по бело-голубому снегу и на месте полозьев за санками остаются две полоски ржавого следа.
-Ничего, сейчас раскатаем, -отец прижимает к своему большому боку своего малыша. - Ну давай, садись... И у них начинается такой бесконечно большой, наполненный ярким светом, чистым ветром, белым снегом и синим небом воскресный день...
-Ну, ты скоро там, - вышедшая во двор жена с раздражением смотрит на своего непутевого, понурившегося над поломанными детскими санками мужа.
Он поднял глаза, смутился, хотел было начать развязывать веревку и, вдруг, махнув рукой, зашагал от сарая.
-А плиту ты собираешься забирать?!!
-Да, пошла ты со своей плитой!!!
Она встретилась с ним взглядом и промолчала. Молчали они и всю дорогу до города, и жена даже не пыталась казаться обиженной. Она знала, что так лучше. Побесится и успокоится, думала, и не ошиблась. Через месяц он уже сожалел, что не забрал газовую плиту с собой.
             
                В августе
           Солнце отражалось в воде и мешало смотреть на поплавки. Но Пантюхин все равно смотрел  упорно,  до позеленения в глазах. Иногда ему даже казалось, что клюет и тогда он вскакивал, хватался за удочку, дергал и... выдернутый из воды крючок с червяком шлепал его по лицу. Но он опять закидывал удочку и все начиналось сначала: рябь на воде, неудобная поза и куплет дурацкой песни с самого утра крутящийся в голове. Собственно он давно уже понял, что из его попытки, уехав на рыбалку скрыться от всех городских неудач, ничего не вышло. Он встал сегодня очень рано, но уже когда шел по безлюдному предрассветному городу к вокзалу, а потом ехал в электричке, то чувствовал, что будто тянется за ним за город на природу какая-то невидимая пружина, притягивающая его к проблемам, от которых он хотел оторваться. И чем дальше он уезжал, тем сильнее становилось сопротивление и тем сильнее тянуло его назад. И вот теперь, сидя на берегу, он поймал себя на мысли, что ему надо не ждать еще шесть часов до вечернего поезда, а уже сейчас встать, плюнуть в реку, свернуть удочки и попытаться попасть на дневную электричку. Он еще раз безо всякой надежды глянул на мертвые поплавки, а потом резко поднялся и начал быстро сматываться. А может, сначала перекусить, - мелькнула в голове мысль. -Не везти же назад вареные яйца с помидорами и кусок черствого хлеба. Есть, однако, не хочется, да и на поезд можно опоздать. Выкину я эту жратву, - решил он, достал из рюкзака пакет с обедом, но потом передумал сунул его в рюкзак и начал выбираться из низины, заросшей репейником. Ежики репьев уже созрели и цеплялись за его шерстяные спортивные штаны. Когда-то в детстве, представляя себя одиноким исследователем джунглей, он залез в самую гущу репейника и там его теплые с начесом наружу штанишки столько насобирали колючек, что превратились в сплошной ежистый комок. Он даже шагнуть не мог и от обиды заревел. Проходившая мимо чужая тетка, услышав детский рев, выволокла его из зарослей и беззлобно со смехом поругав стала обирать с него гроздья колючек. Делала она это умело, быстро, будто куренка ощипывала. Однако репейник был очень спелый и выдрать его весь из начеса штанишек было невозможно. Пришлось так и идти домой недощипанным с грязными следами на щеках от размазанных слез и твердой уверенностью, что сегодня во двор гулять его больше не пустят. Так и вышло. Мать не только не пустила больше гулять, но усадила его у печки и заставила самого выбирать из штанов на раскрытый журнал "Мурзилка"остатки репейника. Подошла бабушка, погладила по голове и сказала: "Вот когда был маленький волосики были светлые, а теперь потемнели". Потом она села рядом и попыталась своими иссохшими руками помогать выбирать колючки. Да только глаза ее уже плохо видели, да и руки не очень то слушались.
 Столько лет прошло. Нет уже ни бабушки, ни мамы, а репейник живет и цепляется за штаны. Уже преодолев репейное поле, Пантюхин, вдруг, понял, что не помнит, удалось ли тогда ему окончательно очистить штаны. А вот чувство несчастного ребенка, чудом спасшегося из репейных джунглей, но за это не награжденного, а наказанного осталось. Он даже помнит, что переживая такую несправедливость, он потихоньку забрался в плательный шкаф и сидел там долго в одиночестве и полумраке. В верхней части шкафа были два окошка из зелено-мутного стекла и вся внутренность этого помещения была наполнена каким-то волшебным светом, который тогда успокоил детскую душу и жизнь уже вновь казалась ему прекрасной и таинственной.
Отчетливо вспомнив теперь то детское состояние души, Пантюхин, вдруг, обернулся. Он уже поднялся на склон речной террасы и отсюда увидел другой мир. Где-то далеко внизу река плавно извивалась в зарослях ивняка, налетающий на эту красотищу ветер бесшабашно и настойчиво будоражил зеленую массу деревьев, выказывая серебристую изнанку листьев, волновал тугую плотную массу камыша, заворачивал лопушистые листья кувшинок. Пантюхин, вдруг, не выдержал сияния этого зелено - бело- голубого простора. Ноги его подкосились и он сел не выбирая места прямо в дорожную пыль. Ему ужасно захотелось сбросить с себя рюкзак, зашвырнуть в кусты эти дурацкие удочки, сбросить всю одежду и прямо отсюда шагнуть и полететь в этот свободный чистый мир, утонуть, растворится в его воздухе, воде, листьях. Но он не шагнул и не полетел, а уже через несколько минут с удивлением обнаружил, что ноги вновь несут его по пыльной тропинке, что река скрылась за бугром, а впереди с обеих сторон дороги тянутся под уклон только вспаханные некрасивые поля. Над черной землей висит противно-яркое солнце, а посреди полей неизвестно куда бегут телеграфные столбы с провисшими проводами. Солнечные лучи отражаются в проводах и отсюда кажется, что к горизонту тянется какая-то странная, чудесная воздушная дорога.
