Историк

Мир вокруг постоянно удивлял его, преподносил разные сюрпризы. Будучи в пожилом уже возрасте, он не мог насытиться жизнью. Из каждого разговора мерещилась ему целая история, из каждого взгляда, брошенного исподволь – исповедь. Он был любопытен не по годам, до сих пор не угасла в нём детская страсть познания. Многое совершено, многое пройдено, но манят и дразнят новые работы, ещё не оформившиеся в голове, щекочущие непоседливое сознание, мыслями об их зарождении. Точно как мать будущего ребёнка, ещё не родив, подспудно гордится им, ощущая внутреннее торжество оттого, что знает только она одна.
Сумерки обняли суетливый город, но праздник только начинался. Факелы чадили, ветерок доносил обрывки песен и смеха, люди наслаждались жизнью.
Старый учёный посмотрел на отблески праздника жизни и, немного затянув паузу, произнес:
- Мне всё же кажется, что я представил персонажей в моей книге весьма достоверно, я не согласен с Вами, уважаемый сенатор.
- Ваша книга обсуждалась в Сенате продолжительное время, и большинство сенаторов думают также как и я. Ваш подход к описаниям несколько… субъективен.
- Мыслю, что вы подходите неправильно к самой сути вопроса. Вам кажется, что я исказил представление об описанных мною людях, а я уверен в своей объективности, что подтверждается авторитетными источниками - Старик хмыкнул и улыбнулся.
- Не будем спорить об этом. Даже если персонажи, действительно, описаны в точности, каковыми они являлись на самом деле, что вам мешает сместить некоторые акценты, смягчить некоторые черты характера этих людей, определённые неоднозначные события и вообще сам стиль произведения? Я уверен, что их потомки были бы вам признательны. – Сенатор скупо улыбнулся.
- Смягчение – это тоже искажение истории. Как я могу солгать грядущим поколениям? Не желаю, чтобы меня заклеймили как лжеца и бросили мои книги в огонь, будучи в этом случае совершенно правыми! – Взгляд учёного метал молнии.
- Но описываемые люди давно мертвы, вы не можете очернить память о них. Их заслуги перед народом с лихвой покрывают все их человеческие недостатки и слабости. Вы ведь и сами отмечены некоторыми из них. Честолюбием, возможно?.. Желаете оставить свое имя в веках. – На этот раз Сенатор улыбнулся коварно.
- Да, я честолюбив – это верно. Но мою скромную персону предстоит обсуждать летописцам новых эпох, и я не хочу казаться людям кем-то иным, тем, кем я не являюсь. Я хочу предстать перед ними, в их умах живым, настоящим, а не идеализированной пародией на человека. Когда человека представляют идеальным, впору задуматься, а не таит ли в себе этот слащавый надуманный образ массы чёрных пороков, заботливо прикрытых подхалимами. Пусть и не являвшимися их современниками. Пусть и из возвышенных политических и патриотических соображений – Учёный был непреклонен.
- Излишняя честность ведь тоже своего рода порок, потомки не будут уважать нас, брать пример, гордиться своими предками. Для воспитания огромные потери. – Сенатор казалось уже просил.
- Излишняя честность для сенатора, быть может, действительно – порок, для историка – необходимость. Потомки будут чтить нас именно за неё, представляя реальные достижения наши и ошибки, и будут стараться не повторить их. Я уже говорил вам – мы смотрим на реку с разных берегов. Но, довольно обсуждать моё своеобразие. Этим ещё займутся наши, много раз упомянутые сегодня потомки. Я достаточно сказал вам, достопочтенный.

Запах вечера ощущался в изрядно посвежевшем ветерке. Смех и возгласы слышались всё громче – праздник разгорался как греческий огонь.
Старый учёный посмотрел на только что законченный труд с нескрываемым удовлетворением – пусть потомки рассудят – и с гордостью и уверенностью в сердце, надписал сверху – Gaius Suetonius Tranquillus. De vita Caesarum. Гай Светоний Транквилл. О жизни цезарей.