Цикл Гришка. Часть седьмая. Дитя нечисти

    "Да, умирает Петровское", - вздохнул  старый лесник, обводя взглядом берег озера, заросший камышом. Слова эти относились не к самому озеру, а селу, которое лет сорок назад  жило кипучей жизнью. Лесхоз, своя лесопилка, ремонтные мастерские,  клуб,  тут же за  клубом, узенький переулок, выходящий к берегу небольшого озера. Каждое лето здесь ставили мостки, с которых местная ребятня прыгала и ныряла  в зеркальную гладь. Немного поодаль – добротный сарай с лодками. Сам много раз плавал на одной из них за жёлтыми кувшинками для своей будущей жены. А рыбалка какая, а охота!  А что теперь: разъехался народ, дома многие побросали, утихла лесопилка, заросло озеро камышом, от мостков давно ничего не осталось. Конечно, жизнь-то другая стала. На противоположном берегу выросли маленькие бревенчатые домики, двери которых всегда были открыты для многочисленных приезжих, желающих порыбачить, поохотиться, или просто отдохнуть и грибы пособирать. Места здесь заповедные, красоты неописуемой, рыбы да зверя всякого! Браконьеры, тоже стали часто наведываться. Сам он в лесниках уже лет двадцать ходил, всякого насмотрелся.

   Село Петровское примечательно было: растянулось оно по лесу на несколько километров. Идёшь по просеке и кажется, что поглотит тебя сейчас  густая чаща, забросает сосновыми ветками, а, нет – откуда ни возьмись,  открывается вид на десяток, другой добротных домов. Ухоженные огороды глаз радуют, скотина в сараях мычит. А потом, опять лесная чащоба со всех сторон тянется до следующей жилой проталины. Сейчас, кто остался,  ближе к центру переселились. Этих жилых проталин уже и не осталось почти.

   Сегодня путь лесника лежал по тому краю села, который заброшен был уже давно. Дощатые заборы да огороды давно бурьяном заросли, молодые сосновые деревца рассыпались беспорядочно  по когда-то жилой местности, а вот домики крепкие были. Брёвна от времени потемнели, крыши кое-где осели, а так – ещё ни один не рассыпался. Зачастую такие места на окраине привлекали чужаков. Вот она крыша, а вот он лес, с богатством его.