Добравшись до станции Пантюхин первым делом решил отделаться от пакета с помидорами, достал его из рюкзака, но ему опять не повезло.
-Ну ты, Михалыч, и даешь. Как деловой с удочками. А рыба то где.
-А он вместо рыбы бабе помидоры везет, - на лавке железнодорожной платформы сидели знакомые мужики, неведомо как сюда попавшие.
-Ну ладно, так и быть, иди приложись, - сказал один из знакомцев и протянул Пантюхину, уже наполовину опорожненную трехлитровую банку с даже на вид противным, кислым пивом.
-Да я уже воды напился, - соврал Пантюхин и от этого вранья ему стало так противно, муторно, неспокойно, будто живую мышь проглотил.
-Ну смотри, как хочешь. Умный стал, - протянул в ответ угощавший.
Отказ от пива автоматически сделал Пантюхина, если не врагом, то человеком потенциально вредным, чужим. Он это нутром понимал, поэтому, когда подошла электричка, постарался не садится со знакомыми в один вагон. В городе на вокзале, он еще раз увидел своих знакомцев, сосредоточенно считающих копейки на очередную выпивку и опять постарался проскользнуть незамеченным.
А ведь, хорошо, что не приложился. А то бы завелись до вечера и я бы домой неведомо когда попал, - подумал Пантюхин и быстренько свернул за угол. Ранний приезд домой, однако, не принес ничего хорошего. За дверью квартиры уже пели песни.
-Во, мой прикатил! А рыба где!- Жена, благодаря встрече с подругами, была уже в хорошем настроении.
-Иди садись. Хотя подожди. - Она вынула из кошелька пятерку.-У нас тут почти ничего не осталось. Ты сходи.
-А Маринка, где?
Я ее к матери отперла. Да ничего с ней не будет, иди.
И он пошел. У винного отдела народа было мало, но все лезли без очереди. А он все стоял, стоял, но потом, вдруг, ничего не купив, вылез из этой давки и пошел из магазина. Он зачем-то тупо протопал целый квартал, свернул в сквер и сел там на поломанную лавочку.
-Посижу здесь, пока магазин не закроют, а потом скажу, что магазин закрылся раньше, - решил он про себя и сглотнул голодную слюну.
Но сидеть было неудобно, вечерело, дул противный сквознячок и кусались неведомо откуда взявшиеся в конце августа комары.
Чтобы отвлечь себя от злых мыслей Пантюхин стал смотреть на кроны еще молодых, не очень высоких тополей и лип, колышущихся от ветра на фоне угасающего фиолетового неба. Отблески заката боролись там в листве с тенями уже приближавшейся ночи. А вот пирамидальные тополя уже так высоки, что несмотря на приближение вечера еще все на свету. Их вершины легко и беззаботно уходят ввысь, где ярко освещаются солнцем. Одинокая озабоченная ворона, невесть зачем залетевшая в этот бесконечный сияющий мир, летела все прямо, взбаламошно размахивая крыльями, будто торопилась и знала куда торопится, а потом, вдруг повернула и красиво, плавно спланировала на вершину одного из деревьев. Как это, наверное удивительно и прекрасно лететь и видеть под собой живое море листвы крон деревьев и по своему желанию прямо из неба падать в их волнующуюся, такую на вид мягкую и загадочную чащобу. Знает ли ворона о том удовольствии, которое подарила ей природа? После обеда с воробьями на помойке можно ли оценить эту красоту приземления на мерцающую под закатным солнцем вершину? Человеку бы туда бубухнуться, подумав так, Пантюхин, вдруг, вспомнил заученные еще с армии правила десантирования на лес. Очень неприятная для парашютиста процедура. Впрочем, падающего с неба человека и трава может обмануть. Помнится один прапорщик при ночных прыжках решил, что падает в озеро, метров за десять от земли, чтобы не накрыло, сбросил купол и, свалившись в поле цветущей гречихи, сломал себе ногу. Ребята его тащили на себе пять километров, а он страшно матерился и просил спирту. Человек не может научится летать с помощью тряпок и веревок. И в цветущее поле не надо валиться с автоматами с неба. Но можно просто забрести туда и лечь лицом вверх. И не имеет значения, будет ли над тобой небо ясным или серым и с него начнет падать скучный дождик. Зато здесь будет тишина, покой, трава, небо...и ты на самом деле полетишь.
-Мужик, стакан есть? - трое парней с бутылками в руках закрыли весь остальной мир.
-Я не знаю, - недружелюбно начал Пантюхин, хотя знал, что обычно в таких местах алкаши вешают стаканы на ветках близких к лавкам кустов. Впрочем, этих парней не надо было учить. Хотя на лавке под деревьями уже совсем стемнело один из подошедших довольно быстро нашел граненый стакан, заботливо повешенный на сучок предыдущей компанией, а другой, тяжело плюхнувшись на лавку, начал откупоривать бутылку. Пантюхин встал.
-Во-во, давай ка лучше двигай отсюда сказал один из подошедших.
-Толик, я тебя умоляю, надо всегда быть человеком, со вздохом, как бы извиняясь за грубость товарища, выдавил из себя другой, одетый в помятый пиджак.
-Ладно, давай, тащи инженер, - примирительно ответил Толик, выговаривая слово "инженер" с явным подколом, но без пренебрежения.
Это были  незлобивые и даже добрые люди которых не надо боятся. Наоборот, можно было взять свой пузырь, присоединиться к компании и поговорить про армию, про футбол и при этом быть даже уверенным, что если нажрешься, то тебя не оберут, а до дома доведут. -А я зануда,- подумал Пантюхин, - обидел ребят на вокзале, жене с подругами свинью подложил, от этих парней шарахнулся...Желая хоть как-то замять свое поведение, он решил прежде чем идти домой заглянуть к теще, жившей неподалеку.
-Вот возьму и заберу домой Маринку, - подумал он и тут же понял, что и здесь он выпендривается, пытается делать не как все.
-Заходи, рыбак. Ты что же жену бросил? - встретила его визгливыми причитаниями теща.
-А она что? Уже у тебя?
