Альфа. Полумертвец

                Слова-слова, это все что у нас есть для начала

Жил на свете человек, в котором ровно половина была дионисийским и ровно половина — аполлоническим. Граница между ними была видимой и проходила прямо поперёк тела человека, от макушки до перемычки между яйцами, разделяя его на как бы черное и как бы белое. Он мог бы про себя думать, что его матерью была Хель, учитывая то, что черная половина была на вид подгнившей, а мог бы думать, что его отец — Голдот Полумёртвый, если бы не считал Heroes 4 откровенной халтурой. Впрочем, ни то ни другое мнение о себе человеку не было свойственно. Он не задумывался о своём прошлом, ни разу не прозревал будущего, в настоящем стоял только одной ногой, а другую ногу не чувствовал.

У человека было два мохнатых больших пса. Один рыжий, даже, скорее ярко-красный, другой чёрный. Псы появлялись там, куда шёл человек, чуть раньше него, умели охотиться и были всегда немножечко голодными. Псы умели приносить человеку известия, загонять указанных человеком людей в тупик, выискивать человеческих должников и выть на солнце. Самым ужасным в псах и в человеке, было то, что они приходили в солнечный полдень.

Как-то раз я гуляла во дворе у бабушки. Двор у бабушки — достаточно большое пространство между двух хрущёвок-пятиэтажек, но достаточно тесное из-за припаркованных машин, железных стоек для сушки белья и отсутствия планировки пространства. По обоим концам двора были песочницы, я двигалась к тому краю, у которого можно было иногда найти качели и даже качаться, если дети с “того конца” не выходили раньше и не занимали их. На мне были сандалии с закрытыми носами, желтая юбочка и белая футболка с пятном от гречки. Мне было весело, и я была готова раскачаться до солнышка. Качели были свободны, солнце светило ярко, я спешила вперед, напевая про себя песню из “Приключений Электроника”, и тут со стороны проезжей части, уходящей к универмагу “Универсам” и большой проезжей улице, то есть со стороны большого мира, появился человек, поделенный надвое. Я заинтересовалась —  не каждый день увидишь столь видного гостя во дворе — и пошла ему навстречу. Человек улыбнулся мне обеими половинами лица и сказал:

— Ну, что, допрыгалась?

Эти слова меня возмутили и напугали. Несмотря на то, что мне в человеке нравились и его джинсы и рубашка в клеточку, и прическа (по крайней мере с одной стороны лица), и выражение глаз (по крайней мере одного), и тембр голоса, я подумала: “Пора бы домой”. Вместе с этой мыслью пришло понимание того, что с той же улицы, с которой пришёл человек, по направлению ко мне спешат два внушительных размеров пса. Я побежала.

Бег по бабушкиному двору — занятие не простое. Земля может уходить из-под ног, как беговая дорожка. Ноги могут подводить и заплетаться, вязнуть в асфальте, тяжелеть или отказываться сделать даже маленький шаг. Скорость может, вне зависимости от прикладываемых усилий, быть низкой настолько, что страх оближет спину, а пасть кошмара сомкнется на шее (моя голова будет при этом внутри пасти). Бежать от собак, к счастью, получалось. Препятствием могла бы стать лестница подъезда: иногда при подъеме на четвертый этаж или же при спуске ступеньки уходили из-под ног, разрушались или исчезали вовсе. Сейчас ступеньки проходились одна за одной, были твердыми и одинаковыми, перила не представляли опасности и не вились, ускользая из-под рук превращаясь в куски арматуры. Я продвигалась не так быстро, как хотела, но мне везло,  хотя совсем оторваться от псов так и не удалось: они были всего парой этажей ниже, когда я вбежала в квартиру и захлопнула дверь.

С порога было видно, что мама на кухне. Из кухни валил дым, судя по запаху, на обед будет картошка в мундире и мясо. В большой комнате работал телевизор. Дверь в маленькую комнату, мою и родительскую спальню, была приоткрыта, солнечный свет падал мне под ноги, в нем летала книжная пыль. Звуки и запахи дома были успокаивающими и привычными, однако не стоило забывать о псах, следующих за мной по пятам. Следовало решить, что делать дальше, в частности, стоит ли жаловаться маме. Обычно я так не делала, особенно когда действительно попадала в сложную ситуацию. Дело было в том, что до того, как пожалуешься маме, у событий была возможность развиваться в сторону мирного урегулирования, но после вмешательства мамы от проблем оставались пепел и выжженная земля. Но здесь речь шла о том, съедят меня или нет два пса, каждый из которых был мне по плечо. Это был весомый повод, поэтому я пошла на кухню и подергала маму за фартук:

— Мама, меня хотят съесть две огромные собаки, которых натравил на меня мужик с полумертвым лицом!