   Остановился лесник, осторожно выглянул из-за кустов. Птицы щебечут, раздаётся частая дробь дятла, прощупывавшего где-то рядом сухое дерево. Верный признак – нет здесь никого, ничто не мешает лесным обитателям.
    Пройдёт сейчас мужик по заросшей дороге мимо бревенчатых строений, спустится в глубокий овраг, а там, по нему – до самого дома почти дойдёт. Да и не хотелось сегодня задерживаться надолго. Сын из города приехал, да не один, с женой. Жена на сносях,  не привычная к тяжёлой деревенской жизни, надо подсобить, баньку истопить, угостить честь по чести. С этими согревающими душу мыслями, зашагал лесник быстрее, не забывая осматриваться по сторонам да прислушиваться.
Вон, до оврага уже рукой подать. Слышно уже, как нежно и жалобно журчит по дну его ручеёк, будто ребёнок плачет.
«Да и впрямь плачет, нет,  правда плачет», - остановился лесник, озираясь по сторонам. Избушка эта, стоявшая на отшибе знакома леснику была ещё с молодости. Жила здесь когда-то вдова с четырьмя детьми. Муж её пил безбожно, да и сгинул где-то  в лесу по пьяне. Искали, конечно, да без толку. Может волки задрали, может на болота забрёл. Лесник тогда молодой ещё был, обстоятельства  дела этого особо не помнил. А баба помаялась одна с детьми, помаялась, да и уехала куда-то. В домишке этом ещё потом кто-то жил, а как жизнь изменилась  в худшую  сторону, так люди и  стали разъезжаться кто-куда в поисках лучшей доли. Через несколько лет эта часть села вообще опустела, и слышать сейчас плач, доносившийся из полусгнившей избушки и странно, и боязно.
 Распахнув настежь дверь, ведущую в единственную комнату, половину которой занимала большая полуразвалившаяся русская печка, лесник вперился взглядом в комочек, издававший тоскливый слабый плач. «Мать честная! Да это же ребятёнок!» - обомлел он. Прижавшись к чёрному печному боку, на сгнивших половицах сидел ребёнок, тонко и жалобно плача и размазывая слёзы по лицу грязными кулачками. Увидев вошедшего лесника, малыш заплакал ещё громче и протянул к нему тоненькие ручки. Осторожно, боясь причинить боль, лесник поднял ребёнка и понёс его к выходу, бережно прижимая к себе. Оказавшись под тёплыми лучами солнца, лесник опустил свою находку на траву, а сам начал рыться в кармане своей куртки, стараясь достать свёрток с домашним хлебом и салом. Надо же накормить первым делом ребятёнка. Это был мальчонка, на вид которому едва исполнилось три года. Особо  истощённым он не выглядел, грязный  только больно. Белокурые волосы повисли сосульками, обрамляя бледное личико с пухлыми щёчками. Вылинявшая рубашонка и короткие рваные штанишки едва прикрывали тельце ребёнка, покрытое слоем грязи. Маленькие ножки были страшно исцарапаны.
- Как тебя зовут? Мамка с папкой где? – лепетал лесник, протягивая мальчонке кусок хлеба.
    Большие голубые глаза глядели на него доверчиво и жалобно. Пока он мусолил хлеб, лесник перебирал в уме все возможные варианты. Если бы ребёнок был из его села и потерялся в лесу, то весь лес бы давно прочёсывали, а он бы знал об этом один из первых. Возможно, он один из тех приезжих, хотя, судя по одёжке, маловероятно. Ни одна мать не оденет так своё чадушко для прогулок в лесу. А может,  и взрослые тоже заблудились, попробуй,  найди их в лесах!
«Надо вынести ребёнка отсюда, накормить, отмыть, да и сообщить, куда надо», - думал пожилой человек. По оврагу хоть и ближе, а с дитём на руках не сподручно идти, по дороге надо, а там,  через просеки по тропинкам в аккурат к жилью и выйду. С этими мыслями подхватил лесник найдёныша и направился по некогда широкой дороге, прижимая и кутая в старую куртку маленькое тельце. «Ишь, ручонки какие холодные, тепло вроде, а замёрз, видно, малец. Ничего, отогреем, найдём родителей, и всё у тебя хорошо будет», - приговаривал он по отцовски ласково. А мальчишка молчал, только ёжился от солнечных лучей, да прятал голубые глазёнки от яркого света.

