Некролог Пандемии

Мы собрались в баре на улице Толмачёва. Небольшое уютное помещение в ярких тонах в модном стиле минимализма на первом этаже ветхого исторического здания.

— Что? Сегодня Стёпа на смене? — спросил Володя, когда мы входили в бар.

Всё было выдержанно в чёрно-жёлтом цвете. Столы, стулья, стойка. Казалось, даже музыка, звучащая из колонок была тех же оттенков.

— Да, — сказал я. — Но сегодня вторник. Думаю, вряд ли он будет особо чем-то занят.

— Тем более, что мы тоже клиенты их бара, — сказал Тима. — Общение с нами будет частью их «гостеприимного сервиса».

— Гости, — поправил Володя. — В общепите гости.

— Ладно, ладно, — сказал Тима.

Мы прошли к барной стойке и стели вместе плечом к плечу.

— А что, Стёпа всё ещё работает барменом? — спросил я.

— На сколько знаю я, он уже дорос до менеджера зала, — сказал Тима. — Так что он теперь управляет барменами и официантами. Теперь он руководитель смены, а не просто обслуживающий персонал.

Все мы выпускники федерального университета одного года. Учились на разных факультетах. До этого были одноклассниками и хорошими друзьями. Полезно иногда вот так вот собраться вместе и вспомнить прошлое. Прошлое всегда помогает. Либо ты вспоминаешь каким оно было плохим и чувствуешь облегчение от того, что сейчас всё очень даже неплохо. Либо вспоминаешь каким оно было хорошим и эта мысль греет тебя, давая понять, что настоящее лишь временное.

— Добрый вечер. Что для вас? — обратился к нам бармен.

— Позовите, пожалуйста, менеджера, — сказал Володя.

Мне почему-то всегда казалось, что после таких слов официанты и бармены должны быть настороженны. Ведь невольно должна возникать мысль, что тебя сейчас поимеют за какую-то мелочь. Пообщавшись с людьми из общепита я понял, что их сфера работает по другим канонам. Недовольным гостем сервис не удивишь. Теперь меня не удивишь невозмутимым лицом сотрудников зала, когда просишь у них позвать кого-нибудь из начальства.

— О-о-о! Кого я вижу! — воскликнул Стёпа, выходя из служебки. — Какими судьбами?

— Да вот, — сказал Володя. — Решили сюрприз тебе сделать.

— Что ж. Сюрприз удался. Так, скажите, вы просто мимоходом зашли меня проведать или будем пить?

— Пить, конечно! — воскликнул я.

— Хорошо. Тогда я сейчас быстренько закончу с текущими делами и вернусь к вами. Буквально пять – десять минут.

Он вернулся уже через три и мы начал выпивать.

Мы впервые собрались после того, как пандемия коронавируса отступила и наконец-то позволила дышать полной грудью без опаски. В последний раз до этого мы собирались только в конце прошлого года.

— Вы заметили, как многое изменилось? — спросил Тима.

— Что именно? — спросил Володя.

— Ну, вот, например, мы с вами шли от метро до бара, да? Сколько всяких ресторанов и клубов, в которые мы ходили, больше нет, а на их месте неизвестные нам.

— Это нормально, — сказал Стёпа. — Как ресторанам выжить в условиях полугодичного закрытия? Некоторые очень удобно закрылись на реконструкцию прямо в канун всего этого геморроя. Им повезло. Откровенно невероятно повезло. Потому что никто не знает наперёд, что будет. Пойти на полномасштабную реконструкцию, по сути повысить расходы с полным отсутствием доходов на несколько месяцев, далеко не каждый способен. Это чаще рестораны, которые прожили уже десятки лет. Они окупились и имеют достаточно средств и инвесторов, чтобы решиться . Знаешь, если бы все знали, что нас ждёт, всё равно большая часть рестораторов позакрывались бы.

— Почему?