Мама сразу ухватила самую суть и не стала задавать лишних вопросов. Она взяла две миски с едой, выставила их в коридор и открыла входную дверь. Я следила за происходящим из-за холодильника — обзор был прямым. Мне было видно, как человек и его псы поднимаются по последнему пролёту лестницы перед нашей площадкой. Псы рычали, эхо разносилось по подъезду, но запах еды снизил агрессию и даже уменьшил грозный размер собак. Они повели себя как хорошие пёсики, то есть завиляли хвостами и выразили покорность хозяйке дома, после чего им было позволено зайти и есть из мисок. Пёсики больше не казались мне страшными, и я вышла из-за холодильника и разглядела их поближе. Сейчас они были похожи на лаек, хотя рыжая чуть больше на чау-чау, а черная— на овчарку.

— Хорошие собачки, — сказала я.

Получеловек вошел в квартиру, но не стремился больше преследовать меня или даже со мной говорить, но обратился к маме с приветствием. Та поинтересовалась, не хочет ли он есть. Он ответил, что, пожалуй нет, затем похвалил меня: сказал, мол, хорошая у вас дочка. Мама сказала, что и верно, хорошая. Взрослые продолжали беседу и, кажется, ушли в большую комнату. Я отвлеклась чем-то, то ли игрой то ли рассматриванием солнечных лучей, то ли немного поспала.

Провожала получеловека из дома я, а не мама. Мы стояли лицом к лицу у входной двери, и мужчине пришлось нагнуться.

— Ты многому научилась, — сказал полумертвый. В этой фразе было заключено очень много смыслов, которые разворачивались передо мной как картины. Это значило то, что я буду более свободна и увижу многие земли и миры за пределами двора. Это значило, что лестницы не будут больше рассыпаться под моими ногами. Значило и то, что я смогу быстро бегать. Но еще это значило, что будут такие места, где мне будет запрещено бывать, и то, что человек придет, если я нарушу запрет, хотя следить за мной ему для этого не придется. Еще он велел мне не искать его. Он был отвратителен, неумолим, неотвратим, но невероятно притягателен и красив, и все это как будто выражалось в его словах. Так появились правила, которые я решила непременно нарушить.

***

Мельница-госпиталь стояла у пыльной проселочной дороги, рядом с теми полями, куда мне был вход заказан, и у той границы, за которой лежала территория моего врага. В госпитале находились мои верные друзья, два Александра, раненные в приключениях плаща и шпаги. Медлить было нельзя: только я могла найти их, воодушевить и вновь призвать к подвигам. Поэтому я скакала на лошади вдаль и вдаль по дороге, переодетая в мужскую одежду, пробуя на ходу придумать, как же действовать, когда я прибуду на место. Я никогда не могла вспомнить, как попасть на тот путь, которым я следовала, но хорошо чувствовала направление на мельницу, как будто магнит тянул меня туда. Если бы кто-то спросил, где же на самом деле дорога, что сейчас под копытами моего коня, я бы ответила, что примерно там же, где нормальный маршрут автобуса номер 18 идет вдоль весенней пожухлой травы, а ветер дует так, что волосы путаются, и в них застревает запах гари и воды. Но только чуть-чуть выше и дальше, что невозможно изобразить ни на одной карте.

Я привязала коня у изгороди и решила подобраться к госпиталю незаметно. Это было высокое здание, этажей в восемь или девять, которое завершалось треугольником мельничной крыши, к которой крепились лопасти, движимые ветром. Вход на мельницу был один, парадно-торжественный, как в обновленных областных больницах, с пандусом для инвалидов и аляповатыми колоннами. Через стеклянные двери было видно, что происходит в вестибюле. Я выждала удобный момент, когда вахтёр вышел покурить за угол парадного крыльца и проникла внутрь. Удача улыбнулась мне: в вестибюле никого не было, и я нашла в гардеробе медицинский халат, благодаря которому удалось скрыть мой запыленный костюм. Широкие рукава рубашки по моде 17-го века придали объем плечам, и я решила, что если дополню костюм марлевой повязкой, то сойду за юного интерна. Но стоило быть очень осторожной: весь персонал госпиталя работал на получеловека-полускелета, и попасться означало бы для меня медленную смерть с тягучим пробуждением к свету, чего следовало, безусловно, избегать.