-Маринку укладывает. Говорит, ждала, ждала тебя, подумала, что ты уж не придешь, вот и пришла ко мне.
Из соседней комнаты вышла жена и демонстративно не глядя на Пантюхина, подошла к столу, включила утюг и начала гладить Маринкино розовое платьишко. Завтра ребенку в садик.
-Не ходи туда. Она уже спит, - сказала она, не поворачивая головы Пантюхину, пытавшемуся проскользнуть в комнату, где должна быть дочь.
-Ладно...Домой пойдем?
-Я тут буду ночевать, а ты иди откуда пришел, дрогнувшим голосом ответила жена и Пантюхин догадался, что по ее щекам уже текут слезы.
-Все как люди в воскресенье соберутся, посидят, отдохнут, а ему на рыбалку надо, -Пантюхин, однако, предвидя начинающийся скандал, уже скрылся за входной дверью. Обратный троллейбус был почти пуст. Пантюхин вышел на своей остановке и долго смотрел в окна своей засыпающей пятиэтажки. Почти везде уже погас свет. Он вспомнил, что когда-то в армии стоял на посту и глядя на вот такой же дом военного городка завидовал тем, кто там внутри может пить чай , смотреть телевизор или спать, сколько захочет, а не стоять как дурак с автоматом, охраняя склад с портянками. Но теперь он настолько не завидовал людям, находящимся в своих квартирах, что даже захотел вернуться в армию, где все четко, ясно и без дурацкого выбора. Вот сейчас у него есть выбор. Он может идти в квартиру, а может и не ходить...Но ведь все равно пойдет. И пошел. Дома стоял противный сигаретно-винный запах, от неубранного, заставленного пустыми бутылками и тарелками с объедками. Он прошел на кухню, долго искал там чистый стакан, не нашел, взял половник набрал воды из под крана и немного попил. Вот сейчас лягу голодный, а она пусть сама потом все убирает, подумал Пантюхин и вздрогнул от телефонного звонка. Это была жена, явно решившая помириться:
-Ты там ничего не убирай. Я завтра во вторую, так сама все уберу. Хорошо?
-Ладно. Как там Маринка?
-Спит. Ты же знаешь, как она любит спать у матери...Ты не сердись, не убирай. Ладно?
-Ладно, - ответил Пантюхин и назло себе, жене и всему этому неправильному миру стал переносить грязную посуду на кухню в раковину. Потом он часа два убирал весь этот бардак и от усталости даже растерял все свое недовольство жизнью и злость. Когда посуда была вымыта и пол подметен, он решил избавиться от застоявшегося пьяного воздуха, открыл балконную дверь и шагнул на воздух. Внизу спал город. Было темно, очень тихо и только едва слышно, как где-то в переулке ветер шуршит то ли обрывкам газет, то ли уже начавшей опадать от августовской засухи листвой. Он постоял пока замерз, потом вошел в комнату, лег на диван, закрыл глаза и вдруг представил, что за ночным городом далеко на восток тянется голая степь, потом все время тайга, тайга и вот уже ночь кончается, восток алеет и оттуда на запад несется по ровной стальной магистрали курьерский поезд, несется быстро буквально летит, но все равно не может убежать от набегающего рассвета и вот уже предрассветный мрак светлеет и далеко-далеко видны золотящиеся от первых лучей холмы и еще укутанные туманом долины. Впрочем, кажется, это уже не жизнь, а сон. Хотя ведь сон это тоже жизнь. 

               
               
                Благодать
         За грязным вагонным стеклом колышется бесконечная ледяная мгла. Лапин наклоняется к стеклу и с трудом различает за ним движение каких-то мрачных теней, а иногда видит далекие, уплывающие в неизвестность, размытые огни. Смотреть зимней ночью в окно пригородного поезда совсем не интересно. Будто сидишь в земляном подвале и смотришь в застекленную раму, вставленную прямо в стену. Грязь на окно налипла между стеклами и никто теперь, пожалуй, не сможет ее смыть. Впрочем, однажды Лапин видел человека, попытавшегося распечатать этот плоский стеклянный пакет. Тогда одинокий пассажир все смотрел в точно такое же замазанное окно, а затем, вдруг, врезал кулаком в самую его середину. С неожиданной легкостью худой кулак пробил эту стеклянную грязь и брызжущая кровью рука вырвалась наружу на ледяной ветер. Тут же пришел милиционер и, не сказав ни слова, повел плачущего пьяными слезами, истекающего кровью мужика по проходу между лавочками. Они уже скрылись в тамбуре, а кривые ручейки крови, оставшиеся от порезанной руки, все еще стекали со звездообразных краев пробитой дыры, но не столько смывали оконную грязь, сколько перемешивались с нею и присыхали к стеклу. С тех пор в пригородном поезде мало что изменилось. И пассажиров не стало меньше. Ведь в нужный час в темноте спален по-прежнему разрываются неприятным звоном маленькие механизмы замедленного действия. Их голоса с настойчивостью армейских дневальных выволакивают людей из смятых постелей и с этой минуты люди начинают превращаться в пассажиров пригородного поезда. С непроснувшимися, серьезными лицами они спешат по ухабистым проселкам к полустанкам, через который пройдет самый ранний воронежкий, или орловский, или елецкий. И большинство из проснувшихся успевает вовремя... 