— Ну ты сам посчитай. Кто-то может в этом году только-только открылся. У всех есть бизнес план. Во всём общепите берётся минимум три года на то, чтобы начать окупаться. Это в лучшем случае. У большинства и то дольше. Собственно, это во всём бизнесе так. Даже на производстве. Сначала ты закупаешь дорогостоящее оборудование, а потом помаленьку начинаешь его окупать. Но что делать тем, кто только открылся, поставил план на три года работать в минус, но шабашить как батрак, чтобы потом в нужный час окупиться с лихвой, а тут вас закрывают, причём не сказав на сколько. Тебя лишают доходов, заставляя и дальше нести расходы на аренду и некоторые иные мелочи. В таком случае проще закрыться и продать всё, пока не поздно. Так можно хотя бы немного денег выиграть, которые спустя время могут пойти на новый ресторан.

— Ну да, логично.

— Так что не удивляйтесь, если на месте старых ресторанов открылись не новые, а просто переоткрытые старые.

— Тем не менее из-за этого многие потеряли работу, — сказал я. — А кто-то свой бизнес.

— Да, вот только там, где один теряет работу, другой её находит, — сказал Стёпа. — С бизнесом в точности тоже самое.

— Например, как ты, да? Когда все в общепите теряли работу, ты смог подняться по карьерной лестнице.

— Не всё так просто же. Когда это всё началось, всех отправили на два месяца в неоплачиваемый отпуск. Когда он закончился, а карантин не сняли, многие просто уволились, потому что не было смысла на старом месте просто так сидеть. И только я был для всех дураком, который документы не забирал. Пришлось подрабатывать то пешим курьером, то разнорабочим. До тех пор пока всё это не кончилось. Заведения стали открываться, а персонала не было. Так я и стал менеджером зала.

— Но всё-таки карьерный рост. Хоть и возникший на фоне неоправданной безработицы.

— Что за претензии?

— Да нет никакой претензии. Правда. Я наоборот думаю, что ты молодец. Главное в этой жизни суметь приспособиться в нужное время в нужном месте. Многие ведь так и сидят до сих пор, потому что гордость не позволяет взять должность пониже. Глупость же. А тебя наоборот хвалю.

— Кстати говоря, если уж речь зашла о карьере, ты же у нас на фоне всех этих событий тоже поднялся.

— Не правда. Я как был автором колонки, так им и остался.

— Да, но карьера бывает не только линейной и не только вертикальной. Ты всё прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Согласен. Карьера журналиста определяется количеством публикаций и просмотров.

Я закончил факультет журналистики. Уйдя на практику в один журнал, в итоге остался там работать. Писать то, что мне удавалось лучше всего. Некрологи.

Свой первый некролог я написал в июле 2017 года. Пока я проходил производственную практику и по совместительству стажировку в одном популярном журнале, название которого я не буду озвучивать. Я писал всякие незначительные заметки, пока мне не дали написать некролог по случаю смерти вокалиста группы Linkin Park Честера Беннингтона. Я никогда не был фанатом этой группы, но всегда объективно подходил к оценке творчества любого коллектива. И я знал, насколько высок вокальный уровень Честера. Его самоубийство было для меня не меньшим потрясением, чем для фанатов. Поэтому мой некролог вышел довольно эмоциональным, можно сказать, что от этого непрофессиональным, но от этого только к лучшему. Авторы могут повлиять на читателя только двумя способами — интеллектом либо сердцем. В некрологах же я подступал к вопросу с обеих сторон. Это был глубокий анализ истории личности с эмоциональными оттенками личного отношения. Это была беспроигрышная формула.