Друзья мои были на пятом этаже, и я думала, воспользоваться ли лифтом или пойти по лестнице. В разное время (я не в первый раз вызволяла кого-то из этого места) и тот и другой способы подводили. Лифт вместо того, чтобы подниматься, спускался в морг, где меня ловили и упаковывали в ячейку за нарушение больничного режима. На лестнице я порой встречала врачей, которым был знаком сотрудник, чей халат я заимствовала (это удавалось сделать в двух случаях из трёх, в оставшемся нужно было проникать в здание через окно, а затем прятаться и ползти под койками), и тогда меня в лучшем случае выставляли за дверь или я сама сбегала, а в худшем меня отправляли в морг. Выбор был не однозначным, но интуиция подсказывала, что лестница будет лучшим выбором, чем лифт.

Я поднималась быстро, стараясь быть как можно незаметнее. Лестница в госпитале была одна, широкая, четырехполосная, с двадцатью двумя ступеньками на пролёт, похожая на дворцовую. От этажа к этажу менялись размеры окон на площадках и оттенок когда-то белых штор, которые то висели до самого пола, то летали по воздуху, поднимаемые весенним ветром. Как-то раз я застряла в такой шторе, и с меня упала маска, а как-то раз мне удалось спрятаться в складках и переждать обход. Меньше всего хотелось встретить по пути чумной этаж, который был так же непредсказуем, как направление, в котором поедет лифт или точное место началы дороги на мельницу. Именно из-за этой непредсказуемости этажей у мельницы было то восемь то девять. К счастью, крыс не было видно, и никто из персонала не носил белых кожаных клювов с мутными стеклами круглых очков. Людей в госпитале было на удивление мало, и врачей и больных, как будто рядом совершенно не шла война за правое дело.

Время как будто остановилось в точке заката долгого дня, когда я наконец дошла до нужного этажа. Мне показалось, что это был летний день, могло ли быть так, что, поднимаясь, я попала в лето?.. Я почувствовала спиной взгляд человека-скелета, усталый и укоряющий, резко обернулась, но...никого не было. Только свет, воздух...да поскрипывали мельничные лопасти, бросавшие то и дело тень внутрь здания.

Человек, мертвец, хозяин мельницы-госпиталя, знал обо мне. Я знала, что он знает. Я знала, что он утомлён моими проделками. Формально я ничего не нарушала, так как находилась на самой границе запретного, но не переступала её. Однако же я знала, что я в месте, принадлежащем ему и им управляемом. В любой момент он мог обратить мою вылазку в сущий кошмар, поэтому стоило поторопиться. Скоро моих скромных сил не хватит, чтобы отводить санитарам глаза…

Я заглянула за стекло двери на пятый этаж. Он весь был занят койками, ширмами, стойками для капельниц и стульями и представлял собой лабиринт. Больных было не очень много, друзей я пока что не заметила, но они точно были здесь. Дверь скрипнула, я вошла внутрь палаты и сразу нырнула под ближайшую кровать. Это был хорошо проверенный способ не попадаться, а время все ускоряло бег. Всюду гулял ветер. Из открытых окон сквозило. До меня доносился прохладный, полный запахов цветения и горелой травы запах весны, который разгонял тени и сомнения. Ветер приключений. Я доползла прямо под кровать одного из своих друзей, перевернулась на спину и дотронулась до руки Александра. А другой Александр, тем временем, заметил меня. Ему я подмигнула. Оба мои друга были здоровы и готовы к чему-то волшебному, что ждало нас впереди, а потому одеты в белые рубашки, удобные брюки и даже сапоги, которые прикрывали простынями. Я вылезла.

— Бежим отсюда, пацаны?

И мы, смеясь, убежали с мельницы.

***

Давным-давно одна дева отдала свой белый платок принцу, и тогда дева и принц поженились и поселились в замке. Замок был большой, сложенный из больших камней. У него был глухой нижний этаж без окон, над ним стены, в которых имелись ворота с железной решеткой, и башня. Замок стоял в еловом лесу, недалеко от реки. Неподалёку от замка жили единороги, в небе иногда пролетал феникс. Новый король со своей женой жили в замке хорошо и любили смотреть на представления разных театров, особенно же любили, когда герои были всего лишь фигурками из бумаги на фоне декораций. Иногда пара устраивала романтические свидания в лесу у реки, мимолетные и трепетные, как будто бы все они были —  первые. Однажды король сел на своего белого коня, уехал из замка и не вернулся. Что стало с королевой — не известно. Наверное, она очень грустила.

