Рецензия на книгу Не оставляйте женщину одну

В ходе расследований архива, я нашёл ещё одну статью Леонида Воронина, моего давнего друга, прекрасного литературоведа и писателя.


Леонид Воронин

АДРЕС НА БЕРЕСТЕ
.
Сергей Каратов. Не оставляйте женщину одну. Стихи. – М.: Авторская книга, 2014. – 324 с.; ил.
Новая, объемная книга Сергея Каратова открывается разделом (главой) «Слова любви». Как и в предыдущих его книгах, – стихи о женщине, любви. Что это – повторение знакомых тем, можно сказать – их пробуксовка?
Да нет! Иной ракурс, иное осмысление. Ведь это уже стихи нового, 21-го столетия. В большинстве своем они и составляют эту книгу. Как зарубки в ней, стихи давних лет, не растратившие своей свежести и энергичности: и звучащая с эстрады песня «Не оставляйте женщину одну», и уже знакомые читателям зарисовки поэта: «Гаданья», «В окно к желанной женщине заглядывает август…», «Линия любви»… Да, зарубки, памятки на пути осмысления знакомой темы. Но не только ими определяется общий ее настрой. Хотя поначалу кажется, что поэт – во власти прежних своих увлечений, устремлений, когда иронично представляется «небожителем – ветреным транжиром» и «счет ведет победам». Когда пишет о «первых стыдливых объятьях», о «плодах воспоминаний», которые «корзину жизни враз отяжелят».
Да не просто отяжелят – озадачат неожиданным сближением вечного и временнОго. И здесь-то как раз проявляется иной подход к, казалось бы, устоявшейся, но словно бы на глазах меняющейся теме:
Романтикой, тревогой ли влекомый,
Стряхнув привычной лености налёт,
Появишься, не пеший и не конный,
Порой и для знакомых незнакомый,
С хронометром,
где стрелки «век» и «год».
И такой перевод стрелок на хронометре многое меняет в авторском восприятии мира, как, скажем, в сценке «Узнавания»: «Воскликнешь вдруг: / «Татьяна, ты ли?», / Столкнувшись в неурочный час. / Хоть чувства прежние остыли, / Но что-то высветится в нас. / <…> Увы, ни прежних тонких талий, / Ни озорных янтарных глаз./ <…> О, эта сцена узнаванья / В неузнавании святом».
И сам поэт, «покорный общему закону», признаётся: «ты уже не тот». И вот она, безжалостная реальность, когда «вмиг объявится попутчица… / И сердце тянется к любви, / а ум: / «Не надо, не получится». Тут самое время вспомнить о Фаусте, встретившемся с Мефистофелем:: «О, если б можно было годы скинуть… <…> / Открыть бы юности секреты / и жизни вечной / эликсир».
Вот она, сказка, мечта. А ведь «в нас юность всё ещё резвится», да так, что иной раз бес в ребро, и звучит робкая «Мольба»: «на даче на летней веранде / легко подобравши подол / с изяществом драите пол / а я вам твержу – / не тираньте / как грубо пардон бытиё / оставьте гремучие вёдра / оставьте открытыми бёдра – / так легче уйти в / забытьё».
Но это ирония. А всерьёз – постижение суровых законов яви, реальности – в стихотворном размышлении «Траектория»: «Приближаемся к аэродрому. / Пересилю я аэродрёму. <…> / Под крыло возвратиться к заботам, / Все мы в жизни проездом, пролётом». (Ощущаю здесь вольную или невольную перекличку с Анной Ахматовой: «Все мы немного у жизни в гостях, / Жить – это только привычка…»)
Это самолётное «проездом, пролётом» возвращает к вечному и временнОму, сиюминутному, когда реальное и потустороннее неожиданно перекликаются, смыкаются. Это – новый поворот в размышлениях автора книги, обращающегося к славянской мифологии – к понятиям яви, реальности, и нави – мира запредельного, потустороннего: «Всюду блёстки по витринам. / Вечер. Птицы на деревьях, / А над кладбищем старинным / Души бродят в эмпиреях. / Явь и навь – они тут рядом / В обретенном двуединстве…»
Отзвук прошлых времён, нави, врывается в «Слова любви», отметая «суету и мельтешенье», возвышая высокие чувства. Прошлое напоминает о себе, явственно звучит в лирической балладе «Адрес на бересте» – о встрече поэта с девчонкой, чей мир «цветной и хрупкий, с необозначенной судьбой». И вот – «пора прощанья, / Объятья крепкого / пора». И девчонка «не авторучкой на листе – / Она, найдясь, / напишет адрес / углём на белой бересте…» И береста эта – как берестяная грамота из древней Руси. Так что явь здесь становится сказкой, ставшей внезапной реальностью: «И можно ей писать о чем-то. / Но лучше, если не с тобой, / А в сказке будет / та девчонка, / с необозначенной судьбой».
Не в яви, а в сказке. Вот он – прорыв всепроникающего чувства, что будоражит душу и озадачивает поэта: «Что правильнее было бы – гореть иль размышлять над формулой горенья?» Да, наверное, и то и это в гиперболически расширяющемся восприятии. И вот как проявляется такое восприятие: в промозглый осенний день оно овладевает автором книги – подумать только! – у самой обыкновенной дровяной печки: «Тепло вбирая впрок, / Я грел, как Шар Земной, / То тот, то этот бок». «Ожидание чуда» - такое заглавие дал поэт этому стихотворению, И не случайно: именно чуда ждет он от мира, вступая в него.
А мир, увы, скуп на чудеса: «Из века нет запасного выхода, / Всяк принимает его как есть. / Вернулся идол под названьем «выгода»…» Идол, для которого «всё едино: быль и небыль». И – отчаянный зов, звучащий на страницах этой книги: «Где вы, парусные бриги? / Звон гитары, зов сонета? / Вон вышвыривая книги, / Псу под хвост / летит планета».
Как тут не задуматься о судьбе поэта. Неотступный для автора вопрос: «А буду ль нужен я другому поколенью?» Вопрос, о котором с тревожной придирчивостью и постоянно напоминают прожитые годы. А как перебороть эту тревогу? Вслушаться в отзвуки временнОго и вечного и заявить с иронической дерзостью: «До ста пяти поэтом быть почётно, / И срам кромешный / после ста пяти».
А до ста пяти ой как далеко, и можно еще выверить и подобрать «ключ скрипичный, а точней – сердечный». И еще пристальнее вглядеться в мир:

Какой на нас тревожный ветер веет!
Не трусь, душа,
и распахни окно,
и говори
за всех, кто не умеет,
но верит тем, кому это дано.