Когда я только устроился, меня отправляли помощником журналиста. Помогал делать репортажи, брать интервью и просто собирать информацию. В принципе у меня это получалось хорошо. Всё-таки я не просто так учился. Но это было совсем не то, чего хотелось бы видеть. Любой главный редактор стремится к тому, чтобы достаться эксклюзивный материал. Не только в содержании, но и в стилистике. Мои работы редко отличались какой-либо оригинальностью. Каждый раз, принося работу на утверждение, я смотрел на главного редактора, который неугомонно елозил по стулу, всё не зная, как ко мне подступиться. Ведь вроде как всё написано профессионально, не придраться. Никаких штампов. Ругать не за что. Но я и сам понимал, что от моих работ во многом веяло студенческой журналистикой. Ведь штампы бывают не только газетные или литературные, но и профессиональные. Узкое мышление, которое для журфака было профессиональным требованием. И как с этим можно бороться? Только смириться. А дальше, уже начав работать, ты сможешь по-настоящему научиться журналистике, на практике, набивая руку. Правда, только при условии, если ты попал в хорошие руки, где тебя готовы научить этой самой журналистике.

Как бы я не хотел стать настоящим журналистом, работающим в жанре расследований или создающим сенсационный материал, некрологи у меня получались лучше всех на нашем маленьком предприятии. А служить обществу через прессу для меня было важнее, чем громкое имя и сенсации, поэтому я так и оставался автором некрологов.

Главой отдела меня за такое не назначат. Потому что нет такого отдела в интернет-издании, которые занималось бы исключительно мертвецами. Раздел как отдельный хештег в социальных сетях есть, а вот какой-то команды нет. С другой стороны, благодаря этому, мне удалось обойти необходимость работать в каком-то отделе с тремя линиями руководства над моей головой. У меня был только мой материал и главный редактор. Всё. Стать условно свободным журналистом — уже неплохие условия для начала.

— Послушайте, ребят, это тяжелая работа, — сказал я. — Она куда тяжелее той, которой обременены вы.

— Охохохо, смотрите как заговорил.

Каждый поочерёдно возмутился, приводя примеры со своей работы, но сводя всё в одну точку — все работы разные, все работы сложные по-разному.

— Я даже не пытаюсь спорить с этим. И уж тем более не пытаюсь сравнивать наши с вами профессии. Но я имею в виду не физический труд. Не запары и всё в том же духе. Специфика моей работы в том, чтобы я писал об умерших людях.

— Нет, правда, объясни, — сказал Тимофей. — Ладно, чёрт с нами, но вот другие журналисты. Чем твоя работа сложнее, чем у них?

— Ну, во-первых, есть специфика профессии. Вот тот же общепит. Например, запары. Бармен куда лучше поймёт повара, чем эти двое врача, хотя у тех тоже бывают запары. Что те могут без отрыва от производства трудиться по двенадцать часов, что другие. Но у них всё равно разное представление о запарах и понять до конца друг друга они не способны.

— И что? У журналистов тоже бывают запары?

— Не сказал бы. У нас есть другой нюанс. От нас постоянно требуют завышенного качества. Каждый может уметь готовить или заниматься самолечением. Но это всё равно не то. Готовить как повар или лечить как врач способен только прошедший через школу мужества профессионал. Говорить же и излагать мысли способен каждый, кого не обделила наследственность. Поэтому от журналистов требование куда выше. Если повар приготовил плохое блюдо, да, ему будет неприятно, но в принципе у него наплевательское отношение к вопросу работы над ошибками, потому что требуют уже отдавать следующее блюдо.

— Причём тут твои некрологи?

— Я о том и говорю, что написать о том, кто умер, может кто угодно. Это и так случается. Каждый в социальных сетях пишет посты по случаю смерти знаменитого человека, но журналистикой это не является. Журналистика — это актуализация общественного мировоззрения. И как же выделяться на общем фоне, когда мои четыре года обучения в целом мне ничего не дали, кроме истории и теории журналистики. Но с тех пор, когда этого было достаточно, ушло много воды и теперь каждый блогер пишет на уровне хорошего журналиста по меркам прошлого.