***

   Пока жена да сноха охали и причитали около ребёнка, лесник долго и обстоятельно рассказывал, где нашёл мальчонку, как долго шёл, продираясь сквозь чащобу, прижимая к себе драгоценную ношу. Никому из домочадцев и невдомёк было, что уже давно во дворе тоскливо  подвывает собака, а старая рыжая кошка злобно фырчит под печкой, закрывая собой трёх недавно народившихся котят.
Пока топилась банька, лесник успел сходить куда надо и сообщить о странной находке, а заодно зашёл к пожилому мужчине, долгое время работавшему когда-то фельдшером в их селе.
Уж как ни старалась жена лесника, но помыть мальчонку в бане оказалось не так уж и просто. Тот извивался и кричал, не желая сидеть в лохани. Руки пожилой женщины скоро покрылись глубокими царапинами. Успокоился ребёнок только тогда, когда сноха взялась за дело, что-то  ласково приговаривая и напевая.
- Ангелок, да и только, - восклицала сноха, расчёсывая кудри малыша.
- И впрямь, красавец! – вторила ей женщина, умиленно улыбаясь.
Мальчонка после баньки преобразился: большие голубые глаза на чистом фарфоровом личике, обрамлённом шёлковыми белокурыми локонами, пухлые щёчки и такое милое выражение. Ни дать, ни взять – маленький ангелок. От молодой женщины малыш не отставал, то прижимался к ногам, то старался коснуться округлившегося живота. Даже, когда его осматривал фельдшер, пришедший с хозяином дома, сноха была рядом, опасаясь, чтобы малыш не поднял крик.
- Ну, что скажешь, Василий, как парнишка? – спросил хозяин, выходя с ним на улицу.
Фельдшер задумчиво покачал головой.
- На первый взгляд, ничего страшного я не увидел. А вот со второго взгляда, не по себе стало, это точно.
- Как так не по себе? Болен он, да? Один бог знает, что ему натерпеться пришлось. Не нашёл бы я его, так и сгинул бы.  Сам бог отвёл беду!
- Ещё бы бог объяснил, почему у мальчика температура на пять градусов ниже нормальной, да что с зубками случилось.
- А что с зубками?
- А ты что, не заметил? Они же у него, как напильником заточены, острые, как у зверька. Такими  цапнет, мало не покажется. Да и язык синий, как у мертвеца. В район его надо. Приедут-то когда?
- Да я уже к председателю сбегал, он свяжется с кем надо. Такое дело не заставит долго ждать. А приедут, начнётся – где нашёл, как нашёл?
- Ну, у тебя вон бабы позаботятся. Глядишь, родители найдутся. Пойду я. Ну а если что – зови.
Усталой походкой направился фельдшер к калитке, потом обернулся, будто вспомнил что.
- Ты его в Марьином доме нашёл, у Змеиного оврага?
- Да я ж говорил уже.
- Нехорошее место, да и история там темная была. Слышал я, ещё по молодости, что Марья своего нерождённого  ребёнка лесной нечисти обещала, если мужа её, алкоголика изведут. Измывался тот над семьёй крепко. Вот и извели. Не нашли его тогда, помнишь?
- Ты, Василий, на старости лет совсем рехнулся! Во всякую чушь веришь. А ещё с образованием!
- Не был бы я атеистом, точно бы тебе сказал. Не от бога мальчонка этот. Снаружи – ангел, а внутри света я не увидел. Только ненависть да боль. Мой тебе совет – побыстрей в район отправляй, там сами разберутся.
Если у лесника  до момента этого пела душа, оттого, что не дал пропасть ребёнку и оказался по воле случая в нужном месте, то ухнуло сердце сейчас, застучало, затрепыхалось от предчувствия беды. «Да что такое недоброе душа невинная сделать может?» - задавал он сам себе вопрос, глядя как прильнул малыш к снохе, крепко обхватив её своими ручонками.

***

   Не заладился день с самого начала. Вставшая до свету хозяйка, сразу и не поняла,  чего это Мурка протяжно и жалобно мяукает, забившись в самый дальний угол под старым диваном. Только потом заметила  три маленьких, скрючившихся  бесформенных тельца, лежавших у самого лаза, ведущего под печку. «Фу ты, напасть какая», - подумала хозяйка, убирая закостенелые трупики, опасаясь, что бы не увидела сердобольная сноха да дитё, которому лишние переживания и не нужны вовсе. Цепной пёс сегодня не встретил хозяйку радостным повизгиванием, даже носа из будки не высунул, не подошёл к миске с тёплым варевом. Зорька в хлеву вела себя беспокойно, постоянно оглядываясь и вздрагивая. В довершение всего, ударила копытом подойник, со звоном отлетевший  к двери. Глядя на белую лужицу, растекающуюся по полу, в сердцах хозяйка замахнулась на животину, ругая её и стыдя. «Чего наделала, дура бешеная! Сварила кашки!» - бормотала женщина, выходя из хлева.
   Муж и сын уже встали. Сын засобирался на правый берег озера, где стояли домики для приезжающих. Ведь не один приехал, друзья его там ждут. Обещал показать им рыбные места, знакомые с детства, хотелось и новостью поделиться. Отец должен дома остаться, кто знает, когда из района приедут. А пока – дела по хозяйству.
Заглянула женщина в комнату, где сноха спала, что то долго не выходит она. Лоб у молодухи испариной покрылся, видно сон тяжёлый снится, а мальчонка рядом, положил ручонку ей на живот и тоже тихо посапывает. На щеках румянец появился, которого вчера и в помине не было. А из уголка пухлых губок стекает на подушку розовая слюнка.