         Сегодня и Лапин был среди тех, кто не опоздал к раннему поезду. Но отрезок его пути будет значительно короче, чем у людей, направляющихся в город. На одном из безымянных полустанков он должен сойти, чтобы потом пешком добраться до поселка со странным названием Благодать. Год назад  "реализуя,- как было сказано в одном из докладов,- ускорение социально-бытовых условий" там построили два "благоустроенных" дома. А вот теперь к районному начальству через обком пришло письмо, в котором новоселы жаловались на уродливое и холодное жилье. Помочь людям улучшить их плачевные бытовые условия, переделать в доме отопление или хотя-бы завезти на котельную хороший уголь средств уже не было. Но на жалобу пролетариата надо отвечать и поэтому в качестве "принятия мер" в Благодать послали мелкого партийного чиновника Лапина, которому поручено: встретиться, побеседовать, разъяснить и, таким образом, помочь начальству спустить это дохлое дело на тормозах. Но вначале ему лично придется спуститься в жизнь недовольных жильцов. Лапину и прежде приходилось выполнять подобные поручения и он, живший в доме с такими же по сути неудобствами, не видел в задании ничего особенного. Просто надо нырнуть в очередной раз на дно человеческой жизни. Дно оно и есть дно,- рассуждал Лапин, - хотя...Уже выйдя из поезда и топая в ночной тьме по проселочной дорогое, он вдруг вспомнил, как когда-то давно в детстве все пытался донырнуть до дна грязного колхозного пруда. Раз за разом он уходил с открытыми глазами в глубину. От грязной мути вокруг становилось темно, как ночью, тяжесть воды уже болью отзывалась в ушах, а горло начинало судорожно сжиматься, требуя глотка воздуха. Весь сдавленный толщью воды организм протестовал, требовал повернуть назад, но что-то не ощутимое телесно, но более властное чем боль в ушах и слепота глаз заставляло руки и ноги двигаться и загонять себя на все большую глубину. Человек хочет знать, что же находится на дне самой глубокой черной, страшной ямы и, в конце концов, его настойчивость награждается маленьким чудом. Прямо из мрака черной бездны ныряльщик, вдруг, попадает в полосу воды, освещенную отраженными от дна солнечными лучами. В этот момент, Лапин и сейчас отчетливо и с восторгом помнит, в нем пробудилось удивительное чувство соприкосновения с какой-то светлой истиной и ему так хотелось хотя бы на мгновение задержаться в этом перевернутом подводном мире.
             Однако, человек не может жить лишь отблеском солнечных лучей. Поэтому, пробыв доли секунды в мире чудес, Лапин возвратился  на поверхность пруда и увидел, что в грязной воде возле берега бултыхаются белотелые мужики, а на пригорке кто-то торопливо раскладывает закуску.
Лица тех людей как-то совсем не запомнились, только их толстые животы, с которыми так, наверное неудобно нырять на дно, зато очень хорошо плавать по поверхности, уподобляяся тому самому продукту, который, по утверждению моряков, всегда плавает сверху. Плавающим сверху кажется, что они наслаждаются жизнью и плевать они хотели на существование никогда ими невиданного придонного света. В этом состоит их нынешнее спасение и будущая гибель. Возможно погибнут они со всей страной, но свет останется.  Знание этого секрета потом всегда помогал Лапину не бояться спускаться на всю глубину человеческих бед. И нередко бывало, что и тут на самом дне он видел свет надежды, которой только и живет эта неуклюжая страна, да и весь этот странный, неизвестно для чего существующий мир.
Так в раздумьях про свет надежды, он встретил в степи утро и вместе со светом ворвавшийся в мир ледяной ветер, прячась от которого в воротник он все шел и шел, толкая ногами земной шар. И вот уже на горизонте замаячила Благодать, на окраине которой стоят эти два несчастных детища социального ускорения. Пойдя к месту своей командировки напрямик и насулявшись во сугробам Лапин наконец добрался до крайнего подъезда., потянул на себя входную дверь. Внутри мрачно и тихо, нет  ни одного живого звука, но много разных запахов. Именно по запахам, да по выстроенным вдоль стен рядам стоптанной обуви можно было предположить, что это не заброшенный дом и за каждой из дверей живут люди. Лапин вдруг ощутил весь идиотизм данного ему поручения и ему очень сильно захотелось сейчас повернуться и уйти, так и не узнав тайны этих дверей. Но надо же кому то...И он постучал.
Обход квартир был делом нудным и неприятным.
Да, да, конечно...Все правильно написано. Только мы этого письма не писали
-А вы сами попробуйте батареи...
-Так ведь никому не надо...
-Вы уж помогите, а кто писал, мы не знаем.
Убогие, пугливые ответы, неловкость и раздраженность на фоне плюшевых ковров, на которых почему-то изображены все больше рогатые олени или странного цвета розы...Но при этом ни оного живого слова. Будто они и в своих квартирах выступают на собрании под зорким надзором начальства, сидящего в президиуме. Только в последней квартире, когда Лапин уже взялся за ручку, чтобы уйти, старик, до того бубнивший, что он знать ничего ни про какие письма не знает, вдруг, встрепенулся и затараторил:
-Нет, вы не уходите, вы подождите...Я сейчас покажу.
Хозяин натянул поверх ватника, в котором ходил по квартире пальто и повел Лапина на улицу.
Вдоль засыпанной снегом траншеи они добрались до подъезда соседнего дома-близнеца, поднялись на второй этаж. Дверь в квартиру была не заперта и даже плохо прирыта.
-Хозяин, он тово...Плохо дело. - Бормочет старик себе под нос . А когда входит в комнату, то нарочито громко буквально кричит в лицо стоящей прихожей маленькой женщине:
-Вот тут проверяют. Ты покажи.
Женщина с пониманием кивает, но сначала не двигаясь с места некоторое время  спокойно, без удивления и интереса смотрит на Лапина, а затем тоже громко кричит в глубь квартиры:
-Вась, иди сюда! К тебе пришли.
В ответ слышится сдавленный кашель и неуверенные, шаркающие шаги. квартира маленькая, но Вася идет удивительно долго. Так обычно ходят ваши родственники, которых вы решили проведать в больнице. Вы пришли, но не имеете права пройти в палату, поэтому приходится виновато просить кого-то из проходящих по коридору больных вызвать такого-то на проходную. Посланец уходит, а вы остаетесь в полутемном коридоре и когда в конце его появляется знакомая фигура, то уже по походке пытаетесь определить, идет ли близкий вам человек на поправку или...
Но теперь еще до того, как коридоре замаячила Васина фигура, Липин понял какие тут дела и почему его привел сюда старик. С потолка и стен этого жилища крупными каплями сочилась вода, мутные лужи стояли на красном линолеуме пола.
