Рецензия на книгу Ожидание женщины

Стал подводить итоги и обнаружил, что одной статьи на мою книжку стихов не оказалось в ПРОЗЕ.РУ Пришлось искать по сусекам и ставить в надёжное место. Не всякий раз о твоих книгах пишут такие корифеи, как Леонид Воронин! Рецензия публиковалась в Независимой газете.

ПРОДЛИТЬСЯ ПЕРЕД НЕВЕДОМЫМ
«Ожидание женщины» Сергея Каратова

«Ожидание женщины» – останавливающее, я бы сказал даже – будоражащее, название дал десятой книге своих стихов Сергей Каратов. Именно десятой – своего рода зарубке, вехе на творческом пути поэта, прозаика, критика… Но, конечно, прежде всего – поэта.
Лирический настрой властвует над страницами этой книги – с открывающим ее обращением к Москве и до завершающей здравицы, восторга, гимна, давшего заглавие книги.
Родившийся в уральском городе Миассе в 1946 году, он давно уже стал москвичом, который чутко вслушивается в шумы и сердцебиение главного города России, «лаконично столичного», где «вместе с горою Поклонной историю рвут и латают» (c. 7). И финальные строки этого взгляда на Москву – противоречивые, многозначные, драматичные: «…мир веселит телебашня, сосущая соки России».
В, казалось бы, хорошо знакомых, устоявшихся темах поэт находит свой, иной раз не сразу бросающийся в глаза поворот, свою ноту. Как в миниатюрной философской притче «Блудный сын», завершающейся такими неожиданными строками:
А я прошатался по жизни,
Пропел и проякал:
Время прощенья просить,
Да в живых
Никого не найду. (с. 17)
Боль непреодолимая, вечная. Избыть ее можно только постигая всю ее бездонную глубину.
Вот так же глубинно постигает Каратов вечный мотив любви, постоянно возвращаясь к нему, заново сетуя и переживая.
Рефреном повторяется строка «Не оставляйте женщину одну» в поэтическом заклинании Сергея Каратова, ставшем песней, которая звучит в исполнении Владимира Мигули и Нани Брегвадзе. Это – знаковое стихотворение поэта, можно сказать, его визитная карточка.
Любовь для Каратова – «жизни трепетное чудо» (с. 89). А вот как перетекает любовное признание в его стихотворении «Бессмертник»: «Я – лепесток буддлеи, тамариска, / Меня сразила юная флористка… / Я лейтмотив, легенда, лепта лет, / Календула, бессмертник, сухоцвет».
Каратов – лирик с широким кругозором – на природе, в городе, в отношениях с людьми. И при этом сохраняющий молодость восприятия: «Мальчишеский азарт во мне сидит поныне» – своеобразный рефрен
его стихотворения о рыбалке «Под ивовым кустом хвостом ударит щука…» (с. 20-21).
Мальчишеский, юный – и в то же время мудрый в восприятии жизненных ситуаций и поэтических традиций, что глубинно проявляется в широте охвата и осмысления творческого наследия предшественников и дальних и ближних. Вот как с темой рыбалки. Она то выходит на передний план, то дает о себе знать в отдельных упоминаниях и деталях. И как тут обойтись без щуки – рыбацкого украшения ухи. Это лучшее угощение для друга-поэта: «Поднести ему ушицу, / Тут же снятую с огня». А ведь в этой ушице отсвет поэтических традиций русской поэзии – от Державина с его знаменитой пестрой щукой «с голубым пером» – до Вознесенского с его озорными стихами о «рыбаке Бокове», который варит свой суп-уху: «Боков в бурную струю / Валит дьявольскими дозами / Рыбин, судьбы, чешую. / Церкви, луковки, картошка, / Ух – в уху!»
Вот они, традиции, втягивающие в творческое состязание. Конечно же, страшновато. Да и примеры-то ошеломляющие. Ну что тут скажешь: «Вон Пушкина – по строчке, по усмешке, / по трости и цилиндру узнают» (c. 74).
Да, уж коли стал поэтом, то хочешь – не хочешь, а не обойти тютчевского вопроса: «Как слово наше отзовется?» Об этом, в сущности, такие стихи Сергея Каратова: «А буду ль нужен я / Другому поколенью / И разберет ли кто / Моей машинки стук?» (с. 57). Или: «Лучше / если не знали еще, / чем узнали / да напрочь забыли!» (c. 72).