***

   От Дарьи, снохи лесника, найдёныш ни на минуту не отходил. Бабкины сюсюканья да причитания ему давно надоели, она ещё смыть с него хотела запах родной, да землицу чёрную. А зачем смывать, если положено ему таким быть. И дом не нравился ему: звуки другие да запахи, речь знакомая, да чужая. А как ночь опустилась, так и вовсе невмоготу стало. Манит лес его, зовёт назад каждый куст да кочка болотная, голод становится сильней и сильней. Выпорхнуть бы сейчас птицей ночной, ускользнуть гадом ползучим, да держит здесь его жизнь нерождённая, что под сердцем у молодухи прячется. Прижимаясь к животу молодой  женщины, слышит он, как бежит кровь по тонким ниточкам сосудов, чувствует довольство и радость, исходящее от нерождённого, ощущает любовь матери, дарующее жизненную силу. Бешеная злоба и лютая обида искажает ангельские черты. Почему люди любят и так же легко предают? Родная мать отказалась от него, оставив душу скитаться по обезлюдевшему краю. Холодно ему, тоскливо, одиноко. Да ещё и привязан к тому покосившемуся домику, на задворках которого мать закопала его – мёртворождённого, без имени, без любви и ласки, без прошлого и будущего. Вот и плачет он, прижавшись к давно отсыревшему холодному боку печки.  Нет, не вернётся он туда один. Будет у него товарищ для игр да забав. Стоит только к этой пульсирующей жилке прильнуть, высосать всю жизненную силу. Не дали ему родиться живым, так и он отплатит тем же.

***

  Всю ночь Дарья металась по подушке,  снились сны, один страшней другого. Вот идёт она по узкой тропинке в длинной белой рубахе, простоволосая, а вокруг туман белый по самой земле стелется. А из тумана слышится то смех детский, то плач, то звать её начинает кто-то по имени. Только хочет шагнуть навстречу голосу, руки невидимые за рубаху хватают, шагу ступить не дают, всё тянут по тропинке дальше, а куда – не разберёшь, туман мешает.
   А вот она уже в доме каком-то, печка жарко топится, а ей холодно. Ребёнок внутри зашевелился, да сильно так, будто почувствовал недоброе. Её и саму озноб пробил, но не от холода, а от ужаса. Выползал этот ужас из-под старой печки и медленно приближался к ней, оставляя на полу кровавый след. Отдалённо похож он был на дитя человеческое, только без ног, без рук, с головою огромною, да оскалом, как у разъярённой собаки. Заломило спину, перехватило дыхание, запульсировала боль внизу живота, а ноги сами собой подкосились, кидая грузное тело на холодный пол.
      «Да ты что, сердешная, кричишь-то так?» - забежала в комнату перепуганная свекровь.
На широкой кровати металась и кричала молодая женщина, которой полностью овладел страшный сон. Мальчонка, не отстававший с вечера от Дарьи ни на шаг, сидел в ногах и с явным удовольствием наблюдал за происходящим. Подбежав к молодой женщине, свекровь принялась тормошить её.
- Просыпайся, родная, просыпайся, милая, - приговаривала бабка, испуганно поглядывая то на сноху, то на ребёнка.
Только когда Дарья раскрыла глаза и с трудом села на кровати, бабка облегчённо вздохнула. «За ночь молодуха осунулась, лицо без кровинки, видно, и правда, страх какой привиделся, - думала свекровь,- А может, заболела?»
- Господи, Дарьюшка, на тебе ж лица нет! Не заболела ли?
Сноха попыталась встать с кровати, но тут же повалилась на спину, схватившись за живот.
- Болит внутри что-то, будто железо раскалённое загнали, - простонала она.
Ни она, ни старая женщина не обратили внимания на мальчишку. А надо бы. На какое-то мгновение, его личико изменилось, искажённое гримасой  злорадства и удовольствия. Губы растянулись до самых ушей, показывая острые мелкие зубки, а длинный язычок хищно облизнул губы, оставляя на них вязкую тёмную слюну. Но это только мгновение. Если бы сейчас женщины посмотрели на него, то увидели того же белокурого мальчугана с ясными голубыми глазками.
- Так, с постели не вставать, если, что понадобится, сама принесу, - по-хозяйски распорядилась бабка, сгребая в охапку мальца.
- А ты, мой золотой, мыться и завтракать.
К еде ребёнок так и не притронулся. Не помогли ни ласковые уговоры, ни поглаживания по головке, ни причмокивания, издаваемые бабкой, желающей этими звуками показать, какая вкуснятина стоит перед малышом. Тот только бросал взгляды на дверь, за которой осталась молодая женщина, да иногда с тоской смотрел в окно, из которого можно было увидеть верхушки далёких  сосен.