Через долгие годы в лесу у замка начали собираться люди и устраивать реконструкторские фестивали и игры с ряжеными. Приезжала туда и я. Замок всегда оставался закрытым, решетки на воротах были опущены, к ним прикрепили тяжёлые деревянные двери. Кто жил в замке, было не понятно, но уже явно не потомки тех, что жил раньше; хозяева сменились. Иногда в рамках какого-нибудь фестиваля показывали кукольный театр с бумажными фигурками или же разыгрывали встречу двух влюблённых у реки с передачей белого платка от девы к рыцарю, который затем нёс её мимо замка, к большому лесному костру, и там начиналось празднование прихода лета. Как правило, у подобных фестивалей было не все ладно с организацией: вечно не сходились концы с концами у бюджета, кто-нибудь терялся в лесу, не находя дороги, участники забывали дома костюмы, мероприятия начинались не вовремя, и так далее. Я ничего про это не знала, когда приходила с дедушкой на фестивали как зритель, но, когда решила поучаствовать, забыла костюм. Это было очень глупо, настроение испортилось. Мне совсем не хотелось играть свою роль цыганки в парчовом платье или в мехах, которые мне предлагали товарищи. Мне нужны были мои юбки, бубунцы, красные сапожки! Но сумка с одеждой осталась дома, в прихожей. Я настолько хотела попасть на лесной праздник, что торопилась, и забыла всё, что могла забыть. О том, чтобы поехать домой за сумкой, не могло быть и речи, потому что уже вечерело, и я смогла бы вернуться назад лишь к утру, а тогда я не увидела бы ни мистерий, ни костра, даже со стороны. Солнце клонилось к закату, и я решила прогуляться до замка.

Замок возвышался тёмной тенью. Я помнила, что где-то рядом с воротами есть старый захаб, который снесли за ненадобностью и расположили в старых стенах крытый рынок. За ним был ещё один вход, через который дедушка водил меня на небольшую экскурсию по первому этажу крепостной стены (скучному). Мы стремились не столько осмотреть замок, сколько выйти к реке в месте дамбы, где был виден край города. Туда можно было, в теории, дойти и вдоль реки, но берега были сильно заросшими. Можно было, конечно, снять ботинки и идти по колено в воде, ведь река была не ахти какая глубокая, но так нам делать не хотелось, и с фестивалей мы ускользали по крепостным коридорам. Сейчас я дошла до того же самого места, где мы входили, поискала дверь, нашла её закрытой, приуныла, и тут поняла, что я не одна. Дедушка пришёл вслед за мной к замку. Он волновался и не хотел отпускать меня одну на фестиваль, поэтому, когда я ушла, решил проверить, как я тут. Я была не довольна такой чрезмерной заботой, и мое недовольство вскоре перешло в недоверие, связанное с пониманием, полученным, буквально из вечернего воздуха и волнительной атмосферы происходящего. Замок приналежал человеку-скелету, а дедушка, блюститель порядка, хотел меня хозяину замка за нарушение сдать. Что же делать?..

Я согласилась с дедушкиными увещеваниями о том, что следует пойти домой, раз мой костюм все равно забыт. Дедушка с легкостью открыл дверь, но я таки не поняла, знал ли он особые слова для этого или же у него был ключ. Я склоняюсь к тому, что сказал слова, поскольку ключи обычно носят женщины, а мужчины — знают, что сказать. Мы вошли внутрь, и мимо потянулись привычные унылые коридоры, тёмные в тусклом свете факелов, серые и пахнущие известняком, каки все древние постройки в нашей области. Дедушка шёл впереди. Я пробовала рассмотреть, нет ли в коридорах поворота, двери или выхода, и действительно сумела рассмотреть лестницу в подвал, скрытую в тенях. Это было уже что-то! Подвалы всегда манили меня, и я сбежала по лестнице вниз. Почему-то на ступеньках тут и там стояли глиняные горшки и лежала земля. Землёй, травой и сыростью пах воздух.