Время потрепало нашу профессию. Вы не представляете через что проходит черновой текст, прежде чем оказаться опубликованным. При этом современным журналистам приходится ещё и работать по опережение. Если процесс утверждения текста затянется, в какой-то момент он окажется уже ненужным. Мы работаем по трём параметрам, количество, качество и сроки. И это просто нереально иногда. Бывали дни, когда мой рабочий день начинался в семь, а заканчивался в два ночи, при этом не приступая к проработке своей колонки. Просто штатная работа на журнал.

Это причём я рассказал только о том, что касается каждого профессионального журналиста. Вечное кипение в информационном котле, работа на качество и опережение. Как результат вечные головные боли. Но даже это не кажется мне таким сложным, пока дело не доходит до некрологов.

— Да? Почему?

— Сложнее всего звонить родственникам умерших. Это первое, что отличает автора некрологов от блогеров-любителей. Они, стоит им только прочитать новость из сомнительных источников, тут же начинают строчить текст, а потом публикуют его без предварительной проверки. А когда узнаётся, что новость фейк и человек жив, становится неловко. Вроде как заочно похоронил хорошего человек. Для этого и нужны звонки родственникам. Проверяешь действительность информации.

Бывало, посылали на ***. Но это хорошо. Значит, человек жив и можно расслабиться. Куда хуже, когда ты слышишь плачь по ту сторону телефона. В такой момент никогда не знаешь, что случится в следующую секунду. А вдруг убитый горем родственник что-то сделает с собой. А ты был последней каплей его терпения. Ну вдруг. Конечно, такого никогда не произойдёт, но мысли ты крутишь. Представляешь себя послом в переговорах с неуравновешенным президентом, палец которого на кнопке ядерного чемоданчика. Высшая форма дипломатичности.

— Да. Думаю, я вряд ли решился бы на такие звонки, — сказал Володя.

— Это когда ты звонишь от своего имени, — сказал Тимофей. — А когда ты работаешь, ты переключаться должен. Вроде как не ты сам звонишь, а от имени журнала. Тогда всё проще воспринимается.

— Я также думал, — сказал я. — Иногда это работает. А иногда ты всё-таки проникаешься случившемся или проецируешь на себя.

— Почему проецируешь?

— А это вторая сложность некрологов. Иногда умирают молодые. Иногда в результате самоубийства. И тебе приходится писать текст о человеке, который умер не своей смертью. Вроде как жизнь оборвалась. Этот разрыв чувствуется. Ощущение незавершённости. И он не даёт тебе завершить текст. Всё время есть ощущение, что чего-то не хватает. Этого не бывает, когда пишешь об умерших в результате старости, болезни или несчастного случая. Даже сбитый автомобилем добрый человек не воспринимается как разрыв. Бывает даже так, что махнёшь уркой и скажешь, что сам виноват, не особо то и жалко. Но убийство и тем более самоубийство совсем другое дело. Я не верующий и не верю в разрыв души и всякую ересь о самом страшном грехе. Но ощущение есть. Психологическое. Моральное. Что-то есть. Может, что-то сугубо социальное. Не знаю. Я не профессионал в таких вопросах. Но каждый раз, когда речь идёт об убитом человеке, мне тяжело писать. Даже звонок родственникам даётся проще.

Мы ненадолго затихли. Словно кого-то потеряли в минувшем диалоге.

— Так, что-то стало слишком грустно, — сказал Володя.

— Да, атмосфера не для дружеских посиделок, — сказал Степан.

— Хорошо, но всё-таки объясните мне как дураку, с чего мы всё это и начали, — сказал Тимофей. — А где тут карьерный рост? Я примерно понимаю, как может развиваться карьера у журналиста, но в общих чертах. Почему все говорят, что она выросла у тебя?

— А ты что, не читаешь его колонку? — спросил Володя.

— Скажем так, периодически читаю, но не слежу. Только когда мне реально интересно.

— А что было главным событием этого года?

— Коронавирус?

— Да. А из этого следует что?

— Не понимаю.