***

   «А грех таким случаем не воспользоваться, - думал Гришка, поглядывая на мелкую рябь, покрывавшую поверхность озера. Ни рыбаком, ни охотником он отродясь не был, но не отказался, когда его друг Глеб предложил поехать на озеро Петровское порыбачить. «Если и есть рай на земле, то это именно то место!» - неоднократно повторял Глеб, расписывая красоту и богатство края. Ну а что, впереди две недели отпуска, а новые места увидеть, всегда благодать. Собирались, правда, долго. У Женьки, соседа и друга, родители там жили. Вот его жена молодая и заегозила: «Поеду, мол, с вами, свёкра со свекровью навещу». Ей рожать через три месяца, а она ни в какую, поеду и всё! А что места там глухие, да сотовый не ловит, её мало волновало. Вот и ехали долго, Женька машину тихо вёл, осторожно, всё боялся свою Дашку растрясти.
    По приезду, конечно, сразу к родителям, ну а Гришка с Глебом не захотели пожилых людей стеснять, им сейчас радостных хлопот прибавилось. Устроились в одном из домиков, что понастроили для туристов, благо, народу кроме них, раз, два и обчёлся. Места, и правда, красивые, душа радуется! А тут Женька появился, всё про найденного ребёнка рассказывает, взволнованно языком прицокивает. Выслушав внимательно друга, Глеб плечами пожал.
- Так,  а родители где? – спросил Глеб уже в который раз.
- Да говорю, тебе, никого там не было. Вот приедут с района, пусть разбираются, - ответил Женька.
- Странно всё это, непонятно. С такого крохи, родители глаз не должны спускать. Если и потерялся, так искать должны были. Может,  случилось чего? – задумчиво проговорил Гришка.
   С самого начала Женькиного рассказа, стали мучать его нехорошие предчувствия, будто плохое  что-то должно произойти, а как и с кем – неизвестно. Особой мнительностью Гришка не отличался, а тут, всё из рук валится, думки всякие нехорошие в голову лезут. Не выдержал всё-таки.
- До дома на машине – рукой подать. Давай, Женька съездим, посмотрим на вашего гостя. Глеб здесь останется, а мы ему молока домашнего привезём.
Глеб молоко не любил, поэтому сразу понял, куда его друг клонит. Не ему, Глебу, со способностями Гришки спорить. Раз насторожился тот, значит, есть на то причина.
 Через пятнадцать минут Гришка с Женькой уже входили во двор аккуратного ухоженного домика с резными ставнями. Хозяйка что-то рассказывала мужу, поминутно показывая то на собачью будку, то на загон для скотины.
- А где Дашка, мама, - спросил Женька, глядя на родителей.
- Отдыхает милая,  устала, приболела.
- А пацан где?
- Да он от неё не отходит. Толком не ел, как из-за стола встали, так он около неё и примостился.
 Женька с Гришкой вошли в дом. Женька сразу в комнату – как жена себя чувствует проверить. Тут же вышел, широко улыбаясь.
- Спят, - коротко и ясно сказал он, обращаясь к Гришке.
А того, как жаром обдало.
- Извини, Жень, мне надо посмотреть, не по себе мне.
С этими словами направился Гришка прямёхонько в комнату мимо недоумённого,  ничего не подозревающего друга.