Вася был одет в пиджак прямо поверх майки. На ногах у него резиновые калоши. Он подходит, садится на табуретку и начинает говорить что-то бессвязное, забубенное. Лапин пытается разобрать фразы,  но вид спутанных, липких Васиных волос, его худых, желтых, чуть не по локоть высовывающиеся из рукавов рук, отрешенный, усталый голос не дают возможности сосредоточится на смысле сказанного. Кажется, чтобы ни говорил этот человек, это уже неважно, слова не могут чем-то существенным дополнить то, что видят глаза. Но последняя фраза доказала, что это не так. С бесстрастностью окончательно раздавленного человека Вася прошелестел сиплым полушепотом: 
 -Я знаю, что мне положено, знаю. Сам я больной и сын у меня тоже больной.
Не вылечат, так пусть хоть дадут нам умереть по-человечески...Страшная суть последних слов, казалось, медленно пробралась сквозь мокро-удушливую вонь и заползла Лапину под шапку, в волосы, в голову, а оттуда прямо в живот и растеклась там холодным жидким свинцом. В этот момент он скорее почувствовал, чем услышал, как кто-то маленький и щуплый пошевелился в соседней комнате на едва скрипнувшей кровати. Лапин почти явственно представил, как этот маленький человечек тусклыми глазенками смотрит на пыльную батарею отопления, на сероватую в серых потеках стену. А тяжелые, крупные капли все падают и падают с потолка, собираются в большие лужи и кажется, что лица всех людей перепачканы этой мутной жижей.
На улице Лапин вспомнил, что он даже не записал Васину фамилию. Но возвращаться не стал. Ветер усиливался. Из-за угла кирпичного сарая вышла старуха в военном бушлате с подвернутыми рукавами и с большим помойным ведром в руках. Она останавливается и внимательно смотри вслед незнакомцу, торопливо уходящему по узкой обледенелой тропинке.
Сразу за сараями начинался старый заводской поселок. Вдоль лога тут построено десятка два сооружений барачного типа. И здесь тоже жили люди. Но жалоб они не писали и поэтому к ним не надо было заходить. Может быть, живущие в этих бараках, еще чувствуют на себе веяние первых пятилеток. Тогда во времена строительства кирпичного комбината Благодать казалось раем по сравнению с адом колхозных деревень. В глазах селян кирпичные бараки, наверное, представлялись знаками наступления новой индустриальной цивилизации. Теперь же даже с виду - тоска и упадок.. Перекосившаяся вывеска на одном из бараков "Продукты"КООП, прилитый со всех сторон по улице помоями снег, цепь покосившихся столбов, будто в испуге разбежавшихся по кривой, широкой  немощеной дороге. И, вдруг, прямо посреди улицы, на высоком пьедестале, окрашенный под бронзу бюст. Заметно, что совсем недавно кто-то пытался пьедестал перестроить, обновить. Но потом, видимо, передумал и лишь замазал облупившиеся места коричневой краской. Впрочем, неряшливый вид и придорожное расположение бюста находились в органическом единстве с внешним видом всего поселка. Для того, чтобы служить великой идее оказалось вовсе необязательно сооружать что-то необычное, типа памятника бегущей по волнам Фрези Грант. Достаточно просто слепить бюст немолодого, некрасивого, лысого человека, или написать его же портрет. Однажды Лапин, отвечавший в райкоме за наглядную агитацию, видел, как рисуют портреты членов Политбюро. Один художник рисует пиджак, другой лицо, третий глаза. Работа идет очень быстро. Так надо. Портретов ведь много нужно.
В конце улицы, на повороте к комбинату Лапину встретилась группа мужчин. Судя по всему, это были лечащиеся наркологического диспансера - костяк местного рабочего класса. Рабочие-алкоголики шли молча, никак не реагируя на встретившегося им незнакомого человека. И лишь один, поравнявшись с Лапиным, сплюнул в сторону. Сплюнул и прошел мимо. На его резиновых сапогах, одежде, как и на одежде других рабочих тонким слоем лежала красная кирпичная пыль.
Сразу за поворотом дороги показалась большая железная арка заводских ворот, на которых висят два флага, когда-то бывших красными, а посередине, несмотря на светлое время суток, горит зачем-то электрическая лампочка. У проходной стоял коротенький мужичок в больших валенках. Лапин спросил у него, не тут ли Николай Петрович - парторг. Но мужичок ничего не ответил и даже не изменил безучастного выражения лица.
-Петрович у нас на работу к девяти ходит, - послышалось, вдруг, из двери проходной. По ехидному тону чувствовалось, что человеку там сидевшему, будет очень приятно, если это сообщение принесет Петровичу хоть какие-нибудь неприятности.
Впрочем, Лапин и сам знал к скольки ходит на работу местное начальство. Он медленно повернулся и пошел вдоль запорошенных снегом рельсов тупика в направлении неестественно высокого по сравнению с самими комбинатскими цехами здания заводоуправления. Абсурдная грандиозность этого многоэтажного дома всегда поражала Лапина. Сколько ж бюрократии должно было бы сидеть при этом небольшом предприятии. Или думали, что завод разрастется или просто ошиблись. Впрочем, кажется, все остальные люди не видели противоречия в несоразмерности производства и управления. И когда Лапин, однажды, находясь в кругу ответственных лиц спросил, зачем было нужно строить такое бесполезное здание, то вокруг установилась неприятная тишина. Никто ничего ему не ответил. Но, может быть, сегодняшний день даст какой-то намек на эту тайну. А пока Лапин медленно плетется к местному Кремлю, мимо козлового крана и рядов недавно оформленной наглядной агитации. На одном из щитов изображен зачем-то молодой розовощекий человек в рабочей спецовке, на другом стенде зияет пустыми строками таблица соцсоревнования, в которой графу "Производство извести" восклицательным знаком украшает кем-то прилепленный окурок папиросы.