— Ладно, давайте я объясню, — сказал я. — Всегда в тренде тот журналист, который пишет на наиболее актуальные и интересующие всех темы. Это понятно. Последние полгода главной темой всех СМИ была эта пандемия. Даже события политического или экономического характера были незаметны на её фоне. А если на них и обращали внимание, то чаще всего как на последствия всеобщего мирового карантина.

— Да. И правда. Куда не глянь, все только о нём и писали.

— Видишь ли, в какой-то момент, я заметил, что медиа перестали писать об умерших людях. А быть такого не может, что люди перестали умирать. Я имею в виду, конечно, знаменитостей. Людей, судьбы которых всех беспокоят. Я сначала такой наивно подумал, что люди, боясь инфекции, стали себя настолько беречь, что упала смертность от иных причин. Но пошарив интернет, я понял, что люди всё-таки умирали, причём от разных причин, но никто о них ничего не писал. Потому что в тотальном большинстве случаев люди умирали не от коронавируса.

Вы же ребята понимаете, что я зарабатываю за счёт чужого горя. Чужая смерть — мои деньги. Поэтому пандемия — это мой клондайк. К какому ещё отделу это всё можно было бы отнести? Статистические цифры вещь интересная и о ней может писать новостной отдел, но когда людям нужно что-то большее, истории людей, оказавшихся в ситуации, которую все так боятся, тут то и выходят на передовую страницу газет такие, как я.

— И о чём ты писал?

— Всё также. В режиме некролога. Истории об умерших людях. Но теперь уже не только о знаменитостях, но и простых людей, судьба которых стала волновать читателей по всему миру. Редко такое случается, когда судьба обычного человека интересует больше, чем судьба какой-нибудь шлюхи из реалити-шоу. Обычно, это последствия терракта, войны или социальных потрясений. Как это случилось и с нами.

Все эти полгода я работал в режиме ежедневной работы по двенадцать – восемнадцать часов. Я специально считал. Потому что оплата труда у меня всё-таки смешанная. Почасовая плюс сдельная. С текстов в этот период я заработал, конечно, много, но часов набралось не меньше. Чтобы бухгалтерия не обманула, надо самому считать всё. Так вот, за полгода я насчитал всего девять выходных.

— Жёстко.

— Не то слово. Знаете как это сложно, каждый раз писать истории людей, которые потеряли близких, оставаться сочувствующим к ним и сохранять каждый раз оригинальность? Это невероятно тяжело. У меня руки опускались каждый второй день.

— Да, пожалуй, соглашусь, — сказал Степан. — Пожалуй, это действительно тяжело. Может, легче, когда речь о физическом или психологическом напряжении. Но морально такая работа высасывает сильнее.

— Знаете, что самое главное я понял из всего этого? Главный вывод из всего этого большого проекта вокруг пандемии. Многие, как и я, обычно бываем разочарованы тем, что на фоне каких-то общественных событий, никто не замечает смерть действительно хорошего человек. Редко кто замечает смерть учёных, например. Но это такое высокомерное заблуждение. Никто из тех, чью смерть общество не заметило, не хотел бы всеобщего внимания к своей персоне.

Когда умер Ленин, его тело неделю разлагалось у стен у Кремля на обозрение населению. Как экспонат. А потом решили продлить эту убогую процессию на века, возведя мавзолей. Как думаете, какого мнения был бы об этом сам Владимир Ильич? Что он сказал бы, узнав, сколько памятников ему возвели? Человек, отказавшийся от всех медалей и орденов, считая, это излишними побрякушками. Я вам так скажу, будь он сейчас среди живых, он был бы первым, кто поставил бы подпись под требованием захоронить вождя мирового пролетариата.

Так же к этому относятся и остальные люди, для которых важен лишь результат их деятельности, а не какое-то общественное одобрение и популярность. А мы с высокомерием лицемерим. Мол, смотрите, какой великий человек умер. Как жаль, что никто этого не заметил. Точно также, как никто и не заметил этого человека при жизни.