***

   Молодая женщина лежала на широкой кровати. Казалось, что она спит: её глаза были закрыты, а скрип открывшейся дверь даже не побеспокоил её. Зарывшись в  тонкое одеяло, рядом примостился ребёнок, которого Гришка  сразу и не заметил.  Всё его внимание сосредоточилось на руке, лежавшей  на животе у женщины. Но эта была не её рука! Она имела отвратительный синюшный цвет и короткие толстые пальцы без малейшего признака ногтей. На их месте зияли небольшие раны, из которых выползали тонкие красные нити. Этот живой клубок, напоминающий дождевых червей, которые вытягиваются и сокращаются, быстро расползался по животу Даши и исчезал в складках халата. Вот по лицу спящей прошла судорога, черты исказились и застыли маской невыносимого страдания и ужаса. Глаза по-прежнему были закрыты, но губы силились прошептать что-то. Страшный сон, из которого женщина не могла выбраться, полностью захватил её сознание, погружая в бездну мрака и боли. Её рука сначала силилась оттолкнуть живые щупальца, защищая маленькое создание внутри неё, но потом безвольно упала, не в силах сопротивляться неведомой силе. Гришка не понимал, что происходит. Повинуясь первому порыву, он подскочил к кровати, сгрёб одеяло, из которого тянулась эта синюшная мерзость,  и отшвырнул  к двери. Тут же из скомканного узла раздался тихий плач  ребёнка,  и из-под одеяла показалась белокурая головка. На Гришку смотрели голубые глазёнки, из которых текли слёзы боли и обиды.
   Успокаивая себя и не понимая, как так получилось, Гришка протянул руки навстречу крохе. Как только его пальцы коснулись белокурой головки, кроха резко дёрнулся и откатился подальше от Гришки. Именно откатился, потому что ручки и ножки ребёнка мгновенно осыпались на пол смрадной пылью, являя глазам Гришки отвратительные почерневшие обрубки. Это был уже не милый мальчонка, а нечто, с которым сталкиваться Гришке ещё не приходилось. Голова существа неимоверно увеличилась, губы растянулись до самых ушей, показывая оскал маленьких острых зубов, как у хищника. Некогда симпатичные кудряшки повисли жёлтыми редкими сосульками, из-под которых просвечивался синюшный череп. Но самое страшное было то, что из пасти существа торчал не язык, а та самая отвратительная рука, которая недавно покоилась на животе молодой женщины. Она втягивалась в пасть существа, шевеля толстыми пальцами, как будто приглашая Гришку за собой.
   В эту минуту дверь комнаты открылась, и на пороге появился Женька с испуганной матерью, выглядывавшей из-широкого плеча. С невиданной быстротой существо заскользило под ногами вошедших, опираясь на свои обрубки и издавая тонкий визг, напоминающий плач младенца.
    Пожилая женщина испуганно охнула, отскочив в сторону и быстро крестясь. Женька переводил недоумённый взгляд с Гришки на жену и на мать. Во дворе что-то загремело,  раздался тоскливый вой собаки и крепкий мат лесника. Через минуту он сам влетел в комнату, размахивая руками и хрипло дыша.
- Это что ж такое, твою мать! Мимо меня прошмыгнуло, ни зверь, ни человек. Собаки по всей округи завыли. Я и рассмотреть толком не успел, как это в лопухах под забором исчезло. Поди найди сейчас.
- Не найдёте, - тихо прошептал Гришка, - Ушло туда, откуда забрали. Не здесь его дом, не к этому месту оно  привязано.
- Кто оно, Гриш? - спросил испуганный лесник.
- Дитя нерождённое, - медленно проговорила Женькина мать, тяжело опускаясь на лавку. - Ты, Женя иди, жену разбуди свою, ей же поесть надо, а то сил не будет.
- Мы ведь с тобой, дураки старые, - продолжила она, как только за Женькой закрылась дверь в комнату, - Чуть Дашеньку с внучком не угробили.
Глаза её смотрели на мужа с горечью и упрёком.
- Никогда не думала, что бабкины сказки явью окажутся! Ты кого в дом принёс? Собственными руками нечисть сюда затащил!  Сказки сказками, а и в них доля правды есть. В народе нечисть эту Игошкой кличут. Может он у матери, да у ребёнка, которого она под сердцем носит, жизнь по капельке высасывать. Ты…
Что уж дальше хотела она сказать, так несказанным и осталось. Из комнаты вышел Женька, поддерживая жену за руку.
- Хоть слово мне скажите, - строго  буркнула она, косясь на Гришку и мужа.
- Ой милая моя, как ты, отдохнула, полегчало?
- Голова кружится немного, слабость.
- Так ты ж не ела ничего! А тебе двоих есть надо! Сейчас, сейчас! – захлопотала свекровь у стола, гремя посудой.
- А мальчик где? Он же около меня был! – оглядываясь по сторонам, спросила Даша.
- Дак его родители нашлись. Ты заснула, а они и приехали. Туристами оказались. Новость по дворам уже разошлась, вот они нас быстро нашли. Тебя будить не стали, а мальчик сразу родителей признал. Вишь, как хорошо всё получилось!
-Кх, - кашлянул в кулак лесник и вышел на улицу. За ним последовал и Женька с Гришкой.
Сели на заваленку, помолчали немного.
- Ты, это, сынок, Дашке не говори ничего, ей волноваться незачем. Вишь, как мать всё ладно придумала, - сказал пожилой мужчина, обращаясь к сыну.
- А с района приедут, люди спрашивать начнут.
- А я так и скажу. Мол, родители нашлись и точка.