В заводоуправлении пусто. По широкой лестнице Лапин поднимается на второй, третий, четвертый этаж, изредка подергивая за ручки двери ближайших кабинетов, но везде закрыто. На шестом этаже он встретил уборщицу с ведром и у нее спросил, когда придет начальство. Услышав ответ, он устроился было ждать в коридоре у горячей батареи, но его внимание привлекло огромное панно на противоположной стене, изображающее ликование народа. В центре этой толпы стоял гармонист с баяном и Лапину, вдруг, показалось, что из баяна исходит какой-то свет. Он подошел ближе и увидел, что прямо в мехах нарисованного инструмента зияет светящаяся дыра. Оглянувшись по сторонам, будто собираясь сделать что-то постыдное,  посланец райкома приблизился, взглянул в дыру и даже вздрогнул — за стеной зияла многометровая пропасть пустого заводского двора, по которому шел человек в длинном пальто. Это был патрорг.
-Вы что к нам? - спросил парторг, копаясь  большим ключом в хилой двери своего кабинета. А по интонации было слышно: "Тебя еще тут сегодня только не хватало".
-Да вот к вам по письму, - сказал Лапин, проходя следом за хозяином в несуразно узкий и длинный кабинет.
- Надо бы с этим к директору, - прочитав письмо задумчиво сказал парторг. -Хотя будь моя воля, то я бы разобрался с этими писарями. Вот прежде дисциплина была, организованность. Один кирпич унес - четыре года получил, а теперь им квартиры в новом доме дали, а они письма пишу...
-Но ведь там ваши же работники живут, пишут, что холодно, - попытался защитить народ Лапин
-Да какие там работники, - перебил парторг. - Впрочем, скоро мы с рабсилой все проблемы отпадут. С алкашами мы план не тянем, так в обкоме решили у нас спецкомендатуру открыть - зону откроют, зеков нагонят, сразу план пойдет, - радостно сообщил парторг и с довольным видом откинулся на спинку стула.
Глядя на его ставшее вдруг сразу довольным и в то же время злым лицо Лапин живо представил, как украсит местный пейзаж изгородь из колючей проволоки и вышки с часовыми. Работа за забором, под дулом автомата по производству кирпичей. Ничего особенно нового для нашей страны в этом нет. Но вот странно, у Лапина было ощущение, что еще до обкома кто-то уже придумывал окружить Благодатенский комбинат стройматериалов колючей проволокой. И тут, вдруг, вспомнил, как года три назад на площади перед райкомом к нему подошел человек с бородой, одетый в какую-то странную вельветовую куртку. В руке незнакомец держал трубообразный бумажный сверток. Он спросил у Лапина, где в райкоме найти человека, отвечающего за строительство. Не разглядев сумасшедших глаз посетителя, Лапин указал. А некоторое время спустя в сонных стенах административного здания произошло небывалое оживление. Все спешили в один из кабинетов, где молодой сотрудник в который уж раз пересказывал суть вопроса с которым к небу обратился бородач.
Посетитель оказался сумасшедшим. Этот тихо помешанный  в свои лучшие годы учился  в какой-то военной чертежной школе, но  потом съехал с катушек и уже давно живет на родине, где всемерно пропагандирует идею перестройки поселка Благодать. В райком он принес свой очередной план.
-Ты посмотри! Он ведь, наверное, целый год это рисовал, говорил один из сотрудников, -глядя на лист оберточной бумаги, на котором сумасшедший изобразил свои задумки. Псих действительно от души поработал над своим чертежом. Там помимо нескольких рядов бараков были: два аэропорта, драматический и оперный театры, бассейн, стадион на сто тысяч мест, Дом советов, ГУМ, ЦУМ, водохранилище с портом, а также не менее двух десятков общественных туалетов, обозначенных буквами М и Ж. Но самым интересным было то, что весь этот рай окружался двумя рядами колючей проволоки с вышками для охранников, мертвой зоной, караульными помещениями. Вышки, ряды колючей проволоки и общественные туалеты были вычерчены особенно тщательно.
-Я его знаю. Он теперь не отвяжется. Ты вот взял у него этот план, так он теперь будет каждый день ходить, - с усмешкой сказал, глядя на молодого, опытный сотрудник.
-Вы что тут в рабочее время столпились? - полушутя, полусерьезно прогромыхал, входя в кабинет заведующий отделом. Но познакомившись с проектом, заведующий перестал улыбаться:
-Ты, Виктор Андреевич смотри, не устрой мне тут неприятности. А то дурак-дурак, но может и написать куда-нибудь повыше. Нехорошо может получится. Ты что ему сказал?
-Да я вот..., -молодой сотрудник услышав официальный тон, - явно растерялся, - Я сказал, чтобы он это у меня оставил. А то он ведь прямо в приемную рвался., - неуверенно завершил раскрасневшийся службист, неуверенно поглядывая на шефа.
-Учить вас надо с людьми разговаривать, - подключился налитый здоровьем и многолетним опытом сидения в аппарате лысоватый сотрудник.-В следующий раз придет, так скажи, чтобы нарисовал пятьдесят экземпляров. Мол, десять нужно в область послать, двадцать в Москву - пусть работает.
Последние слова, видимо, вновь изменили ход мысли заведующего. Он задумался, еще раз посмотрел на "план", глаза его вдруг хитро прищурились и он решился:
-А ну ка дай сюда. Я сейчас "первому" покажу - пусть оценит.
Идея, конечно, была рискованная, но, как потом по пьяни хвастал заворг, сработала. Руководитель района не только от души посмеялся, но тоже рискнул - показал "план" инструктору обкома, а тот для потехи забрал смешную бумагу с собой.
И вот теперь круг замкнулся: обком позаимствовал идею и будет теперь осуществлять ее главный пункт - развивать социалистическое производство с помощью труда людей, сидящих за колючей проволокой.
-Вы бы мне оставили это письмецо. Я бы тут навел справки, по почерку сверил, кто тут у нас такой писарь, - оборвал лапинские размышления парторг.
Лапин полез было в карман, но, вспомнив встречу с  Васей, вынул оттуда не письмо, а командировочное удостоверение:
-Мне уж вот тут отметьте пожалуйста. А письмо я не могу оставить. Его к ответу надо будет приложить, - сказал Лапин и стараясь сменить тему, кивнул на висящий над головой парторга портрет недавно умершего руководителя страны, -Нового еще не получали?