Что ж, правда, жестокая правда. А зачем же забывать ее?! Благо и повод есть. И Каратов со своей ухой, «ушицей с огня», здесь на особицу – входит в поэтический мир, в общем-то не тушуясь и умело отстраняясь от аппетитной трапезы. Признаваясь: «Всё сказочное нам является вначале». И, конечно же, разве можно забыть о сказочной щуке, правда, уже примелькавшейся в нашем воображении. Но куда деваться, приходится «трындеть по щучьему велению», а писать-то надо «по своему хотению». И помнить: «Коль щука ведает глаголами, / То говори с зубастой ласково!..» (с. 63).
Да не просто ласково, а своим словом, своей чуть ироничной, лирически проникновенной интонацией, устремляющейся по волнам слов и чутко улавливаюшей их звукопись: «Ива, иволга и Волга / мне покоя не дают» (с. 19). Или (с. 36): «Сколько в пути мороки! / Сколько вокруг морошки! / Сторожку б / Без мошкары…»
Да, лирик. Но ведь он пишет и прозаические, насыщенные эпическим мировидением, – рассказы, повести. И это – в конечном итоге – не может не сказаться на его художнической палитре. И сам Каратов признается в своих автобиографических заметках: «Я <…> отвлекаюсь на подробности, но все это необходимо знать, поскольку жизнь интересна своими деталями».
Эти детали – как отголоски эпического сюжета, его точечные приметы – как наброски, своего рода зарисовки на полях будущих рассказов и повестей С.Каратова (а их уже немало опубликовано). Вот, к примеру, кусочек сценки в стихотворении «В далеком уютном краю…» (с. 22): «Там с тестем беседует зять, / чтоб сверить свои убежденья…». Или эпические приметы в стихотворном очерке «По Северу» (с. 36): день уже прошел, а над действующими лицами этого очерка «солнце висит загадкой», невольно озадачивая героя северного действа: «Где с девушкой-практиканткой / Скрыться в такой ночи?»; а вот уже «тащится утро на тросе <…> / – Кто вы такие? – спросит / Старый геолог Крепс».
В другом стихотворении («За городом сигнальных маячков…», с 66) поэт идет, «с надеждой вглядываясь в лица», и замечает: «Двум юношам подмигивает леди / С блестящей бородавкой на губе». И еще не такое увидит он, оказавшись в Италии «в дивной роли ротозея». Рим, Колизей – есть на что посмотреть. А он высматривает «красавиц, / Что играли в мяч. / Их груди / Как мячи взлетали в небо…» (с. 56). Это шутливые зарисовки.
А вот тревожный рассказ о совсем не шуточном происшествии. Герой получает «полуисписанный листок» от Неё, желанной, долгожданной. Рвется к ней. «…Но в полумгле я угодил / в овраг, и лыжи поломал…» И тут – нежданное, загадочное спасение: «Нашла меня, свершая долг, / полусобака, полуволк». Всё происходящее в этой намеченной пунктиром романтической балладе «Приду» (с. 100-101) – «то полуявь, то полусон». И герой, наперекор всем преградам, рвется на это свидание, каким бы невероятным оно ни было.
Романтические ноты нет-нет да и прорываются в строках автора книги «Ожидания женщины». Это подчас определяет и тональность, и образный мир его стихов. Среди бросающихся в глаза примеров – не только романтическая баллада «Приду», но и сказочный «щучий» вариант в стихах о рыбалке (с. 20). И этот романтический «щучий» мотив звучит в «Предпочтении» (с. 63), где герой, околдованный «щучьим велением», постигает: «Какая прелесть, зная прошлое, / Глядеть на цыпочках в грядущее».
А вот явный прорыв романтического чувства: гиперболическое расширение восприятия, которое овладевает автором книги – подумать только! – у самой обыкновенной дровяной печки: «Тепло вбирая впрок, / Я грел, как шар Земной, / То тот, то этот бок» (с. 26). «Ожидание чуда» – такое заглавие дал поэт этому стихотворению. И не случайно: именно чуда ждет он от мира, вступая в него.
И еще одно чудо, о котором пишет Каратов: «Перед неведомым я настежь растворен / И в чьих-то мыслях ненавязчиво продлюсь» (с. 8) – заветная, поистине высокая надежда на продление жизни стиха. И рубежная, десятая книга Сергея Каратова дает нам эту надежду.

Леонид Воронин

2010 г