***

  Ужин прошёл за разговорами. Мать плеснула мужикам по пол стакана ядрёной домашней наливки, пригубила сама, отчего её щёки покрылись ярким румянцем, а морщинки разгладились. Говорили о рыбалке, охоте, грибах да ягодах, вспомнили всё,  чем богат этот край.
   Женька с Дашкой спать  ушли, да и сам хозяин поднялся, намереваясь на улицу выйти покурить. Сегодня они точно, на озеро не вернутся.
«Придётся Глебу самому ночевать, - думал Гришка, У него язык чесался, всё хотелось ему спросить хозяйку про Игошу. А та, как будто чувствовала, Набрав горячей воды в старый погнутый таз  и опустив туда стаканы, она рассказала Гришке то, что сама когда-то слышала от бабки своей, матери да  добрых людей.
- Люди сейчас другие: ни в бога ни в чёрта не веруют, над приметами смеются,  на всё объяснения научные находят.  Ты бы смог мне по науке объяснить, чего такого мы здесь видели? Не смог бы! Судьба у людей разная, а уж женская доля… Детишек рожать, растить, хозяйство вести,  да ещё и работать. Сейчас, конечно не то, что раньше, легче намного. Молодёжь себе народит одного-двух и пляшет вокруг них. А при бабке моей, сколько даст бог, только и рожали. Она сама была шестым ребёнком в семье, а после неё ещё троих нажили. И ничего – выкормили, вырастили. Да и бабы тогда крепче были – ей рожать, а она граблями машет – мужику не уступит. А вот если девка во грехе зачнёт, или баба кормильца потеряет, или ещё хуже, кормилец тот пьяница беспробудный, то тогда лишний рот обуза великая. Вот и шли бабы на всякие хитрости нехорошие: на тяжёлой работе надрывалися, отвары всякие пили, лишь бы дитя свет не увидело. Грех, конечно, да о том не думали. На задворках где-нибудь закапывали мёртворожденного,  без имени и сострадания. Вот и оставалась душа, навеки к тому месту привязана. Да, не дай бог, рядом женщина на сносях окажется. Он ведь из неё да младенца всю жизнь высосет. То ли в отместку, то ли забавы ради. Раньше знали, что делать, а сейчас расскажи – засмеют. Да,  грех чужой, а мы чуть не поплатились.
 Пожилая женщина вздохнула и посмотрела на Гришку с нескрываемым любопытством.
-  А ведь он тебя испугался, Гриш. Вон как прочь то кинулся, и облик свой не скрыл. Видно, человек, ты, хороший, силу над нечистью имеешь. Сам что почувствовал?
- Испугался немного, - не слукавил Гришка.

    Женщина вздохнула ещё раз и принялась вытирать мытую посуду чистым полотенцем.
    Долго стоял Гришка на крыльце, вглядываясь в темноту ночи. Чувствовал он что? И волнение, и страх, и злость,  а сейчас  простое человеческое сострадание. Вот и порыбачил! Такой улов не к столу нести, а в памяти отложить, да на ус намотать. Кто знает, может, когда и пригодится.