Внутри подвала было темно, и я продвигалась куда-то, держась за стены и стараясь соблюдать правило левой руки. Мне чудился смутный, почему-то дневной свет, то и дело мимо пролетали светлячки. Они заметили меня. Светлячки заметили меня. Звери заметили меня. Где-то открылись глаза волка, и я как будто увидела этот момент. Тут же и мои глаза стали видеть в темноте. Я побежала. Это было быстрый, отчаянный бег в поисках выхода. За мной по пятам следовала стая. Волки сбегались со всего лабиринта, чуя, зная, где я… Я знала, что нарушила правила, что пошла туда, куда не следовало ходить, но...может быть, все-таки удастся ускользнуть на свет, к дамбе, песчаной насыпи у реки, к закату, к городу?.. Пока я думала об этом, то пропустила поворот и внеслась в какое-то более просторное помещение. Оно было полно волков, а сзади подступали, нагоняли другие волки. Стало светлее, это был свет от глаз. Я приготовилась умереть, и дух мой сбежал из видения.
Всё это были не шуточки. Я рассердила его. Полумертвеца.

***

Я часто бываю в подвалах. Забросы, недострои. Многоэтажки, новостройки. Корпуса старых пионерлагерей и заводов. Я оказываюсь там и бегу, потому что я знаю, что волки и псы чуют меня и следуют за мной.
Пустоши, забытые дома, степи, осень, слякоть. Мои ноги путаются в жулхой траве и ветках. Я спотыкаюсь, падаю, меня едят. Я проигрываю.
Это война, это возмездие, это неизбежность. И я бегу, и я беру винтовку, и я воюю.

Мы защищаем завод. Нас много, мы победим. Стрелять приходится в таких же, как мы, но смысл нашей войны — космический. Она идёт за идеалы, за то, кто будет в жизни будущего века. Я следую за командиром, влюблённая в него. Именно то, что я с ним, дает мне чувство близкой победы. Он похож на истинного короля, волосы его белы, как снег.. Мне кажется, что он носит белый плащ, хотя на самом деле на нём “комок” — камуфляж асфальт. И я вижу его, идущего впереди, то в сияющем белом, то в берцах, куртке и штанах, с лицом под арафаткой.

Финальная битва происходит в главном зале. Среди пальбы, дыма и пыли мне удаётся остаться в живых, сразить несколько врагов меткими выстрелами и, наконец, подняться на гору строительного мусора, туда, где мой командир, мой принц, водружает наш — белый с золотом — флаг. Мы победили. Люди окликают командира по позывному — Алмаз. Славят его имя. Он оглядывает собравшихся, произносит речь. Я плачу.

Затем происходит то, чего я совсем не могла ожидать: командир подходит ко мне, обнимает за плечи. Я поднимаю взгляд, голубые глаза Алмаза смотрят прямо ко мне в душу. И он приглашает меня на вальс. Мы танцуем на бетонном полу, вздымая пыль, армия смотрит на нас. Я вижу командира в белом, я вижу себя в белом, будто со стороны. Этот танец — лучшее, что было со мной. Мне так было нужно танцевать! Но тут бьют часы, и я чувствую, что волки пришли за мной. С двенадцатым ударом пол подо мной трещит, проваливается, и я проваливаюсь в подвал здания.

Я приземляюсь в очередные бетонные осколки, кривлюсь от боли, но встаю, отряхиваюсь и бегу. В конце-концов, у меня есть винтовка. Замечая зверей, я стреляю по ним, и они умирают. Я пробую выскочить наверх, выше, через дыры в полу, но падаю, напротив все глубже, лишь чудом уворачиваюсь от торчащей, как пики арматуры. Здесь дело не в зверях, а в чарах. Путь ускользает из-под ног, в винтовке кончаются патроны. Остается только бежать, бежать, уворачиваться, хитрить, кружить и сбивать зверей со следа. Я понимаю, что они гонят меня куда-то, к какому-то центру или событию. Упав в очередную дыру в полу, разверзшуюся у меня под ногами, я вижу получеловека-полускелета. Он лично явился, я — пришла.

— Ты зазналась. Ты стала не осторожной. Ты нарушила все договоры, — он явно обижен на меня.
— Я…, — я не успеваю ничего сказать, лишь вижу, как движением руки хозяин зверей приказывает им убить.

Звери набрасываются. Они кусают, треплют, выдирают куски мяса. А я не могу очнутся от этого, никуда не могу сбежать. Любой путь наверх закрыт, и я снова проваливаюсь, проваливаюсь, проваливаюсь, и звери вместе со мной, яростные и жрущие мое лицо и нутро...

***

Получеловек-полускелет ушёл. Исчез. Он не появлялся, не говорил со мной, его зверей я больше никогда не видела. Никак не давал мой бывший надзиратель о себе знать. Я не искала его специально, хотя иногда мне хочется его найти. Но что мне ему сказать? Привет?

Ведь теперь я — самый страшный зверь в моём лесу. Ни один кошмар более не властен надо мной. Я теперь управляю ими.