Парторг, однако, был тертый калач и ответ свой начал с молчания и осуждающего взгляда. Мол, ясно мне, что не хочешь ты, сопляк мне старому коммунисту помочь в выявлении кляузников. И будь другие времена, уж я бы тебя в два счета на чистую воду вывел, ну да ладно подождем...- А что касается командировочки, - продолжил он уже вслух, - то отметим. И портрет тоже заменим. Пусть только новый пришлют. Они же там у меня все, - вдруг вопреки своей явно чекистской закваске решил похвастать парторг своим оригинальным подходом к оформлению кабинета.
-В смысле, как все, - не понял Лапин.
-А вот так, -снисходительно улыбнулся парторг. -Я старые портреты вождей там, в раме оставляю, закрывая прежнего руководителя новым. Вот все они тут у меня и скопились, начиная с Иосифа Виссарионовича. И Маленков тут, и Хрущев, и Брежнев, и последние. Пришлют нового, так и его в раму вставим, -гордо сообщил парторг и сначала, обернувшись любовно посмотрел на  рамку, хранящую коллекцию Генсеков, а потом, скосив глаза, внимательно и осуждающе на Лапина.
-Кстати, - продолжил владелец коллекции,- сейчас наш участковый в район поедет, так могу вас с ним отправить. После того, как посланник райкома не помог парторгу в выявлении по почерку "кляузника", партийный лидер будущего завода-лагеря явно презирал проверяющего и хотел от него отделаться. Лапину и самому теперь хотелось побыстрее уехать.
Местный участковый, к которому тут же отвел его парторг, задание прихватить с собой райкомовского, похоже, даже понравилось. Этот невысокий но физически явно очень сильный человек, одетый в полушубок с кривовато пришитыми погонами, судя по всему, был рад возможности продемонстрировать незнакомому человеку свой недавно полученный в дар от комбината списанный грузовичок. На кузове колымаги был установлен железный ящик с решетчатым окошком.
-Сейчас одного друга в район на пятнадцать ден везу, - похвалился он, указывая Лапину на свой автомобиль-тюрьму. - Вчера в общаге такую карусель устроил, что самому пришлось в два часа ночи подниматься.
В это время за зарешеченное окошко будки взялась изнутри худая, грязная рука и во мраке железного ящика замаячило лицо нарушителя.
-Можно я ключ от комнаты передам, - спросил задержанный у участкового и по голосу его было видно, что сидеть в запертом пространстве милицейских  будок для него обычное дело.
-Дай сюда, - милиционер, -ловко вспрыгнул на подножку автомобиля и забрал из протянутой сквозь решетку руки ключ на веревочке.
В этот момент из-за машины к участковому как-то боком подошла толстая, немолодая женщина с синяком под глазом. Машинальным движением поправляя вытертый пуховый платок и переступая неуклюжими валенками она робко и тихо запричитала:
-Вы уж не гоните, разрешите опять к вам обратиться, - сказала она, пытаясь изобразить на лице некое подобие ласковой улыбки.
-Вы, мамаша, напрасно ко мне ходите, - участковый говорил, крутя в на пальце ключ и понимающе глядя в сторону проходной, где с ухмылкой на круглом  лице стоял довольно нахального вида парень.
-Мало вас, видно, родной сынок погонял, что вы за него просите.
- Да что ж поделаешь, если мы вот такие...вот такие. Жалко ведь...Сын то он всякий сын. А посодют, так опять же передачки придется возить. Я ж ведь как лучше хотела, день рождения ему справляла, - она замолкает в нерешительности и, со страхом, безо всякой надежды смотрит на кривые погоны участкового. Тот машет рукой и отходит.
-Луньков, подойдите сюда, - участковый останавливает проходившего мимо шарамыгу и начинает выяснять, кто вчера пронес в общагу одеколон и червивку. По ходу допроса и неумелым уверткам Лунькова видно, что участковый его все равно расколет. Этот молодой человек с кривыми погонами вообще слывет большим специалистом ментовского дела. Лапин знает, что не далее как месяц назад, в соседнем селе произошло пьяное убийство - тридцать две ножевые раны. В отделе милиции потом отмечали умелые действия участкового. Приехав на место происшествие и быстренько засунув убийцу в свой железный ящик, он предотвратил неминуемый самосуд. дружки убитого уже на ходу запрыгнули в кузов машины участкового, но железный запор будки сломать не смогли.
Уже по дороге в райцентр Лапин напомнил участковому о том случае.
-Да будочка у меня сильнейшая. Сам варил. Теперь вот еще бы покрышек на передок достать, - отозвался участковый и по его лицу было видно, что отсутствие у его машины более-менее сносных колес сейчас для него единственная причина быть недовольным окружающим миром.
Примерно в километре за поселком начиналась насыпь новой дороги. Машина с ревом взбирается на возвышенность и, с трудом виляя, ползет вдоль оставшихся с прошлого года куч песка и щебня. В следующем году по указанию свыше к комбинату впервые за сто лет его существования начнут прокладывать асфальтовую дорогу. И если не на следующий год, то все равно рано или поздно дорога придет туда. Черный, крошковатый асфальт будет узкой лентой извиваться среди холмов и закатываться за горизонт.
И каждые сутки день все также будет сменятся ночью, а когда совсем стемнеет одинокий пассажир также, как Лапин, увидит сквозь затуманенное окно одинокие, размытые в ночи огни. И, быть может, этот человек решит бросить теплый закуток грязного вагона или провонявшей бензином кабины и, забыв шапку, поплетется по кочковатому полю прямо на эти огни. Рано или поздно кому-то все равно придется прийти к этим огням, чтобы увидеть там, быть может, всего лишь висящий на кривом столбе, покрытый железным колпаком фонарь, освещенный его светом,мельтешащим от порывов ветра, угол опершегося о сугроб сарая, да кучу навоза.
               
                Девушка без платья
По будням в пригородном поезде народу немного. У окна сидит девушка, как в песне, вся в слезах и губной помаде. Неумело накрашенная селянка, судя по всему, побывала в городе, а теперь вот буквально распухла от слез. Когда их поток прерывается, из сумки извлекается дешевенькая косметичка, «красота» восстанавливается, но через минуту новые потоки слез опять ее смывают. Такое проявление горя-горького вызывает участливое внимание пассажирки, сидящей напротив:
-Что же ты так плачешь, милая? Нешто жениха твоего в Чечне убили?
И тут прорывается уже словесная плотина. Но говорит не девушка. На все вопросы начинает отвечать старушка, сидящая с нею рядом и, как выясняется, сопровождавшая внучку в столичных странствиях.
-Какой-то табе жаних? Где они жанихи-то? Был на сорок шесть дворов один молодой, так его увезли — от самогону взбесилси. Три дня оборону в своем саду держал, с ломом за сельсоветскими бегал. Молодые сейчас все такие. Как заберут их, посодют, так и рай в дому наступает. Что по таким-то плакать? У нас вот другая горя — платью я ей пообещала, а не купила. Она же у меня взрастилась при живых отцу с матерей сиротинка. Что я ей со своей пенсии могу. Конхветков бывало сосучих куплю да вынимаю в день по одной, говорю: «Это тебе зайка с поля носит». Помню еще лет пять ей было, я в огороде копалась, слышу — за кустами кто-то тоненьким голоском причитает. Я потихоньку подобралась, вижу — Ниночка моя сидит на корточках, плачет, в поле смотрит и шепчет: «Пожалуйста, зайчик, принеси мне еще одну конфетку».
А тут вот выросла, школу заканчивает и опять узвылась: вынь и положь ей платью на выпускной. Я как услышала, сколько ета тряпка на двух лямках стоит, так и одурела. Это ж нам с ней полгода не пить не сеть. Но воет, хоть гробовые с книжки снимай. А тут другая горя произошла — корова наша заболела. Делали ей какуй-то прививку и ветенар-хершал говорит: «Режь, баба Дунька свою корову. У ней не то туберкулез, не то лейкоз, короче, все одно сдохнет. Я, мол, еще сам проверю: ее мясо, можа, и есть нельзя, а надо все сжигать. Собирай, говорит, от тракторов покрышки. Запалим их и на этом костре кормилицу твою сожжем». Я как это услышала — сердце мое ажнык почернело. Побежала за самогоном, напоила хершала, стала уговаривать. Гляжу, он подобрел, говорит: «Я тебя так уж и быть выручу, научу, куда мясу сдать. Есть у меня дружок, так он всякую мясу принимает за полцены». А я уж и тому рада, не поняла дура, что это бизнес у них теперь такой: один справки пишет, что надо корову сжигать, другой потом мясо за полцены покупает, а денежки пополам. Но брехать не буду: полцены прям сразу отдали, да еще и сами корову зарезали.
Тут вот, видно, с горя на меня и нашло затмение. Думаю, дай хоть раз внучку порадую, куплю ей чего просит. Она то уж радовалась, бабулечкой называла. Собрались на рынок ехать. Так ночь целую не спала. А на утро вдруг Машка Жулькова к нам приходит, это мы ее так по деревенски, уж и не знаю почему, так зовем: Жулькова, да Жулькова. Машка эта сама торгует, в Москву за товаром ездит. Как узнала какое платье, да за какую цену мы собрались покупать, так аж с другого конца села, через плотину прибежала. Ты, говорит, бабка дура-дурой. В Москве такие тряпки в пять раз дешевле. Вот поехали завтрева со мной в Москву, денег вам от коровы и на дорогу, и на платью, и на туфли хватит, да еще и останутся. А заодно сумки мои потаскаете. Нинка твоя девка большая, да и на тебе хоть воз вози. Про меня она это правду сказала: сила у меня та же, что всегда и была. А Нинка моя, как услышала, что в Москву поедем, то аж запрыгала. Ну я, дура, и согласилась, нанялась в батраки. Полдня потом в Москве за Машкой Жульковой сумки таскали, да на вокзал свозили. А как ей все купили, так за платьей, говорит, сами поезжайте, мне тут надо сумки охранять. Делать нечего, поехали сами. А там народу...
Когда эта красотка к моей Нинке подошла, я и не видела. Только гляжу здоровенный плюшевый заяц у ней в руках: «Посмотри, -говорит дурища моя,-какого зайчика мне подарили. Это, наверное, тот самый, что конфетки с поля мне приносил». И смеется. И красотка, что зайца всучила, смеется, радостная такая, приветливая — приглашает в какую-то кибитку зайти расписаться. Ну мы и расписались на свою шею. Тут же нам билетик вручили, который надо разорвать, чтобы зайца окончательно отдали. А разорвали — там новый приз -  телевизор. Только на него и другой мужичок претендует, вот кто сейчас больше денег из кармана вынет, тот сейчас и телевизор, и все деньги, и зайца в придачу заберет. Поглядела я на этого мухортика небритого, ну, думаю, сейчас корову я уж свою точно верну. Вернула...Пятьдесят рублей на метро нам, правда, дали, а и телевизор, и деньги, и зайца этот самый мухортик забрал. До вокзала доехали, думали Машка на дорогу нам взаймы даст, а она, как услышала, что мы все деньги просадили, так только руками замахала: «Я все до копейки на товары потратила, даже на платный туалет не осталось, вот сижу, до вагона буду терпеть».
Она то уж теперь дней пять, как дома. А мы на пригородных электричках добираемся. Раз десять нам уже штраф выписывали, три раза ссаживали. Ну теперь уж считай доехали. От райцентра-то, может, кто свой подвезет. А нет, так и пешком дойдем. Платья то все равно не пригодится — на выпускной опоздали. Ничего, домой приедем, картох наварим. Учиться тебе все одно не за что. Пойдешь, как я, на ферму. Хермер у нас мужик строгий, дояркой возьмет. Дояркой хорошо работать: дой, да дой. И платьи там никакие не нужны. Так всю жисть в грязном халате и проходишь...»
Упершись головой в стекло, внучка, кажется, не слышала бабкиных успокоений. Возможно она думала про «зайчика», который так жестоко обманул ее в последний день ее детства.